Мы проводим ночь с Василием в Антипаюте в доме его кузенов. И этим утром мы приходим на вертолётную площадку, чтобы взять билет в Гиду, деревню всего в часе полёта на вертолёте.
Препятствие: мне отказывают в выдаче права на проезд, так как у меня нет пропуска, я в пограничной зоне, находящейся под особой юрисдикцией, я не должен был даже находиться здесь…, и, кроме того, все билеты на рейс уже проданы, даже Василий не может полететь.
Мы возвращаемся в деревню и обращаемся в администрацию, где нам всё это подтверждают.
Ах, я – журналист, если бы только у меня был на руках приказ о командировке от главного редактора…, - кажется, что секретарша госпожи главы администрации пытается найти решение. У нас есть свободное время, Василий смирился: объявлено, что ближайший вылет через пять дней для него, а ближайшее отплытие для меня – через четыре дня в том случае, если я должен буду отказаться от затеи и вернуться в Салехард.
Секретарь вновь просит показать мои документы, она сожалеет. Я заливаю ей про мою визу, за которую я заплатил целое состояние, которая позволяет мне ехать куда угодно, что я не намерен пересекать границу, что я просто желаю знать производителей голубого янтаря… Василий добавляет, что у меня мысли террориста, что я определённо шпион… Дискуссия оборачивается в шутку и продолжается за чаем в этом же духе, в атмосфере хорошего настроения.
Она отвечает на телефонный звонок: это с вертолётной площадки! Проблема неожиданно исчезла, мы можем приходить за нашими билетами, второй вертолёт отправляется через три часа, другие пассажиры тоже ждут.
У меня такое чувство, что, покуда речь идёт о продаже билетов, компания не особо заботится о соблюдении правил, и доказательство тому – то, как меня приняли в Гиде, где этот сценарий повторился: милиционеры, контролирующие прибытие, задаются вопросом, что я делаю здесь, в пограничной зоне, без пропуска… Они мне показывают в качестве примера паспорта русских, снабжённые специальным разрешением третьего уровня! И меня просят прийти в отделение милиции, как можно скорее. Василий улыбается: «Пошли есть», - сказал он. И добавил, что мы ничего не можем сделать в случае административных ошибок, они не могут винить никого, кроме самих себя.
Чуть позже, в отделении, милиционер в подпитом виде принимает меня и начинает оформлять необходимую анкету. С благожелательной улыбкой я от всей души отвечаю на вопросы, утверждая, что я ничего не понимаю, что, если я здесь, то дело в том, что мне продали необходимые билеты и доставили сюда. Я добавляю, что я один, с моим несчастным рюкзаком, что меня пригласил друг, и что я пытаюсь узнать, нет ли в Гиде следа голубого янтаря. Не мог ли бы он сам предоставить мне сведения о голубом янтаре? Прожив пятнадцать лет в Гиде, он никогда не слышал о нем; затем, не знаю – от утомления или от уныния, он складывает свои бумаги и отпускает меня.
Я присоединяюсь к Василию, который готовит нам замороженного осётра, которого мы будем есть вот в таком виде, разрезанного на тонкие полоски, и всё это – с чаем. Он мне говорит, что его дядя Валера приглашает меня завтра в тундру на день составить ему компанию. Хотя я и не очень хорошо понимал, кем работает его дядя, я с готовностью принимаю это предложение.
Девять часов утра, Василий сопровождает меня до вертолётной площадки, представляет меня своему дяде и возвращается. Я участвую в загрузке двух вертолётов «организации» с горой картонок, сумок, свитков; речь идёт о пище для базы, одежде, предметах первой необходимости. Какие могут быть в тундре, в стойбищах кочевников-ненцев предметы первой необходимости? Дядя Валера превращает этот вертолёт в бакалейную лавку, и к десяти часам экипаж, пилот, второй пилот и механик, суетятся по своим делам. Пока винт набирает обороты, дядя делает мне знак, чтобы я залезал; за день мы посетим шесть разбросанных по тундре стойбищ пастухов северных оленей. Знают ли они, где они находятся, ищут ли они их немного наугад, я понятия об этом не имел!
Пилот, которого механик ведет к земле, принимается за это всегда в несколько приемов, прежде чем обездвижить свою машину как положено; стойбища всегда расположены на выступах, а земля редко бывает плоской и твёрдой. Они состоят из двух-четырёх вигвамов; проще быть не может! Перед вигвамом и вокруг него – сани – те, на которых закреплены товары и семейные припасы, и те, которые предназначены для передвижения; оленьи упряжки и большие жерди с привязанным куском металла, которыми направляют упряжки, положены сверху; свёрнутые лассо под полозьями часто заняты одним из этих карликовых щенков, который там греется. Маленькие вязанки ивы на хворост, бельё или рыба, которые сушатся на арматуре саней или на нитях, протянутых по вигваму, вносят немного беспорядка в скромный порядок стойбища.
Иногда поблизости находится неподвижная масса стада, так как мы находимся там в то время, как оно кормится. Снаружи его не видно или оно возвращается, растекаясь по ложбинам, в сопровождении умелого пастуха, расположившегося в своих санях, которые гармонируют с рельефом этих живописных просторов, украшенных время от времени озером или речкой.
Наше приближение слышно издалека, и как только мы совершаем посадку, все семьи в полном составе бросаются к аппарату, тяня и толкая сани, груженные оленьим деревом, урожаем. Дяде перво-наперво надо взвесить и купить новые оленьи рога, произведённые каждой семьёй. Это – молодые весенние ветви, которые бережливо и осторожно отнимают у животных; после каждого среза, обрубок перевязывают, чтобы избежать кровотечения и истощения животных. Речь идёт о том, чтоб не подвергнуть опасности ни одну голову скота, единственного имущества семьи, который обеспечивает их всем жизненно необходимым. Этот материал очень востребован фармацевтическими лабораториями и нетрадиционной медициной; я думаю, эта торговля очень выгодна ненцам.
После продажи – покупка; семьи по очереди, в весёлой суматохе, поднимаются в кабину. Дядя становится бакалейщиком и продаёт рис, макароны, консервы, сигареты, конфеты, сапоги, одежду, ткани, а также бутылки водки, худшее из изобретений для ненцев, чей организм не выносит ни малейшей капли алкоголя. Они тут же становятся зависимыми.
Вместе с механиком, я тем временем беседую с теми, кто ждёт своей очереди, мы ходим по стойбищу и приближаемся к стаду. Семьи позируют для фотографий, и любопытные люди расспрашивают меня о том, кто, что я здесь делаю и почему. Когда я объясняю им, что чуть более полувека назад их деды производили и продавали не рога их оленей, а особый вид камня, который они называли голубым янтарём, они смотрят на меня так, будто я фантазёр, сумасшедший, и, когда удивление проходит, они разражаются хохотом.
- Твоя история неправдоподобна, - говорит мне механик Николай, - они принимают тебя за чудака!
Я вынужден предъявить доказательство, чтоб убедить их – мой кусок голубого янтаря, а также – рассказать о Ябуйле и Вануито. Все эти подробности не встречают никакого отзыва; это было бы почти удручающе, если бы не эта укоренившаяся во мне уверенность.
Я не могу сказать им, что с того времени как я их знаю, я знаю также, что время не измеряется одинаково на всей земле, и что их отношение ко времени действительно уникально и неповторимо. Я не удивлён тем, что этот любопытный ко всему народ, мог обнаружить на каком-нибудь пляже эти странные шарики и потом, заинтригованный тем, как они выглядят, мог попытаться узнать о них больше. Изобретательность, эмпирическое исследование, случай, упорство, должны были сделать всё остальное для того, чтоб преуспеть в этом очень искусном мини-производстве. И, может быть, охраняемое и секретное даже внутри общины, что объяснило бы то неведение, с которым я сталкиваюсь.
В четвёртом стойбище мне удалось посеять сомнение в умах ненцев, и даже – в уме механика; человек, долго рассматривавший мой камень, воскликнул: Тогуа, Тогуа и, сделав нам знак следовать за ним, он направляется к одному из вигвамов. Тогуа была безвозрастной старушкой; она давала солнцу греть себя, лежа около полотна палатки. Я думаю, что она уже плохо видит. Человек кладёт ей в углубление руки мой самородок и сжимает ее руку в кулак. Она долго остаётся неподвижной, потом начинает дрожать и обеими руками подзывает к себе кого-то. Человек даёт мне знак подойти, и я подхожу. Тогуа берёт меня за обе руки и держит их целую вечность; я не знаю что делать. Вся община ходит вокруг нас, следя за малейшим жестом. Тогда она возвращает мне камень и, по-прежнему не говоря ни слова (она немая?), она даёт нам знак уходить, уходить, идти, идти…
Молчаливая община смотрит на меня другими глазами, как мне кажется, с неким уважением. Являюсь ли я в их глазах хранителем особого знания? Они поняли реакцию старушки, таким образом, который я не способен понять.
- В этом что-то есть, - говорит мне механик, - старуха тебя благословила и признала.
- И признала?
- По их верованиям, шаманизму, духи предков приветствуют тебя… покажи свой камешек…
Но дядя теряет терпение, делает нам знак подниматься, облёт ещё не закончен. Мои ожидания превышены, я завершаю этот день, который позволил мне раскрыть для себя среду ненецких кочевников, их работу со стадами и эту интригующую землю, эту тундру, которая кажется безграничной. Николай, механик, смотрит на меня с действительно смешным видом, я не могу не улыбнуться этому, и если бы я был перевоплощением Ябуйлы, ну, это о многом говорило бы, разве нет? Я слишком привержен Декарту, чтобы играть с этим; возможно, из-за этого голубой янтарь ускользает от меня здесь, в Гиде.
Этим утром я вновь вызван в отделение милиции для нового допроса, на который я любезно, почти с удовольствием, соглашаюсь. Так редко удаётся развлечься! Расследование ведёт новый милиционер, наверное, более высокий по званию. Он предлагает мне ответить на вопросы короткими фразами и письменно на его компьютере, где запущена программа перевода с французского на русский. Также присутствует чиновник из администрации, просматривающий видеозаписи на соседнем компьютере. Допрос минуту забавляет нас, затем вдруг прекращается; милиционер запускает видео DVD про жизнь ненцев, про пейзажи тундры в разные сезоны, про традиционные собрания, все видео – интересны, выполнены профессионалами с телевидения. Он предлагает сделать копию для меня. Затем, опять неожиданно, он говорит мне, что у него дома есть интернет и, если я желаю, я могу передать сообщения.
Мы все втроём на кухне, они готовят еду, а я печатаю сообщения на его компьютере. Когда мы заканчивали есть, еще один милиционер приходит с двумя свежевыловленными муксунами, из которых он тут же делает филе, и другой бутылкой водки, ароматизированной мёдом и перцем. И вот мы снова делаем круг, повторяя братские тосты. Последний прибывший – это охотник на волков, на его счету от трёх до пяти за сезон. Его семья – в тундре, со стадом, в вигваме; он присоединяется к ним, когда его служба заканчивается.
На небе почти ни облачка; постоянный ветер также очищает его от комаров, момент благоприятствует тому, чтобы выйти. Мне надо найти этот пляж голубого янтаря. С вертолёта я определил излучину, которая соответствует обобщённым описаниям этого знаменитого месторождения, прочитанным в текстах Игоря. Я пересекаю деревню, выхожу на берег реки и поднимаюсь вверх по течению. Пляж оказывается больше, чем я думал; белый песок твёрд и мелок, не хватает только пальм… их, между тем, трудно представить, так как канавы, которые пересекали склон через равные промежутки, засыпаны твёрдым и грязным снегом. Плавающие деревья, неизвестно откуда приплывшие, застряли тут. Обломки разного рода разрушают гармонию пляжа, атлас его кожи. Труп оленя лежит около травянистого дерева, упавшего с высоты склона.
На самом деле, песчаный берег реки беспорядочно поднимается на 3-10 метров над уровнем воды; и этот склон медленно обваливается, подмываемый высокими весенними водами, разрушенный поверхностным оттаиванием.
И вот точно на этом месте, кажется, я нахожу и чувствую под ногами, словно мозоли, словно гланды под этой мягкой кожей, выходят на поверхность там и сям шарики песка. Недавнее обрушение склона освободило горсть их; они катились по песку, сглаженному водой. Я стою в ступоре; я пожираю их глазами; на кромке воды, которая приходит и отходит в тихом приливе и отливе, брызгающих скупой красновато-коричневой с золотистым отливом пеной в дыхании спящего толстокожего животного, я нахожу волчий зуб. Да, волчий зуб!
Озадаченный, я тоже становлюсь суеверным! Предупреждение мне кажется очевидным: какой шаман, какой предок пришёл поместить этот символический предмет мне под ноги? Я, в самом деле, на месторождении голубого янтаря, маленькие комки земли всё ещё здесь существуют: я к ним не притронусь! Всё запрещает мне это. Я запрещаю себе это.
За пределами пляжа я углубляюсь в тундру. Эти пространства, где «камни» три года оставались дозревать не должны были быть очень далеко от месторождения. Но тундра умеет запутывать следы. Она пользуется долгой зимней ночью, чтобы соткать плащ геометрических узоров, слишком правильные квадраты лишая, озёр, круглых, как глаз муксуна, шахматной доски белого коричневого песка; попробуй, найди в этом разгуле разума природы случайный след руки человека! Я буду довольствоваться своей уверенностью и, закрывая глаза от этого мимолётного видения, твержу:
«Беря начало здесь, маленькая живая и сияющая речка, позолочённая и посеребрённая одновременно, которая уносила течением необыкновенный голубой камень ко дворцам богатых князей, и вот эта нить, столь длинная и хрупкая, этот крошечный след, который горизонт проглатывает на каждом шагу, навсегда потерялся в песках тундры и степей».
Возвращаясь в деревню, я пересекаю место, где множество деревянных ящиков, параллелепипедов, возвышающихся где-то на тридцать сантиметров над землёй, ждут возвращения жителей для пира. В самом деле, они покрыты белой тканью, а поблизости можно найти таз, кипятильник, кастрюли и сани, часто перевернутые вверх ногами, колокольчик в портике: я на кладбище. Вечная мерзлота не позволяет копать могилы, значит – они находятся над землёй. Вместе с покойником лежит и всё его имущество, чтобы он ни в чём не нуждался и продолжал свою кочевническую жизнь на том свете.
Никаких надписей, никаких пометок на могилах, бесполезно искать, какие из них принадлежат Ябуйле и Вануито. Мне нравится просто знать, что они тут, изобретатели такого красивого материала и бесстрашные путешественники, которые с этим ценным товаром сумели защитить свою независимость и заслужить покой.
Маленький кусочек цивилизации, который, как и остальные, угас и который дал мне к себе притронуться, задеть благодаря этому случайному открытию.
Я не могу удержаться от того, чтобы созерцать вновь мой самородок голубого янтаря в свете дня, который видел его рождение.
Никто, даже самые старые из тех, с кем я пересёкся здесь, в Гиде и кому я показал этот камень – не узнали его. Никто, кроме, наверное, той старушки в тундре, надо было бы поговорить… Голубой янтарь, это вызывает у них улыбку; они знают жёлтый янтарь, показывают мне несколько его незначительных кусков, найденных в песке, но голубой, это – шутка!
Не лучше ли, чтобы, как и они, я был шутником, и чтобы это время так и сгладилось в памяти; а голубой янтарь – остался в музее около гладких топоров и наконечников стрел!
Дача в Салехарде
Вертолет высаживает меня в селе Антипаюта, где я должен бы провести три дня в ожидании моего отъезда на теплоходе Калашников в Салехард. Администрация размещает меня в школьном интернате. Сейчас время каникул. Вместе со мной там живут также преподаватели, языковеды из Новосибирска и ненецкие женщины из села Антипаюта, делю с ними санузел и кухонный уголок. Они работают в редакции Русско-ненецкого словаря переводчицами, и занимаются поиском и переводом интересных выражений, которые мне иногда зачитывают.
Пароход Калашников очень редко причаливает к берегам села Антипаюта, а в эти дни, и речи не может и быть об этом, уровень воды очень низкий, а ветер очень сильный. Кроме того, не ожидается ни одного торгового судна, и поэтому нам приходится использовать моторную лодку частников, чтобы сесть на теплоход в открытом море. Эта поездка на моторной лодке будет мне стоить гораздо дороже, чем само путешествие на теплоходе. Я понимаю, что ненцы уже давно нашли новые более интересные способы подзаработать, используя современные методы, именно этим отчасти объясняется прекращение добычи голубого янтаря.
С сожалением оставляю я эту пионерскую среду, этот тундровый пейзаж, эти ненецкие лица, эти яркие костюмы, эти хитро сделанные вигвамы, эти умиротворенные стада северных оленей, этот тихий и скромный мир. Ход жизни здесь определяется вечными заботами, которые, тем не менее, позволяют большую часть времени предаваться мечтаниям, прибывать в сонном состоянии, созерцать жизнь, оставшись наедине с самим собой и со своей землей. То, что эти мужчины и женщины обладали любопытством, чтобы взять в руки эти комки земли, мудростью, чтобы увидеть в этом особенный замысел природы, терпением, чтобы разгадать эту тайну, меня нисколько не удивляет.
Время здесь тянется медленно и является особенной ценностью, большую роль здесь играет наблюдение. Что стоит наша постоянная суетливая жизнь по сравнению с этим? Голубой янтарь может существовать только в мире, где есть слабый свет очагов, вокруг которых собираются семьи, пытающиеся понять причину своего существования на этой земле и благодарящие своих предков за то, что те передали им знания и научили действиям, которые необходимы для выживания. Что могло произойти, чтобы они потеряли навык и оставили это производство! Мой самородок кажется мне еще более ценным, так как свидетельствует о прошлой эпохе.
Путешествие проходит в условиях изменчивой погоды, ливни покрывают поверхность воды тысячами ударов. Мы приближаемся к огромной статуе мамонта, к парому, который уверенно пересекает реку Обь между Салехардом и Лабытнангами. Величавая красота возвращается. Рельеф Уральских гор, покрытых белыми островками ледников, отражается в голубом небе.
В отеле, откуда я уехал 2 недели назад меня встречают, как завсегдатая, как друга. Ночной сторож, улыбаясь, подходит ко мне и прежде, чем я успеваю положить свою сумку, протягивает мне листок с адресом и телефоном Плотникова.
На следующее утро, отправившись по этому адресу, я прохожу мимо дома-музея ненецкого поэта Лапсуйе. Музей открыт. Я решаю зайти, и меня встречает жена поэта, Сусой Илиана Григорьевна, которая устраивает мне экскурсию по трем комнатам, комментируя предметы, рисунки и фотографии. Я сажусь за рабочий стол поэта, передо мной его печатная машинка. Трогательные записи на разбросанных по столу листках ждут, что за них снова возьмутся.
Лапсуйе и его жена собрали в своем доме большое количество мелких, но очень ценных предметов. Данная коллекция, в которую входят кусочки коры замысловатой формы, зубы, бивни и кожа мамонта, рога и кости оленей и редкие камни, была создана в результате их походов в тундру. Но среди редких камней нет голубого янтаря, я не буду задавать вопросов. На скамейке, которая напоминает внутреннее убранство вигвама, Сусой разложила свои собственные наряды. Я останавливаюсь, чтобы рассмотреть ее зимние ботинки, ее сумку, украшенную кольцом из оленьих копыт, сделанную из кусочков оленьей шкуры различных цветов, аккуратно и изящно сшитых. Женщины тратят большое количество времени, чтобы придать шкуре эластичность при помощи куска железа, вставленного в деревянную оправу. Эти наряды, в которых преобладает белый цвет, излучают нереальный блеск и энергию.
Лично она не знает господина Плотникова. Его дом находится в конце улицы, в дачном районе, который окружен белой стеной. Она говорит мне об этом с равнодушным видом, но очевидно, что этот вопрос ей неприятен. Значит, все-таки она его знает, не желая познакомиться ближе.
Выходя на улицу дачного поселка, я понимаю, что здесь проживают люди, которым очень быстро улыбнулась фортуна после распада СССР. Дом Плотникова – один из немногих домов, который полностью достроен. Он расположен на большом возвышающемся над рекой участке земли, огороженном стеной из бетонных плит. На каждом столбе находиться небольшой уличный фонарь, горящий и днем и ночью. Туда можно войти через дверь, которая открывается при помощи дистанционного управления, и конечно, прежде всего, необходимо позвонить по видеофону.
Я себя никак не представил. Уверенно захожу внутрь и два раза звоню. Жду я достаточно долго, наконец, громкоговоритель начинает трещать и говорить по-русски. На ломанном русском я говорю приготовленную фразу: я французский писатель-путешественник и хочу встретиться с господином Алексеем Плотниковым. Потрескивание громкоговорителя прекращается, положили трубку. Я жду, ожидание кажется долгим. Но затем, замок открывается, и я слышу звук отворяющейся двери. Я жду, когда дверь откроется больше, чем на половину, вхожу во двор, мощенный уральским камнем, и вижу Алексея Плотникова, который идет мне на встречу.
Это мужчина невысокого роста, с ярко выраженными ненецкими чертами лица, его блестящие светлые густые волосы, коротко подстриженные, сразу привлекают все мое внимание. На нем шелковый как будто царской голубизны халат, украшенный золотой нашивкой. Искренняя улыбка и протянутая рука сразу вызывают у меня симпатии к этому человеку.
- Здравствуйте, сказал он мне по-французски, затем он начал говорить по-английски, я не говорю по-французски, а только чуть-чуть по-английски, но возможно вы говорите по-русски или по-ненецки?
- Увы! ни по-русски, ни по-ненецки! И мы пытались общаться при помощи английского.
Я восхищаюсь клумбами цветов: петуньи, анютиных глазок, бархатцев, шалфея, кустарниками крыжовника. С подножия деревянной статуи бурого медведя мы рассматриваем реку и тундру, словно на носу Ноевого ковчега, мы стоит лицом к открытому морю. Дверь незаметно закрылась …, я оказался заперт, а медведь отпущен с привязи.
Коттедж господина Плотникова построен из цельных сосновых стволов по примеру избы, но с использованием современной архитектурной концепции. Дом имеет два этажа, а крыша, увенчанная колоколенкой, с четырех сторон украшена фигурами сидячих собак. Видя мой восхищенный взгляд и мой интерес, господин Плотников показывает мне свои владения перед тем, как подняться в дом по одной из трех лестниц. На верандах достаточно места, чтобы выращивать там большое количество растений, а также томаты и русские огурцы. В холле я хотел снять обувь, но он не дал мне этого сделать. Оттуда он ведет меня в подвал, где расположен большой бассейн, вокруг которого стоят шезлонги. Отсюда видно также спортзал и сауну, весь декор на тему «Древний Египет» выполнен местным известным художником.
Что сказать, фантастично, чудесно…я уже не знаю, где я, и что я здесь делаю..., еще вчера я был в темном, дымном вигваме, а уже сегодня… Алексей Плотников угадывает мое волнение, мы поднимаемся снова в холл, где снимаем обувь, он мне предлагает пару туфель из оленьей шкуры. Мы проходим в гостиную…. Другое, что вызывает восхищение, это не только меховой пол, меховые стены, меховые диван и кресла, но еще и огромные размеры комнаты. Шкуры белых и бурых медведей, оленей, волков, лисиц, зайцев, зимний густой, теплый и блестящий мех, дикая природа навсегда одомашенная.
- Все шкуры из тундры, сказал он мне! А Вы, что Вы делаете в Салехарде?
Его вопрос ставит меня в тупик, как заячья шерсть в медвежьей глотке. Я уже не знаю, что я здесь делаю и с чего начать разговор!
- Я приготовлю нам чай, быстро говорит он, вставая.
Будучи тактичным человеком, заметив моя смущение, он дает мне время сосредоточиться и найти нить моих мыслей.
- Итак? Очень редко удается встретить иностранца в этих краях, тем более француза, продолжает он, разливая чай и предлагая мне сахар и печенье.
Я решаюсь начать разговор, как будто я начинаю игру, и мне необходимо выбрать свою тактику и стратегию…
- Я ищу голубой янтарь!
Ошеломленный хозяин дома ожидал всего, чего угодно, но не этого. Он даже слегка отодвинулся от меня. Не могу утверждать, что он побледнел, так как он имел смуглое, типичное для ненцев лицо, но на его лбу можно было заметить складки удивления. Он возобновляет разговор:
- Но голубой янтарь – это легенда, одно из тех чудес, которые помогают нам верить. Не так ли?
- Нет, я знаю, что он существовал в реальности. Я твердо в этом убежден.
- Зачем Вы ко мне пришли?! Чтобы поговорить со мной на эту тему?!
- Да, потому, что я знаю, что Вы, господин Плотников, происходите из знаменитого, богатого купеческого рода, который уже давно обосновался в Салехарде. Вы должны мне рассказать про голубой янтарь.
- Но для чего я должен это сделать!?
- Для душевного покоя вашего деда, монаха Михаила Плотникова, который до сих пор живет в Абалакском монастыре и с которым я недавно встречался.
Говорить так было очень рискованно и не совсем порядочно, но это был единственный способ дать ему понять, что я уже многое знаю и что мне нужны только подтверждения.
- А, понятно, Вы говорили с моим двоюродным дедушкой Михаилом, и как он поживает?!
- Мне показалось, что достаточно хорошо, несмотря на свою слепоту и на то, что ему уже трудно ходить.
- Он говорил с Вами обо мне?
- Нет.
- Вы говорили с ним о голубом янтаре?
- Нет, но как только я вложил в его руку небольшой кусочек голубого янтаря, он, сразу же, смог узнать камень, и, я думаю, это доставило ему большое удовольствие.
-У Вас есть с собой голубой янтарь? – спрашивает он меня, наливая нам чай.
- Да, держите. Я отдаю ему свой самородок.
Он знает этот камень и подтверждает, что это он:
- Это именно голубой янтарь. Я не видел его уже целую вечность. Где Вы его достали?
- В Аральске, по чистой случайности.
- В Аральске, да, это возможно.
- Почему вы говорите, что это возможно?
- Вы на самом деле хотите все знать, но почему? Что вы будете делать со всеми этими знаниями, это древняя неинтересная история…. Сейчас, самое важное на нашей земле – это газ, также есть немного нефти, но в основном это газ, у нас имеются большие запасы газа,… конечно, все это менее романтично, чем добыча голубого янтаря…. Чем Вы занимаетесь в жизни?
Логичный вопрос, так как я едва успел представиться. Я думаю, теперь я понимаю, откуда у него такое большое богатство.
- Я? я всего лишь скромный писатель, который решил воскресить путь голубого янтаря.
- Хорошо, поэт, мы все прощаем и все рассказываем поэту, это их работа – сохранять мечту, описывать романтизм тундры, вигвамы, голубой янтарь, не так ли?
- Возможно, это не совсем так, господин Плотников, когда здесь больше не будет ни газа, ни нефти, единственным народом, кто сможет выжить в тундре, станут ненцы, если им удастся сохранить свои традиции и свой уклад жизни.
- Послушайте, дорогой друг, не будем уходить от темы. Вы хотите узнать о моем деде Василии Плотникове, который был последним купцом в нашем династии, последний, кто работал с голубым янтарем, но нужно отметить, что он не торговал им, никто им не торговал. Если мне не изменяет память, речь шла о договоре между тремя или четырьмя людьми, двое из которых были ненцы и один князь. Этот князь был важной персоной при Петербургском дворе, вернее при том, что от него осталось после 1917 г. Знаете, я родился в 1942 г., в очень неспокойное время, в тяжелые годы, которые закончились шестидесятыми. Я не помню, что именно я слышал из уст моего деда, который стал другом этого князя, некого Мурата Сисдекова. Именно к моему деду приходили ненцы, чтобы встретиться с князем. Они приносили ему голубой янтарь в обмен на продукты, которые покупали у моего деда.
- До какого года это продолжалось?
- До середины 50-х годов, мой дед скончался в 1962 году.
Теперь перед собой я видел делового человека. Время, которое было мне отведено, подходило к концу, если у меня есть еще вопросы, то задать их было самое время.
- Знаете ли Вы, сколько камней производилось каждый год?
- Незначительное количество, несколько десятков.
- А знаете ли вы методику производства?
- Нет. У ненцев существовало большое количество секретов производства голубого янтаря, что можно было поверить даже в то, что этот камень добывается шаманами сверхъестественным способом, подобно тому, как ваши средневековые алхимики верили в создание философского камня.
- Но Вы знаете, что делал этот Мурат Сисдеков с голубым янтарем?
- Вы это знаете лучше меня!
- Не совсем.
- Я думаю, что эти камни были предназначены для одного из его друзей – шаманов, который проживал в Казахской степи… и возможно еще для продажи, так как ему было необходимо на что-то жить!
- Неужели Мурат каждый год приезжал к ненцам?
- Нет, возможно, он приезжал один или два раза, но сделки всегда осуществлялись здесь, в Салехарде.
- А ваш дед, разве ему не хотелось продолжить подобный обмен после исчезновения Мурата?
- Мне кажется, что именно ненцы остановили производство голубого янтаря, поскольку оно перестало быть выгодным, а, кроме того, соглашение, которое обеспечивало спокойствие и безопасность Ямало-Ненецкой территории, перестало действовать, так как наша территория стала частью Советского Союза.
- Держал ли ваш дед голубой янтарь дома?
- У него было кольцо из этого камня, подарок Мурата, которое было сделано в Екатеринбурге, он забрал его с собой в могилу.
- В Екатеринбурге?
- Да, кажется, Мурат был знаком там с местными ювелирами, которые работали на него. Хотите еще чаю?
- С удовольствием.
Это предложение означало окончание нашей беседы.
- А как долго Вы еще пробудете в Салехарде?
- Завтра я уезжаю в Березово на Метеоре.
- Хорошо, я желаю Вам счастливого пути и благодарю Вас за визит. Было приятно освежить все эти воспоминания, и, я надеюсь, что после всех ваших поисков, Вы не останетесь разочарованным.
Дверь незаметно отворилась, и я вышел из сказки.