В начале 1860-х Корея оставалась вне новой системы международных отношений, сложившейся после проникновения в регион европейских держав, пребывая в рамках традиционной модели, построенной на принципе садэчжуый. Этот термин не имеет прямого аналога на русском, и иногда его переводят как «низкопоклонство» или как «сюзеренитет». На деле его лучше переводить как «служение старшему государству» или как «ориентация на старшее государство». Термин тот неразрывно связан с контекстом китаецентричной модели мира, каковая отличается от европейской и регулируется теми же принципами «ли », что и межличностные отношения в рамках конфуцианской общественной модели, в которых всегда есть старший и младший. По сути, она сводится к тому, что «Срединное (старшее) государство» располагается в геополитическом центре мира и как верховный сюзерен региона распространяет на всех благодать. Возглавляемое Сыном Неба как единственным сакральным источником власти и благодати, оно является цивилизационным/культурным гегемоном и моральным авторитетом, на который должны ориентироваться окружающие земли варваров четырех сторон света (каждый тип варваров обозначается отдельным иероглифом).
Указанные варвары могут различаться по цивилизованности, под которой понимается желание максимально полно воспринять китайские обычаи и правила, но предполагается, что они желают вписаться в китаецентричную систему мира. В рамках этого вписывания они приобщаются к благодати, получая китайские титулы (и включаясь, таким образом, в единую иерархию с единственным императором во главе) и поднося
дань, подчеркивающую их участие этом миропорядке[37].
Такая модель «служения старшему государству» отличается от европейского понятия вассалитета, пусть оно и является наиболее близким по смыслу [38]. Упор делается не на обязанности вассала по отношению к сюзерену, а на поддержание своего рода единого культурного пространства, в рамках которого правитель варварской страны свободен в своей внутренней политике. Главное – чтобы он действовал в общем культурном коде, не противопоставляя свою волю воле Сына Неба. Отношения стран строятся при этом не столько на экономических, сколько на моральных обязательствах и, в отличие от неравноправных договоров, предполагают встречную заботу сюзерена о своем вассале.
Да, «старший» может меняться, и если один сюзерен выбывает, его место может занять другой. Но в рамках традиционной модели это все равно Китай, в котором просто сменяется носитель Небесного Мандата.
После такой преамбулы пройдемся по соседям. Известная корейцам Ойкумена на 95 % состояла из Китая и Японии, и потому начнем с них. Цинский Китай, исходя из описанной выше модели, проводил в Корее политику невмешательства во внутренние дела. Ему была более важна внешняя лояльность и роль Кореи как щита на своих восточных рубежах. Регулярные связи с Китаем поддерживались, но сводились к тому, что раз в год к китайскому двору прибывал корейский посол, подтверждавший сюзеренитет своей страны и подносивший символическую дань. В ответ он получал некоторое количество «подарков». Этот акт как бы заменял торговый обмен. Целью визитов было церемониальное подтверждение вассалитета и «обмен дани на дары», а не обсуждение каких-то животрепещущих международных проблем или совместные консультации.
Корейско-японские отношения после Имджинской войны были крайне прохладны, пунктирны и неравномерны. Страны считались соседями, однако партнером корейского короля на переговорах выступал не император, а сёгун, что давало японцам возможность говорить о вассальном компоненте в отношениях, поскольку ван не приравнивался к императору. Посольства часто останавливались не в Токио, а на Цусиме, а постоянное пребывание японцев в Пусане было ограничено территорией укрепленной фактории, на которой находились все необходимые службы. Что же касается взгляда «с той стороны», то Япония по-прежнему воспринимала Корею как мост для будущей экспансии на Запад.
Первое знакомство корейцев с европейцами и их знаниями произошло в XVII в. через европейских миссионеров в Китае, а в 1627 г. трое голландцев, схваченных на корейском берегу, были отправлены тренировать войска и изготовлять европейское оружие. В июле 1653 г. еще одна группа голландских моряков, потерпевших кораблекрушение, была подобрана корейцами и удерживалась ими в течение долгого времени. Один из членов этой группы, Хендрик Хаммель, оставил путевые записки, которые, будучи опубликованы в 1668 г., стали первым европейским изданием, посвященным Корее.
С точки зрения внешних связей Корея придерживалась той же стратегии изоляционизма, что ранее Китай, отвечая на робкие попытки установить торговлю с ней заявлениями о том, что «нам ничего не нужно и у нас ничего нет на продажу». Потерпевших кораблекрушение и выброшенных на корейский берег японских и китайских рыбаков, по возможности, скоро отправляли домой в отличие от европейцев, которых или отправляли в Китай, или держали под присмотром до их полной ассимиляции. Иностранцев, появлявшихся у корейских берегов, принимали чрезвычайно холодно, и на с. 88-89 своей книги по истории Б. Камингс не без основания сравнивает такой прием с тем отношением, с которым он столкнулся в 1981 г. во время своего первого путешествия в Северную Корею. До 1866 г. контакты с европейцами были или опосредованными (во время посольств в Китай, где корейцы порой встречались с чужими послами), или прямыми, но спорадическими (контакты администрации прибрежных островов с командами европейских судов, действовавших в Тихом океане).
Что же до России, то первые контакты корейцев с казаками относятся к середине XVII в., когда корейские отряды помогали китайцам бороться с землепроходцами. Этот факт русско-корейского противостояния периодически используется той частью южнокорейских историков, которые любят рассуждать о природной агрессивности России по отношению к Корее и делают из этого инцидента «поход на Север», представляя его чуть ли не как вторую Имджинскую войну, в которой Китай смог одержать обеду над агрессорами только благодаря корейской помощи, и 300 корейских стрелков спасли Китай от ужасных перегародышащих казаков Онуфрия Степанова[39].. В действительности основные силы маньчжуров были отвлечены на окончательное усмирение Китая, и потому «дыры на фронте» затыкали тем, что было.
Первые упоминания о Корее в документах российского МИД относятся к 1854 г. До того Корея была лишь именем на карте, далекой страной, с которой не было фактически никаких отношений. В 1860 г. у Кореи с Россией появилась общая граница, началось переселение корейцев в русские пределы, возникла почва для реального расширения контактов и, в первую очередь, для торговли.
[1] Здесь, правда, надо еще раз напомнить, что конфуцианство не едино и в процессе своей эволюции заимствовало достаточное количество доктрин его противников, многие из которых, по мнению Л. С. Переломова (особенно активно он в связи с этим критикует деятельность Чжу Си), извратили сущность этого этического учения и превратили его в идеологию режима.
[2] Заметим, что осознание похожих моделей есть и в нашем обществе. Рассуждения о том, что «когда секретарша становится любовницей, она редко остается хорошей секретаршей» или «хочешь потерять друга – дай ему денег в долг» (вариант: «сделай его своим бизнес-партнером») тоже говорят о том, что определенные модели отношений не следует смешивать. По сути, это всё то же «правитель должен быть правителем, подданный подданным, отец – отцом, а сын – сыном».
[3] Переломов Л. С. Конфуцианство и современный стратегический курс КНР. М., 2007. С. 183
[4] История Кореи. С древнейших времен до наших дней. Т.I. М., 1974. С. 174.
[5] Маркс К. Британское владычество в Индии. https://helgg.narod.ru/Library/India.htm
[6] Толстокулаков И. А. Политическая модернизация Южной Кореи. Часть 1.Гражданское общество.Владивосток, 2007.С 176.
[7] Там же. С. 183
[8] И снова уточним. Не следует считать, что в конфуцианстве присутствует культ образования как книжного знания. Конфуций не говорил о том, что каждый должен получить университетское образование. Речь шла о том, что надлежит найти свое место в жизни, и это место в жизни, естественно, зависело от социального слоя, к которому принадлежит человек.
[9] Толстокулаков И. А.. Политическая модернизация Южной Кореи. Часть 1.С. 175.
[10] Толстокулаков И. А. Развитие демократического процесса в Южной Корее в период VI Республики. Владивосток, 2003. С. 42.
[11] Последнее представляется мне чрезвычайно важным, так как введение этих понятий в конфуцианскую парадигму без дополнительного разъяснения того, какой смысл в них вкладывается на Западе, может привести к тому, что в сознании масс западные понятия будут наполняться их традиционным восточным содержанием.
[12] Толстокулаков И. А.. Политическая модернизация Южной Кореи. Часть 1. С. 184.
[13] Переломов Л. С.. Конфуцианство и современный стратегический курс КНР. С. 184.
[14] Ли Ин Сонг. Россия и модель развития Восточной Азии // Мировая экономика и международные отношения. М., 1997, № 6. С. 123
[15] Централизованная бюрократическая система и классический феодализм, построенный на личной ответственности землевладельца, управляющего своими владениями в обмен на исполнение определенных обязательств по отношению к сюзерену, как правило, не сочетаются. Поясним: на своей земле, особенно при многоступенчатой системе вассалитета, местные власти гораздо больше воспринимают себя как нечто не связанное со структурой в Центре. Отсюда – стремление закрепить такое положение дел, дающее достаточно личной свободы. С этим же моментом связан догмат о правах личности и модель «Государство для человека, а не человек для государства», перетекающая в фундамент для формирования европейской модели демократии. С другой стороны, централизованная бюрократическая система исключает вариант регионального беспредела, и типаж помещика-самодура, который на своей земле и царь, и бог, и воинский начальник, из чего следует некоторое снижение напряженности и отсутствие крестьянских войн европейского типа.
[16] Breen M. The Koreans. Who They Are, What They Want, Where Their Future Lies. New York, 1998, 2004. Р. 91.
[17] Сама по себе идея весьма разумна. Так как политика и благосостояние страны зависят исключительно от правителя, его моральный облик имеет первостепенное значение. А поскольку короля, в отличие от чиновников, не выбирают, его надо правильно обучать.
[18] Korea and her neighbors, p 258-59
[19] Korea and her neighbors, p 341
[20] С. О. Курбанов переводит «сяо» как «служение старшим», ибо эта категория распространяется не только на сыновей, но и на дочерей, «почтительность» не всегда означает «служение», а объектом отношений служат не только собственно родители, но предки вообще (как живые, так и умершие), а также – любые «старшие»– от учителя до государя. При этом согласно «Сяо цзин», в это понятие входит еще и забота о собственной карьере и месте в жизни, - ведь только так можно прославить своих предков и обеспечить родителям достойную старость. См, в частности, его работу «Конфуцианский классический "Канон сыновей почтительности" в корейской трактовке».
[21] Переломов Л. С. Конфуцианство и современный стратегический курс КНР. С. 124
[22] Henderson, Gregory. Korea. The policy of the vortex. Cambridge, London, 1978.
[23] Представители этого сословия являлись лично свободными, имели наделы на государственной земле и поэтому платили налоги и подати государству. Важнейшей их повинностью была воинская.
[24] Крепостных могли свободно продавать и покупать. Часть крепостных составляла дворовую прислугу, но большая часть была наделена участками земли.
[25] Описание Кореи. Сокращенное издание. М., 1960. С. 351.
[26] Классическую «аристократию» в европейском понимании составляли все-таки лишь члены небольшого круга знатных кланов.
[27] Sung Chul Yang. The North and South Кorean Political Systems. A Comparative Analysis. Revised Edition. Seoul, 1999. Р. 21.
[28] Sung Chul Yang. Р. 19
[29] Henderson, Gregory. Korea. The policy of the vortex. Р. 398.
[30] Breen M. The Koreans… Р. 89.
[31] Yuong-ho Lee. Korean Politics in Transition. Cpt.1. The Рolitics of Democratic Еxperiment: 1948-1974 // Eward Rynolds Wright, Ed. Univ. of Washington press, 1975.
[32] Так, С.В. Волков считает, что численность чиновников по штатному расписанию составляла около 6 тыс. и не могла быть существенно больше (разве что если считать вместе с неранговыми), причем в реальности их могло быть еще меньше.
[33] Henderson. Р. 237.
[34] Любопытное: ввиду отсутствия фотографии тайных ревизоров нередко сопровождали художники, которые должны были зарисовывать сцены праведного или неправедного поведения чиновников. Таковые картины при этом имели статус доказательства.
[35] Замечу, что именно этим объясняется некоторое преувеличенное внимание корейцев к любому факту внешней агрессии. При значительных интервалах между вторжениями японцев, монголов и маньчжуров каждая такая агрессия воспринималась как из ряда вон выходящее событие. Для сравнения и развенчания любимого корейскими националистами мифа о том, что «нашу страну постоянно атаковали внешние силы» достаточно сравнить период с конца маньчжурского вторжения до начала открытия страны с аналогичным периодом хотя бы российской истории.
[36] The Passing of Korea, стр. 80
[37] Естественно, что в рамках такой системы «на небе не бывает двух солнц, на земле не может быть двух императоров», что создавало методологическую проблему с Японией, чей правитель также назывался императором. Естественно также, что престиж гегемона зависит от внутриполитической ситуации Китая, а также – от происхождения его правящей династии. Не случайно корейские ультра-традиционалисты позволяли себе вещи типа «теории малого Китая», подчеркивающие корейскую исключительность и статус образцового вассала.
[38] Ясно, что если в тексте учебника нет дополняющих разъяснений об отличии корейского вассалитета от европейского, читатель воспринимает ситуацию «по умолчанию», думая, что раз в книге написано «вассалитет», то речь идет именно об известной ему европейской модели таких отношений. Именно поэтому поздняя советская историография старалась использовать побольше национальных терминов, не называя японского тэнно или китайского хуанди императором, а корейского вана королем, а если и называла, то обращала внимание на то, что речь идет лишь о примерном соответствии.
[39] История появления и формирования мифа об извечной русской угрозе Корее – тема отдельного рассказа. Я отсылаю аудиторию к работам Алексея Пастухова, который довольно подробно и аргументировано доказал, что нельзя ставить знак равенства между активностью казаков и политикой русского правительства; что никаких реальных планов захвата Кореи в XVII-XVIII вв. Россия не вынашивала; что эпизод, в котором цинское правительство использовало помощь Кореи, не сыграл ключевую роль в русско-китайских столкновениях.