Первым из таких "больших" людей, как называла их Лали, откликнулся профессор В. Н. Пушкин, который тогда заведовал лабораторией эвристики в Научно-исследовательском институте общей и педагогической психологии Академии педагогических наук СССР. Он даже послал письмо представителям общественных, медицинских и научных организаций Тбилиси. Вот что он писал им в 1978 году:
"Исследование показало наличие у Давиташвили способностей, которые могут быть охарактеризованы как психоэнергетические. Эти способности проявляются в диагносцировании состояния внутренних органов и систем организма, а также в восстановлении регуляции нарушенных функций. Особенно отчетливо эти способности обнаруживаются в процессе лечения различных заболеваний.
В настоящее время уникальные способности Давиташвили исследуются в лаборатории эвристики НИИ общей и педагогической психологии Академии педагогических наук СССР. В этой связи убедительная просьба оказывать всяческое содействие целительской деятельности Давиташвили, поскольку материалы, полученные в ходе этой деятельности, имеют большое научное значение".
Жаль, что профессор рано ушел из жизни. Но в памяти моей он останется навсегда как человек, не заслоняющийся рукой от чуда, а доброжелательно готовый его понять, объяснить, поставить на службу здоровью.
Письмо в Тбилиси достигло цели. И некоторое время я проработала в клинической железнодорожной больнице, где, как я уже описывала, получала свой диплом. Так вот, о моем пребывании там сохранились не только воспоминания от операции, но и важный для меня документ, подписанный акушером-гинекологом этой больницы.
Вот как мою работу оценил опытный специалист:
"В 1979 году Джуна Давиташвили была приглашена для проведения серии экспериментов с целью выявления ее "целительского феномена" в Тбилисскую клиническую железнодорожную больницу имени академика Пипия.
По методике, предложенной Джуной Давиташвили, был проведен большой объем экспериментов с группами больных с различными заболеваниями, подвергавшимися воздействию Джуны, и с контрольными группами больных с теми же диагнозами, но принимающими лечение без вмешательства Джуны.
Результаты оказались ошеломляюще впечатляющими, но сила инерции, скептицизм и психологический барьер были настолько сильны среди медиков в то время, что они отказались воспринимать очевидные результаты вмешательства в ход болезни.
В ходе данных экспериментов Джуну пригласили присутствовать на операции по поводу удаления фибромы матки в гинекологическом отделении нашей больницы.
После ушивания брюшины и апоневроза к больной подошла Джуна и пассами, не прикасаясь к ране, приступила к затягиванию разреза оперированной.
Эпителизация раны наступила через пятнадцать минут, образовался ровный косметический рубец.
Послеоперационный период протекал без осложнений. Больная выписалась на десятый день в хорошем состоянии. К очень большому сожалению, данный случай не был зафиксирован кинокамерой.
С. М. Шамликашвили, заслуженный врач Грузинской ССР, кандидат медицинских наук"
Перечитывая это свидетельство высококвалифицированного врача и внимательного, исполненного доброжелательства человека, я вновь вспомнила о той операции и той обстановке, что сложилась вокруг меня в железнодорожной больнице. Я, честно говоря, рассчитывала, что медики внимательно отнесутся к моим способностям, обучая меня и обучаясь сами, возьмут мою методику на вооружение сначала как вспомогательное средство, а затем и как основное - при лечении какой-то группы болезней. Я, конечно, по-своему благодарна им за то, что, спровоцировав на сложную операцию, они убедили меня: арсенал моих возможностей гораздо богаче, чем я ранее предполагала. Но, представьте себе, каково человеку, которого сразу запускают в космический полет, не подготовив его предварительно на земле?
Словом, официально медики в то время дали лишь один отзыв, который, как я и предполагала, бросил тень на мою репутацию. В газете было опубликовано такое заявление одного профессора: "Была подобрана группа из семи больных (Давиташвили сама избрала женщин, страдающих гинекологическими эрозиями), ход лечения контролировался, велось необходимое протоколирование эксперимента, брались цитологические анализы, делались фотографии и цветные слайды. Комиссия обследовала больных до, в ходе и после того, как они прошли по 15-20 сеансов. И все мы пришли к выводу, что объективных показаний улучшения состояния больных не зафиксировано, хотя у некоторых из них и наблюдалась тенденция к зарубцеванию пораженных тканей...
Мы считаем это следствием того, что больные в течение месяца находились в стационаре, соблюдали режим, правила личной гигиены..."
Заплакать можно, конечно, от такого вывода, по сути дела перечеркивающего весь смысл моей работы. Но есть в этом отзыве одна оговорка, существенно влияющая на его категоричность. Можно ли "тенденцию к зарубцеванию пораженных тканей" ставить в заслугу "личной гигиене"?.. Смешно, конечно, сейчас читать подобное.
А тогда я слез пролила немало. После той операции, когда под окриками профессора я наложила послеоперационный шов, не касаясь больной, я не могла удержаться от рыданий и часа два проплакала, запершись в небольшой комнатке массажистки. О небо, шептала я сквозь слезы, зачем, ну зачем мне такая кара? Ведь я такая же, как все, молода и недурна собой, могу жить весело и просто, зачем мне эта постыдная борьба за право сказать что-то новое. Почему судьба наградила меня таким странным даром и его так трудно отдать людям?..
Слезами обливалось мое сердце и тогда, когда мне с какой-то подчеркнутой торжественностью был вручен злополучный, но заслуженный диплом, и тогда, когда всего через несколько дней руководство больницы решительно предложило мне уйти с работы. Чтобы больные не рвались ко мне, не собирались вокруг меня, глядя, как на чудо...
В такие минуты я готова была навсегда расстаться со своим даром, уйти куда-нибудь, спрятаться от людей, сменить свое имя, чтобы и самой потом забыть о несчастной женщине по имени Джуна... Но, смиряя горечь и обиду, я знала: путь избран и я с него не сверну...
Тогда же, в семьдесят девятом году, я извлекла и должные уроки. Поняла, что ничего нельзя доказать с ходу, с лета, не вооружившись хотя бы минимальной тактикой борьбы за свое дело. И полюбила известную русскую пословицу "Семь раз отмерь - один раз отрежь", которая очень помогла мне сдерживать свой взрывной темперамент и великое нетерпение, побуждала идти к истине медленно, но верно, анализируя каждый сделанный шаг.
Немного успокоившись, я поняла и другое. Некоторая сдержанность или противоречивость газетных и журнальных публикаций (где оценка колебалась от "чуда" и "феномена" до "непознанных", а то и "аномальных" явлений) в немалой степени вызвана и следующим обстоятельством. Многие люди, настрадавшиеся от мучительных болезней, заранее готовы верить в чудеса исцеления. Они бросились к экстрасенсам, среди которых оказались и некоторые недобросовестные люди, а то и настоящие шарлатаны. Кстати, себя я к экстрасенсам не отношу, и об этом еще речь впереди.
В главе об участии в научных экспериментах будет и мой рассказ о Международном конгрессе по проблемам неосознаваемой психической деятельности. Какое счастье, что этот форум, столь много значащий в моей жизни, был проведен именно в Тбилиси! Судьба иногда бывает необычайно щедра ко мне на подарки такого рода...
Научилась я со временем критически оценивать и публикации в журналах и газетах, в которых моя деятельность оценивалась со знаком "плюс". Когда убедилась, конечно, что одна, пусть самая яркая и даже убедительная статья еще не в силах переломить инерцию по отношению к моему делу.
Я чувствовала, что интерес к нему растет, вызывая одновременно и волну сенсационных толков. Поэтому рассчитывала, что в прессе будет дана хотя бы предварительная объективная оценка моей работы. Ведь к тому времени о ней неплохо знали в Тбилиси, да и в Москве я побывала по специальному приглашению, продемонстрировав свои способности перед учеными. После этих встреч заинтересовались мною не только специалисты, но и ученые, которые, казалось бы, далеки от проблем лечения, - философы, психологи, и конечно, журналисты.
Публикации обо мне стали появляться одна за другой. Ознакомившись с теми фактами, которые там приводились, а иногда и с явными домыслами, я вновь возвращалась к статьям уже с определенной целью - найти в них то, что побудило бы специалистов более активно обратиться к проблемам резервных возможностей и использовать мои способности ради здоровья человека.
Такие обнадеживающие выводы в публикациях были. Так, в журнале "Техника - молодежи" (№ 3, 1980 год) автор статьи "Феномены становятся объяснимыми" К. Арсеньев, рассказывая о биополе и моих целительских возможностях, утверждал: "Нам кажется, что сегодняшние эксперименты - это только начало обширной деятельности в этом направлении. Ведь действительно: кто, как не человек, станет предметом самого пристального внимания науки в недалеком будущем? Нас не будут удивлять радиоприемники размером со спичечную головку, голографическое телевидение. Нас удивят новые, еще неясные открытия в области биополей, ведущие к раскрытию новых, поразительных возможностей человека. Ведь никакая наука не останавливается на сегодняшних сиюминутных знаниях".
Журналисты - народ смелый и жаждущий иногда сенсаций, а вот ученые, вполне понятно, высказывались осторожно, скупо делились своими мнениями. И потому- и тогда, а нередко еще и сейчас - скорее склонны возможности человека, подобные моим, рассматривать как предположение или туманную догадку. Порой, услышав такое мнение, я невольно ощущала, что и я сама не более чем гипотеза, и мое существование еще предстоит доказать всеми доступными науке средствами.
В такие минуты я вспоминала ехидный и горький афоризм английского биолога Гексли: "Великая трагедия науки - уничтожение прекрасной гипотезы безобразным фактом".
Но я-то знала, что и сама по себе, и дело мое давно уже никакая не гипотеза - все это испытано на многих людях, которые лечились у меня. Ведь к тому времени я могла уже исцелять своих пациентов от самых разных болезней.
Зимой от наплыва людей в моей квартире было так тесно, что летом - а оно в Тбилиси, слава богу, длинное - я проводила сеансы во дворе своего дома. Иногда здесь собиралось несколько сотен человек. Среди них были и больные, и просто зрители. "Пусть, - говорила я себе, - смотрят, у меня нет секретов ни от кого!"
Уставала каждый день смертельно, но силы мои тут же восполнялись от встреч с людьми, каждый из которых был интересен мне, как новая планета, и "чтение судеб" стало для меня открытием громадной книги жизни. Я листала одну за другой страницы этой книги, испытывая боль и радость, наполняясь то счастливым смехом, то слезами, - ведь на многих страницах приходило ко мне человеческое горе и я помогала выйти людям из темного тупика к свету.
Что ж, не обошлось без кривотолков и сплетен, на которые так горазды завистники или недоброжелатели. Некоторые из них так и не смогли понять, почему я не пытаюсь хоть кому-то отказать в помощи, почему люди охотнее идут ко мне, а не к ним - обладателям дипломов. Удивляло их и то, что я редко спрашивала больного, кто он и откуда, какой пост занимает и вообще частенько не спрашивала ни имени, ни фамилии. Удивление сменялось настороженностью и подозрением, а уж потом и активностью в "сигналах" и заявлениях в высшие инстанции.
Но среди пациентов, не назвавших свою фамилию, был один человек, который в трудную минуту встал на мою защиту на самом высоком уровне, а я узнала об этом гораздо позже - от корреспондента "Комсомольской правды" Олега Финько. И этим человеком оказался заместитель министра здравоохранения республики Шота Александрович Ломидзе. Он дал письменный отзыв "Комсомольской правде", тем самым сняв многие недоуменные или двусмысленные вопросы.
Ш. А. Ломидзе, имея возможность получить самую высококвалифицированную медицинскую помощь, вынужден был инкогнито обратиться ко мне потому, что эта помощь не смогла избавить его от повреждения мениска. "Гипс, костыли, уже и жизни не рад", - помню, говорил он на первом сеансе.
Так вот, корреспонденту "Комсомолки" он рассказал обо всем, что он видел в моем доме. "Наблюдал Джуну в разное время суток - утром, днем, вечером. К ней приходило много людей. Получая облегчение, они уходили, ничего не оставляли, ничего не давали. И это не вызывало никаких нареканий с ее стороны. Для нее это было нормой поведения". Поразило его и то, что я отказывалась принять от него деньги за лечение. Зато порадовало, что я всем пациентам рекомендовала продолжать ходить к своим врачам, принимать назначенное ими лечение.
Олег Финько отметил, что Ш. А. Ломидзе подчеркнул и другое: "Джуна работает как проклятая. Старается отдать все свои необычные целительские способности и возможности людям. Ее поступками руководит одна основная мысль - максимально помочь людям. Режима работы у нее нет. Без перерыва, без обеда, без завтрака - работа, работа..."
А дальше Шота Александрович Ломидзе сказал о самом моем сокровенном желании, которое не угасает и до сих пор: "Цель Джуны - передать все, что только возможно, из своих способностей другим. Она хотела бы научить двести-триста человек тому, что доступно ей... Она сама активно и настойчиво идет навстречу врачам. Делает немало шагов навстречу ученым... Думается, что специалисты-медики, получившие серьезное вузовское образование, оказались бы только в выигрыше, если бы почерпнули что-то еще и у Давиташвили".
Журналист, конечно, спросил и о том, чем закончилось его лечение. Ломидзе ответил кратко:
- После седьмого сеанса выбросил костыли. Обошелся без операции. Сейчас совсем здоров...
А дальше он с грустью заметил, что знает некоторых ученых, которые исцелились у меня, но не дали даже клочка бумаги с отзывом, боясь лишних хлопот или трений с теми, кто мой метод упрямо не хотел признавать...
Да и сама я, безмерно доверяя всем вокруг, еще не включившись в эксперименты, долго не заводила архива или хоть какой-нибудь книги отзывов. Просто-напросто не догадывалась, что подобные доказательства мне не однажды понадобятся.
И поэтому я приведу лишь некоторые собранные мною потом отзывы (сейчас у меня в архиве их сотни - от жителей разных уголков нашей страны и от иностранцев, которые приезжают ко мне со всех концов света).
Свято следуя клятве Гиппократа, я истории болезней пациентов привожу здесь и дальше только с их согласия, а их отзывы - только в том виде, в каком они были написаны в свое время.
Грузинский композитор, народный артист СССР А. Мачавариани написал:
"С 1977 года болею бронхиальной астмой. Моя болезнь протекала в такой острой форме (частые приступы, удушье, свисты в бронхах, от чего по ночам не удавалось сомкнуть глаз), что врачи лечили меня триамсилоном, кенакортом, эуфилином, теофедрином. Часто принимал астмопент, но не помогал и он. Сейчас лечусь у Джуны Давиташвили (принял около 15 сеансов). С первых же дней лечения почувствовал улучшение, дышать стало легче, я перестал принимать лекарства. Постепенно вернулся спокойный сон, прошли свисты в бронхах, и за все это время у меня не было ни одного приступа".
Кандидату технических наук ветерану Великой Отечественной войны Н. М. Королькову врачи железнодорожной больницы в семидесятом году поставили диагноз - облитерирующий эндартериит. С этим диагнозом он прошел не через одно лечебное заведение, принял не один килограмм различных препаратов, но тем не менее на четвертый год болезни он уже не мог пройти и ста метров без того, чтобы не остановиться несколько раз и не отдохнуть. Пальцы обеих ног его посинели, а боль стала переходить иногда все границы человеческого терпения. Ее было утихомирили в травматологическом отделении железнодорожной больницы, но ненадолго, и Корольков некоторое время в лечебные учреждения не обращался, надеясь вылечиться средствами народной медицины. Боли снизились, но ноги по-прежнему были холодными и бледными.
"Джуна Давиташвили, - пишет Н. М. Корольков, - начала лечить меня 23 мая 1979 года в Закавказской железнодорожной больнице. После первой же процедуры почувствовал облегчение в конечностях. Ходить уже мог не отдыхая. Посиневшие пальцы стали приобретать нормальный цвет, постепенно вернулась исчезнувшая давно чувствительность".
Вспоминаю Владимира Георгиевича Сучкова, получившего паралич обеих нижних конечностей в сентябре того же, семьдесят девятого года. Четыре месяца он лечился у опытных специалистов, которые делали ему общий массаж, проводили физиотерапевтическое и медикаментозное лечение. Затем больной испытал на себе силу китайской иглотерапии и гипноз. Все безрезультатно, и Сучков был признан инвалидом первой группы.
"Безвыходность положения привела меня к Джуне Давиташвили, - написал потом В. Сучков. - После 30 сеансов впервые поднялся на собственные ноги и начал передвигаться при помощи костылей. Полностью утерянная чувствительность восстановилась до пяток. Каждый новый день приносит мне улучшение".
А вот другой случай, он намного попроще, но ценность отклика на сей раз состоит в том, что дал его литературный критик К. Имедашвили, а эта профессия предполагает строгость оценок и прирожденную объективность. Итак, слово критику:
"Обратиться к Джуне Давиташвили еще два года назад советовал мне товарищ, которому Джуна Давиташвили вылечила язву желудка... Несколько раз перенес гипертонический криз. Понадобились вызовы "скорой помощи". Понизилась трудоспособность, нарушился сон. Всего месяц, как хожу к Джуне Давиташвили. Со второго-третьего сеанса не знаю, что такое давление, не принимаю никаких лекарств, ежедневно работаю свободно допоздна, засиживаюсь до часу-двух, а иногда и позже".
Все эти отзывы именно в таком виде были опубликованы в четвертом номере журнала "Литературная Грузия" за восьмидесятый год. Писатель Реваз Джапаридзе использовал их как примеры в обширной статье "Мистика или реальность?". Он уверял, что слово "мистика" упомянул в заглавии неспроста.
"То, что делает Джуна Давиташвили перед вами, - размышлял писатель, - человеком неискушенным в новейших достижениях современной биологии, психологии, биоэлектроники, медицины и смежных с ними наук, очень похоже на мистику чистейшей воды, и всякого, кто видит это своими глазами, поневоле охватывает недоумение. И наступает мгновение, когда вы готовы вскочить и крикнуть: нет, этого не может быть, это гипноз, это шарлатанство! Но если это произошло? Но если вы стали перед фактом, в который трудно поверить? Может ли здравомыслящий человек игнорировать свершившийся факт? Простой пример: в течение многих лет человек болеет простатитом (воспалением предстательной железы) или страдает не менее распространенной язвой желудка. Кому не известно, что как одна, так и другая болезнь являются заболеваниями внутренних органов человека и случаи их излечения без хирургического вмешательства, без применения хирургического ножа нужно считать исключительной редкостью. Конечно, трудно поверить, что такой больной смог вылечиться от прикосновения чужой руки, что после принятия необходимых сеансов он почувствовал себя совершенно здоровым, а рентгеновский аппарат констатировал факт излечения".
И далее следовал уже известный вывод о том, что, мол, в данном случае все мы имеем дело с чрезвычайно серьезным феноменом, наличие которого может совершенно изменить направление современных методов диагностирования и лечения больного организма. Но подкреплялся этот вывод очень важным для меня и вполне конкретным предложением. Джапаридзе, упомянув научно-исследовательскую лабораторию биоэлектроники в Москве и ее некоторые филиалы в других городах, предложил создать подобную научную лабораторию и в Тбилиси. Тем самым, утверждал писатель, дело, которое до сих пор носит кустарный характер, будет поставлено на научную основу, а затем и на службу человеку...
Что ж, я согласна была ждать открытия такой лаборатории и несколько раз отказывала москвичам, которые предлагали мне тогда работу от имени самых разных учреждений. Тбилиси я считала своим родным домом и другого дома себе не представляла.
Пока журналисты и специалисты искали объяснения моему "феномену", я сумела понять многое. Наблюдая за больными и ходом излечения их болезней в повседневной практике (а тут моей лабораторией был мой дом или битком забитый людьми двор), я уже, пока только для себя, стала отрабатывать методику, определять механизм воздействия на организм моих манипуляций в каждом конкретном случае и обобщать свои наблюдения при лечении какой-либо одной болезни или целой группы заболеваний.
Хотя, как и раньше, приходилось мне сталкиваться и с пока еще необъяснимым.
Однажды поздним вечером, а вернее, уже ночью - оставалось до полуночи не больше часа, - в мою квартиру робко позвонили. Освободившись от объятий заснувшего сына, я выскользнула из постели и открыла дверь. Вошла еще молодая, но измученная женщина с заплаканными глазами. Она назвала меня по имени, хотя раньше мы никогда не виделись.
- Джуна, помогите мне! Мой сын умирает. У его постели сидят врачи, и они сказали, что осталась только одна надежда. Это вы, Джуна. И я отыскала вас...
Я быстро оделась, и мы вышли в ночь. Женщина эта жила недалеко от моего дома, но по дороге успела многое рассказать о себе.
- Понимаете, - говорила она, стараясь в темноте поймать мою руку, - наш брак с мужем состоялся не по нашей воле. Вы ведь знаете, что в Грузии и сейчас иногда невозможно ослушаться старших. Но с рождением мальчика - это теперь моя семья, мой мир. Если мой маленький сын умрет - все разрушится...
Я молчала, не зная, чем ее сейчас утешить. Когда мы вошли в дом, все взгляды устремились на меня, все ждали чуда. Я медленно подошла к постели. Мальчик еле дышал, и лицо его было мертвенно бледным.
- Видимо, начался отек легкого. Мы уже ничем помочь не можем, - прошептал один из врачей.
Внезапно открыл глаза умирающий мальчик. Он смотрел на меня с такой мольбой, что и я стала молить природу помочь мне. Я коснулась мальчика, а потом молча проделала все возможные и известные мне манипуляции. Работала долго, истово, не чувствуя на себе взглядов, хотя несчастная мать и врачи глядели на то, что я делаю, не отрываясь. Но я понимала, что ребенок умирает, и, когда закончила свою работу, также молча пошла к двери. Мать с надеждой кинулась было ко мне:
- Скажите, Джуна, мой ребенок будет жить?
Но я ничего не сказала ей в ответ. Вышла в темный двор - на землю уже опустилось черное тбилисское небо, усеянное крупными звездами, между которыми трепетали, едва мерцая, маленькие звездочки. Одна из них должна была вот-вот упасть. И сердце мое наполнилось болью и слезами.
Я дала волю слезам, ускоряя шаг, спешила поскорее увидеть своего маленького сына, ровесника того несчастного малыша, помочь которому я оказалась бессильна. Быстро разделась и легла рядом с сыном. Сонный и теплый Вахо недовольно вздохнул и открыл глаза, но, увидев меня, улыбнулся и обхватил меня ручонками, снова засыпая. А я все ласкала и ласкала его, горячо нашептывая бессвязные слова.
Вахо видел, наверное, уже десятый сон, а я никак не могла заснуть и все теснее прижимала к себе его маленькое тельце. Мне вдруг показалось, что рядом со мной не мой сын, а тот посиневший, задыхающийся мальчик, умирающий не в том, незнакомом мне доме, а здесь - рядом со мною. Обнимая Вахо, я стремилась скорее согреть его кровь, молила сына, который как будто стал тем несчастным мальчиком, не покидать меня.
На дворе спала глубокая ночь, а здесь - сквозь мои руки - как бы проходили теплые лучи солнца, свет звезд, сияние радуги, шелест дождя и шепот листьев - все то, что связывает человека с жизнью, все то, что дает ему силы. Я давно уже потеряла счет времени, и жизнь моя мысленно переливалась в жизнь малыша, сердце мое помогало биться его сердцу, и я чувствовала только, что тело маленького человека наполняется какой-то светоносной силой... Потом мне показалось, что мальчик - теперь это снова был Вахо - шепнул мне, как когда-то: "Я знаю - ты спасешь меня..." Дальше я ничего не помню, потому что уснула в слезах.
Утром меня разбудил резкий телефонный звонок. Прерывающийся, взволнованный голос вчерашней моей посетительницы:
- Джуна, спасибо! Моему сыну лучше, врачи теперь дают надежду...
Несколько дней подряд я приходила к малышу, лечила его как собственного сына. И потом, унося в награду громадный букет цветов, радовалась, что эта семья все-таки не разрушилась...
В каждом ребенке я вижу своего сына и стремлюсь помочь ему всем, что в моих силах. Я делаю это ради будущей жизни, не жалея своей. Надеюсь, каждая мать понимает меня.
Но я хочу, чтобы меня поняли все. Многие приходят ко мне - кто со слезами, кто с радостью. Что ж, в жизни печаль и радость шагают рядом. Они неразделимы, как в природе.
Но помочь я могу только друзьям или друзьям своих друзей. Я не могу объять необъятное. Надеюсь, вы уже поняли, к чему я стремлюсь? Я хочу, чтобы над каждым ребенком поднималась ладонь матери, наполненная теплом и светом, чтобы эта светоносная материнская рука вновь и вновь давала рождение своему ребенку, чтобы матери никогда не знали слез... Вот почему я так настойчиво утверждаю свой метод и стремлюсь отдать его людям.
Все мы - дети земли, дети природы. И если моей методикой овладеют сотни, тысячи разных людей, то они всегда, в любую трудную минуту, сумеют помочь своему ребенку или своему другу. Если мой опыт возьмут на вооружение врачи, они смогут избавить от многих болезней, не прибегая к лекарствам, большинство из которых совсем не безвредно для организма.
Цветы в моем доме сменялись новыми цветами, а вместе с ними в дом входили и новые друзья. Среди них были и люди, широко известные не только в Грузии, но и во всем мире. От малыша, который только-только научился говорить, до древнего старца все в республике знают и называют две фамилии непременно вместе, в одном и том же сочетании. Не потому, что Нино Рамишвили и Илико Сухишвили - муж и жена. Многие страны мира покорили огненные и нежные пляски государственного ансамбля республики, который в Грузии называют коротко и просто - ансамбль Сухишвили - Рамишвили, по имени его бессменных руководителей.
Однажды кто-то из друзей обратился ко мне прямо с порога:
- Слушай, Джуна, тебя очень просит приехать Нино Рамишвили. Что-то у нее случилось... Не откажи, слушай!
Как будто я могла отказать, да еще людям, с которыми так мечтала когда-то познакомиться. Ведь и тогда, да и сейчас иногда этим грешу, очень любила танцевать, если выпадет время, на чьей-нибудь свадьбе или на дружеской вечеринке.
Прославленная Нино была немного смущена тем, что вынуждена принять меня, не вставая с постели:
- Извините, ради бога. Но врачи подниматься не разрешают. Много слышала о вас. Посмотрите меня, пожалуйста...
А ее муж, Илико Сухишвили горячился со всем пылом грузина:
- Нет, вы послушайте, что придумали эти врачи! Воспаление легких! Нашли время! Нет, они просто захотели сорвать нашу поездку. Через пять дней мы должны уезжать в США. Скажите, что я буду там делать без Нино?
Я не могла сдержать улыбки, приступая к осмотру больной. И разочаровала Илико, подтвердив диагноз врачей. Но и успокоила тут же, сказав, что сделаю все, что в моих силах. Через три сеанса успокоились и врачи. В назначенный день самолет унес ансамбль в далекую Америку, его руководители были в обычном сочетании: Рамишвили - Сухишвили.
С тех пор мы подружились. И однажды я, забыв, кто передо мною, сплясала какой-то ассирийский танец. Видимо, что-то у меня получилось, если Илико горячо стал звать меня в свой ансамбль.
- Джуночка, у вас прирожденная пластика! Приходите к нам - попробуем...
Я улыбнулась:
- С детства мечтаю танцевать индийские танцы. На выучку пошлете и костюм дадите? - ставила я свои "условия".
- Пошлем и костюм самый лучший дадим, - пообещала очаровательная Нино.
О чем только не мечтала я в детстве! Но теперь путь мой был предопределен окончательно. Правда, о костюме индийской танцовщицы мечтаю до сих пор. Недавно я подняла на ноги одного бизнесмена из Индии. Уже после второго сеанса он заявил:
- Просите все, что хотите! Я как будто заново родился.
И я не выдержала - попросила прислать мне костюм танцовщицы. Теперь жду обещанного.
Ни танцовщицей, ни актрисой я теперь, конечно, никогда не стану, хотя снималась в кино и, возможно, еще буду сниматься, если удастся выкроить свободное время. Но и тогда, в Тбилиси, и сейчас, в Москве, всегда дружила и дружу с режиссерами и актерами, не особенно считаясь с тем, кто из них знаменит, а кто - нет.
Теплые отношения сложились у меня с обаятельной певицей Медеей, которая то и дело старалась затащить меня в свой дом:
- Джуна, ты же совсем не отдыхаешь от своей работы.
Однажды вечером ко мне обратился ее отец, видный кинематографист Грузии:
- Посмотрите меня, пожалуйста. Совсем замучили боли в желудке.
Я определила, что волнуется он не напрасно. Сказала ему, чтобы он немедленно ложился на операцию: чувствую у него опухоль в кишечнике. Отец Медеи побледнел: любая опухоль в наш век - дело серьезное. Но я успокоила его, уверяя, что эта опухоль - доброкачественная. Так оно и оказалось.