ТЕРАПИЯ ПАЦИЕНТА-ШИЗОИДА

Эта пациентка, которую я буду называть Салли, была учителем танцев. Она жаловалась на неудовлетворительные отношения с людьми, на фрустрированность, на отчаяние и на страхи.

Терапия продолжалась несколько лет, мы встреча­лись еженедельно, за исключением летних перерывов. Не­смотря на то, что она была танцовщицей, мышцы ее тела были чрезвычайно напряжены. Она почти не чувствовала ног. Дыхание было очень поверхностным. Глаза смотрели испуганно и дико, они по большей части были расфоку­сированы. Она была очень тревожной.

Первое время терапия в основном была направле­на на то, чтобы помочь Салли установить дыхание и по­чувствовать свое тело, используя пассивные позы, кото­рые я уже описал. Вначале, она могла выдержать их очень непродолжительное время. Постепенно, ей стало удавать­ся сохранять эти позы подольше. Иногда мне приходи­лось «месить» руками ее мускулы и разминать их. Это несколько снижало их спастичность и позволяло Салли почувствовать контакт с телом и осознавать себя. В пер­вое время она часто плакала и выражала глубокое отчая­ние. Она говорила:

«Я не знаю, что такое любовь. Я не знаю, что такое женщина и что такое мужчина. В моем уме это — тени. Только мать не тень. Она — ястреб (Салли изобра­жала руками когти), который убил моего отца и может растерзать меня. Все что я чувствую — боль, и когда мы здесь работаем, это происходит так, будто вы можете за­сунуть в нее руки. Как будто можно заглянуть внутрь, вглубь пустоты, которая причиняет боль. Я чувствую, что она никогда не наполнится.»

Освобождение чувства боли, печали и отчаяния открыло путь для более позитивных чувств, которые по­текли в ее тело. Она выбирала между чувством живости и счастья и испуга и потери. Вот ее слова:

«Растягивание тела приносит мне сильные сексу­альные чувства. Когда их нет, я чувствую боль. В животе

возникает давление. У меня возникает чувство покинутос­ти и темноты, как будто жизнь теряет смысл. До настоя­щего времени тело было для меня инструментом».

Терапия прошла через ряд кризисов, и из каждо­го Салли выходила, усилив контакт с собой, и станови­лась при этом сильнее. Всякое агрессивное движение ужа­сало ее, она реагировала на него чувством отчаяния и беспомощности. Утверждение негативного отношения осо­бенно пугало ее. Один такой кризис был спровоцирован простым маневром: Салли лежала на кушетке, била по ней кулаками и повторяла «Я не буду. Я не буду. Я не буду.» Утвердившись в этом, она вскочила с кушетки, побежала в угол комнаты, и, забившись в него, заплакала. Ее ужас был таким сильным, что какое-то время она сопротивля­лась моей попытке утешить ее, но потом позволила мне сесть рядом и обхватить ее руками. Она сказала, что нет никого, к кому можно было бы обратиться в страхе и страдании. Она не может довериться мне насколько, на­сколько ей необходимо.

Во время следующей сессии Салли отметила: «Я поняла, что никогда не поддавалась матери. И, в резуль­тате, я не могла функционировать. Я была парализована, и вся моя жизнь состояла в ожидании чего-нибудь, что освободит меня». Салли подразумевала, что жила, нахо­дясь в позиции бессловесного неповиновения, боясь ска­зать «нет» и неспособная сказать «да». Этот негативный пласт ее личности был функционально идентичен ее мы­шечным контрактурам, которые парализовали всякие аг­рессивные движения. В этот раз Салли опять била по кушетке, повторяя: «Нет, я не буду». Теперь она не испы­тывала паники, но, когда волна чувства захлестывала ее и откатывалась, ее бросало то в жар, то в холод.

На следующей неделе Салли опять вернулась к мысли о том, что она парализована:

«Всю жизнь я сдерживаю движения. Я не могу быть самой собой. Я почувствовала себя лучше после кри­зиса, когда я так сильно заплакала, но теперь я пришла в точку, откуда не могу двинуться.»

Два месяца я концентрировался на физическом ас­пекте проблемы Салли. Несмотря на хореографическую подготовку, она жаловалась на одеревенелость и боль в теле. Теперь она начала понимать, что сделала танцы сво­ей профессией из-за того, что ей хотелось с помощью движений оживить собственное тело. Я считаю, что та­кой момент характерен для многих профессиональных танцоров. Хотя танцы помогают оживить тело, они не снимают и не высвобождают хронических напряжений мускулатуры. Теперь, используя позы и движения, описан­ные мной, Салли растягивала свое тело, дышала и двига­лась. Толерантность ее тела была очень ограниченной. Она впадала в панику, если возникали непроизвольные движения. Много раз она убегала, пугалась и хотела пре­кратить все это. Я мягко уговаривал ее, и она позволяла привести себя обратно. В конце каждой сессии мне было видно, как смягчаются контуры ее тела, как разглаживает­ся кожа, и в глазах появляется выражение, сообщающее о том, что ей лучше, они становятся более живыми и боль­ше соприкасаются с ней самой. Это улучшение не сохра­нялось до следующей сессии, однако нового состояния с каждой неделей становилось все легче достичь.

Через несколько недель я заметил, что Салли на­чинает оттаивать. Она выглядела печальной и жаловалась на чувство застоя в груди, которая до этого момента была «мертвой» областью, где отсутствовали чувства. Салли от­метила также чувство наполненности и боли в области таза. Во время разговора Салли начала глубоко рыдать. «Я никогда не была ребенком, — сказала она, — мне надо было подрасти и уйти от матери». Мы не занимались фи­зической работой в эту встречу, и Салли позволила печа­ли заполнить ее. Пока она плакала, ей удалось заметить, что глубоко в вагине появилось чувствование. Она сказа­ла, что почувствовала внутри себя бутон, который может открыться в цветок. Каждый шизоид скрывает внутри себя потерянного ребенка, он прячет его и от себя самого, и от внешнего мира. Дилемма шизоида состоит в том, что он не смеет принять ребенка внутри себя и, соответствен­но, не может принять реальность своего тела и мира.

Подавление ребенка превентирует спонтанное стремление и прикосновение, которое характерно для дет­ского отклика на объект любви. Салли обнаружила, что боится физического контакта со мной. Она не осмелива­лась протянуть руку и коснуться меня. Когда я уговорил ее сделать это, движения пациентки были неловкими и стесненными. Когда я двинулся, чтобы прикоснуться к ней, она отскочила в сторону. Я мог коснуться ее только в тот момент, когда, под влиянием страха и тревоги, она регрессировала в позицию беспомощного и испуганного ребенка.

Приняв ребенка внутри себя, Салли получила воз­можность протягивать руки и прикасаться ко мне. В это время, несмотря на отвержение, пережитое в детском воз­расте, она встретилась с позитивным откликом со сторо­ны «заменителя матери» — терапевта. Постепенно она ус­воила, что может что-то требовать от жизни, и фиксированность, которая задерживала ее эмоциональное разви­тие, начала разрешаться.

После летнего перерыва терапия началась с по­пытки мобилизовать более сильные агрессивные чувства пациентки. Я заметил, что ее нижняя челюсть расслаби­лась. Временами она бывала примкнутой и тяжелой, но в какие-то моменты выглядела расслабленной и податливой. Салли сказала, что боится сделать злое лицо, потому что тогда она выглядела бы как ее мать, полная злобы и не­нависти. Это была первая сессия, во время которой она позволила себе закричать, когда лежала на кушетке и лу­пила по ней кулаками. Она закричала: «Я не буду!», а за­тем сказала по поводу своих действий: «Это хорошо, но не реально».

Еще она сообщила о том, что чувствует нереаль­ность своего поведения. Она сказала, что не может быть частью мира людей, что она какая-то нарочитая и особен­ная. Ее взаимоотношения с людьми скрывали тот факт, что она не существует, что она одинока. Это заявление побудило ее говорить об отце. Она вспомнила сцену, в которой он лежал при смерти в кислородной палатке. Она стояла, застыв, позади его кровати, неспособная притронуться к нему или что-нибудь сказать. В ее глазах не было слез, и это соответствовало ее отношению к тому, что происходи­ло. Салли чувствовала, что не могла прикоснуться к жизни, и что жизнь тоже не затрагивала ее.

Чтобы помочь Салли почувствовать, заключенную в агрессивных движениях силу, я предложил ей, стоя пе­ред кушеткой, бить по ней теннисной ракеткой. Ее реак­ция на это предложение удивила меня. Она осторожно под­няла ракетку, примерилась, сделав предварительный удар, потом вдруг резко бросила ее, будто это было заряженное ружье или живая змея. Ее затрясло, и она отскочила на другой конец комнаты. Прошло несколько минут, прежде чем она снова взяла в руки ракетку. Замахнувшись для уда­ра, она опять бросила ракетку и снова отпрыгнула прочь, размахивая руками, словно птица — крыльями.

На протяжении нескольких сессий Салли снова и снова била кушетку с помощью теннисной ракетки. Каж­дый раз ей удавалось бить все сильнее и она все меньше боялась этого. Иногда, после нескольких ударов, она бро­сала ракетку и начинала плакать. Пациентка боролась со страхом, который испытывала перед силой. Некоторое вре­мя спустя, я предложил ей выразить восклицанием злость, крикнуть при ударе что-нибудь, вроде «Будь ты проклят!» или «Я ненавижу тебя!». Но она не могла этого сделать. Пока она держала в руках ракетку, у нее возникала только экспрессия испуга, глаза и рот были широко открыты, но она не издавала ни звука. Наблюдая за ней, я пришел к выводу, что есть еще и другая причина, по которой Салли стала танцовщицей. Она так боялась эмоциональных ситуа­ций, что не могла произнести ни слова, и с помощью танца пыталась выразить свои чувства. Позже, когда ее сила воз­росла, она била кушетку и выкрикивала при этом снова и снова: «Придурок! Ты придурок!». Салли чувствовала при этом, что это обращено к матери. Она возвращалась к той «критике», от которой сама страдала в детстве, когда мать кричала ей именно это.

Работа с проблемой Салли, которая была связана с экспрессией злости, заняла значительное время. После того, как она научилась выражать злость во время терапевтичес­ких сессий, ей пришлось столкнуться с тем, чтобы позво­лить себе выражать ее в реальных ситуациях. Это было гораздо труднее. Если у нее не получалось сделать это, она расценивала это как неудачу. Однажды она рассказала мне о следующем инциденте: «Со мной что-то случилось во время лекции. Пре­подаватель сделал мне какое-то замечание, вроде: «Сядьте на место». Я ужасно разозлилась. Я подумала: «Какое на­хальство!». Я чувствовала, что мне стало жарко от злости, как будто внутри меня зажглось пламя, но я не дала ему вырваться наружу. Я чувствовала, что все тело закаменело и мышцы напряглись. Потом я оцепенела. После этого слу­чая все мои невротические тревоги вернулись, а вся лег­кость ушла.

Злость плескалась во мне, как рыба, которая не может вырваться. Потом она замерзла, как глыба льда. Я зашла в тупик из-за своей рациональности. Почему кто-то всегда должен сказать мне, что я чувствую? Почему я не могу почувствовать, что делается у меня внутри?»

После этого случая терапия быстро прогрессирова­ла на протяжении нескольких последующих недель. Салли продолжала продвигаться, ее личная жизнь проходила бо­лее гладко. Каждую сессию мы повторяли все позы и уп­ражнения, она регулярно использовала теннисную ракетку. Пациентка могла теперь выразить злость, направленную к матери. Она била по кушетке зло и сильно, выкрикивая матери: «Придурок! Идиотка! Придурок!» Ее дыхание ста­ло заметно глубже. «Вы знаете, — сказала она мне, — я уже не так холодна. Раньше я всегда укрывалась зимой пухо­вым одеялом, а теперь мне нужен только тонкий плед. Руки тоже стали теплее, а вот ноги все еще не в порядке».

Терапия всегда проходит пики и падения. Вслед за высвобождением своей агрессии, Салли почувствовала истощение, которое очень испугало ее. Она не знала, как быть дальше, ее ужасала мысль о том, что она не сможет продолжать в том же духе. Она чувствовала, что может сойти с ума от горя.

Это было тело, которое хранило ее. Ему нужен был сон, чтобы отвести угрозу от сознания. Во сне она получи­ла ответ на свою тревогу. Когда у нее не оставалось сил продолжать работу, сон обновлял ее.

Все шизоидные пациенты на пути к выздоровле­нию проходят фазу изнуренности или истощенности. Пос­ле многих лет зажатости они переживают оживление, ко­торое вызывает усталость и утомление, прежде блокиро­ванное от восприятия. Чувство изнеможения позволяет придти в более полный контакт с телом. Я расцениваю это как сигнал о том, что тело способно утвердить свои потребности, противопоставив их невротичному эго. Если пациент испытывает измождение, он прекращает всякую компульсивную активность и благодаря этому, его ощуще­ние безнадежности слабеет. Измождение может продолжать­ся несколько недель или даже месяцев. Благодаря ему, че­ловек усваивает, что вполне может выжить без компульсивных действий.

Акцент на использовании теннисной ракетки, что­бы выразить злость, вовсе не означает, что другие формы ее выражения не имеют значения. Подход должен быть тотальным, и физическая терапия должна охватывать все тело. Вот еще один случай, который иллюстрирует приме­нение другой процедуры.

Через некоторое время после возвращения из Ев­ропы, Салли заметила: «Последние два месяца мне снятся сны, в которых у меня рассыпаются зубы, когда я пыта­юсь что-то укусить». Такое сновидение можно было бы интерпретировать как боязнь кусаться, буквально и фигу­рально. Неспособность Салли «хорошо укусить что-ни­будь» или «впиться зубами» в жизнь точно описывает ее затруднение. Но сон имел и буквальное значение. Ее че­люсти были так стиснуты, что она не могла полностью открыть рот. Движения нижней челюсти вперед и назад были заметно ограничены. Чтобы «встретиться» с этой ситуацией, Салли выполняла упражнения, которые состо­яли в том, что она выдвигала челюсть вперед, показывая зубы и делала попытку зарычать или огрызнуться. Это удавалось ей с трудом, она делала этот жест без всякого чувства. Со временем, однако, она стала получать удоволь­ствие от этого действия и смогла рычать и огрызаться, издавая при этом реальные звуки. Чтобы помочь ей по­чувствовать зубы и принять их, я предложил ей вцепить­ся зубами в полотенце. Пациентка, лежа на кушетке, сде­лала это, а я, взявшись за другой конец полотенца, ото­рвал ее голову и торс от поверхности, несмотря на то, что она откидывалась назад. Ее вес, таким образом, при­шелся на нижнюю часть ног и зубы, которыми она дер­жалась за полотенце. В первый раз она почувствовала испуг, но удерживала это положение больше минуты. Опыт позволил ей почувствовать, что ее зубы живы, а также ощутить их силу и силу нижней челюсти.

Поскольку я так подробно остановился на этой истории болезни, мне бы хотелось подчеркнуть, что чув­ства, которые пациент выражает в процессе терапии, от­носительны. Из-за контраста, который они представляют по сравнению с полным отсутствием чувств, относитель­ное телесное удовольствие переживается как блаженство. Но то, что первое время кажется очень сильным, посте­пенно перестает удовлетворять, по мере того как пациент прогрессирует и его требования к жизни возрастают. Для мужчины, только что закончившего институт, свобода — это все. Вскоре, однако, он пожелает большего: собствен­ный дом, кого-то, кто разделил бы с ним постель, образ жизни и его дела и т.д. Успехи Салли следует рассматри­вать с учетом этого замечания. Терапия инициировала дальнейший процесс развития.

Чтобы возвратить себе тело, надо, чтобы боль уступила место удовольствию, а отчаяние сменили пози­тивные чувства. Однако для шизоида путь к удовольствию лежит через боль, чтобы придти к радости, ему надо пройти сквозь отчаяние или испытать все это попеременно, одним словом, путь в рай лежит через ад. Шизо­ид, который живет в неопределенности, пустоте, бессмыс­ленности, может осуществить эту одиссею, потому что она сулит надежду. В отрыве от тела жизнь становится иллюзией. В теле она встречается с болью, печалью, тре­вожностью и ужасом, но это, по крайней мере, реаль­ные чувства, которые можно пережить и выразить. Спо­собность чувствовать боль говорит о наличии способнос­ти чувствовать удовольствие. Устать — значить обрести способность ощутить момент отдыха. Каждое телесное чувство предполагает наличие противоположного. Быть бесчувственным — значит существовать в вакууме, холо­де и безжизненности. Никто не знает этого лучше, чем шизоид, но он потерял путь назад к собственному телу. Если он отыщет его, то обретет свое брошенное, остав­ленное тело со всем пылом покинутого ребенка, кото­рый обрел свою любящую мать.