В области спецслужб евразийский курс Путина подразумевает следующую диалектику. Максимально евразийской спецслужбой по определению является ГРУ, военная разведка. Так как интересы державы в чистом виде — вне зависимости от специфики политического режима — в любом государстве вверено защищать, в первую очередь, армии, то ГРУ традиционно выполняло функции именно стратегического планирования. КГБ СССР, как и нынешняя ФСБ, приоритетно занимались политическими вопросами, вторичными в отношении геополитики. При Горбачеве КГБ сыграл на первых порах отрицательную роль, упустив из виду стратегические интересы страны и всего Восточного блока, допустив распад Союза и всей системы. Это сопровождалось оттеснением ГРУ и маргинализацией Вооруженных сил. На следующем этапе реформ сам КГБ стал жертвой антиевразийской инерции, и на первый план выдвинулась структура МВД, занятая преимущественно уголовной стороной реальности, не озабоченная ни политикой, ни тем более геополитикой. Усиление МВД приходится на середину 90-х годов, когда атмосфера в российской политике и в обществе в целом была максимально далека от евразийства. Тогда доминировали, напротив, установки на атлантизм, оппортунизм, олигархия, неумеренная коррупция, откровенная брезгливость к собственной стране, ее истории, ее народу, ненависть к государству и т. д.
Но по мере ужесточения внешнеполитической ситуации для России необходимость геополитики стала все более осознаваться ее истеблишментом. Приход бывшего офицера КГБ Владимира Путина — это важный симптом. Ситуация со спецслужбами стала разворачиваться в обратном направлении. Усиление КГБ в какой-то момент стало важным евразийским элементом. Оно подготовляет постепенный переход к полноценному стратегическому сознанию и доминации державных интересов надо всем остальным». Естественно, после 11 сентября 2001 года все эти соображения несколько оттенились политической конкретикой. И здесь можно сделать самые зловещие предположения, весьма созвучные моей книге «Конспирология»[19], хотя я постепенно пересмотрел некоторые положения, высказанные в этой работе, и развил эту тему более фундаментально в моих более метафизических и аргументированных работах.
Хотелось бы затронуть еще одно решение Владимира Путина. В свое время он одобрил проведение мероприятий по поэтапному переходу к комплектованию части Вооруженных сил РФ на контрактной основе вместо призывной. Я имею к этой проблеме некоторое отношение, так как разрабатывал геополитические модели реформирования Вооруженных сил, в частности раздел, связанный со стратегическими перспективами. И могу дать единственно верный ответ, почему военная реформа, в том числе и переход на контрактную основу, тормозится. Дело в том, что военная реформа как практика должна быть реализацией положений военной доктрины как теории. Такие вещи между собой теснейшим образом взаимосвязаны и не могут существовать отдельно друг от друга. Ныне существующая военная доктрина является двусмысленной, поскольку не отвечает на самый главный вопрос: «Кто является нашим потенциальным противником». А ответ на этот вопрос и определяет весь строй военной доктрины и, соответственно, ход военной реформы, где перевод армии на контрактную основу — лишь один из элементов. Именно относительно этого главного, причинного пункта о потенциальном противнике и ведется все эти годы невидимая, но очень активная и жесткая борьба между силовыми министерствами и ведомствами и политическим руководством страны.
Военные настаивают на том, что раз американцы в качестве одного из своих самых вероятных потенциальных противников рассматривают Россию или так называемый евразийский блок, то и мы должны считать США своим основным противником. Что логично. Этому противодействует Кремль. Соответственно, реформирования армии не происходит, а все связанные с этим вопросы, в том числе и о контрактной основе, носят неконкретный и отвлеченный характер. При Путине, казалось, был достигнут консенсус — принята концепция национальной безопасности, ориентированной на многополярный мир, что делает США как строителя однополярного мира нашим главным потенциальным противником. Но события 11 сентября 2001 года спутали все карты — после них стало опять не понятно, является ли для нас Америка противником или нет? Если нет, то России надо делать армию, где стратегический сектор будет минимизирован, а максимум внимания будет отдано созданию профессиональных компактных Вооруженных сил, способных эффективно вести боевые действия на границах РФ. В этом случае армия становится продолжением полиции или, скажем, пограничных войск. Но на деле это жестко противоречит самой геополитической логике.
Мы убедились на множестве примеров, что американцы готовы улыбаться, говорить о некоторых уступках, но в стратегической сфере они своих позиций не меняют. В итоге заново обостряются противоречия — не между сторонниками профессиональной армии и ее противниками, а между двумя основными определениями геополитической функции России. Думаю, и сам Путин однозначного решения по этому вопросу еще не принял, хотя позиция становится все более обозначенной.
То же самое касается и отношений с НАТО, о членстве в которой время от времени заходит разговор. В случае вступления в эту организацию, что, впрочем, маловероятно, Россия разрушит эту организацию: наше членство в Североатлантическом альянсе радикально изменит его структуру и геополитическую направленность. Ведь вступление в этот блок мощной евразийской ядерной державы со своими совершенно определенными континентальными интересами сводит на нет само понятие «атлантизма», превращает Североатлантический альянс в нечто совсем иное. В этом случае НАТО, по определению, не сможет выполнять те функции, ради которых она, собственно, и создавалась. Это будет совершенно новый стратегический союз. При этом стратегический и военный вес России будет настолько высок, что организация уже не сможет проводить единую цивилизационную и геостратегическую линию, которой ныне придерживается НАТО. Владимир Путин с самого начала постоянно делает в этом направлении определенные и очень настойчивые шаги, например, предлагая создать общеевропейскую систему противоракетной обороны. Насколько мне известно, такое изменение нынешней модели геостратегических взаимоотношений с Западом является для Путина одной из приоритетных задач и лежит в русле всей проводимой им внешней политики. Однако в НАТО тоже прекрасно понимают, о чем идет речь. На мой взгляд, США сейчас совершенно не готовы к подобным преобразованиям альянса и пойдут на это, только если почувствуют свою фундаментальную уязвимость. Поэтому нам надо стремиться в НАТО, но не удивляться, если нас туда никогда не примут: мы ведь имеем дело не с идиотами. Другой вопрос, что в нынешней ситуации Россия пытается показать Европе и США свою геополитическую субъектность. Это абсолютно правильно, и любое наше возможное участие в антитеррористической деятельности международного сообщества должно обставляться рядом стратегических условий со стороны России. Вообще, наша прямая вовлеченность в американскую антитеррористическую акцию крайне нежелательна, а то и губительна. Но даже другие, более гибкие, формы участия России в противостоянии международному терроризму, безусловно, должны сопровождаться рядом требований. В частности, требованием прекратить расширение НАТО.
Евразийская мысль — будущее России. По опросам ВЦИОМ, которые я часто цитирую, 71 % россиян считают Россию самостоятельной евразийско-православной цивилизацией. Путин — лидер народный. Он не может не учитывать такой выбор россиян. Ему досталось тяжелое наследство, малоадекватные для исполнения возложенной на него исторической миссии кадры. Но все это преодолимо. Лидер России — Евразии не может не быть евразийцем. Это геополитическая аксиома.
Глава 5