XXVIII. Народные праздники 5 глава

 

Помер, помер Кострубонько,

Сивый, милый голубонько!.. ²

 

Подобный же обряд в Саратовской губ. называется проводами Весны: 30-го июня делают соломенную куклу, наряжают ее в кумачный сарафан, ожерелье и ко­кошник, носят по деревне с песнями, а потом раздевают и бросают в воду. Ярилово празднество отличалось теми же характеристическими чертами. В Воронеже толпы народа с раннего утра сходились на городской площади и с общего согласия опре­деляли: кому из присутствующих быть представителем Ярила; по разрешении это­го важного вопроса, — избранного облекали в пестрое, разноцветное платье, убира­ли цветами и лентами, навешивали на него колокольчики и бубенчики, на голову надевали ему раскрашенный бумажный колпак с петушьими перьями, а в руки да­вали колотушку, которая исстари принималась за эмблему громовой палицы (I, 223—4). Шествие Ярила возвещалось барабанным боем: обходя площадь, он пел, плясал и кривлялся, а следом за ним двигалась шумная толпа. Народ предавался полному разгулу и после разных игр, сопровождаемых песнями, музыкой и пля­сками, разделялся на две стороны и начинал кулачный бой — стена на стену. В Кос­троме горожане сходились на площадь, избирали старика, одевали его в рубище и вручали ему небольшой гроб с куклою, которая изображала Ярила и нарочито дела­лась с огромным детородным удом. Затем отправлялись за город; старик нёс гроб, а вокруг него шли женщины, причитывали нараспев похоронные жалобницы и же­стами своими старались выразить скорбь и отчаянье. В поле вырывали могилу, хо­ронили в ней куклу с плачем и воем и тотчас же начинали игры и пляски, напоми­навшие языческую тризну. В Малороссии соломенное чучело Ярила приготовля­лось со всеми естественными принадлежностями мужского пола; куклу эту клали в гроб и по захождении солнца выносили на улицу. Пьяные бабы подходили к гробу, плакали и печально повторяли: «помер он, помер!» Мужчины подымали и трясли куклу, как бы стараясь разбудить усопшего Ярила, и потом замечали: «эге, баба не бреше! вона знае, що jийсолодче меду». Бабы продолжали горевать и причитывать:

 

¹ Обл. Сл., 91; Доп. обл. сл., 90; Географ, извест. за 1850 г., II, ст. Кавелин., 9; Старосв. Банд., 372; Толк. Слов., I, 783. В Саратовской губ. Костромою называется куча соломы, сожигаемая под Новый год. — Терещ., УН, 116.

² О Кострубе, по словам О. Миллера, есть в Малороссии песни с неудобными для печати подроб­ностями. — Ж. М. Н. П. 1867, стат. 2-я, 637.

 

 

«який же вин був хороший!.. Не встане вин бильше! о як же нам розставатися с то­бою? и що за жизнь, коли нема тебе? Приподнимись хоть на часочик! но вин не встае и не встане... » Когда Ярило был уже достаточно ублажен и оплакан, куклу его зарывали в могилу¹. Некоторые из наших ученых видят в именах Купала, Ярила, Костромы только названия летних праздников, и ничего более. Но если принять в соображение, что фантазия младенческих народов любила свои представления об­лекать в живые, пластические образы, что это было существенное свойство их мышления и миросозерцания, что самые времена года казались уму древнего че­ловека не отвлеченными понятиями, а действительными божествами, посещаю­щими в известную пору дольний мир и творящими в нем те перемены, какие заме­чаются в жизни, цветении и замирании природы, то несостоятельность вышеука­занного мнения обнаружится сама собою. Из приведенного нами описания празд­ничных обрядов очевидно, что народ еще недавно представлял Купала и Ярила как существа живые, человекоподобные, и в этом нельзя не признать отголоска глубо­чайшей древности, когда поэтическое чувство господствовало над мыслию челове­ка.

После Иванова дня поселянин начинает следить за теми знамениями, которые пророчат ему о грядущей смене лета зимою. К концу июня замолкают кукушка, со­ловей и другие певчие птицы; так как это случается около того времени, когда в по­лях колосится хлеб, то о замолкшей кукушке крестьяне выражаются, что она пода­вилась житным колосом; малорусы говорят: «соловейко вдавився ячминним коло­ском, а зозуля мандрикою»². С сентября начинается отлет птиц в теплые страны или вирий; о ласточках рассказывают, что в первый день этого месяца они прячут­ся в колодцы, т. е. улетают в рай (= царство вечного лета), лежащий по ту сторону облачных источников. В тот же день крестьянки хоронят мух и тараканов в гробах, сделанных из свекловицы, репы или моркови, чем символически обозначается оцепенение этих насекомых на все время зимы. 14-го сентября змеи уползают в вирий, или же собираются в ямах, свертываются в клубки и засыпают зимним сном³. Мало-помалу увеличиваются холода, трава увядает, с деревьев опадают лис­тья, и наконец является суровая Зима, налагает на весь мир свои оковы, стелет по водам ледяные мосты, землю одевает в белоснежный саван и выпускает из адских подземелий вереницы вьюг, метелей и морозов.

Если с поворотом солнца на зиму соединялась мысль о замирании творческих, плодотворящих сил природы, то с поворотом этого светила на лето необходимо должна была соединяться мысль о их возрождении, на что и указывают обряды, до­ныне совершаемые во время Рождественских Святок — на так называемом празд­нике Коляды. Коля(е)да, пол. kо1ędа = латин. calendae — собственно: первое в каж­дом месяце число, по которому велся счет и предшествующим ему дням с полови­ны или точнее — после ид предыдущего месяца; впоследствии слово это стало по преимуществу употребляться для обозначения январских календ (с 14 декабря по 1 января включительно), как исходного пункта, с которого начинается год, и затем уже в средние века перешло в название святочных игрищ: фран. chalendes, прован. calendas, нижненем. kaland. К нам оно проникло из Византии, вместе с отреченны­ми книгами, и согласно с звуковыми законами славянского языка изменилось в коляду. Никифор Омологета, живший в IX веке, в опровержении своем ложных пи-

 

¹ Сахаров., II, 42, 91-93; Терещ., V, 100-4; Рус. прост. празд., I, 234; IV, 51—65; Рус. Бес. 1856, III, 105; Труды владим. стат. ком. 1867, VII, 29.

² Мандрики — ватрушки, которые пекутся к Петрову дню.

³ Послов. Даля, 988, 995—6; Номис, 282; Сахаров., II, 50-52; Киев. Г. В. 1850, 22.

 

 

саний говорит, что не должно держать у себя βροντολόγια и χαλανδολόγια (в древнеславянском переводе: громников и колядников — см. стр. 298)¹. Кормчая книга по списку 1282 года, приводя правило, запрещающее колядские обряды, присоединя­ет такое толкование: «каланди соуть пьрвии в коемьждо месяци днье, в них же обы­чай бе елином творити жертвы, и в таже евроумания елиньстии беаху праздньници; вроум бо порекл есть Дионисово, и иная вься яже соуть идольская прельсти и соу­етьства отмещюще святии от верных жития, возбраняють крестьяном таковая тво­рити... и не повелевають моужем облачатися в женьскыя ризы, ни женам в моужь­скыя, еже творять на праздьникы Дионисовы пляшюще, ни лиц же косматых възлагати на ся, ни козлих, ни са тоурьскых... яже ныне творять селяне, не ведоуще что творять»². На тождество рус. коляды с латин. calendae указал еще Яков Гримм³, и нельзя не удивляться, что исследователи наши как будто не заметили этого про­стого объяснения и постоянно придумывали свои собственные производства, осно­ванные на бесплодной игре созвучий⁴. Когда наступали самые короткие дни и са­мые длинные ночи в году, древний человек думал, что Зима победила солнце, что оно одряхлело, утратило свою лучезарность и готовится умереть, т. е. погаснуть. Но торжество злых сил продолжается не далее 12-го декабря день, в который солнце поворачивает на лето и который поэтому слывет в народе поворотом, поворотником и солоноворотом⁵. Как на Ивана Купала Солнце, по русскому поверью, выез­жает в колеснице на серебряном, золотом и алмазном конях, так и теперь наряжен­ное в праздничный сарафан и кокошник — оно садится в телегу и направляет своих коней на летнюю дорогу⁶. Народ сочетал с этой древней богинею имя Коляды и, прославляя в обрядовой песне выезд Солнца на лето, употребляет следующее выра­жение: «ехала Коляда в малеваном возочку, на вороненьком конечку»⁷. В прежние годы существовал даже обычай возить Коляду, которую представляла нарочно из­бранная девушка, одетая в белую сорочку⁸. Отсюда становится понятным, почему составители старинных хроник причисляли Коляду к сонму языческих богов и в обрядах колядского праздника усматривали следы идолослужения. После зимнего поворота солнце мало-помалу начинает брать верх над демонами мрака: по народ­ному выражению, день к Новому году прибавляется на куриный шаг или на гуси­ную лапку⁹, а в начале февраля лучи солнечные уже «нагревают у коровы один бок»,

 

¹ Летоп. занятий Археогр. Ком. 1861, 29—32; Рус. прост. празд., II, 5.

² Ист. Христом. Бусл., 382—3.

³ D. Myth., 594.

⁴Г. Гедеонов сближает коляду с греч. χαλή ώδή — Зап. Имп. Ак. Н. 1862, II, кн. 2, 173; Дм. Щеп­кин видит в этом слове кол-ед (вокруг едущии) или кол-еда (круговая яства). — Об источн. и формах рус. баснословия, II, 64; г. Бессонов подозревает здесь колоду (зажженный пень). — Калеки Пер., IV, 46; г. Костомаров производит коляду от слова коло (колесо). — Слав. миф., 99; г. Соловьев указывает на сложные: коло Лада, ко-Ладу. — Архив ист.-юрид. свед., I, 29, и так дал.

⁵ В Иллюстрации 1847 года (стр. 253—4) напечатано предание, будто бы в XVI—XVII стол, звонарный староста московского Успенского собора два раза в году обязан был являться пред царские очи: 12-го декабря — с докладом, что «отселе возврат солнцу с зимы на лето, день прибывает, а нощь ума­ляется», и за такую радостную весть государь жаловал ему 24 серебряных рубля; 12-го же июня — с до­кладом, что «отселе возврат солнцу с лета на зиму, день умаляется, а нощь прибывает», и за эту печаль­ную весть старосту запирали на 24 часа в темную палатку на Ивановской колокольне. Предание это не подтверждается ни дворцовыми расходными книгами, в которые записывалась всякая царская награ­да, ни другими письменными свидетельствами того времени.

⁶ Сахаров., II, 68—69.

⁷ Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 98.

⁸ Сахаров., II, 69.

⁹ Послов. Даля, 970, 1002; Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 100; Weihnachten in Schleswig-Holstein, Гандельманна, 35.

 

 

почему крестьяне и называют февраль месяц бокогреем¹. В этом переходе от посте­пенной утраты к постепенному возрастанию светоносной силы солнца предки на­ши видели его возрождение или воскресение (= возжжение солнцева светильни­ка — I, 96—97) и в честь столь радостного события, совершавшегося на небе, зажи­гали по городам и селам костры. Так как около того же времени христианские пра­вила установили праздновать Рождество Спасителя, называемого в церковных пес­нях «праведным солнцем, пришедшим с востока»², то древлеязыческий праздник рождающемуся солнцу и был приурочен к Рождественским Святкам; по мнению народа, высказанному в его обрядовой песне, Коляда нарождается накануне Рожде­ства³. К этому необходимо добавить, что, вместе с перенесением новолетия на 1-е янраря, мысль о нарождающемся новом годе весьма удачно совпала с старинным Мифом о рождении солнца, движением и поворотами которого определяется обыч­ная смена времен. Заметим, что еще у римлян праздник natales solisinvicti совер­шался в январские календы⁴. В некоторых местностях России удержалось обыкно­вение раскладывать по берегам рек костры — в ночь на 12-е декабря; вообще же па­лению костров посвящают у нас ночи на Рождество Христово, на Новый год и Кре­щение. Во время Рождественской заутрени почти по всем городам и селам жгут у церквей смоляные бочки. На Украйне, начиная с 25-го декабря, крестьяне целую неделю не выкидывают из избы сора, а тщательно собирают его в одну кучу; на Но­вый же год, перед самым восходом солнца, выносят сор в сад и зажигают — с твер­дою уверенностью, что оживленные действием этого огня деревья принесут на бу­дущее лето обильные и вкусные плоды. Некоторые хозяева собирают сор в продол­жение целого года и зажигают его на дворе или в саду накануне Рождества Христо­ва⁵. У сербов, кроатов и далматинцев канун Рождества называется бадњи дан (бадний день) от слова бадњак⁶, означающего сырую новую колоду, сожигаемую в это время на домашнем очаге, а самое Рождество — Божић (сын божий, новорож­денный божественный младенец). На бадний день серб-домохозяин (домаhин) от­правляется в лес, приискивает молодой дуб, вырубает из него колоду и привозит ее на свой двор; в Герцеговине для этой перевозки употребляют шесть или восемь во­лов. Как только смеркнется, хозяин вносит колоду в избу и, обращаясь к домочад­цам, приветствует их: «добар вече⁷ и честит⁸ вам бадњи дан!» Ему отвечают: «дао ти Бог добро сретњи и честити!»⁹ Принесенную колоду обмазывают по краям медом, посыпают зерновым хлебом и кладут в печь на горячие уголья. В некоторых дерев­нях, кроме большого бадняка, возлагают на огнище еще пять меньших, называе­мых баднячица или блажена палица. Вслед за тем хозяйка устилает пол соломою и разбрасывает по ней орехи. После ужина поют и веселятся, а на рассвете следующе-

 

¹ Сахаров., II, 8—9; Рус. в св. послов., IV, 24.

² На родинах, ставя на стол кашу, поют тропарь: «Радуйся, благодатная Богородице Дево! из тебе бо изыде солнце правды — Христос, Бог наш».

³ Терещ., VII, 57; Маяк, VIII, 63.

⁴ Ж. М. Н. П.- 1838, т. XX, 340; Пропилеи, IV, 137.

⁵ Молодик 1844, 101.

⁶ Г. Потебня производит бадняк от снкр. badh — бить (слав. бодать, литов. badyti; сравни колоть и колода). — Ч. О. И. и Д. 1865, II, 1; а г. Лавровский (ibidem, 1866 г., II, 15), оспаривая это производство, указывает на др.-славян. корень бъд (бъд-ети, боудити) и соединяет со словом бадняк понятие про­буждения, бодрствования: в исходе декабря солнце пробуждалось от зимнего сна = загоралось новым пламенем и выступало на летнюю дорогу.

⁷ Вечер.

⁸ Счастливый.

⁹ В Черногории принято отвечать: «и с тобом заедно сречно и честито!»

 

 

го дня стреляют из ружей. Первый гость, который войдет в избу на Рождественский праздник, называется положайником или полазником; ему приписывают и все ра­дости, и все беды, какие выпадают на долю хозяев и их семьи в течение целого года. Поэтому всякий домаћин заранее избирает себе в положайник такого знакомого, о котором думает, что он наверно принесет ему счастье; следуя общепринятому обы­чаю, никто другой и не является на первый день праздника. При входе в избу, поло­жайник бросает горсть хлебных зерен и произносит: «Христос се роди!», а кто-ни­будь из домашних отвечает: «ва истину роди!» и осыпает его самого житом. После этого положайник приближается к огнищу и, ударяя кочергой по горящему бадняку — так, что искры сыплются во все стороны, причитывает: «оволико говеда, ово­лико коња, оволико коза, оволико оваца, оволико крмака, оволико кошница, оволи­ко срeће и напретка!» (см. II, 25). Перед обедом все присутствующие берут в руки по зажженной восковой свече, молятся Богу и целуют друг друга — со словами: «мир божjи! Христос се роди, ва истину роди, поклан амо се Христу и Христову ро­жанству». По окончании молитвы и взаимных приветствий свечи передаются до­мохозяину, который соединяет их в один пук и ставит в чашку, наполненную раз­ного рода хлебными зернами; немного погодя он гасит их в этих зернах, опуская зажженными концами вниз. Кроме других яств, для рождественской трапезы необ­ходимы мед и чесница, т. е. пресный пшеничный хлеб с запеченною в нем серебря­ною или золотою монетою. Когда усядутся за стол, домаћин разламывает чесницу и раздает всем по куску; тот, кому достанется кусок с монетою, будет «нajcpeтниjи оне године». Бадняк, по мнению сербов, обладает целительной и плодородящей си­лою: уголья и зола его употребляются как лекарство против болезней рогатого ско­та и лошадей; тлеющей головней его окуривают улья и потом, когда она погаснет — относят ее в сад и ставят на молодую сливу или яблоню: так поступают для того, чтобы будущий год был изобилен на мед и садовые плоды. Ту же производитель­ную силу сербы соединяют и с божитными семенами, и с божитною соломою; се­менами этими они закармливают кур, чтобы не было недостатка в яйцах, а солому относят на нивы, «да би боље родиле»¹. В Черногории на бадний день каждая семья приготовляет толстое дубовое бревно, обвитое лавровыми ветвями. По закате солн­ца вносят бревно в избу, посыпают его пшеницею и причитывают: «я тебя пшени­цею, а ты меня мужскими главами (т. е. даруй мне потомство), скотиною, хлебом и всяким счастьем!» Затем старейшина, вместе с домочадцами, кладет бревно на очаг и зажигает с обоих концов, а когда оно разгорится — льет на него вино и масло и бросает в огонь горсть муки и соли. От священного пламени очага он затепливает восковые свечи и лампаду перед иконами и, сотворив молитву о благоденствии своей семьи и всех православных христиан, берет чашу вина, отведывает немного и передает старшему сыну; этот в свою очередь должен передать ее следующему ро­дичу, и так далее, пока круговая чаша не обойдет всех мужчин и женщин. Но каж­дый, взявши чашу, прежде, нежели отопьет из нее, плещет вином на бадняк с таким приветом: «будь здрав, бадняче-веселяче, с великом и добром сречом у кучу улега!» По окончании описанных обрядов делают несколько залпов из ружей и приступа­ют к вечерней трапезе, причем стол бывает устлан соломою, посредине стола лежат один на другом три хлеба, а над верхним хлебом красуется воткнутая в него лавро­вая ветка с апельсином или яблоком. Бадняк остается в печи и тлеет там до Нового года; во все это время праздничные яства не снимаются со стола и всегда готовы на

 

¹ Срп. pjeчник, 11—12, 34—35, 533, 822—3; Терещ., VII, 19-27; Ч. О. И. и Д. 1865, II, 2-4; Гласник срп. друштва 1867, V, 122; Иличь, 95.

 

 

угощение друзей, знакомых и странников. Всякий гость, входя на Рождественские Святки в избу, подвигает бадняк к задней стороне печи и, как только посыплются искры, высказывает доброе пожелание: «да будет у хозяина столько же детей, коров, овец или денег, сколько выпало искр!»¹ У болгар канун Рождества — бждни вечер и сопровождается следующими обрядами. Глава семейства, жена его и дети выходят на двор с зажженными лучинами в руках, отправляются к месту, отведенному для рубки дров, и выбирают толстое, длинное и сырое дубовое полено. Когда оно будет найдено, домовладыка снимает шапку и с благоговением произносит: «помози, Бо­же и ти Коледо, да поживеем и до друга година!» Потом, взвалив дубовое полено на плечо, возвращается в избу, кладет его в печь и разводит огонь; приступая к очагу, он возглашает молитву и обращается к присутствующим со словами: «Христос са роди!» — Истино са роди! — отвечают ему домочадцы и целуются друг с другом. Это возжженное накануне Рождества полено называется б дник; оно должно мед­ленно и постоянно гореть во все продолжение Святок — до самого Крещения. В не­которых местах Болгарии 24-го декабря тушат во всей деревне старый огонь и вза­мен его вытирают из сухого дерева новый — божий или святой огнец, которым и возжигают домашние очаги². Когда бадняк загорится, домовладыка подымает его и ударяет им несколько раз, приговаривая: «за плод и здраве!» Искры, которые по­сыплются от первого удара, знаменуют приплод лошадей, искры от второго и третьего ударов — приплод коров и овец, и так далее. На разведенном огне пекут пресный хлеб, с золотой или серебряною монетою внутри, называемый боговица (= серб. чесница); по полу разбрасывают солому, грецкие орехи и пшеницу; к ужи­ну приготовляют вино, мед и разные плоды: яблоки, сливы, сухие персики, изюм, виноград, стручки и орехи. Как скоро стол будет накрыт и уставлен яствами и на­питками, глава семейства берет кадильницу, читает молитву и кадит по избе лада­ном; после того садятся за ужин, но съедают не все, а часть меда и фруктов откла­дывают в особую миску, ставят под образа и сберегают на случай болезней, как са­мое надёжное лекарство. Набожные люди, верные заветам старины, стараются не спать на Рождественскую ночь; сидя возле очага, они заботливо наблюдают, чтобы как-нибудь не погасло священное пламя. Пепел, остающийся от бадняка, частию употребляют на лечение домашней скотины, а частию рассыпают по нивам, паст­бищам и виноградникам — с твердым убеждением, что это способствует хорошему урожаю; ту часть бадняка, которая не успевает сгореть ко дню Крещения, зарывают в землю — посреди виноградника или хранят в дому до следующего Рождествен­ского сочельника и тогда разводят ею «новый огонь»³. У германских племен сербо-болгарскому бадняку соответствуют weihnachtsblock, julblock, о которых упоминают писатели XII века; во Франции еще доныне чествуется souche de noël⁴; в Марсели зажигают calendeau или caligneau — большой дубовый обрубок, опрыскивая его ви­ном и маслом: обряд возжжения совершается старейшим представителем семьи; летты канун Рождества Христова называют blukku wakkars — вечер чурбана, ибо тогда приносится и возжигается чурбан (blukkis). Подобный же обряд в Швеции и Норвегии приурочен ко дню Крещения: ранним утром хозяйка затапливает печь; перед устьем очага собираются домочадцы, становятся в полукруг и преклоняют

 

¹ Записки морск. офицера, соч. Броневского, I, 258—9; Путешествие в Черногорию А. Попова, 223-4.

² Подобный обряд совершается на Руси накануне 1-го сентября (Терещ., V, 145; Сахаров., II, 52) — вероятно, потому, что в допетровское время с этого числа начинался у нас новый год.

³ Каравел., 276—8; Москов. Газета 1866 года: «Святки у болгар».

⁴ Souche — пень, вырытый с корнем; noël — dies natalis.

 

 

колена; затем они вкушают приготовленные печенья и напитки и часть от тех и других бросают и льют в разведенное пламя¹.

По древнеарийскому представлению, всякий раз, когда облачные демоны пога­сят (= омрачат) дневное светило, — тотчас же выступает бог-громовник, буравит своею палицей дерево-тучу, добывает из него живое пламя грозы и снова зажигает солнцево колесо. То же представление прилагалось и к зимнему повороту солнца: если с этого времени оно начинает возрождаться = приобретать все большую и большую светоносную силу, то именно потому, что благотворный Перун возжёг его новым, чистейшим пламенем. Так думали наши предки, и под влиянием означен­ной мысли декабрь, как месяц поворота и возжжения солнцева колеса, был назван именем коложега (= julfeuer)². Этот творческий подвиг, совершаемый Перуном на радость всем людям на небе, чествуется на земле в символическом обряде возжже­ния бадняка. Суровое время года, в которое происходит поворот солнца на лето, по­мешало колядскому празднику развиться до общинного, публичного значения и удержало за ним чисто семейный характер. Морозы, вьюги и метели гонят челове­ка под домашний кров, заключают его в тесных пределах избы и вместе с этим не­обходимо ограничивают круг его интересов и обязанностей. Вот почему возжжение бадняка совершается не всенародно, не под открытым небом, а в стенах избы — на родовом очаге, который исстари признавался святынею = жертвенником и обита­лищем дружелюбного Агни. Бадняк приготовляется из дубового дерева: как извест­но, дуб был посвящен Перуну, и до сих пор «живой огонь» по преимуществу добы­вается из этого дерева. Тому же богу были посвящены и орехи, а потому разбрасы­вание их по избе указывает на культ громовника; чехи молят в обрядовой песне: «koleda, koleda! Dĕdku, dej orišku k snĕdku»³. Масло и вино, которыми поливают бад­няк, и хлебные зёрна, которыми его осыпают, служат знамениями дождя, приноси­мого грозовой тучей, осеменяющего землю и дарующего ей плодородие. Очевидно, что старый бадняк и младой Божич, прославляемые в сербских песнях⁴, скрывают под своими именами Деда-Перуна, возжигателя небесного пламени, и просветлен­ное этим пламенем Солнце. Согласно с уподоблением солнечного света золоту, сербы причитывают накануне Рождества:

 

Божић, Божић бата

На oбoja врата,

Носи киту злата,

Да позлати врата⁵,

 

т. е. новорожденное Солнце стучится в небесные врата и, отверзая их, позлащает во­сток блеском утренней зори. У русских и чехов уцелела старинная святочная игра, основную мысль которой составляет: искание золотого кольца = солнца, сокрытого змеем Вритрою во мраке зимних облаков и туманов (II, 189). Все участвующие в игре садятся в кружок и, передавая тайком из рук в руки золотое кольцо, запевают хором:

 

¹ D. Myth., 593—5.

² В северных рунах зимний поворот солнца обозначался изображением колеса. В Шлезвиге нака­нуне Рождества Христова крестьяне катят в деревню колесо: это называется Weihnachten hineintrüdeln (Гандельманн: Weihnachten, in Schleswig-Holstein, 36).

³ Гануш, 21.

⁴ Срп. н. пjесме, I, 115—6.

⁵ Ibid., 117.

 

 

И я золото хороню-хороню,

Чисто серебро хороню-хороню.

Гадай, гадай, дéвица,

Отгадывай, красная,

В коей руке былица —

Змеиная крылица?

Наше золото пропало,

Оно порохом запало,

Призаиндсвело, призаплесневело...

 

Пока продолжается песня, одна из девиц ходит в средине круга и старается уга­дать: у кого находится кольцо; если угадает, то присоединяется к подругам, а на смену ей искательницей золота выступает другая девица, и законченная игра начи­нается сызнова¹. Все вечера, начиная с 24-го декабря по день Крещения, называют­ся у нас святыми (нем. Weih-nachten). По мнению поселян, в эти святые вечера ни­сходит с неба и странствует по земле новорожденный Бог, и потому всякая работа считается тогда за великий грех². Явление божества сопровождается чудесными знамениями. В полночь накануне Рождества и Крещения отверзаются небесные врата; пресветлый рай, в котором обитает Солнце, открывает свои сокровища; воды в реках и источниках оживают (приходят в движение, волнуются), претворяются в вино и получают целебную силу (I, 400; II, 97—98); на деревьях распускаются цве­ты и зреют золотые яблоки. В этот таинственный час божество рассыпает щедрые, богатые дары на весь мир: о чем помолишься отверстому небу, то и сбудется. Что­бы узреть, как будет отворяться небо, сербы выходят на богоявленскую ночь в поле и остаются там до самого рассвета³. У лужичан накануне Рождества Христова ходит по домам bože džjećo: под этим именем совершает обход девушка, одетая в белое платье; в одной руке она держит узел с яблоками и орехами, а в другой — ветку с привешенным к ней звонком. Подводя детей к святочному дереву, убранному пло­дами и орехами, родители уверяют их, что все эти лакомства принесло bože džjećo⁴. По немецким преданиям, в период зимнего солнцеповорота растворяется небо, светлые боги: Один, Фрейр, Гольда и Фрея нисходят на землю и благословляют во­ды и растения; там, где они шествуют, воды превращаются в вино, а деревья — в

 

¹ Сахаров., I, 15; Терещ., VII, 177—180; Гануш, 11; Чешск. песни Эрбена, 96. Так как кольцо было эмблемой супружеской связи и так как весна (с наступлением которой золотое кольцо-солнце откры­вается из-за снежных облаков) была временем брачного союза между Небом и Землею, то отсюда воз­никло следующее гадание: девицы приносят блюдо снегу, бросают в него кольцо и поручают кому-ни­будь разделить между ними снег; в чьей доле окажется кольцо, та в течение года непременно будет за­мужем. — Херсон. Г. В. 1846, 4. Одна из святочных подблюдных песен (Сахаров., I, 13) гласит лени­лась красная девица

 

Часто по воду ходить;

Она таяла снег

На печном столбу,

Она вытаила

Золот перстень.

Да кому перстнем обручатися?

Обручатися отроку с отрочицею,

Еще молодцу со девицею.

 

Песня эта предвещает скорую свадьбу.

² Цебриков., 289.

³ Терещ., VII, 42; Послов. Даля, 971; Ч. О. И. и Д. 1865, 11, 65; Москов. Газета 1866, стат. Каравелова; Гануш, 10; Рус. Вест. 1862, 1 («Чешская деревня»), 350; Срп. pjeчник, 33; Иличь, 108.

⁴ Volkslieder der Wenden, II, 221-2.

 

 

розмарин: «alle wasser — wein, alle bäume — rosmarein»¹. Эти цветущие деревья и те­кущие вином источники суть деревья и источники небесного рая; в зимнюю пору, когда на земле замирает всякая растительность и воды стоят окованные льдами, в райских садах (т. е. на востоке, откуда богиня Зоря выводит Солнце, усыпая ему путь золотом и розами) продолжается вечно юная жизнь: цветут роскошные цветы, зреют золотые плоды и бьют животворные ключи нектара. Вместе с богами спуска­ются с заоблачных высот и блаженные предки, посещают своих родичей, садятся возле пылающего очага и участвуют в их семейной трапезе. Те же мифические представления: отверстые врата рая, сошествие бессмертных на землю и превраще­ние вод в вино соединяются и с праздником Пасхи; такое совпадение во взглядах на два разновременные праздника вполне понятно, ибо и зимний поворот солнца, и весеннее его просветление равно возбуждают мысль о благодатном возрождении творческих сил природы. Боги и духи усопших праотцев, являясь в среду живых поколений, открывают перед ними тайны будущего, т. е. те грядущие события, ко­торые определены непреложным судом божиим; поэтому Рождественские Святки есть по преимуществу время гаданий и все, что видится тогда во сне и наяву, полу­чает вещее значение. По состоянию погоды в продолжение двенадцати празднич­ных дней от 25 декабря по 6-е января (немец. Zwölften) заключают о том, каков бу­дет наступающий год; каждый из этих дней дает предзнаменование о погоде соот­ветствующего ему месяца².