Толковые словари возникают обыкновенно в применении к тому или другому литературному языку либо в целях его установления, его нормализации («Словарь Французской академии»), либо в целях пояснения тех или других его элементов, являющихся по каким-либо причинам не вполне понятными, в конечном счете, следовательно, тоже в целях установления литературного языка, но скорее в смысле его обогащения, а главное — лучшего освоения его богатств. Толковые словари в первую очередь предназначаются для носителей данного языка.
Переводный словарь возникает из потребности понимать тексты на чужом языке. С удовлетворением этой потребности, однако, часто связывается и процесс становления национального языка путем перевода богатств чужого литературного языка.
При этом совершенно независимо от метода нахождения нужного эквивалента (простое заимствование, кальк, переносное употребление какого-либо своего слова или закрепление за своим словом с общим и более или менее подходящим значением точного значения иностранного слова),37 прежде всего происходит заимствование самого главного — понятия. Здесь любопытно отметить, что поскольку большинство литературных языков Европы возникли под влиянием латинского, а в дальнейшем все время влияли друг на друга, постольку в основе большинства европейских литературных языков лежит более или менее одна и та же система понятий. Поэтому-то перевод с одного европейского языка на другой гораздо легче, чем, например, с китайского или санскритского на любой европейский.38
О трудностях, стоящих перед толковыми словарями, достаточно сказано в разделе 3-м. Что касается переводных словарей, то их принципиальная ошибка в предположении адекватности систем понятий любой пары языков. Я старался уже показать ошибочность этого предположения в предисловии к своему Русско-французскому словарю, где указывал также на те печальные практические последствия, которые вытекают из недооценки этого обстоятельства.
Я не буду приводить здесь тех бесчисленных и очевидных фактов, когда фонетические слова, абсолютно равнозначные в одном из своих значений, имеют разные другие значения. Так, слова table и стол переводят друг друга в ряде значений; но по-французски table значит также 'доска (для надписи)', 'таблица', а по-русски стол значит и 'отделение канцелярии'; слова verre и стекло также переводят друг друга; но verre значит и 'стакан', а стекло значит и 'оконное стекло' (по-французски vitre) и т. п. Я попробую дать здесь сравнительный анализ ряда слов-понятий русского и французского языков, чтобы показать, что в большинстве случаев они не покрывают друг друга. Начну с более грубых случаев: французскому bleu соответствуют по-русски и синий и голубой; по-французски и рюмка и стакан будет verre; по-русски и poil (в одном из своих значений) и cheveu и crin будет волос. Русскому борода не вполне соответствует французское barbe, которое обозначает всю растительность на лице мужчины; хотя французское laineaux, duveteux, peluché и не совпадают друг с другом, однако все их приходится переводить русским пушистый. Далее, французское guéridon определяется в словаре Академии как 'sorte de meuble qui n'a qu'un pied er qui sert à supporter des objets légers'; по-русски мы назвали бы это 'столик для...' Отсюда следует, что по-французски guéridon не подводится под понятие table и что это последнее несколько уже русского стол. Французское flacon переводится в словаре Ганшиной 'флакон, пузырек, склянка'. Очевидно, что он ни то, ни другое, ни третье. Кипяток не то же, что eau bouillante, так как мы говорим даже холодный кипяток и так как он во всяком случае не обязательно должен кипеть. Французское eau, как будто, вполне равно русской воде; однако образное употребление слова вода в смысле 'нечто лишенное содержания' совершенно чуждо французскому слову, а зато последнее имеет значение, которое более или менее можно передать русским 'отвар' (eau de ris, eau d'orge). Из этого и других мелких фактов вытекает, что русское понятие воды подчеркивает ее пищевую бесполезность, тогда как французскому eau этот признак совершенно чужд. Русские суровый, строгий по отношению к человеку являются четко разными понятиями (антоним первого — нежный, антоним второго — слабый). Но для того, чтобы выяснить отношение этих понятий к французским austère, sévère, rude, которые встречаются в качестве перевода указанных русских слов, нужно написать целое исследование. Примеры можно множить без конца, но и приведенных достаточно для того, чтобы сказать, что громадное большинство слов-понятий любого языка несоизмеримо со словами-понятиями всякого другого языка. Безусловные исключения составляют только термины: русская вода как химический термин (Н2О), конечно, абсолютно тождественна французскому eau; но как бытовые понятия они не совпадают.
Вот несколько примеров, подтверждающих сказанное, из сопоставления немецкого и русского языков: Fabel конечно значит 'басня' в нашем смысле; но Fabel значит и 'фабула' — значение, которого наша басня не имеет. У нас басня нечто нравоучительное; по-немецки Fabel прежде всего нечто сказочное. С другой стороны, по-русски можно сказать: все это басни, а по-немецки нужно сказать das ist Fabelei и т. д. Наше фабриковать имеет неодобрительный оттенок, немецкое fabrizieren его не имеет. Немецкое слово Fach так многообразно по своим, хотя и связанным между собой, значениям, что невозможно указать ему никакой даже отдаленной параллели в русском, а переводы отдельных его значений совершенно уничтожают их внутреннюю форму. Blass и fahl переводятся по-русски словом бледный, не будучи, однако, полными синонимами; но бледная надпись нельзя перевести ни blasse Aufschrift, ни fahle Aufschrift. Fahne, конечно, 'знамя'; но по-русски акцент понятия лежит в идеологии, и русскому человеку трудно понять, что переносно Fahne может значить 'гранка' (типографский термин), что обусловлено, однако, чисто материальным представлением слова-понятия знамени в немецком. Fahren переводится всегда 'ехать, ездить, поехать'; на самом деле значение его гораздо шире — '(быстро) передвигаться вперед'. Farbe отвечает по-русски двум разным понятиям — 'краска' и 'цвет', причем по-русски говорится, конечно, цвет лица, но также и она потеряла краски, т. е. побледнела и т. д. и т. д. Примеры можно множить без конца: я беру их из словаря подряд на букву F.
Не могу удержаться от того, чтобы не привести еще обычного сопоставления русской иглы и немецкого Nadel. Как было уже разъяснено выше, в 3-м разделе, эти слова вовсе не совпадают: русское игла прежде всего 'швейная игла', немецкое Nadel — всякое тоненькое заостренное приспособление' (в том числе и 'игла', и 'булавка', и 'шпилька', и 'листок хвои' и т. п.). Между тем в громадном большинстве словарей славянских языков, включая и этимологический словарь Бернекера, соответствия слова игла переводятся немецким Nadel, что ставит исследователя, не владеющего всеми славянскими языками как родными, в безвыходное положение, если он хочет отыскать первоначальное значение славянской иглы, так как остается совершенно неясным, что обозначает в каждом отдельном случае немецкий перевод.
Из всего сказанного вытекает, что обычные переводные словари не дают настоящего знания иностранных слов, а лишь помогают догадываться о их смысле в контексте. В самом деле, когда и austère и sévère даются в словаре как 'строгий, суровый', то только из контекста можно догадаться, о чем именно идет речь. При этом по большей части догадки приводят даже в лучшем случае к неточному пониманию. Кроме того, переводные словари, переводя иностранное слово тем или другим своим словом, совершенно не заботятся о многозначности этого последнего; а потому человек, добросовестно выписывающий слова из такого словаря и их заучивающий, сплошь и рядом будет попадать впросак. Так, прочитав, что brasser значит 'мешать', он легко может подумать, что это синоним 'препятствовать', а если и нет, то конечно решит, что можно сказать brasser son thé, brasser les cartes и т. п.; прочитав в словаре, что второе значение brider будет 'крепко завязывать', читатель будет уверен, что можно сказать bride sa malle avec une corde; прочитав, что laboratoire значит и 'мастерская', читатель такого словаря легко может прийти к мысли, что можно сказать j'ai porté cette clef au laboratiore chez les serrurier; прочитав, что lacté значит 'молочный' — что можно сказать nourriture lactée. Примеры беру наудачу, раскрывая хороший переводный словарь: их можно приводить тысячи.
Ввиду всего этого всякий настоящий педагог советует своим ученикам как можно скорее бросать переводные словари и переходить на толковый словарь данного иностранного языка. Таким образом, переводный словарь оказывается полезным разве только для начинающих изучать иностранный язык. Можно разными примечаниями и примерами частично устранять недостатки переводных словарей. Одним из излюбленных приемов передачи слов в тех случаях, когда они не имеют точного перевода, является приведение ряда quasi-синонимов, условно разделяемых в этих случаях запятой (точкой с запятой разделяются особые оттенки значения переводимого слова). Примеры см. выше: sévère — 'строгий, суровый'; flacon — 'флакон, пузырек, склянка' и т. д. Это, конечно, какой-то выход из положения в том смысле, что сигнализируется своеобразие значения переводимого слова (хотя формально этот случай оказывается ничем не отличенным от приведения ряда настоящих синонимов).
Радикальным решением вопроса явилось бы, по-моему, как я это указывал в предисловии к моему «Русско-французскому словарю» еще в конце 1936 г., создание толковых иностранных словарей на родном языке учащихся, где, конечно, могли бы фигурировать и переводы слов во всех тех случаях, когда это упрощает толкование и нисколько не вредит полному познанию настоящей природы иностранного слова. Что такой толковый словарь несомненно значительно увеличился бы в объеме по сравнению с обыкновенным переводным, меня, откровенно говоря, не пугает; в самом деле нет никаких причин, чтобы ходовой иностранный словарь обязательно имел 100 авторских листов, а не 150, если это последнее требуется существом дела. Но этот тип словаря надо еще выработать, и это тем труднее, что и толковые словари, как я старался показать в разделе 3-м, находятся еще далеко не на должной высоте.39
Поэтому переводные словари впредь до создания нового типа словаря остаются все же нашим malum necessarium, недостатки которого надо стараться смягчить разными паллиативами, что может, в конце концов, окольными путями привести к созданию того типа иностранного словаря, который мне рисуется как идеал.
Многие, познакомившись с французским Ларуссом, считают его идеалом и предлагают просто переиздать его. Я тоже считаю его прекрасным словарем и достойным всяческого подражания в качестве образца для русского толкового словаря, как об этом говорил еще В. И. Ленин; но в качестве словаря иностранного языка он не годится для людей, еще плохо знающих французский.40
Поэтому, всячески поддерживая мысль об его переиздании — потому что это просто сделать — для старших курсов наших языковых вузов (конечно, с надлежащими идеологическими поправками), я тем не менее полагаю, что его, кроме того, надо перевести на русский язык и вообще сблизить с ним на разных путях, т. е. создать новый тип толкового, французского словаря на русском языке.
Однако особый тип переводного словаря все же должен остаться для людей, не очень хорошо знающих иностранный язык, которым тем не менее приходится время от времени что-либо переводить на этот язык. Вообще говоря, основное правило грамотной методики преподавания иностранных языков состоит в том, что не следует даже умственно переводить с родного языка, а стараться думать на иностранном языке в меру своих познаний, прибегая в случае надобности к идеологическим или синонимическим словарям, а также к хорошим толковым иностранным словарям, но отнюдь не к переводным. Однако в применении к практической жизни это предполагает довольно высокий уровень навыков владения иностранным языком. Поэтому все же нужен словарь, который позволил бы человеку, знающему основы грамматики данного языка в ее активном аспекте (опыт именно такого аспекта грамматики дан мною в приложении к моему «Русско-французскому словарю»), переводить на иностранный язык нехудожественные тексты без грубых ошибок. Такой словарь, будучи предназначен для русских, вовсе не должен давать иностранцу полного понимания значения русских слов, а должен дать русскому человеку точные указания, как он должен переводить русские слова в разных контекстах, чтобы быть не только понятным, но и не смешным. Этим тоже никогда не занимались переводные словари, и мой столько раз упоминавшийся «Русско-французский словарь» является первым сознательным опытом переводного словаря указанного типа. Опыт этот, конечно, может быть значительно улучшен при более последовательном проведении основной целеустановки, чему мешала невозможность откровенной установки — русско-французский словарь для русских, а также невозможность чрезмерного расширения грамматического и стилистического аппарата.
Резюмируя настоящий раздел, я повторю то, что уже сказал в предисловии к моему словарю: для всякой пары языков нужно четыре словаря — безусловно два толковых иностранных словаря с объяснениями на родном языке пользующегося данным словарем и в зависимости от реальных потребностей — два переводных словаря с родного языка на иностранный специального (в вышеуказанном смысле) типа.