В гроб его положили лепестки розы из смертного венка Александра Блока - любимейшего его поэта. И горсточку земли с материнской родины, где он родился, где была его тихая и счастливая пристань в таком недолгом путешествии по Земле.
Плакал холодный дождь, окутывая его мягкой пеленой невозвращения... Казалось, капли выстукивали ритм строчек, написанных им в порыве тоски, что всегда у настоящих поэтов сродни предчувствию и предвиденью:
А на земле останется за мною
Лишь слабый свет моих немногих слов,
Как снег, упавший тонкой пеленою
В прозрачной дали долгих вечеров...
В сумерках слабо виднелись сквозь разорванные ветром облака огоньки первых звезд. Они зажигались, как свечи, приветствуя гостя, " случайно задержавшегося в земных далях " и обретшего, наконец, свою " небесную родину ". Навсегда. Звезды-свечи подмигивали ему, будто улыбаясь. Они-то знали, что так бывает со всеми настоящими Поэтами. Рано или поздно. Так уж устроено Богом.
По основной тематике поэзию Диксона можно условно разделить на две части: стихотворения на духовные темы и ностальгические. Поэт тяготился жизнью вне России. Он успел увидеть мир, проехал всю Европу и Северную Америку, но ему было тяжело на чужбине:
Я видел мир, во всех скитался странах,
Я говорил на многих языках.
Я был один, как трезвый в своре пьяных,
Душевной гибели я видел долгий страх.
«Если не все мы, то, наверное, многие из нас изведали за эти темные, скорбные и скудные годы пространственного отрыва от русского народа, русской природы, русской земли и русского национального быта – тоску по родине: это своеобразное духовное ощущение, которое приходит само, овладевает душой и, подобно голоду и любви, неотступно требует утоления, пока не получит его. Это ощущение можно было передать так: всё то, что предлагают нам другие народы – их быт, их язык, их душевный строй и духовная культура, – переживаются в эпоху такой тоски как не то, не отвечающее нашей душе и нашему духу; это воздух, который кажется нам безвоздушным; это пища, которая не насыщает нас; это питье, которое не утоляет жажду; если это сон, то после него хочется опять заснуть; если это бодрствование, то душа мечтает о том, чтобы приснилась ее чудесная Россия», – напишет философ И. Ильин, а сам Диксон скажет о России так: «Без нее мне и солнце уныло, / Без нее мне и радости нет ».
Состояние разрыва с родиной трудно почувствовать, не испытав его лично. Именно это состояние постоянно отягощало сердце Владимира Диксона – он жил с ним, осознавая, что возвращение в Россию для него невозможно. В одном из стихотворений он называл его «неземною тоскою ».
Зная свободно четыре языка, с дипломом Гарварда, получив американское гражданство, не являясь русским по крови, он, казалось бы, мог спокойно жить в США, но он был русским по духу, он тосковал по России как ее истинный сын – поэтому наводненный эмигрантами Париж оказался для него ближе Америки. Здесь, как в самом Париже, так и в особенности его пригороде Медоне, где, по отзывам многих эмигрантов, «росли так похожие на русские березы», он в атмосфере разговоров и общей памяти о Родине писал свои стихи, обращенные к России, мечтая о возвращении.
Когда благословенный час –
Мечта сестры, желанье брата –
В чужой стране придет для нас
Пора желанного возврата?
Давно без Родины живем,
Забыты там, и здесь – чужие,
Горим невидимым огнем,
Не мертвые и не живые.
Нам не открыты времена,
Мы только ждать и верить можем,
Что за грозою тишина
Придет в благословенье Божием.
Иван Ильин описывал это состояние так: «…душа, тоскующая по родине, не дивится чужому качеству и достоинству и не судит чужих слабостей и грехов. Она хочет одного: своей стихии, своих духовных пространств, своего родного пения, своей радости и своего страдания. И не то чтобы думать о них, изучать свою страну, приобретать сведения о ней или читать о ней полезные книги. А дышать ею, осязать ее вокруг себя, прильнуть ухом к ее земле, чтобы услышать – ее жизнь, и людскую молвь, и конский топ, и рост ее полевой и духовной травы, непосредственнейше уйти в нее, как в родное лоно; напитаться ее бытом и скрытым в ней родным и легким духом; опять зажить в ней, с ней, из нее: слиться с нею, целостно стать ею ».
Здесь намечено и размерено,
Всё по правилу, по струне.
Только сердце мое потеряно
В этой вылощенной стране.
У нас не такие сажени,
Совсем другая верста;
Наши лошади не запряжены,
И конюшня давно пуста.
У нас колеи глубокие,
Тяжело бежать колесу.
Васильки голубоокие
Пьют холодную росу.
У нас дорога проселочная
И таинственна и длинна;
Хорошо вспоминать про солнечные,
Про веселые времена.
У нас не такие дороги,
Совсем иные пути:
Вся надежда наша в Боге,
Больше некуда нам идти.
Из многих стихов можно заключить, что Диксон тяготился самой архитектурой городов Европы и особенно железобетонных крупных промышленных городов Америки. Его тяготил шум городов. Ему не хватало деревенского Подмосковья с его русским бытом, с его тропинками, зеленой травой, березками, которым посвящены строчки многих стихотворений, с доносящимся издалека запахом дымка, русскими избами, босоногими детьми, бегающими по этим тропинкам, лаем собак, с прохожими, встречающимися по пути, – того мира, который мог наблюдать в своем детстве Владимир Диксон.
Жестокий шум движенья городского
Меня пытает, ранит и томит.
Я ухожу из времени людского
В иные дни, как в сокровенный скит.
Ильин И. А. писал: «Тот, кто испытал такую тоску по родине, – совершил бы великую духовную ошибку, если бы мысленно свел ее к жажде русского быта и русской природы. Ибо на самом деле она гораздо глубже, чем то, что обыкновенно называют “бытом” или “природой”: быт есть только обыденный покров душевной и духовной жизни; и природа говорит совсем не только глазу, и уху, и всему телу – но больше всего душе и глубже всего духу… Тот, кто тоскует по Родине, требует, сам того не зная, – родных впечатлений, восприятий, родного общения, уклада, настроения – в которых сложилась, окрепла и творчески плодоносила в течение веков душа его народа и его предков».
Владимир Диксон признавался, что ему снятся сны, в которых он видит Россию. Эти сны одновременно приносили ему и радость, и тоску.
Моя душа в плену своем томится:
Мне десять лет угрюмый снится сон…
***
Для души голодной хлеба
На чужбине не найду.
Поэт сравнивает свое изгнание с болезнью, а Европу – с приютившей его мачехой или больницей:
Я лежу в глухой больнице,
Ночь неслышно подошла:
Душной ночью мне не спится –
Но душа моя светла.
Много лет я тяжко болен,
Много лет мне снятся сны,
Я от снов уйти не волен –
От больничной тишины.
Но при этом он не теряет способность радоваться сердцем, радоваться, как поющая русская душа, простым вещам: лучику света, ребенку, играющему на улице, пению птиц. В своей поэзии он подчеркивает, что находит утешение в вере в Бога, что молитва и участие в Таинствах дают ему силы; он говорит и о том, что сердце его не потеряло того огня, что горел в юности. «Странником странствую, сердце – горит », – напишет Диксон.
Рано, рано просыпаюсь,
На работе устаю,
На коленях ночью каюсь
И в полголоса пою.
По стихам Владимира Диксона можно заметить, что он по-женски – даже, точнее, по-детски – чувствителен к проявлениям жестокости и несправедливости в окружающем мире, он, словно ребенок, ищет любви, благожелательности, ласкового взгляда от людей – и это делает его поэзию невероятно открытой: он не конструирует словосочетания – это поэзия сердца.
И всех обманов злая повесть
Давно знакома наизусть.
А если вдруг проснется совесть –
Какая боль, какая грусть!
Куда ни взглянешь – всюду низость.
И слабостью душа полна.
Я чую мерзостную близость
И скользкий лад глухого дна.
Куда ни взглянешь – всюду глупость –
И в глубину, и в вышину, –
И вместо ласки в сердце грубость,
И солнце мается в плену.
Всех грязных дел теперь не вспомнить,
Но слов жестоких не забыть;
Как звери за решеткой комнат:
С волками жить – по волчьи выть.
И всех обманов злая повесть
Давно знакома наизусть.
А если вдруг проснется совесть –
Какая боль, какая грусть!
Не смеешь выйти за ограду,
Чтоб не заметили стыда.
И лучше совести не надо –
Бегите, грубые года…
Его поэзия проникнута переживанием личного духовного опыта. Он не просто пытался воспевать красоту Православия, что делали многие авторы, но излагал в поэтической форме то, что испытывает душа в своем подъеме или своих падениях, писал о ее метаниях, духовных поисках.
В стихотворениях Диксона поражает легкость слога, то, как виртуозно он передает словами сложные духовные состояния человека.
Если глаз ведет к соблазну –
Вырви глаз, иди слепым:
Неотлучно, неотвязно
Будешь Ангелом храним.
Если грех руками схвачен –
Лучше руки отсеки:
Будет поздно горьким плачем
Заливать пожар тоски.
Строй свой день превыше ночи,
В тишине небесных мест,
Где лукавый червь не точит,
Вор не крадет, гниль не ест.
Если ж ночью, при дороге,
Совращенный, упадешь –
Значит, мысль была не в Боге,
Значит, зрела в сердце ложь.
Но во тьме, во власти ночи,
Где ликует вечный ад –
Не забудь, что волей Отчей