Великие Арканы ТАРО в исконной истинной арийско-славянской трактовке 18 глава




Душевные подсознательные импульсы, образы, мысли и мантрические формулы, внутренний диалог с Богом, который во вне и внутри души пациента — весь душевный и рассудочный процесс внутри мага во время сеанса и после него (!) описывать нет смысла. Во-первых, этому не научишь, во-вторых, какого-то универсального шаблона не существует. Для каждого человека подыскивается свой ключ и свой метод.

А ведь маг не лечит, а всего лишь помогает человеку исцелиться. Лечение любовью может сотворить то, что недоступно психиатрии безучастных врачей. Можно привести пару примеров.

Уровень мага. Пациентка с тяжёлой Кармой. Безуспешно лечилась в психбольнице. Глубокая депрессия с навязчивой мыслью о самоубийстве. Душевную боль ощущает физически. Бессонница. По утрам сильное сердцебиение. Апатия к словам и книгам. Самоунижение на почве сильной, но неразделённой любви. Худеет и сгорает от любви попусту. Увещевания почти не воспринимает.

Трехмесячный психологический курс у мага полностью поставил пациентку на ноги. При этом маг получил сильный кармический удар по своим родным в виде несчастного случая. Последствия удара пережиты и стёрты.

Уровень Посвящённого. Деловая энергичная женщина. Обвал кармических накоплений. Развод со вторым мужем, которого, ненавидя, любит. Потеря квартиры. Обоюдная громкая взаимонеприязнь с родителями, которые вздумали разводиться, делить квартиру и выпроводить дочь (пациентку) с детьми. Старшая дочь вдруг бросила школу и, уйдя в проститутки, неделями пропадает неизвестно где. Беспомощное отчаяние, депрессия, выплаканные глаза.

Один пятиминутный сеанс. Просто молча посидели рядом. Во время и после сеанса в течение дня ощущала сильное головокружение и частичную потерю чувства реальности. На следующий день счастливая и улыбающаяся пациентка рассказала, что именно в минуты сеанса произошёл перелом судьбы. Приехав домой, она застала притихшую дочь, спокойных родителей, внимание и участие близких, окружающих и т.д. Пациентка предупреждена, что эффект лечения сохранится до тех пор, пока она сама не сотрёт его мыслью или действием.

Для проверки этого случая астрологом был составлен на пациентку гороскоп. Оказалось, что день и час лечебного сеанса точно совпал с предрешённым по гороскопу моментом судьбоносной встречи пациентки с чем-то неординарным и решающим, чем-то ключевым в её судьбе.

Чудо можно списать на совпадение, если отказаться от мысли, что Бог кости не бросает.

После лечения любовью начинаются сложности выхода. Маг отпускает исцелённую пациентку, но ведь в нём остаётся любовь к ней. Эта нешутейная проблема может неопытного или самолюбивого целителя выбить из колеи. Резко убивать любовь нельзя. Её шлейф растворяется постепенно. Маг обязан уметь справиться со своими душевными переживаниями тайно, чтобы душа пациентки ничего не почувствовала. В противном случае возможен рецидив болезни (и удары по окружающим).

Лечение любовью — это самопожертвование, принятие болезни в себя и сжигание её в себе. Решившись на подвиг во имя ближнего, неопытный целитель сгорит сам и покалечит пациента. Ибо тогда пациент понесёт кармическую ответственность за целителя. Почему так? Это просто объясняется: если во имя тебя, защищая тебя от тебя, пострадал любящий тебя человек, совесть не даст покоя.

Люди этого не понимают. Им вынь и положь на блюдечке здоровье, богатство и счастье немедленно и всё сразу. Ведь внешне всё выглядит легко и просто.

Человеку: проси, но не требуй.

Магу: не просят, не делай.

Судьба разборчива и капризна. Любовь — это подарок судьбы, но люди, достойные любви, встречаются не каждый день.

А ты призадумайся, есть ли смысл у выражения «лекарство от любви».

 

Òело тленно, мысль бессмертна. Человек есть мысль. Каковы мысли, таков человек. Заимствованные мысли делают людей похожими. Своя мысль основывает индивидуальность. Много чуждого в тебе, но что-то твоё есть в других.

Ты — человек, поэтому твори свою мысль, но не обожествляй её. Не сотвори себе кумира.

Чтобы исцелить себя и помочь ближнему, надо понять простое: каждый человек страдает от сотворённого им же кумира — навязчивой идеи. Один помешался на деньгах, другой взбесился от власти, третий без ума от славы, четвёртый влюбился без ума, пятый озверел от силы, шестой отупел от страха, седьмой сдвинулся от самомнения,...все заполитизированы обманом.

Не круши кумиры. Ибо, отрицая, утверждаешь. Не переубеждай, не перевоспитывай, не высмеивай, не унижай. Чем ругать несовершенство, лучше создай более совершенное и покажи его.

Побеждай не разрушением, а созиданием. Ты сотвори рядом такой кумир, чтобы в сравнении с ним все остальные оказались ничтожными. А что может быть самым чистым и незыблемым? Абсолют, Бог, Истина, Любовь. Рядом с этой Мыслью все кумиры рассыпаются сами по себе.

Подавляющее число людей не нуждается ни в каком лечении, но в открытии глаз. Им только нужно спокойно и доходчиво объяснить, что они богоподобны, бесконечны, неисчерпаемы, талантливы и свободны. И они сами поднимутся с колен и воспрянут.

Äà âîñêðgñígòú Áîãú è ðàçräuòñ# âðàçè gãî è äà ágæàòú ^ ëèöà gãî ígíàâèä#miè gãî.

Найди Бога в себе. И пусть Он воскреснет в тебе. Вот тогда ты почувствуешь себя Человеком.

 

èсцелять могут и священные тексты. Такие есть в каждой религии. Ты наслышан об арабских мудрецах, но, взявши в руки Коран, никакой особенной философии в нём не увидел. Что ж, Восток — дело тонкое.

В VIII веке возник суфизм — мистико-герметическое философское течение внутри ислама. Считается, что «суфий» значит «облачённый во власяницу». Первые суфии были монахами-аскетами. Но ты вслушайся в созвучие слов «суфий» и «софия». Суфизм перерос рамки мусульманской ортодоксии и стал самостоятельной теософской системой. Арабские учёные мистики, позаимствовав знания у неоплатоников и гностиков, создали собственное учение. Оно не противоречит герметизму, а обогащает его. Своё учение суфии излагали не только в научных трактатах — их излюбленной формой была поэзия.

Суфизм преобразил традиционную поэзию, ввёл в неё особый, символический стиль. Арабская мистическая поэзия не лучше и не хуже славянской или индийской. Она иная.

Крупнейший поэт-суфий — египтянин Омар ибн аль-Фарид (1180-1234) жизнь провёл в уединении недалеко от Каира. Суфии почитали его как учителя, святого; согласно преданию, его поэмы распевали на радения. Омар ибн аль-Фарид достиг Посвящения. Ты в этом убедишься сам.

Настало время познакомить тебя с библиографической редкостью — отрывком из поэмы «Большая таыйя», содержащей рассказ о мистическом опыте поэта-философа. Непосвящённый европейский читатель в ней мало что поймёт. Но ты, ознакомившись с герметической философией, сам убедишься, насколько ты вырос. И пусть это чтение будет тебе своеобразным экзаменом. Сейчас ты соприкоснёшься с истинным шедевром.

Аллегории (солнце, луна, вода и т.д.) тебе понятны. Под вином опьянения автор понимает состояние мистического озарения, а под возлюбленной поэт подразумевает не женщину, а духовность, свою душу. Душа индивидуальная и общая, единая для всего живого, т.е. — Бог.

Читай вдумчиво, и ты взлетишь,… если готов.

 

 

ôрагмент поэмы Омара ибн аль-Фарида «Большая таыйя» (перевод с арабского З.Миркиной).

 

* * *

Глаза поили душу красотой...

О, Мирозданья кубок золотой!

 

И я пьянел от сполоха огней,

От звона чаш и радости друзей.

 

Чтоб охмелеть, не надо мне вина —

Я напоён сверканьем допьяна.

 

Любовь моя, я лишь тобою пьян,

Весь мир расплылся, спрятался в туман,

 

Я сам исчез, и только ты одна

Моим глазам, глядящим внутрь, видна.

 

Так, полный солнцем кубок пригубя,

Себя забыв, я нахожу тебя.

 

Когда ж, опомнясь, вижу вновь черты

Земного мира, — исчезаешь ты.

 

И я взмолился: подари меня

Единым взглядом здесь, при свете дня,

 

Пока я жив, пока не залила

Сознанье мне сияющая мгла.

 

О, появись или сквозь зыбкий мрак

Из глубины подай мне тайный знак!

 

Пусть прозвучит твой голос, пусть в ответ

Моим мольбам раздастся только: «Нет!»

 

Скажи, как говорила ты другим:

«Мой лик земным глазам неразличим».

 

Ведь некогда раскрыла ты уста,

Лишь для меня замкнулась немота.

 

О, если б так Синай затосковал,

В горах бы гулкий прогремел обвал,

 

И если б было столько слёзных рек,

То, верно б, Ноев затонул ковчег!

 

В моей груди огонь с горы Хорив

Внезапно вспыхнул, сердце озарив.

 

И если б не неистовство огня,

То слёзы затопили бы меня,

 

А если бы не слёз моих поток,

Огонь священный грудь бы мне прожёг.

 

Не испытал Иаков ничего

В сравненье с болью сердца моего,

 

И все страданья Иова — ручей,

Текущий в море горести моей.

 

Когда бы стон мой услыхал Аллах,

Наверно б, лик свой он склонил в слезах.

 

О, каравана добрый проводник,

Услышь вдали затерянного крик!

 

Вокруг пустыня. Жаждою томим,

Я словно разлучён с собой самим.

 

Мой рот молчит, душа моя нема,

Но боль горит и говорит сама.

 

И только духу внятен тот язык —

Тот бессловесный и беззвучный крик.

 

Земная даль — пустующий чертог,

Куда он вольно изливаться мог.

 

И мироздание вместить смогло

Всё, что во мне сверкало, билось, жгло —

 

И, истиной наполнившись моей,

Вдруг загорелось сонмами огней.

 

И тайное моё открылось вдруг,

Собравшись в солнца раскалённый круг.

 

Как будто кто-то развернул в тиши

Священный свиток — тайнопись души.

 

Его никто не смог бы прочитать,

Когда б любовь не сорвала печать.

 

Был запечатан плотью тайный свет,

Но тает плоть — и тайн у духа нет.

 

Всё мирозданье — говорящий дух,

И книга жизни льётся миру в слух.

 

А я... я скрыт в тебе, любовь моя.

Волною света захлебнулся я.

 

И если б смерть сейчас пришла за мной,

То не нашла б приметы ни одной.

 

Лишь эта боль, в которой скрыт весь «я», —

Мой бич? Награда страшная моя!

 

Из блеска, из надмирного огня

На землю вновь не высылай меня.

 

Мне это тело сделалось чужим,

Я сам желаю разлучиться с ним.

 

Ты ближе мне, чем плоть моя и кровь, ―

Текущий огнь, горящая любовь!

 

О, как сказать мне, что такое ты,

Когда сравненья грубы и пусты!

 

Рокочут речи, как накат валов,

А мне всё время не хватает слов.

 

О, этот вечно пересохший рот,

Которому глотка недостаёт!

 

Я жажду жажды, хочет страсти страсть,

И лишь у смерти есть над смертью власть.

 

Приди же, смерть! Сотри черты лица!

Я — дух, одетый в саван мертвеца.

 

Я весь исчез, мой затерялся след.

Того, что глаз способен видеть, — нет.

 

Но сердце мне прожгла внезапно весть

Из недр: «Несуществующее есть!»

 

Ты жжёшься, суть извечная моя, ―

Вне смерти, в сердцевине бытия,

 

Была всегда и вечно будешь впредь.

Лишь оболочка может умереть.

 

Любовь жива без губ, без рук, без тел,

И дышит дух, хотя бы прах истлел.

 

Нет, я не жалуюсь на боль мою,

Я только боли этой не таю.

 

И от кого таиться и зачем?

Перед врагом я буду вечно нем.

 

Он не увидит ран моих и слёз,

А если б видел, новые принёс.

 

О, я могу быть твёрдым, как стена,

Но здесь, с любимой, твёрдость не нужна.

 

В страданье был я терпеливей всех,

Но лишь в одном терпенье — тяжкий грех:

 

Да не потерпит дух мой ни на миг

Разлуку с тем, чем жив он и велик!

 

Да ни на миг не разлучится с той,

Что жжёт его и лечит красотой.

 

О, если свой прокладывая путь,

Входя в меня, ты разрываешь грудь, ―

 

Я грудь раскрыл — войди в неё, изволь, —

Моим блаженством станет эта боль.

 

Отняв весь мир, себя мне даришь ты,

И я не знаю большей доброты.

 

Тебе покорный, я принять готов

С великой честью всех твоих рабов:

 

Пускай меня порочит клеветник,

Пускай хула отточит свой язык,

 

Пусть злобной желчи мне подносят яд —

Они моё тщеславье поразят,

 

Мою гордыню тайную гоня,

В борьбу со мною вступят за меня.

 

Я боли рад, я рад такой борьбе,

Ведь ты нужней мне, чем я сам себе.

 

Тебе ж вовек не повредит хула, ―

Ты то, что есть, ты та же, что была.

 

Я вглядываюсь в ясные черты ―

И втянут в пламя вечной красоты.

 

И лучше мне сгореть в её огне,

Чем жизнь продлить от жизни в стороне.

 

Любовь без жертвы, без тоски, без ран?

Когда же был покой влюблённым дан?

 

Покой? О нет! Блаженства вечный сад,

Сияя, жжёт, как раскалённый ад.

 

Что ад, что рай? О, мучай, презирай,

Низвергни в тьму, — где ты, там будет рай.

 

Чем соблазнюсь? Прельщусь ли миром всем?

Пустыней станет без тебя эдем.

 

Мой бог — любовь. Любовь к тебе — мой путь.

Как может с сердцем разлучиться грудь?

 

Куда сверну? Могу ли в ересь впасть,

Когда меня ведёт живая страсть?

 

Когда могла бы вспыхнуть хоть на миг

Любовь к другой, я был бы еретик.

 

Любовь к другой? А не к тебе одной?

Да разве б мог я оставаться мной,

 

Нарушив клятву неземных основ,

Ту, что давал, ещё не зная слов,

 

В преддверье мира, где покровов нет,

Где к духу дух течёт и к свету свет?

 

И вновь клянусь торжественностью уз,

Твоим любимым ликом я клянусь,

 

Заставившим померкнуть лунный лик;

Клянусь всем тем, чем этот свет велик, ―

 

Всем совершенством, стройностью твоей,

В котором узел сцепленных лучей,

 

Собрав весь блеск вселенский, вспыхнул вдруг

И победил непобедимость мук:

 

«Мне ты нужна! И я живу, любя

Тебя одну, во всём — одну тебя!

 

Кумирам чужд, от суеты далёк,

С души своей одежды я совлёк

 

И в первозданной ясности встаю,

Тебе открывши наготу мою.

 

Чей взгляд смутит меня и устыдит?

Перед тобой излишен всякий стыд.

 

Ты смотришь вглубь, ты видишь сквозь покров

Любых обрядов, и имён, и слов.

 

И даже если вся моя родня

Начнёт позорить и бранить меня,

 

Что мне с того? Мне родственны лишь те,

Кто благородство видит в наготе.

 

Мой брат по вере, истинный мой брат

Умён безумьем, бедностью богат.

 

Любовью полн, людей не судит он,

В его груди живёт иной закон,

 

Не выведенный пальцами писца,

А жаром страсти вписанный в сердца.

 

Святой закон, перед лицом твоим

Да буду я вовек непогрешим.

 

И пусть меня отторгнет целый свет! ―

Его сужденье — суета сует.

 

Тебе открыт, тебя лишь слышу я,

И только ты — строжайший мой судья».

 

И вот в молчанье стали вдруг слышны

Слова из сокровенной глубины.

 

И сердце мне пронзили боль и дрожь,

Когда, как гром, раздался голос: «Ложь!

 

Ты лжёшь. Твоя открытость неполна.

В тебе живу ещё не я одна.

 

Ты отдал мне себя? Но не всего,

И себялюбье в сердце не мертво.

 

Вся тяжесть ран и бездна мук твоих —

Такая малость, хоть и много их.

 

Ты сотни жертв принёс передо мной,

Ну, а с меня довольно и одной.

 

О, если бы с моей твоя судьба

Слились — кясра[132] и точка в букве «ба»!

 

О, если б, спутав все свои пути,

Ты б затерялся, чтоб меня найти,

 

Навек и вмиг простясь со всей тщетой,

Вся сложность стала б ясной простотой,

 

И ты б не бился шумно о порог,

А прямо в дом войти бы тихо смог.

 

Но ты не входишь, ты стоишь вовне,

Не поселился, не живёшь во мне.

 

И мне в себя войти ты не даёшь,

И потому все эти клятвы — ложь.

 

Как страстен ты, как велеречив,

Но ты ― всё ты. Ты есть ещё, ты жив.

 

Коль ты правдив, коль хочешь, чтоб внутри

Я ожила взамен тебя, — умри!»

 

И я, склонясь, тогда ответил ей:

«Нет, я не лжец, молю тебя — убей!»

 

Убей меня и верь моей мольбе:

Я жажду смерти, чтоб ожить в тебе.

 

Я знаю, как целительна тоска,

Блаженна рана и как смерть сладка,

 

Та смерть, что, грань меж нами разрубя,

Разрушит «я», чтоб влить меня в тебя.

 

(Разрушит грань — отдельность двух сердец,

Смерть — это выход в жизнь, а не конец,

 

Бояться смерти? Нет, мне жизнь страшна,

Когда разлуку нашу длит она,

 

Когда не хочет слить двоих в одно,

В один сосуд — единое вино.)

 

Так помоги мне умереть, о, дай

Войти в бескрайность, перейдя за край, ―

 

Туда, где действует иной закон,

Где побеждает тот, кто побеждён.

 

Где мёртвый жив, а длящий жизнь — мертвец,

Где лишь начало то, что здесь конец,

 

И где царит над миром только тот,

Кто ежечасно царство раздаёт.

 

И перед славой этого царя

Тускнеет солнце, месяц и заря.

 

Но эта слава всходит в глубине,

Внутри души, и не видна вовне.

 

Её свеченье видит внешний взор,

Как нищету, бесчестье и позор.

 

Я лишь насмешки слышу от людей,

Когда пою им о любви своей.

 

«Где? Кто? Не притчей, прямо говори!» ―

Твердят они. Скажу ль, что ты внутри,

 

Что ты живёшь в родящей солнце тьме, ―

Они кричат: «Он не в своём уме!»

 

И брань растёт, летит со всех сторон...

Что ж, я умом безумца наделён:

 

Разбитый — цел, испепелённый — твёрд,

Лечусь болезнью, униженьем горд.

 

***

Не ум, а сердце любит, и ему

Понятно непонятное уму.

 

А сердце немо. Дышит глубина,

Неизреченной мудрости полна.

 

И в тайне тайн, в глубинной той ночи

Я слышал приказание: «Молчи!»

 

Пускай о том, что там, в груди живёт,

Не знают рёбра и не знает рот.

 

Пускай не смеет и не сможет речь

В словесность бессловесное облечь.

 

Солги глазам и ясность спрячь в туман —

Живую правду сохранит обман.

 

Прямые речи обратятся в ложь,

И только притчей тайну сбережёшь.

 

И тем, кто просит точных, ясных слов,

Я лишь молчанье предложить готов.

 

Я сам, любовь в молчанье углубя,

Храню её от самого себя,

 

От глаз и мыслей и от рук своих, ―

Да не присвоят то, что больше их:

 

Глаза воспримут образ, имя — слух,

Но только дух обнимет цельный дух!

 

И если имя знает мой язык, ―

А он хранить молчанье не привык, ―

 

Он прокричит, что имя — это ты,

И ты уйдёшь в глубины немоты.

 

И я с тобой. Покуда дух — живой,

Он пленный дух. Не ты моя, я — твой.

 

Моё стремление тобой владеть

Подобно жажде птицу запереть.

 

Мои желанья — это западня.

Не я тебя, а ты возьми меня

 

В свою безмерность, в глубину и высь,

Где ты и я в единое слились,

 

Где уши видят и внимает глаз...

О, растворения высокий час.

 

Простор бессмертья, целостная гладь —

То, что нельзя отдать и потерять.

 

Смерть захлебнулась валом бытия,

И вновь из смерти возрождаюсь я.

 

***

Но я иной. И я, и ты, и он —

Всё — я. Я сам в себе не заключён.

 

Я отдал всё. Моих владений нет,

Но я — весь этот целокупный свет.

 

Разрушил дом и выскользнул из стен,

Чтоб получить вселенную взамен.

 

В моей груди, внутри меня живёт

Вся глубина и весь небесный свод.

 

Я буду, есмь, я был ещё тогда,

Когда звездою не была звезда.

 

Горел во тьме, в огне являлся вам,

И вслед за мною всех вас вёл имам.

 

Где я ступал, там воздвигался храм,

И кибла киблы находилась там.

 

И повеленья, данные векам,

Я сам расслышал и писал их сам.

 

И та, кому в священной тишине

Молился я, сама молилась мне.

 

О, наконец-то мне постичь дано:

Вещающий и слышащий — одно!

 

Перед тобой склонялся я в мольбе,

Прислушивался молча сам к себе.

 

Я сам молил, как дух глухонемой,

Чтоб в мой же слух проник же голос мой;

 

Чтоб засверкавший глаз мой увидал

Своё сверканье в глубине зеркал.

 

Да упадёт завеса с глаз моих!

Пусть будет плоть прозрачна, голос тих,

 

Чтоб вечное расслышать и взглянуть

В саму неисчезаюшую суть,

 

Священную основу всех сердец,

Где я — творение и я — творец.

 

Аз есмь любовь. Безгласен, слеп и глух

Без образа — творящий образ дух.

 

От века сущий, он творит, любя,

Глаза и уши, чтоб познать себя.

 

Я слышу голос, вижу блеск зари

И рвусь к любимой, но она внутри.

 

И, внутрь войдя, в исток спускаюсь вновь,

Весь претворясь в безликую любовь.

 

В одну любовь. Я всё. Я отдаю

Свою отдельность, скорлупу свою.

 

И вот уже ни рук, ни уст, ни глаз —

Нет ничего, что восхищало вас.

 

Я стал сквозным — да светится она

Сквозь мой покров, живая глубина!

 

Чтоб ей служить, жить для неё одной,

Я отдал всё, что было только мной:

 

Нет «моего». Растаяло, как дым,

Всё, что назвал я некогда моим.

 

И тяжесть жертвы мне легка была:

Дух — не подобье вьючного осла.

 

Я нищ и наг, но если нищета

Собой гордится — это вновь тщета.

 

Отдай, не помня, что ты отдаёшь,

Забудь себя, иначе подвиг — ложь.

 

Признанием насытясь дополна,

Увидишь, что мелеет глубина,

 

И вдруг поймёшь среди пустых похвал,

Что, всё обретши, душу потерял.

 

Будь сам наградой высшею своей,

Не требуя награды от людей.

 

Мудрец молчит. Таинственно нема,

Душа расскажет о себе сама,

 

А шумных слов пестреющий черёд

Тебя от тихой глуби оторвёт,

 

И станет чужд тебе творящий дух.

Да обратится слушающий в слух,

 

А зрящий — в зренье! Поглощая свет,

Расплавься в нём! — Взирающего нет.

 

С издельем, мастер, будь неразделим,

Сказавший слово — словом стань самим.

 

И любящий пусть будет обращён

В то, чем он полн, чего так жаждет он.

 

***

О, нелегко далось единство мне!

Душа металась и жила в огне.

 

Как много дней, как много лет подряд

Тянулся этот тягостный разлад,

 

Разлад с душою собственной моей:

Я беспрестанно прекословил ей,

 

И, будто бы стеной окружена,

Была сурова и нема она.

 

В изнеможенье, выбившись из сил,

О снисхожденье я её просил.

 

Но если б снизошла она к мольбам,

О том бы первым пожалел я сам.

 

Она хотела, чтобы я без слёз,

Без тяжких жалоб бремя духа нёс.

 

И возлагала на меня она

(Нет, я — я сам) любые бремена.

 

И наконец я смысл беды постиг

И полюбил её ужасный лик.

 

Тогда сверкнули мне из темноты

Моей души чистейшие черты.

 

О, до сих пор, борясь с собой самим,

Я лишь любил, но нынче я любим!

 

Моя любовь, мой бог — душа моя.

С самим собой соединился я.

 

О, стройность торжествующих глубин,

Где мир закончен, ясен и един!

 

Я закрывал глаза, чтобы предмет

Не мог закрыть собой глубинный свет.

 

Но вот я снова зряч и вижу сквозь

Любой предмет невидимую ось.

 

Мои глаза мне вновь возвращены,

Чтоб видеть в явном тайну глубины

 

И в каждой зримой вещи различить

Незримую связующую нить.

 

Везде, сквозь всё — единая струя.

Она во мне. И вот она есть я.

 

Когда я слышу душ глубинный зов,

Летящий к ней, я отвечать готов.

 

Когда ж моим внимаете словам,

Не я — она сама глаголет вам.

 

Она бесплотна. Я ей плоть мою,

Как дар, в её владенье отдаю.

 

Она — в сей плоти поселённый дух.

Мы суть одно, сращённое из двух.

 

И как больной, что духом одержим,

Не сам владеет существом своим, ―

 

Так мой язык вещает, как во сне,

Слова, принадлежащие не мне.

 

Я сам — не я, затем что я, любя,

Навеки ей препоручил себя.

 

О, если ум ваш к разуменью глух,

И непонятно вам единство двух,

 

И думам вашим не было дано

В бессчётности почувствовать одно,

 

То, скольким вы ни кланялись богам,

Одни кумиры предстояли вам.

 

Ваш бог един? Но не внутри — вовне, ―

Не в вас, а рядом с вами, в стороне.

 

О, ад разлуки, раскалённый ад,

В котором все заблудшие горят!

 

Бог всюду и нигде. Ведь если он

Какой-нибудь границей отделён, ―

 

Он не всецел ещё и не проник

Вовнутрь тебя, — о, бог твой невелик!

 

Бог — воздух твой, вдохни его — и ты

Достигнешь беспредельной высоты.

 

Когда-то я раздваивался сам:

То, уносясь в восторге к небесам,

 

Себя терял я, небом опьянясь,

То, вновь с землёю ощущая связь,

 

Я падал с неба, как орёл без крыл,

И, высь утратив, прах свой находил.

 

И думал я, что только тот, кто пьян,

Провидит смысл сквозь пламя и туман

 

И к высшему возносит лишь экстаз,

В котором тонет разум, слух и глаз.

 

Но вот я трезв и не хочу опять

Себя в безмерной выси потерять,

 

Давно поняв, что цель и смысл пути —

В самом себе безмерное найти.

 

Так откажись от внешнего, умри

Для суеты и оживи внутри.

 

Уняв смятенье, сам в себе открой

Незамутнённый внутренний покой.

 

И в роднике извечной чистоты

С самим собой соединишься ты.

 

И будет взгляд твой углублённо тих,



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-07-22 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: