Отечество-пирог — вот идеал, дальше которого не идут эти незрелые, но нахальные умы. Мальчики, без году неделю вылезшие из курточек и об том только думающие, как бы урвать, укусить... Одна литература изъята от законов тления, она одна не признает смерти. Общество, не имеющее литературы, не сознает себя обществом, а только беспорядочным сбродом индивидуумов; страна, лишенная литературы, стоит вне общей мировой связи и привлекает любопытство лишь в качестве диковины; об государстве и говорить нечего: оно немыслимо без литературы уже по тому одному, что самым происхождением своим обязано литературе. Как ни страстно привязан я к литературе, однако должен сознаться, что по временам эта привязанность подвергается очень решительным испытаниям. Словом сказать, литература сороковых годов уже тем одним оставила по себе неизгладимую память, что она была литературой серьезно убежденной. Не зная никаких свобод, ежечасно изнемогая на прокрустовом ложе всевозможных укорачиваний, она не отказывалась от своих идеалов, не предавала их и не говорила себе в утешение: жив курилка, не умер! Ибо «курилка», собственно говоря, даже жив не был, а только едва-едва тлелся.
Господа Молчалины Молчалины – не инициаторы, лишь исполнители, не знающие собственных внушений. Это их спасает от суда современников и от строгости истории. Следовательно, их обеспеченность растет. «Изба моя с краю, ничего не знаю» - этот девиз, горящий на лбу молчалина, поможет ему проползти незамеченным даже между Сциллой и Харибдой.
Салтыков-Щедрин “Письма к тетеньке” Письмо одиннадцатое
Опубликовано в ж. “Отечественные записки” в 1882 г.
Письмо разделено на две части: в первой сатирически описывается появление нового издания “Помои”, во второй автор рассматривает исторические тенденции к появлению подобного издания.
Главная тема письма – вторжение “улицы” в литературу и буржуазного расчета и приспособленчества в науку. Понятие “улица” обозначает общественное мнение “толпы”, полуинтеллигентной, городской, не освещенное светом сознательности и передового идеала; массовая культура.
Наименованием “Помои” Салтыков заклеймил как газеты реакционного лагеря, злобно и клеветнически выступавшие против освободительного движения и его деятелей, так и буржуазную печать, отмеченную чертами беспринципности, продажности, торгашества. Ближайшим прототипом для ноздревских “Помоев” послужило суворинское “Новое время”. Оно стало образцом бойкой торговли “на вынос и распивочно”. Здесь торгуют всем, начиная от политических убеждений и кончая порнографическими объявлениями.
Под псевдонимом “Пригорюнившись Сидела” подразумевается печать либерального лагеря: “Голос” Краевского, “Порядок” Стасьлевича и др.)
«Дневник провинциала в Петербурге» К началу 70-х годов Салтыков-Щедрин окончательно понял, что в России устанавливаются новые капиталистические отношения с их биржевым и акционерным ажиотажем, хищничеством, буржуазной пошлостью, мошенничеством и развратом. В стране плодилась огромная армия защитников капитализма - буржуазных либералов, продавшихся самодержавию журналистов, адвокатов, инженеров, банковских служащих. Огромную силу иронии, сарказма и презрения вложил сатирик в их описания и характеристики. " Дневник провинциала в Петербурге " вскрывает социальную сущность либерализма как идеологии эксплуататоров, бичует "панегиристов хищничества" - "пенкоснимателей", верных слуг буржуазии. Капиталист-хищник, пишет сатирик, осуществляет хищничество на практике, а либерал-"пенкосниматель" возводит в догмат, оправдывает хищничество и "сочиняет правила на предмет наилучшего производства хищничества" (X, 552). Жадность обычного эксплуататора соединилась в либерале с непомерной политической трусостью. Он боится народа и революции и чувствует себя гораздо спокойнее под сенью самодержавия. За право грабить народ, за жирную подачку со стола хищника он обманывает трудящихся, лжет, отказывается от своих убеждений, предает своих единомышленников и выступает врагом "всяких утопий". На фоне торжества буржуазного предпринимательства становится отчетливо виден идиотизм запуганного обывателя. Писатель смело осуждает политическую реакцию конца 60-х годов, критикует последующие реформы царского правительства, судебную в частности, затеянные для того, чтобы приспособить самодержавный режим к нуждам капиталистического развития...
... Во многих обозрениях, почти во всех публицистических циклах Салтыкова-Щедрина встречаются фигуры буржуазных журналистов, сатира на буржуазно-консервативную прессу. Так, в " Дневнике провинциала в Петербурге " содержится издевательская характеристика либерально-буржуазной прессы 70-х годов - печати "пенкоснимателей". Под именем "Старейшей российской пенкоснимательницы" сатирик изобразил "Санкт-Петербургские ведомости" Корша - крупнейшую либеральную газету того времени, высмеял продажных, трусливых газетных борзописцев, фразеров и болтунов, идеологов и теоретиков хищничества...
1 января 1876 г. Ф.М. Достоевский возобновляет свой «Дневник писателя», теперь уже как отдельный ежемесячный моножурнал (в 1873 г. «Дневник» печатался в «Гражданине»). Писатель получает возможность в свободной форме затронуть множество тем, беседовать с читателем на злобу дня, раскрывать ему смысл событий, их внутреннюю связь. О чем бы ни писал Достоевский, как бы ни уповал — вольно или невольно — на возможность осуществить «золотой век» в рамках существующего государства, он, тем не менее, везде оставался защитником «униженных и оскорбленных», видящим социальное неблагополучие общества. Подтверждением этого и являются приведенные ниже отрывки из моножурнала писателя.
«Дневник провинциала в Петербурге» (1872).
Цикл, посвященный дальнейшему развитию капитализма в стране и отражению этого процесса в ее политической жизни. Писатель одним из первых создал образы представителей русской буржуазии 70-80 гг. и ее идеологов – либералов. Разоблачение либерализма становится одной из главных его тем. Либералы – защитники капитализма. «Дневник» вскрывает сущность либерализма как идеологии эксплуататоров, бичует «панегиристов хищничества» - «пенкоснимателей». Издевательская хар-ка либ.-бурж. прессы 70-х гг. – печати «пенкоснимателей». Под именем «Старейшей российской пенкоснимательницы» сатирик изобразил «С-Пб ведомости» Корша – крупнейшую либ. Газету того времени, высмеял трусливых газетчиков, болтунов, идеологов и теоретиков хищничества. Капиталист-хищник, пишет сатирик, осуществляет хищничество на практике, а либерал-«пенкосниматель» возводит в догмат, оправдывает хищничество и сочиняет правила на предмет наилучшего производства хищничества». Жадность обычного эксплуататора соединилась в либерале с политической трусостью. За право грабить народ, за подачку хищника он отказывается от своих убеждений, предает своих единомышленников и выступает врагом «всяких утопий». + Идиотизм обывателей запуганных. Осуждение политической реакции, реформ правительства, судебную в частности.
«В среде умеренности и аккуратности» (1874)
Работал над ними до 1880. Два основных события отразились в этом цикле: полит. реакция первой половины 70-х гг. и события, связанные с рус-тур войной. Рассматривая общественную жизнь в годы реакции, С-Щ типичным явлением рус. Действительности называет «молчалинство». Безразличие к насущным вопросам соврем-сти, стремление к личному благополучию – в либ. об-ве. Всюду Молчалины. Угодливость, карьеризм, их руки – в крови, как и руки царских сатрапов. Такие типы есть среди адвокатов, пис-лей, журн-в. Беспринципные, готовые снести любое оскорбление, если оно будет оплачено. Цинизм, продажность, безнрав-ть, но это определяет их будущее поражение. Прототипом газеты «Чего изволите?» и ее редактора Молчалина 2-го явился Суворин, издатель газеты «Новое время». Вводит читателей в тайны редакционной кухни и пародийно раскрывает сущность основных жанров буржуазной газеты: передовой статьи, фельетона, корреспонденций. Пустословие возведено здесь в принцип, и только одна мысль беспокоит редактора: как бы при всем либерализме дать каждой фразе оборот, чтоб не осталось и тени недоверия к начальству. Глава «Тряпичкины-очевидцы» из цикла целиком посвящена бурж. прессе. Положение рус. периодики волновало сильно. Отсутствие честной легальной печати для народа. Тряпичкин – не присутствующий на сцене персонаж «Ревизора» - был обобщенным образом продажного писаки. И в названии газеты («Краса Демидрона», несколько измененное название публичного дома в Питере), и в поведении корреспондентов подчеркнута продажность бурж. прессы – основная ее черта. Горькой и злой иронией звучит название главы «Тр.-оч.». все три корреспондента «К. Д.» - Подхалимов 1, 2, Ящерицын, - вместо того, чтобы ехать в театр военных действий, оказались во внутренних губерниях России, и один из них оттуда посылал в газету свои «фронтовые» корреспонденции. Редактор «К. Д.», бывший тапер публичного дома Иван Ив-ч Очищенный («Современная идиллия»), сам признается, что он не имеет никакого влияния на газету, а все зависит от издателей – содержателей увеселительных заведений.
«За рубежом» (1880). После поездки по Европе печатает в «О. З.» этот цикл очерков. Симпатизируя передовой, революционной Франции, восхищаясь ее прогрессивными традициями, он беспощадно разоблачает совр. Фр. буржуазию, затоптавшую из алчности идеалы якобинцев. Сатирик развеял ореол мнимой революционности, возникший вокруг буржуазных республиканцев, которые защищали в прессе и парламенте капиталистические порядки. Высмеял героя либеральной фр. буржуазии Гамбетту, ее ловкого адвоката, провозгласившего оппортунизм смыслом всей своей полит. деят-сти. «Республика без республиканцев». Признает милитаризм важнейшей чертой в политике и настроениях нем. бурж-и. Верно обрисовал господствующие классы Германии, сняв маску демократии. + Мальчики в штанах и без штанов.
«Письма к тетеньке» (1881 – 1882). Разоблачает террористические организации самодержавия, и в первую очередь так называемую священную дружину. Осуждение буржуазно-дворянского гос-ва со всеми его институтами как орудия угнетения нар. Масс, клеймит вновь либ. общество. Газета «Помои», издаваемая Ноздревым» - под стать «Красе Демидрона». Там тоже скандальная хроника, порнография, социальная демагогия – вот и все ее основное содержание.
«Пестрые письма». Были в обществе того времени и убежденные люди, но более преобладал пестрый человек [В ноябре 1884 года в "Вестнике Европы" (впервые после закрытия "Отечественных записок") Салтыков-Щедрин начинает печатать "Пестрые письма"]. В IX письме он дал следующую характеристику "пестрым людям": "Общий признак, по которому можно отличать пестрых людей, состоит в том, что они совесть свою до дыр износили... Всем они в течение своей жизни были: и поборниками ежовой рукавицы, и либералами, и западниками, и народниками, даже "сицилистами", как теперь говорят". Убежденные люди надрывались, мучались, метались, вопрошали и, вместо ответа, видели перед собой запертую дверь. Пестрые люди следили в недоумении за их потугами и в то же время нюхали в воздухе, чем пахнет. Пахло не хорошо; ощущалось присутствие железного кольца, которое с каждым днем все больше и больше стягивалось. "Кто-то нас выручит? кто-то подходящее слово скажет?" - тосковали пестрые люди и были рады-радехоньки, когда в ушах их раздались отрезвляющие звуки. Наступает короткий период задумчивости: пестрые люди уже решились, но еще стыдятся. Затем пестрая масса начинает мало-помалу волноваться. Больше, больше, и вдруг вопль: "Не растут уши выше лба! не растут!" Общество отрезвилось.
«За рубежом» В 1880 году в «Отечественных записках» был опубликован цикл очерков М.Е.Салтыкова-Щедрина «За рубежом». Это весьма объемное произведение (около 200 страниц убористого текста) без определенной фабулы и связного сюжета. Разумеется, отдельные его части являются блестящими законченными сценками из жизни, авторскими рассуждениями по поводу увиденного в заграничном путешествии, и аналитическими размышлениями в столь свойственной Михаилу Евграфовичу сатирической манере.
Почти через сто лет после этого («примерно в 1976 году», как отмечено в ремарке) появляется «инсценировка» щедринского цикла очерков, автор которой – ныне специалист «мирового уровня» в области прикладной термодинамики и химической технологии И.Л.Лейтес.
произведение, которое исследователи справедливо именуют "одной из великих русских книг о Западе", добавляя при этом, что, подобно очеркам Герцена, Достоевского, Глеба Успенского, эта "книга не только о Западе, но о России и Западе и, по существу, о России больше, чем о Западе".
Разительный контраст между нищими полями, виденными "дома", и "буйными" хлебами на "обиженном природой прусском поморье" фантастически преображается в сновидение рассказчика -- сцену разговора немецкого мальчика в штанах и русского -- без оных.
Михайловский ИЗ “ПОЛИТИЧЕСКИХ ПИСЕМ СОЦИАЛИСТА”
Письмо второе
(...) [Европейский революционер] решительный или нерешительный в жизни, он тверд в мысли о безусловной правоте своего дела. Русский же революционер, пройдя с невероятным самоотвержением весь крестный путь лишений, оскорблений, страданий, на который обречен свободный человек в России, может накануне повешения призадуматься: имею ли я право, хотя бы в предсмертных судорогах, висеть на этом куске дерева, составляющего народное достояние? Не ограбил ли я народ на это сосновое бревно с перекладиной и на ту долю труда, которая в него положена?
Я далек от намерения представлять в смешном виде характерную симпатичную черту русской революции. Напротив, я думал о ней с глубоким умилением. Она свидетельствует о такой глубокой чистоте, перед которой меркнут все уличения в безнравственности. (...) Теперь я хочу обратить ваше внимание на некоторые прискорбные последствия характерного раздумья русской революции.
Имею ли я право что-нибудь знать, когда народ пресмыкается в мраке невежества? Имею ли я право кричать от боли, отдавать наносимые мне удары, желать себе простора, когда побои терпит и народ? Мне часто случалось улавливать эти и подобные вопросы не только в мыслях, но и в словах, даже в действиях русских революционеров. Святые вопросы!
Но при данных обстоятельствах они обращаются на практике в источник противоречий, недоразумений, нерешительности, потери времени и сил. Мучительные вопросы, как говорят французы, вставляют палки в колеса, мешают отдаться призыву жизни и свободы, мешают, наконец, даже назвать настоящим именем собственную деятельность и вести ее твердо, сознательно, систематично. Я живо помню свои разговоры с революционерами по поводу политических убийств, разговоры, основание которых европейский революционер-социалист даже понять не может... Чего доброго, систематическая политическая борьба, опирающаяся на тот или другой общественный элемент или даже на все недовольные элементы, поведет к политическому перевороту, к “конституции!” Вот “жупел”, от которого бежит русский революционер!
Я вижу тебя, моя несчастная родина! Белая пелена снега лежит на твоих полях и лугах. Лед сковал твои реки, пруды и озера. Еловые ветви гнутся под тяжестью снежной седины. Каждая береза обвита белым саваном. Глухо. Мертво...Но вот начинает теплиться жизнь. Это — русская революция. Ярче, ярче разгорается ее благодатный огонь, кругом оттаивает саван снега и...обман! Эти люди умеют умирать и не хотят жить.
Они говорят, что не имеют права жить, потому что, завоевывая себе жизнь путем систематической политической борьбы, они должны будут подать руку либералам и помочь им наложить новое ярмо на народ. Они не видят, что сила обстоятельств все равно роковым образом влечет их к политической борьбе и что вопрос только в том, вести ли ее урывками, без системы, лично за себя и для себя, или за всю родину и для всей родины. (...)
Союз с либералами тоже не страшен, если вы вступите в него честно и без лицемерия объявите им свой святой девиз: “Земля и Воля”. Они к вам пристанут, а не вы к ним. В практической борьбе безумно не пользоваться выгодами союзов, хотя бы случайных и временных. И признаюсь вам: я думаю, что многие либералы гораздо к вам ближе, чем вам кажется. Они были бы еще ближе, если бы ясно понимали особенности условий русской жизни. Меня спрашивают: как может быть положен или не положен. в основу грядущей русской конституции циркуляр Макова, вовсе не затрагивающий вопроса о политических формах? Отвечаю: косвенно он может быть положен или не положен в основу конституции организацией избирательного права, непосредственно же он может быть навеки изгнан, чтобы и память о нем погибла, “аки Обры, их же несть племени, ни наследка”, установлением основного государственного закона вроде американского Homestead Law*, только в более определенной, последовательной форме. Америка, страна колоссальной наживы, не убоялась ввести у себя, хотя отчасти, принцип принадлежности земли земледельцу. Тем легче будет утвердить этот принцип у нас, где он и без того живет не только в душе народа, но и в сознании каждого порядочного интеллигентного человека... Неужели же наша интеллигенция упустит этот единственный исторический момент и призовет на себя печать Каина, который убил своего родного брата, но и сам изныл от позора? Я убежден, что словами “Земля и Воля” исчерпывается для нашей интеллигенции единственно возможная программа и что вне ее интеллигенция осуждена на роль вечного политического недоноска. C'est la fatalite**.
Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма» Р усский коммунизм имеет доктрину противоположную народничеству, но в него вошли сильные элементы русского религиозного народничества. В основе народничества лежало чувство оторванности интеллигенции от народа. Интеллигенция всегда в долгу перед народом и она должна уплатить свой долг. Вся культура, полученная интеллигенцией, создана на счет народа, на счет народного труда и это налагает тяжелую ответственность на приобщенных к этой культуре. летрист Гл. Успенский. Народник-интеллигент напротив оторван от земли и хочет к ней вернуться. Народническая идеология возможна была лишь в крестьянской, сельскохозяйственной стране. Народническое миросозерцание есть миросозерцание коллективистическое, а не индивидуалистическое. Народ есть коллектив, к которому интеллигенция хочет приобщиться, войти в него.
Конради
"Исповедь матери" (1876). В основе пед. теории К. лежит идея гуманного отношения к детям, внимание к их индивидуальности. Роль родителей и воспитателей, по мнению К., заключается в том, чтобы, изучив особенности детей, подготавливать их к будущей деятельности на благо родины. К. считала, что воспитат. деятельность матери является важной стороной обществ, жизни женщины. Критиковала как принудительную, авторитарную воспитат. систему, так и свободное воспитание, к-рое формирует "... жалких и вредных субъектов - жалких развинченностью своей воли и вредных необузданностью своего себялюбия". Систему дошк. воспитания Ф. Фребеля осуждала за чрезмерный дидактизм, формальную систематизацию игр и занятий, "убивающую" самодеятельность ребёнка. Особое внимание К. уделяла проблемам нравств. воспитания, к-рое она тесно связывала с умственным. Гл. место в формировании нравственности К. отводила воспитанию доброты, воли, дисциплинированности, уважения к труду и трудящемуся человеку. Подчёркивала большое значение общей нравств. атмосферы в семье, положит, примера родителей и воспитателей, режима ребёнка в семье и воспитат. учреждении и др. Ведущими средствами нравств. воспитания считала игру, участие детей в труде взрослых, ознакомление с окружающим, чтение худож. произведений. Представляют интерес конкретные рекомендации К. по уходу за ребенком, кормлению, первонач. воспитанию ума, воли, преодолению дет. эгоизма, капризов.
Е. И. Конради вошла в ряды активно работавших журналистов. С 1866 г. она активный сотрудник нового журнала «Женский вестник», где вела хронику женского движения на Западе,
Конради показала, что фребелевская система дошкольного воспитания отличается чрезмерным дидактизмом, строгой формальной систематизацией игр и занятий, убивающей самодеятельность ребенка. “Ежели бы кто-нибудь вздумал так воспитывать детей, то решительно сделал бы из них автоматов,— писала она,— очень подвижных при каждом прикосновении к ним, но лишенных всякой внутренней самостоятельности
а Центральным вопросом педагогики Конради считала определение цели воспитания и образования детей. Онуказывала, что абстрактный идеал воспитания человека, выдвинутый Н. И. Пироговым, лишен социального содержания, что требование гармонического развития личности ребенка весьма неопределенно.
Конради, пламенная патриотка, призывала женщин-матерей “в детях любить отечество, в отечестве любить часть великой человеческой семьи”. Она советовала матерям проникнуться передовыми общественными идеалами, не глушить насильственно в себе потребностей, присущих всем людям.