XXIII. Облачные девы и жены 13 глава

Во-2-х, душа представлялась звездою, что имеет самую близкую связь с пред­ставлением ее огнем; ибо звезды первобытный человек считал искрами огня, бли­стающими в высотах неба (1, 91). В народных преданиях душа точно так же сравни­вается с звездою, как и с пламенем; а смерть уподобляется падающей звезде, кото­рая, теряясь в воздушных пространствах, как бы погасает. Такое уподобление, когда позабылась его первоначальная основа и метафора стала пониматься в ее букваль­ном смысле, послужило источником тому верованию, которое связало жизнь чело­веческую с небесными звездами. Каждый человек получил на небе свою звезду, с падением которой прекращается его существование; если же, с одной стороны, смерть означалась падением звезды, то с другой, — рождение младенца должно бы­ло означаться: появлением или возжжением новой звезды, как это и засвидетельствовано преданиями индоевропейских народов. В Пермской губ. посе­ляне убеждены, что на небе столько же звезд, сколько на земле людей: когда нарож­дается младенец — на небе является новая звездочка, а когда человек умирает — принадлежащая ему звезда падает и исчезает⁴. То же самое утверждают и чехи⁵. Во­обще у славян существует поверье, что, указывая на звезды пальцем, можно повре­дить живущим людям⁶. Древность этого воззрения несомненна; уже римляне, по свидетельству Плиния, думали, что каждый человек имеет свою звезду, которая вместе с ним рождается, и смотря по тому: озаряет ли его земную жизнь блеск сча­стия или омрачают ее бедствия, — светится то ярко, то сумрачно, а по смерти его упадает с небесного свода. Падающая звезда почитается в русском народе знаком чьей-либо смерти в селе или городе; потому, увидя падение звезды, обыкновенно говорят: «кто-то умер!», «чья-то душа покатилась!» Поверье это распространено и

 

¹ Обл. Сл., 36, 66, 68, 92—94, 187, 241; Доп. обл. сл., 207, 272; Срп. рjечник, 695.

² Иличь, 315; Гануша: Die Wissenschaft des slawisch. Mythus, 408.

³ Черемисы, совершая поминки, за каждого покойника ставят по свече; за детей свечи бывают ма­ленькие. — Записки о чувашах и черемис, 194.

⁴ Этн. Сб., VI, библ. указат., 58; Телескоп 1833, VIII, 504.

⁵ Громанн, 31.

⁶ Гануш о Деде и Бабе, 47.

 

 

между немцами¹. Сверх того, на Руси утверждают, что падающая звезда означает след ангела, который летит за усопшею душою, или след праведной души, поспе­шающей в райские обители; если успеешь пожелать что-нибудь в тот миг, пока еще не совсем сокрылась звезда, то желание непременно дойдет до Бога и будет им ис­полнено². Народная песня сравнивает смерть царевича с падучею звездою:

 

Упадает звезда поднебесная,

Угасает свеча воска яраго —

Не становится у нас млада царевича³.

 

Слово маньяк принимается и в значении падающих звезд, и в значении прокля­тых душ, блуждающих по смерти. Блудачие огни, которые (как мы видели) при­знаются душами усопших, в некоторых деревнях считаются за падшие с неба звез­ды⁴. Рядом с представлением, что звезда сияет на небе, пока продолжается жизнь человека и угасает вместе с его смертию, — было другое, по которому душа в виде пламенной звезды нисходила из райских стран в ребенка в самую минуту его зача­тия или рождения, а когда человека постигала смерть — покидала его тело, уноси­лась в свое прежнее отечество и начинала блистать на небесном своде. Что таково было верование кельтов, за это свидетельствует ирландское сказание о св. Айдане, отец которого увидел однажды в сне, будто в открытые уста его жены упала сверху звезда; в ту же ночь был зачат Айдан, почему многие и называли его сыном звез­ды⁵. По словам Аристотеля, душа усопшего превращается в звезду, и чем во время земной жизни бывает она пламеннее, возвышеннее, доступнее для духовной дея­тельности, тем блистательнее горит она по смерти человека⁶. Индусы верили, что души блаженных предков сияют на небе звездами; славяне же и немцы признают звезды очами ангелов-хранителей, в чем очевидно смешение душ святых угодни­ков с ангелами; в средние века ангелы, наравне с душами усопших предков, пред­ставлялись прекрасными малютками, подобными эльфам. В эпических сказаниях германцев упоминается о героях, которым суждено по смерти блистать на небе яр­кими звездами⁷. У нас же есть предание о трех вещих сестрах, которым, после их кончины, досталось весь век гореть тремя звездами возле Млечного Пути = на доро­ге, ведущей в царство небесное; звезды эти называются девичьи зори⁸. Гуцулы зна­ют летавицу — духа, который слетает на землю падучей звездою и принимает на себя человеческий образ — мужской или женский, но всегда юный, прекрасный, с длинными желтыми волосами⁹.

3. Как огонь сопровождается дымом, как молниеносное пламя возгорается в дымчатых, курящихся парами облаках, так и душа, по некоторым указаниям, исхо-

 

¹ Сахаров., II, 14; Маяк, VII, 72; Статист, опис. Саратов, губ., 58; Владим. Г. В. 1844, 52; Сл. Миф. Костомар., 55; D. Myth., 790.

² Иллюстр. 1846, 262; Beiträge zur D. Myth., I, 248.

³ Сахаров., I, 253; Терещ., I, 97.

⁴ Сахаров., II, 63; О. 3. 1818, 68; Эта. Сб., I, 215; Москв. 1853, XXII, 67.

⁵ Zeitsch. für D. M., 1, 345.

⁶ Sonne, Mond u. Sterne, 270—1.

⁷ Ibid., 272.

⁸ Сахаров., II, 62—63; сходный рассказ о жене и семи дочерях хлебника см. в D. Myth., 691—2. В старинных назидательных словах св. отцы метафорически называются звездами и светильниками; картина «Венец Богоматери» представляет Пресв. Деву, окруженную душами божиих угодников — в виде звезд. Москв. 1853, XXII, 67: киргизы уверены, что души покойников обитают на звездах.

⁹ Пантеон 1855, V, 46.

 

 

дила из тела дымом и паром. В Софийском временнике¹ о смерти в. кн. Василия Ивановича сказано: «и виде Шигона дух его отшедше, аки дымец мал». Санскр. dhûma движущееся курево, греч. ΰμα, δύος — курение, фимиам, лат. fumus (с заме­ною dh звуком f), слав. дым, лит. dumas, др.-нем. toum, taum от снкр. dhû — agitare, commovere (= греч. δύω). От того же корня образовались слова, указывающие на ду­шевные способности: гр. δυμός — душа и движение страсти, слав. дума, думать, лит. duma, dumoti, dumti^1\2. Слово пара³ [парить — делается душно перед грозою и до­ждем, преть, парун — зной, духота] имеет следующие значения: пар, дух и душа; пара вон, т. е. душа вон!

4. Далее — душа понималась, как существо воздушное, подобное дующему ветру. Язык сблизил оба эти понятия, что наглядно свидетельствуется следующими сло­вами, происходящими от одного корня: душа, дышать, воз(вз)-дыхать, д(ы)хнуть, дух (ветер), дуть, дунуть, духом — быстро, скоро, воз-дух, воз-дыхание, вз-дох⁴. В других языках также придаются душе названия от воздуха, ветра, бури: от снкр. корня an — дуть образовались: ana, ana — дуновение и дыхание жизни, anila — ветр, anu — человек, т. е. живой, одушевленный, лат. animal — животное, animus, anima, rpen. άνεμος — дух, душа, ирл. anail — дыхание, дуновение, кимр. anal, армор. énal — дуновение, ирл. anam, кимр. en, enaid, enydd, ener, enawr, корн. enef, армор. éné, inean — душа, жизнь, гот. сложное uz-anan — испускать дыхание, умирать, др.-нем. unst — буря, вьюга, сканд. andi — spiritus, önd — душа, перс. ân — душевная способ­ность, армян, antsn — ум, душа⁵. В глубочайшей древности верили, что ветры суть дыхание божества (1, 145) и что Творец, создавая человека, вдунул в него живую ду­шу. Ветрам присвояла сила призывать мертвых к жизни, одухотворять трупы и ко­сти⁶. Покидая тело, душа возвращалась в свое первобытное, стихийное состояние. Когда вихрь срывает с деревьев листья и они, колеблясь, несутся по воздуху, — ви­ною этого, по словам черногорцев, бывают борющиеся между собой ведогони⁷; ес­ли в трубе гудёт ветер, белорусы принимают это за знак, что в хату явилась душа, посланная на землю для покаяния⁸; в завывании ветров моряки слышат плач и стоны утопленников, души которых осуждены пребывать на дне моря. Такое пред­ставление души совершенно согласно с тем физиологическим законом, по которо­му жизнь человека условливается вдыханием в себя воздуха. В южной Сибири грудь и легкие называются вздухи; простолюдины полагают, что душа заключена в

 

¹ II, 333.

² Пикте, II, 242; Дифенбах, II, 647-8.

³ Обл. Сл., 152—3.

⁴ От санскр. корня dhO. Сравни переход звуков у и ы в словах: слух — слых, слышать («слыхом не слыхал»).

⁵ Пикте, II, 540—2; О вл. христ. на сл. яз., 67. Можно указать еще на санскр. atman — дуновение и душа, atasa — ветр и душа; англ. soul — душа, готск. saivala, M. Мюллер (Лекции о языке, 291) произво­дит от корня si, siv — колебаться; готск. saivs — море, т. е. волнующаяся вода.

⁶ Die Windgottheiten bei den indogerman. Völkern, von H. Genthe, 3—4: So zeigt eine Miniatur des zwölften Jahrhunderts einer lateinischen Bibeihandschreft zu Erlangen die Belebung des Gebeines durch den Wind Hesek. 37, 1 bis 10, bes. 9: «und er sprach zu mir: weissage zum Winde; weissage, du Menschenkind, und sprich zum Winde: so spricht der Herr Herr — Wind komm herzu aus den vier Winden und blase diese Getödteten an, dass sie wieder lebendig werden», inden in die Todteu lehendiger Odem von den vier Winden kommt, welche in den Ecken als blasende blaue Köpfe angebracht sind. Aehnlich blasen in einem der Münchener Bibliothek angehorenden Evangeliarium des eilften Jahrhunderts die vier Winde bei der Auferstehung derTodten als zweigehörnte blaue Köpfe aus den Wolken.

⁷ Путеш. в Черногорию, 221.

⁸ Hap. сл. раз., 140.

 

 

дыхательном горле, перерезание которого прекращает жизнь!. Глаголы из-дыхать, за-душить, за-дохнуться означают: умереть, т. е. потерять способность вдыхать в себя воздух, без чего существование делается невозможным. Об умершем говорят: «он испустил последнее дыхание» или «последний дух!». Наоборот, глагол отдыхать (отдохнуть) употребляется в народной речи в смысле: выздороветь, возвратиться к жизни. Чтобы прийти к подобным заключениям, предкам нашим достаточно было простого, для всех равно доступного наблюдения: в ту минуту, когда человек уми­рал, первое, что должно было поражать окружающих его родичей, — это прекраще­ние в нем дыхания; перед ними лежал усопший с теми же телесными органами, как у живых; у него оставались еще глаза, уши, рот, руки и ноги, но уже исчезло ды­хание, а с ним вместе исчезла и жизненная сила, которая управляла этими органа­ми. Отсюда возникло убеждение, что душа, разлучаясь с телом, вылетает в откры­тые уста, вместе с последним вздохом умирающего. По указанию Краледворской рукописи, душа исходит длинною гортанью и румяными устами (см. ниже стр. 112); чешская поговорка: «nž má duši na jazyku!» означает: он еле дышит, умира­ет². Слово о полку выражается о князе Изяславе, что он изронил свою душу из храброго тела чрез злато ожерелье³; а народные русские стихи говорят об изъятии души ангелом смерти «в сахарные уста»⁴. Обозначая различные душевные свойст­ва, мы сравниваем их не только с пламенем, но и ветром; в языке нашем употреби­тельны выражения: бурное расположение духа, ветреный человек, буйная голова (сравни: «буйный ветер»), завихрился — загулялся, отбился от дела. У всех индоев­ропейских народов находим рассказы о мертвецах, блуждающих привидениями, легкими как воздух, с которым они внезапно появляются и исчезают, и так же, как воздух, неуловимыми для осязания. По смерти человека тело его разлагается и об­ращается в прах, и только в сердцах родных, знакомых и друзей живет воспомина­ние о покойнике, его лице, приемах и привычках: это тот бестелесный образ, кото­рый творит силы воображения для отсутствующих и умерших и который с течени­ем времени становится все бледнее и бледнее. Образ умершего хранится в нашей памяти, которая может вызывать его пред наши внутренние очи; но образ этот не более как тень некогда живого и близкого нам человека. Вот основы древнеязыческого представления усопших бестелесными, воздушными видениями, легкими призраками = тенями. Греки и римляне думали, что друзья и родственники, по смерти своей, являются к постели близкого им человека, чтобы он в сновидениях мог проводить с ними время. Так, Ахиллесу явилась во сне тень Патрокла. Одис­сей, посетивший Аид, пожелал обнять тень своей матери; три раза простирал к ней объятия, и трижды она проскользала между его руками, как воздух⁵. Наш летопи­сец, рассказывая о полочанах, избиваемых мертвецами (навье⁶), изображает этих последних неуловимыми для взора призраками⁷. По русскому поверью, кто после трехдневного поста отправится в ночь, накануне родительской (поминальной) суб­боты, на кладбище, тот увидит тени не только усопших, но и тех, кому суждено умереть в продолжение года⁸. Слово тень (= бестелесный образ) употребляется и в

 

¹ Ж. М. Н. П. 1836, X, стат. Максимовича, 464.

² Обл. Сл., 146; Громанн, 194.

³ Рус. Дост., III, 180.

⁴ Ч. О. И. и Д., год 3, IX, 20.

⁵ Илиада, XXIII; Одис, XI.

⁶ Уже средний род этого слова указывает на что-то безличное, лишенное сущности человеческой природы.

⁷ П. С. Р. Л., I, 92.

⁸ Нар. сл. раз., 161.

 

 

смысле привидения, и в смысле того темного изображения, какое отбрасывается телами и предметами, заслоняющими собою свет. Отсюда возникли приметы и поверья, связующие идею смерти с тенью человека и с отражением его образа в во­де или в зеркале. Если на сочельник, когда станут вкушать кутью, не будет заметно чьей-либо тени, тот из домочадцев, наверно, умрет в самое непродолжительное вре­мя¹; ибо утратить тень — все равно что сделаться существом бестелесным, воздуш­ным. В числе других чародейных способов порчи известно и заклятие на тень. Если осиновым колом прибить к земле тень, падающую от колдуна, ведьмы или оборот­ня, то они потеряют свою силу и будут молить о пощаде. Существует предание о том, как нечистая сила завладела тенью одного человека и как много он выстрадал, пока не удалось ему возвратить своей тени назад. Многие еще теперь не решаются снять свой силуэт, основываясь на суеверной примете, по которой снявший с себя такое изображение должен умереть в течение года; другие запрещают детям смот­реть на свою тень и на свое отражение в зеркале: иначе сон ребенка будет беспокоен и может легко приключиться какое-нибудь несчастие. Когда кто умрет в доме, то все зеркала занавешиваются, чтобы покойник не мог смотреться в их открытые стёкла. Зеркало отражает образ человека — так же, как и гладкая поверхность воды, а по сербскому поверью, человек, смотрясь в воду, может увидеть в ней свой смерт­ный час (см. выше стр. 86—87); по мнению раскольников, зеркало — вещь запрет­ная, созданная дьяволом².

5. В отдаленные века язычества молниям придавался мифический образ червя, гусеницы, а ветрам — птицы; душа человеческая роднилась с теми и другими сти­хийными явлениями и, расставаясь с телом, могла принимать те же образы, какие давались грозовому пламени и дующим ветрам. К этому воззрению примкнула еще следующая мысль: после кончины человека душа его начинала новую жизнь; кроме естественного рождения, когда человек является на свет с живою душою, эта последняя, в таинственную минуту его смерти, как бы снова, в другой раз, нарож­далась к иной жизни — замогильной. Оставив телесную оболочку, она воплощалась в новую форму; с нею, по мнению наблюдательного, но младенчески неразвитого язычника, должна была совершиться та же метаморфоза, какая замечается в живо­тном царстве. Фантазия воспользовалась двумя наглядными сравнениями: а) раз рожденная гусеница (червяк), умирая, вновь воскресает в виде легкокрылой бабоч­ки (мотылька) или другого крылатого насекомого; b) птица, рождаемая первона­чально в форме яйца, потом, как бы нарождаясь вторично, вылупливается из него цыпленком. Это обстоятельство послужило поводом, почему птица названа в сан­скрите дважды рожденною (dvidza)³; тот же взгляд встречаем и в наших народных загадках: «двичи родится, а раз помира»⁴ или «дважды родится, ни разу не кстится» (Переяслав. уезда) = птица; «два раза родится, ни разу не крестится, а черт его боит­ся» (Новгород. губ.) = петух. Младенца же народная загадка называет метафориче­ски яйцом: «под дубом, под царским, два орла орлуют, одно яичко балуют» = кум с кумою воспринимают ребенка от купели⁵. И птица, и бабочка, и вообще крылатые

 

¹ Быт подолян, II, 19; Иллюстр. 1846, 262.

² Ворон. Г. В. 1851, 13; Иллюстр. 1845, 415; 1846, 341; Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Бусл., 10—14. Евреи в день Нового года идут к реке и смотрят в воду; кто не увидит своего отражения, тот вскоре ум­рет. — Киевлян. 1865, 69. По суеверному преданию, члены масонских лож оставляли в обществе свои портреты; в случае измены своего товарища масоны стреляли в его портрет — и он тотчас же умирал, как бы далеко ни был.

³ О. 3. 1852, XI, критика, 36.

⁴ Сементов., 29; Великорус. загадки Худяк., 41. ^s Ibid., 99.

 

 

насекомые, образующиеся из личинок (муха, сверчок, пчела и пр.), дали свои обра­зы для олицетворения души человеческой. Некоторые из славянских племен счи­тают светящихся червячков — душами кающихся грешников!; а чехи принимают червячка, который точит деревянные стены дома, за душу покойного предка (см. т. II, стр. 59). Это — любопытные отголоски того старинного верования, по которому низведенная с неба, пламенная душа обитала в теле человеческом светящимся чер­вем или личинкою (сравни стр. 40), а в минуту смерти вылетала оттуда, как легко­крылая бабочка из своего кокона. В Ярославской губ. мотылек называется душичка². В Херсонской губ. утверждают, что если не будет роздана заупокойная милостина, то душа умершего является к своим родным в виде ночной бабочки и вьется вокруг¹ зажженной свечки; почему на другой же день после такого посещения за­гробного гостя родственники, для успокоения его страждущей души, собирают и кормят нищих³. Белорусы думают, что мотылек, пролетевший во время поминок (на дзяды) мимо окна или над обеденным столом, есть посланец, отправленный покойниками за их обрезанными ногтями (см. I, 62)⁴. По чешскому поверью, кто первую в году бабочку увидит белую, тот вскоре должен умереть⁵. Сербы рассказы­вают, что душа ведьмы (вjештицы) излетает из нее во время сна в виде бабочки или птицы, и пока душа странствует — тело ее покоится, как мертвое; если в это время перевернуть ведьму головою туда, где были ее ноги, то возвратившаяся душа не найдет входа в свою телесную обитель (= открытого рта) и колдунья уже никогда не пробудится. То же самое рассказывают болгары о колдунах. Летающую ввечеру ба­бочку сербы принимают за душу вештицы, стараются поймать ее и подпалить ей крылья⁶. Словен. vesha (вещая) означает колдунью, бабочку и блуждающий огонь⁷; Слово о полку придает душе эпитет вещей. В Англии сумеречные бабочки, приле­тающие на пламя свечки, называются saules (souls), что вполне соответствует на­шей душичке. В Германии известен рассказ о спящей девице, которую не могли разбудить никакие усилия — до тех пор, пока не прилетел жук и не вполз в ее от­крытый рот. У словенцев Ивановский светящийся жук — kersnica пользуется осо­бенною любовью за то, что летал по дому родителей Иоанна Предтечи и освещал колыбель святого младенца. Вместо выражения: «когда я еще не родился», немцы говорят: «когда я еще летал с бабочками или с комарами» (ich flog noch den mücken nach, ich flog noch mit den feiffaltern = schmetterlingen)⁸. To же представление встреча­ем и у греков: слово ψυχή употреблялось в двояком смысле: душа и мотылек. Пси­хею они изображали бабочкою и даже в человеческом олицетворении наделяли ее легкими и прозрачными крыльями этого насекомого. Смерть греки представляли с погасшим факелом и венком, на котором сидела бабочка: факел означал угасшую жизнь, а бабочка — душу, покинувшую тело. В древние времена на гробницах изо­бражалась бабочка как эмблема воскресения в новую жизнь⁹. По рассказам новых греков, души усопших в течение сорока дней после Воскресения Христова носятся

 

¹ Рус. Вест. 1842, V—VI, 122.

² Обл. Сл., 52.

³ Херсон. Г. В. 1852, 12.

⁴ Пантеон 1856, 1, 28.

⁵ Громанн, 85.

⁶ Срп. рjечник, 66—67: «вjештица се зове жена, кoja, има у себи некакае ћаволски дух, коjи у сну из нье изиће и створи се у лепира, у кокош или у ћурку» (в бабочку, курицу или индейку).

⁷ D. Myth., 1036; Рус. Дост., III, 200. У нас вещица — колдунья и сорока (птица, в которую любят превращаться ведьмы).

⁸ Germ. Mythen, 367, 370-1, 729—730; Рус. Бес. 1857, III, 117.

⁹ D. Myth., 789; Обзор мнений древних о смерти, судьбе и жертвоприн., 9, 20.

 

 

над цветущими лугами в виде бабочек, пчел и других летучих насекомьи и утоля­ют свою жажду из благоухающих чашечек весенних цветов!. Припомним, что в звездах арийские племена видели, с одной стороны, души блаженных предков, а с другой — рои небесных пчел (I, 195), и потому посмертный переход душ в пчелы должен был казаться для них столь же несомненным, как и переход в звезды. В Ма­лороссии, возвращаясь с кладбища после похорон, старухи садятся на целую ночь караулить душу усопшего и ставят на стол сыту, т. е. мед, разведенный водою; они убеждены, что душа непременно прилетит в образе мухи и станет пить приготов­ленный для нее напитой. О ведьмах в Воронежской губ. рассказывают, что душа вылетает из них в виде мухи, — подобно тому, как, по сербскому преданию, она вы­летает в виде бабочкиз. По словам чехов, мара может превращаться в большую чер­ную муху⁴. В Белоруссии существует примета: если сверчок летает по комнате, то надо ожидать в семье покойника⁵.

6. Народный язык и предания говорят о душах, как о существах летающих, кры­латых. По мнению наших поселян, душа усопшего, после разлуки своей с телом, до шести недель остается под родною кровлею, пьет, ест, прислушивается к заявлени­ям печали своих друзей и родичей и потом улетает на тот свет. В Киевской губ. ве­рят, что душа некрещеного младенца — прежде, нежели превратится в русалку, семь лет летает над землею⁶. «Его душа отлетела в иной мир!» — обычное у нас вы­ражение о всяком покойнике. Краледворская рукопись свидетельствует, что пока не будут сожжены трупы, души умерших порхают по деревьям вместе с птицами:

 

Tamo i viele duš tieká

Siemo-tamo po drevech.

Jich bojié sie ptactvo i plachý zvier.

Jedno sovy nebojié sie⁷.

 

В другом месте этого памятника читаем: «нет юноши! напал на него лютый враг, ударил в грудь тяжелым молотом»,

 

Vyrazi z junoše dušu-dušicu!

Sie vyletie piekným táhlým hrdlem,

Z hrdla krasnýma rtoma⁸.

 

To же сказано и о сраженном Влаславе:

 

Ai, a vyide duša z řwucei hyby,

Vyletie na drvo, a po drwech

Siemo-tamo, doniž, mrtew nezžen⁹.

 

¹ Рус. прост. праздн. IV, 3.

² Этн. Сб., 1, 371.

³ Ворон. Беседа, 193.

⁴ Громанн, 26.

⁵ Нар. сл. раз., 166. Во Владимирской губ. думают: если в доме заведутся сверчки, то кто-нибудь в семействе тяжко заболеет. — Труды владим. статист. ком., VI, 85.

⁶ Киев. Г. В. 1845, 15.

⁷ Перевод: Там много душ носятся туда-сюда по деревьям. Боятся их птицы и пугливый зверь, только совы не боятся.

⁸ Исторг из юноши душу-душеньку! она вылетела прекрасною длинною гортанью, из гортани ру­мяными устами.

⁹ Вот и вышла душа из стенящих уст, взлетела на дерево и (порхала) по деревьям туда и сюда, пока не сожгли мертвого. — Ж. М. Н. П. 1840, XII, ст. Срезневск., 128, 133—5.

 

 

Подобные обороты и выражения доныне встречаются в моравских и чешских песнях: «wylečela duše z cela, sedla na hajiček, na ten zelený travnicek»; «z tĕla (душа) vyletela, na zelenu luku sedla»¹. Говоря о полете душ, они намекают на древнейшее представление их птицами. Такой намек получает особенную силу при положи­тельном свидетельстве других сохранившихся у славян поверий. Кашубы твердо убеждены, что души усопших, до погребения оставленных ими тел, сидят в образе птиц на дымовых трубах и что детские души бывают одеты нежным пухом². В уез­дах Мосальском и Жиздренском в течение шести недель после чьей-либо смерти стелют на окно белое полотенце, выпуская один конец на улицу, а на полотенце кла­дут хлеб и верят, что душа покойника есть та самая птица, которая станет приле­тать к окну и клевать положенный хлеб³. Суеверие это до половины прошлого сто­летия разделялось и лицами высших слоев русского общества. Заимствуем следу­ющую любопытную заметку из мемуаров того времени: в апреле 1754 года умер гофмейстер Чоглоков; в открытое окно спальни его жены влетела птица и села на карнизе против постели; увидя птицу, Чоглокова сказала, что это прилетела душа ее мужа, и разубедить ее в этом не было никакой возможности⁴. Г. Кулиш записал прекрасный рассказ о том, как обмирала одна старуха: «як прийшла вже мини го­дина вмирати (передавала старуха), то Смерть и стала с косою в мене в ногах. Як стала, то ноги так и похололи... Як замахне косою, то душа тилько пурх! так як пташка вилетила та й полетила по хати, и сила в кутку на образи, пид самою стелею. А грихи стали на порози тай не пускають души с хати. От я бачу, що никуди вийти; дивлюсь, аж викно о(т)чинене. Я — пурх у викно! и пишла, пишла полем. Легко та любо мини так, мов заразна свит народилась»⁵. В похоронных и надгроб­ных причитаниях слышатся такие поэтические обращения к милым родственному сердцу покойникам: «та прилизь же ты до мене, мий братику, хоть сивым голубем, хоть ясным соколом, хоть билым либидем»⁶. — «Прилетай ко мне хоть кукушечкой, прокукуй мне свою волюшку!» (Тамбов. губ.) Невеста-сирота, обращаясь к умершим родителям с обычным обрядовым причитанием, голосит: «восстань, кор­милец-батюшка, распечатай свои уста сахарные, попроси у Господа Бога златы крылушки, прилети на свадебку, благослови!» (Твер. губ.) В нашей старинной сим­волике райские птицы Алконост и Сирин нередко означают праведников; в этом значении, по словам гр. Уварова, встречаем мы ту и другую птицу на изваяниях Дмитриевского собора во Владимире на Клязьме⁷. Наравне с прочими индоевро­пейскими народами, славяне сохранили много трогательных рассказов о превра­щении усопших в легкокрылых птиц, в виде которых они навещают своих родичей. Как скоро душа покидает тело, она, смотря по характеру своей земной жизни, при­нимает образ той или другой птицы, преимущественно белого голубя или черного ворона⁸. Малороссияне думают, что душа покойника в продолжение сорока дней летает с ангелом в неведомом мире, являясь каждую ночь в свой дом, где она, в ви­де голубки, купается в нарочно поставленной воде⁹. Когда диакон Феодор и трое его товарищей-расколоучителей были сожжены в 1681 году, то, по сказанию старове-

 

¹ Часопись музея чешского 1863, 1, стат. Иречка, 4—5; Чешск. песни Эрбена, 469.

² Roggenwolf u. Roggenhund, 29.

³ Из материалов, собран. Русск. Географии. Обществом.

⁴ Mfemoires de Satherine II, 211.

⁵ Кулиш, 1, 305-6; Москв. 1846, XI-XII, 152.

⁶ Ворон. Г. В. 1851, 2.

⁷ Древности, труды Моск. Археолог. Общ., I, 20 (материалы археолог. словаря).

⁸ Andeutungen eines Systems der Myth., 239—240.

⁹ Ворон. Г. В. 1851, 2.

 

 

ров, — души их взвились на небо в виде голубей!. На кровле бедного дома, повест­вует народная легенда, сидело три голубя; проходил мимо путник: что такое, дума­ет, сидят на кровле три голубя и порываются к небесам порхнуть? Заходит в дом и узнает, что несчастная мать, не имея средств прокормить трех маленьких детей, умертвила их, а голуби — это три божьих ангела, прилетавшие за душами младен­цев, чтобы отнести их на небо². Моравские сказки свидетельствуют, что душа выле­тает из уст умирающего и несется на небеса белою голубкою³. Черногорцы душу называют голубицею; у западных славян есть предание о сетующих на могиле го­лубях. На древних гробницах голубь изображался, как символ отлетевшей души; лонгобарды, в память родственников, умерших на чужбине или павших в битве, ставили на церковных дворах шесты с деревянным изображением голубя и обра­щали голову птицы в ту сторону, где лежал прах покойника⁴. Польские предания утверждают, что каждый член рода Гербурт обращался по смерти в орла; а перво­родная дочь Пилецких превращалась в голубку, если умирала до брака, и в сову, ес­ли умирала по замужестве. По мнению чехов, в сову превращается жена, неверная своему мужу. Есть еще легенда: разбойник Мадей, терзаемый ужасом грядущего наказания на том свете, обрек себя на покаяние; он воткнул в землю свою палицу и преклонил колена с обетом не сходить с места, пока милосердие божие не отпустит ему грехов. Долго оплакивал он свои злодеяния, много утекло времени — палица разрослась в ветвистое дерево и стояла осыпанная яблоками. В один день проезжал мимо епископ; Мадей умолял святителя дать ему разрешение, и по мере того, как он исповедал свои грехи и небо разрешало их, яблоки одно за другим срывались с дерева невидимою силою, превращались в белых голубей и улетали на небо: эти го­луби были души убитых разбойником. Оставалось только одно яблоко: то была ду­ша отца Мадеева, которого замучил он страшным образом. Наконец, и оно, после высказанной исповеди, превратилось в сизого голубя, который тотчас же исчез вслед за другими⁵. В Подолии известна песня — как из могильного холма выросло дубовое деревце и как прилетал и садился на его ветви белоснежный голубок⁶. По чешским преданиям, невинная душа вылетает из тела белым голубем, а грешная — темноцветным или иною какою птицею⁷. В одной из малорусских песен говорится, что душа убитого мужа прилетала к плачущей вдове в образе павлина⁸; а в другой читаем следующие стихи о душе убитого казака: