Четвертый комод Чиппендейла 8 глава




Он просунул голову подальше в дверь, а там, по другую сторону камина, ей-богу, стояло еще одно такое же кресло!

Точно он не мог сказать, но оба кресла должны стоить в Лондоне по меньшей мере тысячу фунтов. И до чего же хороши!

Когда женщина вернулась, мистер Боггис представился и без обиняков спросил, не хотела бы она продать кресла.

О господи, сказала она. Да зачем ей продавать кресла? Совсем незачем, разве что он хорошо за них заплатит. Сколько он даст? Они, конечно, не продаются, но так, из любопытства, шутки ради, сколько бы он дал?

Тридцать пять фунтов.

Сколько-сколько?

Тридцать пять фунтов.

Боже праведный, тридцать пять фунтов. Так-так, очень занятно. Она всегда думала, что они представляют собой ценность. Они ведь очень старые. А удобные какие. Нет, без них ей не обойтись, никак не обойтись. Нет-нет, они не продаются, но все равно спасибо.

Не такие уж они и старые, сказал ей тогда мистер Боггис, да и продать их будет нелегко, а у него есть клиент, которому такие вещи нравятся. Можно было бы накинуть еще пару фунтов. Пусть будет тридцать семь. Так как?

Они поторговались с полчаса, и, разумеется, в конце концов мистер Боггис заполучил кресла, согласившись заплатить ей что-то раз в двадцать меньше их стоимости.

В тот же вечер, когда он возвращался в Лондон в своем старом фургоне с двумя сказочными креслами, аккуратно уложенными в задней части машины, мистера Боггиса неожиданно поразила идея, показавшаяся ему поистине замечательной.

Да ты сам подумай, сказал он про себя. Если есть хорошие вещи в одном фермерском доме, почему бы им не быть и в других? Почему бы ему не поискать? Почему бы не прочесать сельскую местность? Он мог бы делать это по воскресеньям. Работе это никак не помешает. К тому же он просто не знал, чем занять себя в воскресенье.

И мистер Боггис купил карты — масштабные карты всех графств вокруг Лондона — и тонким пером поделил их на ряд квадратов. Каждый квадрат в натуре занимал площадь пять миль на пять — примерно с такой территорией, по его подсчетам, он мог справиться за одно воскресенье, если тщательно ее прочесывать. Города и крупные деревни его не интересовали. Более или менее изолированные места, большие фермерские дома и в меру обветшалые родовые усадьбы — вот что ему было нужно. Таким образом, если обследовать один квадрат за воскресенье, пятьдесят два квадрата в год, можно постепенно осмотреть все фермерские дома графств вокруг Лондона.

Однако нужно было предусмотреть и кое-что еще. Деревенские жители народ подозрительный. Не станешь же бродить вокруг, звонить в двери и ждать, что они поведут тебя по своим домам, стоит их только попросить. Нет, так и порога не переступишь. Но как же тогда добиться приглашения? Может, лучше всего вовсе не говорить им, что он торговец? Можно представиться телефонным мастером, водопроводчиком, газовым техником. Даже священником…

Постепенно план принимал практические очертания. Мистер Боггис заказал превосходного качества карточки, на которых был выведен следующий текст:

 

Его преподобие

Сирил Уиннингтон Боггис

Президент общества по сохранению редкой мебели

В сотрудничестве с музеем Виктории и Альберта

 

Отныне каждое воскресенье он будет перевоплощаться в любезного пожилого священника, который проводит свободное время в трудах из любви к обществу, путешествует, составляет опись сокровищ, которые хранятся в недрах деревенских домов Англии. И кто осмелится вышвырнуть его вон, услышав такое?

Да никто.

Но потом, как только он попадет в дом, где ему случится углядеть что-нибудь эдакое, то, что нужно, потом… Ему были известны сто различных способов, как действовать дальше.

К немалому удивлению мистера Боггиса, план сработал. Да и дружелюбие, с каким его принимали в сельских домах, с самого начала вызывало смущение даже у него. Кусок холодного пирога, стаканчик портвейна, чашка чаю, корзинка слив, даже полный воскресный обед со всем семейством — все это постоянно навязывалось ему. Случались, конечно, и кое-какие досадные инциденты, однако девять лет — это больше чем четыреста воскресений, да еще нужно прибавить огромное количество домов, которые он посетил. В целом же предприятие оказалось интересным, волнующим и выгодным.

И вот как-то в воскресенье мистер Боггис оказался в графстве Бакингэмшир, в одном из самых северных квадратов на его карте, милях в десяти от Оксфорда. Съезжая с холма и направляясь к ветхому строению в стиле королевы Анны, он чувствовал, что этот день станет для него весьма удачным.

Он оставил машину ярдах в ста от ворот и остаток пути решил проделать пешком. Он не хотел, чтобы видели его машину, покуда сделка не завершена. Добрый старый священник и вместительный пикап почему-то не сочетаются. К тому же прогулка давала ему время внимательно осмотреть недвижимость снаружи и напустить на себя вид, приличествующий случаю.

Мистер Боггис живо шагал по дорожке. Это был человечек невысокого роста, толстоногий и с брюшком. Лицо у него было круглое и розовое, весьма подходящее для его роли, а карие выпуклые глаза на розовом лице производили впечатление кроткого тупоумия. Он был одет в черный костюм с обычным для священника высоким стоячим воротником. На голове — мягкая черная шляпа. В руке он держал старинную дубовую трость, что придавало ему, по его мнению, довольно непринужденный и беззаботный вид.

Приблизившись к парадной двери, мистер Боггис позвонил в звонок. Раздался звук шагов в холле, дверь открылась, и перед ним или скорее над ним возникла гигантская женщина в бриджах для верховой езды. Он почуял сильный запах конюшни и конского навоза, хотя она и курила сигарету.

— Да? — спросила женщина, подозрительно глядя на него. — Что вам угодно?

Мистер Боггис, ожидавший, что она вот-вот негромко заржет, приподнял шляпу, слегка поклонился и протянул ей свою карточку.

— Прошу прощения за беспокойство, — сказал он и умолк, рассматривая ее лицо, пока она читала написанное.

— Не понимаю, — сказала она, возвращая ему карточку. — Что вам угодно?

Мистер Боггис объяснил, чем занимается «Общество по сохранению редкой мебели».

— Это, часом, не имеет какого-нибудь отношения к социалистической партии? — спросила она, сурово глядя на него из-под бледных кустистых бровей.

Дальше было просто. Тори[14]в бриджах для верховой езды, будь то мужчина или женщина, — легкая добыча для мистера Боггиса. Он потратил минуты две на бесстрастное восхваление крайне правого крыла консервативной партии, потом еще две — на осуждение социалистов. В качестве решающего довода особо упомянул законопроект о запрещении охоты в стране, который социалисты однажды внесли на рассмотрение, и далее сообщил своей слушательнице, что рай, в его представлении — «только не говорите об этом епископу, моя дорогая», — это место, где можно охотиться на лис, оленей и зайцев со сворами неутомимых собак с утра до вечера каждый день, включая воскресенья.

Глядя на нее, он видел, как по мере того, как он говорит, происходят удивительные вещи. Женщина начала ухмыляться, демонстрируя мистеру Боггису ряд огромных пожелтевших зубов.

— Сударыня, — вскричал он, — прошу вас, умоляю, не заставляйте меня говорить о социализме.

В этот момент женщина разразилась хохотом, подняла громадную красную руку и с такой силой хлопнула его по плечу, что он едва не опрокинулся.

— Входите! — вскричала она. — Не знаю, что вам нужно, но входите!

К несчастью, во всем доме не оказалось ничего сколько-нибудь ценного, и мистер Боггис, никогда не тративший время попусту на бесплодной почве, скоро стал извиняться и раскланиваться. Весь визит занял меньше пятнадцати минут. Больше и не надо, говорил он про себя, усаживаясь в машину и направляясь дальше.

Ближайший фермерский дом находился в полумиле вверх по дороге. Это было здание солидного возраста, наполовину деревянное, наполовину кирпичное, и почти всю его южную стену закрывало великолепное грушевое дерево, еще в цвету.

Мистер Боггис постучал в дверь. Подождал, но никто не отзывался, снова постучал, опять без ответа. Он обошел дом, намереваясь поискать фермера в коровнике, но и там никого не было. Он решил, что все еще в церкви, и принялся заглядывать в окна с намерением увидеть что-нибудь интересное. В столовой — ничего такого. В библиотеке тоже. Он заглянул еще в гостиную и там, прямо у себя под носом, в нише, образуемой окном, увидел прекрасную вещь — полукруглый карточный столик красного дерева, богато декорированный, да еще в стиле Хепплуайта, работы примерно 1780 года.

— Так-так, — громко произнес он, сильно прижимаясь лицом к стеклу. — Молодец, Боггис.

Но это не все. Там же стоял и один-единственный стул, и если он не ошибается, стул был еще более тонкой работы, чем столик. Еще одно произведение Хепплуайта? И какая прелесть! Ажурная спинка с круглым орнаментом искусно вырезана из жимолости, ножки весьма изысканно изогнуты, а две задние имели тот особый наклон вперед, который так ценен. Изящная вещь.

— И вечер не наступит, — мягко проговорил мистер Боггис, — а я уже буду иметь удовольствие сидеть на этом прекрасном стуле.

Он никогда не покупал стул, не посидев на нем. Это было его любимым занятием, и всегда увлекательно было видеть, как он осторожно опускается на сиденье, испытывая его на «пружинистость», со знанием дела оценивая бесконечно малую степень усадки, которую годы нанесли пазам и шипам.

Однако не нужно спешить, сказал он про себя. Он вернется сюда потом. Впереди целый день.

Следующая ферма располагалась едва ли не в поле, и, чтобы убрать свою машину из поля зрения, мистер Боггис оставил ее на дороге и прошел пешком около шестисот ярдов по прямой колее к заднему двору фермы. Объект, как заметил он приближаясь, был гораздо меньше предыдущего, и Боггис не возлагал на него особых надежд. Строения были грязны, а служебные постройки явно нуждались в ремонте.

В углу двора тесной группой стояли трое мужчин. Один держал на поводке двух черных гончих псов. Когда мужчины увидели, что к ним направляется мистер Боггис в черном костюме с воротничком священника, они умолкли, неожиданно напряглись и как бы оцепенели; их лица подозрительно повернулись в его сторону.

Старший был коренастым мужчиной с широким лягушачьим ртом и маленькими бегающими глазками; его звали Рамминс — хотя мистер Боггис этого и не знал, — хозяин фермы.

Высокого юношу рядом с ним (у него, похоже, был поврежден глаз) звали Берт. Он был сыном Рамминса.

Низкого роста человек с плоским лицом, узким сморщенным лбом и непомерно широкими плечами — по имени Клод — зашел к Рамминсу в надежде получить у него кусок свежего мяса от свиньи, которую закололи накануне. Клод знал о смерти свиньи — слух разнесся по полям — и знал также, что официального разрешения на это у Рамминса не было.

— Здравствуйте, — сказал мистер Боггис. — Не правда ли, хороший денек?

Никто из троих не пошевелился. В ту минуту они думали только об одном: наверное, этот священник не из местных и подослан, чтобы сообщить о том, что выведает, властям.

— Какие красивые собаки, — сказал мистер Боггис. — Сам я, должен признаться, никогда не охотился с собаками, но, глядя на них, сразу видно порода отличная.

Ответное молчание не прерывалось, и мистер Боггис быстро перевел взгляд с Рамминса на Берта, потом на Клода, потом опять на Рамминса и заметил, что у всех, судя по тому, как они кривили рот и морщили нос, было одно и то же характерное выражение на лице, нечто среднее между презрительной усмешкой и вызовом.

— Могу я узнать, не вы ли хозяин? — бесстрашно спросил Боггис, обращаясь к Рамминсу.

— Что вам угодно?

— Прошу простить, что беспокою вас, особенно в воскресенье.

Мистер Боггис протянул свою карточку. Рамминс взял ее и поднес близко к лицу. Двое других не двигались, однако скосили глаза, пытаясь что-то разглядеть.

— А что вам, собственно, нужно? — спросил Рамминс.

Второй раз за утро мистер Боггис подробно объяснил цели и идеалы «Общества сохранения редкой мебели».

— Нет у нас никакой мебели, — сказал ему Рамминс, выслушав объяснение. — Напрасно теряете время.

— Одну минутку, сэр, — сказал Боггис, подняв палец. — Последним, кто мне это говорил, был старый фермер из Сассекса, а когда он впустил меня в дом, знаете, что я обнаружил? Грязный на вид старый стул в углу на кухне, и оказалось, что стоит он четыреста фунтов! Я научил его, как продать стул, и на эти деньги он купил себе новый трактор.

— Да будет вам! — сказал Клод. — Не бывает стульев, которые стоят четыреста фунтов.

— Простите, — с достоинством произнес мистер Боггис, — но в Англии много стульев, которые стоят больше чем в два раза. И знаете, где они? Стоят себе на фермах и в простых домах по всей стране, а хозяева используют их вместо лестниц — встают на них в подбитых гвоздями башмаках, чтобы достать банку джема с верхней полки или повесить картину. Я правду вам говорю, друзья мои.

Рамминс беспокойно переступил с ноги на ногу.

— Вы хотите сказать, что все, что вам нужно, это войти в дом, встать посреди комнаты и оглядеться?

— Именно, — ответил мистер Боггис. Он начал догадываться, что их тревожит. — Я вовсе не собираюсь заглядывать в ваши шкафы или в кладовку. Просто хочу взглянуть на мебель, и если случайно увижу какие-нибудь сокровища, то смогу написать о них в журнале, который издает наше общество.

— Знаете, что я думаю? — спросил Рамминс, устремив на него плутоватый взгляд. — Думаю, вы тут затем, чтобы самому что-нибудь купить. Стали бы вы иначе этим делом заниматься.

— Боже упаси! Да у меня и денег-то нет! Конечно, если бы я увидел что-нибудь такое, что бы мне понравилось и было бы по средствам, я мог бы войти в искушение… Но, увы, такое редко случается.

— Что ж, — сказал Рамминс, — думаю, большого вреда не будет, если вы заглянете в дом, раз уж вам только это и нужно.

Он первым направился через двор к черной двери фермерского дома, и мистер Боггис последовал за ним; следом шли Берт и Клод с двумя собаками. Они миновали кухню, где единственным предметом мебели был дешевый сосновый стол с лежавшей на нем мертвой курицей, и оказались в просторной и чрезвычайно грязной гостиной.

Ну и ну! Мистер Боггис тотчас же увидел его и, замерев на месте, издал легкий вздох восхищения. Стоял он так по меньшей мере пять, десять, пятнадцать секунд, как идиот, с выпученными глазами, не в силах поверить, не осмеливаясь поверить в то, что видел перед собой. Да этого просто не может быть! Но чем дольше он смотрел, тем сильнее убеждался, что то, что он видит, существует. Предмет стоял у стены. И разве можно ошибиться на сей счет? Пусть он выкрашен белой краской, все равно. Какой-то дурак выкрасил. Но краску легко снять. Однако вы только посмотрите на него! Да еще в таком месте. О боже!

Тут мистер Боггис вспомнил о трех мужчинах — Рамминсе, Берте и Клоде, которые стояли у камина и внимательно за ним наблюдали. Они видели, как он застыл, открыл рот от изумления и уставился на то, что было перед его глазами. И, должно быть, видели, как лицо его покраснело, а может, и побелело, но в любом случае они видели слишком много и нужно было срочно что-нибудь предпринять. Мистер Боггис мгновенно схватился за сердце, пошатываясь дошел до ближайшего стула и, тяжело дыша, рухнул на него.

— Что с вами? — спросил Клод.

— Ничего, — с трудом ответил Боггис. — Сейчас все будет в порядке. Прошу вас стакан воды. Сердце.

Берт принес воды, подал ему и так и стоял рядом, бессмысленно поглядывая на него сверху вниз.

— Мне показалось, будто вы что-то увидели, — сказал Рамминс.

Его широкий лягушачий рот чуточку раздвинулся в лукавой ухмылке, обнажив остатки разрушенных зубов.

— Нет-нет, — сказал мистер Боггис. — Вовсе нет же. Просто прихватило сердце, простите меня. Это у меня бывает. Но быстро проходит. Через минуту все будет хорошо.

Нужно подумать, сказал он про себя. И еще важнее успокоиться, прежде чем он произнесет хоть одно слово. Спокойнее, Боггис. И что бы ты ни делал, сохраняй невозмутимость. Эти люди могут быть невежественны, но они не такие глупые. Они подозрительны, недоверчивы и хитры. А если это действительно правда… нет, этого не может быть, не может быть…

Он прикрыл рукой глаза — этот жест должен был изображать страдание — и потом осторожно, незаметно раздвинул два пальца и украдкой посмотрел между ними.

Ну конечно же, вещь по-прежнему стояла на месте. Он был прав с самого начала! Никакого сомнения! Просто невероятно!

За то, что он увидел, любой знаток отдаст немало, лишь бы только заполучить. На неспециалиста вряд ли он произвел бы сильное впечатление, будучи покрыт грязной белой краской, но перед мистером Боггисом сияла мечта его жизни. Он знал, как знает всякий торговец в Европе и Америке, что среди самых знаменитых и вожделенных образцов английской мебели восемнадцатого века, какие только существуют, есть три предмета, известные как «комоды Чиппендейла». Он знал всю их историю — первый обнаружили в 1920 году в каком-то доме в Моретон-ин-Марше и в том же году продали на аукционе Сотби; два других появились в тех же аукционных залах годом спустя, оба поступили из Рейнхэм-холла, графство Норфолк. Все они ушли за огромные деньги. Точную цифру за первую вещь и даже за вторую он не помнил, но знал наверняка, что за последний комод выручили три тысячи девятьсот гиней. И это в 1921 году! Сегодняшняя цена наверняка составит десять тысяч фунтов. Кто-то — мистер Боггис не мог вспомнить кто — относительно недавно осмотрел эти комоды и доказал, что все три из одной и той же мастерской, сделаны из одного и того же бревна и в конструкции их использованы одни и те же шаблоны. Счета за них не были найдены, но эксперты сошлись в том, что эти три комода могли быть исполнены самим Томасом Чиппендейлом, его собственными руками, в самый вдохновенный период его творчества.

А здесь, без конца повторял про себя мистер Боггис, подглядывая сквозь пальцы, здесь стоял четвертый комод Чиппендейла! И это он его нашел! Он станет богатым! Да еще и знаменитым! Каждый из трех получил в мире мебели особое название: Часлтонский комод, Первый Рейнхэмский комод, Второй Рейнхэмский комод. Этот же войдет в историю как комод Боггиса! Только представьте себе, как вытянутся лица там, в Лондоне, когда кое-кто увидит комод завтра утром! А какие предложения, ласкающие слух, будут поступать от воротил отовсюду из Вест-Энда — от Фрэнка Партриджа, Моллета, Джетли и прочих! В «Таймс» появится фотография, а под ней будет написано: «Изумительный комод Чиппендейла, недавно обнаруженный мистером Сирилом Боггисом, лондонским торговцем мебелью…» Боже милостивый, ну и шуму он наделает!

Тот, что стоит здесь, думал мистер Боггис, почти в точности похож на Второй Рейнхэмский комод. (Все три — комод из Часлтона и два Рейнхэмских отличались незначительными деталями.) Эта впечатляющая вещь, исполненная Чиппендейлом во французском стиле рококо в период Директории,[15]представляла собою толстый комод, покоящийся на четырех резных желобчатых ножках,[16]которые поднимали его на фут от пола. В нем шесть ящиков — два длинных посередине и два покороче по сторонам. Волнообразный спереди, комод замечательно декорирован сверху, с боков и снизу, а сверху вниз между рядами ящиков тянулась замысловатая резьба в виде гирлянд, завитков и кистей. Медные ручки, хотя и заляпанные белой краской, были великолепны. Вещь, безусловно, тяжеловесная, однако исполнена настолько элегантно и изящно, что тяжеловесность отнюдь не отталкивает.

— Как вы себя сейчас чувствуете? — услышал мистер Боггис чей-то голос.

— Спасибо, спасибо, мне гораздо лучше. Это быстро проходит. Мой врач говорит, что волноваться в таких случаях не стоит, нужно лишь отдохнуть несколько минут. Да-да, — прибавил он, медленно поднимаясь на ноги. — Так лучше. Теперь все в порядке.

Он принялся неуверенно двигаться по комнате, рассматривая мебель. Ему было ясно, что, кроме комода, его окружают весьма убогие вещи.

— Приличный дубовый стол, — говорил он. — Но боюсь, недостаточно старый, чтобы представлять собою какой-нибудь интерес. Хорошие, удобные стулья, но уж очень современные, да-да, современные. Вот этот шкафчик, что ж, довольно мил, но, опять же, никакой ценности не представляет. Комод, — он небрежно прошел мимо комода Чиппендейла и презрительно щелкнул пальцами, стоит, я бы сказал, несколько фунтов, не более. Боюсь, довольно грубая подделка. Изготовлен, наверное, во времена королевы Виктории.[17]Это вы выкрасили его белой краской?

— Да, — сказал Рамминс, — работа Берта.

— Очень разумный шаг. Будучи белым, он не кажется таким отталкивающим.

— Отличная вещь, — заметил Рамминс. — И резьба красивая.

— Машинная работа, — с видом превосходства ответил мистер Боггис, нагнувшись, чтобы получше рассмотреть изысканное исполнение. — За милю видно. Но по-своему весьма неплохо. Что-то тут есть.

Он неторопливо двинулся в сторону, как вдруг остановился и повернулся. Упершись кончиком пальца в подбородок, он склонил голову набок и нахмурился, будто погрузился в глубокое раздумье.

— Знаете что? — сказал он, глядя на комод и едва слышно произнося слова Я кое-что вспомнил… Мне давно нужны ножки вроде этих. У меня дома есть любопытный столик, из тех, что ставят перед диваном, что-то вроде кофейного столика, и в Михайлов день,[18]когда я переезжал в другой дом, бестолковые грузчики повредили у него ножки, на них теперь лучше не смотреть. А столик мне очень нравится. Я всегда держу на нем большую Библию, а также все мои проповеди. — Он умолк, водя пальцем по подбородку. Я вот о чем подумал. Эти ножки от вашего комода могли бы вполне сгодиться. Да, пожалуй, что так. Их легко можно отпилить и приладить к моему столику.

Он оглянулся. Трое мужчин стояли совершенно неподвижно. Три пары глаз, таких разных, но в равной степени недоверчивых, подозрительно смотрели на него — маленькие свинячьи глазки Рамминса, бессмысленные глаза Клода и два разных глаза Берта: один странный, какой-то затуманенный, с маленькой черной точкой в середине, похожий на рыбий глаз на тарелке.

Мистер Боггис улыбнулся и покачал головой.

— Ну и ну, да что это я несу? Я так говорю, будто это моя вещь. Прошу прощения.

— Вы хотите сказать, что желали бы купить его, — сказал Рамминс.

— Хм… — мистер Боггис оглянулся на комод и нахмурился. — Не уверен. Можно, конечно… но опять же… если подумать… нет-нет… думаю, с ним хлопот не оберешься. Не стоит он того. Оставлю его, пожалуй.

— И сколько вы хотели бы предложить? — спросил Рамминс.

— Видите ли, вещь-то не подлинная. Обыкновенная подделка.

— А вот я так не думаю, — возразил Рамминс. — Он здесь уже больше двадцати лет, а до этого стоял в замке. Я сам его купил на аукционе, когда умер старый сквайр.[19]Так что не рассказывайте мне, будто эта штука новая.

— Она вовсе не новая, но ей точно не больше лет шестидесяти.

— Больше, — возразил Рамминс. — Берт, где бумажка, которую ты как-то нашел в ящике? Этот старый счет?

Юноша отсутствующим взглядом посмотрел на отца. Мистер Боггис открыл было рот, потом быстренько закрыл его, так и не произнеся ни слова. Он буквально трясся от волнения и, чтобы успокоиться, подошел к окну и уставился на пухлую коричневую курицу, клевавшую во дворе рассыпанные зерна.

— Да, в глубине вон того ящика лежала, под силками для кроликов, говорил Рамминс. — Достань-ка ее и покажи священнику.

Когда Берт подошел к комоду, мистер Боггис снова обернулся. Не смотреть он не мог. Он видел, как юноша вытащил средний ящик, и еще обратил внимание на то, как легко ящик выдвигается. Он видел, как рука Берта скрывается внутри ящика и роется среди проводов и веревок.

— Эта, что ли?

Берт извлек пожелтевшую сложенную бумажку и отнес ее отцу, который развернул ее и приблизил к лицу.

— Не будете же вы говорить, что это не старинный почерк, — сказал Рамминс и протянул бумажку мистеру Боггису, чья рука, когда он брал ее, неудержимо тряслась.

Бумажка была ломкая и слегка хрустела у него между пальцами. Наклонными буквами, каллиграфическим почерком было написано следующее:

 

«Эдвард Монтегю, эск.,

Томасу Чиппендейлу.

Большой комод красного дерева чрезвычайно тонкой работы, с очень богатой резьбой, на желобчатых ножках, с двумя весьма аккуратно исп. длинными ящиками в средней части и двумя такими же по бокам, с богато отд. медными ручками и орнаментом, все вместе полностью закончено и выполнено в изящном вкусе… 87 фунтов.»

 

Мистер Боггис всеми силами старался сохранить спокойствие и побороть волнение, которое распирало его изнутри и вызывало головокружение. Боже мой, в это трудно поверить! Со счетом цена его еще повышается. Сколько же он теперь будет стоить? Двенадцать тысяч фунтов? Четырнадцать? Может, пятнадцать или двадцать? Кто знает?

Ну и дела! Он с презрением бросил бумажку на стол и тихо произнес:

— То, что я вам и говорил, подделка викторианской эпохи. Это обыкновенный счет — тот, кто изготовил эту штуку, выдал ее за старинную вещь и отдал своему клиенту. Таких счетов я много видел. Обратите внимание, что он не пишет, что сам сделал эту вещь. Тут бы сразу все раскрылось.

— Говорите что хотите, — заявил Рамминс, — но бумажка старинная.

— Разумеется, мой дорогой друг. Вещь викторианской эпохи, конца ее. Примерно 1890 год. Шестьдесят-семьдесят лет назад. Я таких сотни видел. То было время, когда массы столяров-краснодеревцев только тем и занимались, что подделывали красивую мебель предыдущего столетия.

— Послушайте, святой отец, — сказал Рамминс, тыча в него толстым грязным пальцем, — я уж не буду говорить о том, что вы ничего не смыслите в мебели, но скажу вам вот что. Откуда у вас такая уверенность, что это подделка, когда вы даже не видели, как он выглядит под краской?

— Подите-ка сюда, — сказал мистер Боггис. — Подите сюда, и я покажу вам кое-что. — Он встал рядом с комодом и подождал, пока они подойдут. — Нож есть у кого-нибудь?

Клод достал карманный ножик с ручкой из рога, мистер Боггис взял его и вынул самое маленькое лезвие. Затем, действуя с видимой небрежностью, но на самом деле чрезвычайно аккуратно, принялся отколупывать белую краску на крошечном участке верхней части комода. Краска легко отслаивалась от старого твердого покрытия. Очистив примерно три квадратных дюйма, он отступил и сказал:

— Взгляните-ка!

Это было прекрасно. Теплое пятнышко красного дерева, сияющее, как топаз, подлинным цветом двухсотлетней давности, сочным и насыщенным.

— Ну и что тут не так? — спросил Рамминс.

— Да он же обработан! Сразу видно!

— И откуда это видно, мистер? Ну-ка, расскажите нам.

— Должен признаться, объяснить это довольно трудно. Тут все дело в опыте. Мой опыт подсказывает мне, что дерево, вне всякого сомнения, обработано известью. Ее используют для того, чтобы придать красному дереву темный цвет, свидетельствующий о приличном возрасте. Для дуба используется поташ, а для ореха — азотная кислота, для красного же дерева — всегда известь.

Трое мужчин придвинулись поближе, чтобы поглядеть на очищенное дерево. Похоже, в них пробудилось что-то вроде интереса. Всегда любопытно узнать о новом виде мошенничества или обмана.

— Посмотрите внимательнее на структуру дерева. Видите характерный оранжевый оттенок темно-красного и коричневого цвета. Это признак извести.

Они потянулись носами к дереву — первым Рамминс, за ним Клод, а потом Берт.

— И потом, эта патина, — продолжал мистер Боггис.

— Чего?

Он объяснил им значение этого слова применительно к мебели.

— Мои дорогие друзья, да вы представить себе не можете, на что готовы негодяи, лишь бы только сымитировать великолепный вид настоящей патины, с насыщенным цветом бронзы. Это страшно, просто страшно, и мне больно говорить об этом!

Он презрительно выпаливал слова и корчил кислую физиономию, изображая крайнее отвращение. Мужчины молчали, ожидая новых откровений.

— На какие только ухищрения не пускаются смертные, чтобы ввести в заблуждение невинных! — кричал мистер Боггис. — Все это в высшей степени отвратительно! Знаете, что они здесь сделали, мои друзья? Я-то отлично понимаю. Я вижу, как они это делали. Долго протирали дерево льняным маслом, покрывали его щелочной политурой с добавлением коварного красителя, чистили пемзой и маслом, натирали воском вместе с грязью и пылью и, наконец, подвергали тепловой обработке, чтобы полировка потрескалась и стала похожа на покрытие двухсотлетней давности! Не могу без горечи даже думать о таком бесстыдстве!

Трое мужчин продолжали глазеть на небольшой участок темного дерева.

— Дотроньтесь до него! — приказал мистер Боггис — Приложите к нему свои пальцы! Ну и как, теплое оно или холодное на ощупь?

— Да вроде холодное, — сказал Рамминс.

— Именно, мой друг! А дело-то все в том, что липовая патина всегда на ощупь холодная. Настоящая патина на ощупь удивительно теплая.

— Эта на ощупь нормальная, — сказал Рамминс, намереваясь поспорить.

— Нет, сэр, она холодная. Но, конечно же, нужно иметь опытный и чувствительный кончик пальца, чтобы вынести положительное суждение. Трудно ожидать, чтобы вы были способны судить об этом, как трудно ожидать, что я могу судить о качестве вашего ячменя. Все в жизни, мой дорогой сэр, достигается опытом.

Трое мужчин неотрывно глядели на чудаковатого круглолицего священника, но теперь уже не так подозрительно, потому что кое-что о своем предмете он все-таки знал. Однако доверять ему они пока не собирались.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-08-26 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: