М. Эпштейн Алмазное правило этики




7 фактов о дополнении к золотому правилу нравственности

Существует знаменитое золотое правило этики: «как ты хочешь, чтобы обращались с тобой, так и ты поступай с другими» или «не делай другому того, чего не хочешь себе». Совершенно независимо это правило высказывалось Конфуцием, мудрецами Греции, еврейскими пророками; это есть в Евангелии от Матфея, в Деяниях апостолов, – это мудрость общечеловеческая. Предполагается, что нужно ставить себя на место другого, в этом суть этики – постичь свою общность с другим и действовать как бы от его лица, в соответствии с его запросами и нуждами. Если же твое поведение не достигает такой всеобщности, значит, ты отклоняешься от нравственной нормы.
1
Возникает вопрос: достаточно ли универсально это правило, может ли оно действовать в таких случаях, когда человек желает причинить самому себе вред и по этой самой причине причиняет его другим? Террористы, революционеры, большевики совершали ужасные разрушительные действия по отношению к другим и к цивилизации в целом и допускали подобные же действия по отношению к самим себе. Робеспьер, например, ссылается на золотое правило, исповедуя свою революционную мораль, беспощадную к «врагам народа» и, в конце концов, истребившую его самого.

В самой универсальности золотого правила кроется и вопрос к нему, особенно насущный сейчас, в XXI веке. Мы — существа настолько индивидуальные, что нам хочется универсализировать свою собственную индивидуальность, своё право отличаться от других. Возникает необходимость дополнить золотое правило соображением о том, что индивидуальная ценность каждого человека, каждого человеческого дара, тоже может быть этически востребована.
2
Универсальное правило сложилось в ту «осевую эпоху» человечества, как называл её Карл Ясперс, VIII – II вв до н.э., когда важно было утвердить именно общечеловеческое в разноголосице племён, народов, этнических групп, далеко разбросанных по лицу Земли. В эпоху становления общественной морали важно было подчеркнуть приоритет общего над индивидуальным. Но, как итог крушения тоталитарных режимов, идеологий и моралей XX века, основанных на культе «всеобщности», на стадном чувстве, возникла сильнейшая потребность обосновать и подчеркнуть именно индивидуальное начало в этике.

Дополнительно к золотому правилу все более утверждается необходимость другого нравственного критерия, который можно назвать алмазным правилом, поскольку оно подчёркивает именно сверкающую, как алмаз, состоящую из секущих граней индивидуальность, неповторимость человеческого дара. Сделай то, чего никто не может, кроме тебя. Приноси пользу наибольшему числу людей, но именно в том, в чем никто, кроме тебя, не может принести эту пользу. Поступай так, чтобы твои наибольшие способности служили наибольшим потребностям других. Сама единственность данного индивида, субъекта этического действия, становится универсальным критерием. Золотое правило – это обратимость субъекта и объекта: поставь себя на место другого, не делай ему того, чего не хочешь себе. Алмазное правило, напротив, подчёркивает именно несводимость субъекта морального действия к его объекту, его индивидуальность и исключительность.
3
Александр Солженицын, один из самых мужественных людей XX века, в «Архипелаге ГУЛАГе» вспоминает, как смершевцы везли его на поезде с фронта, где он был арестован, на Лубянку, вели его по Москве, и как он сам им, немосквичам, показывал путь к своей тюрьме. Солженицын вспоминает свой арест 1945 года спустя уже почти тридцать лет:

«…Почему же я молчу? почему ж я не просвещаю обманутую толпу в мою последнюю гласную минуту? <…> А у каждого всегда дюжина гладеньких причин, почему он прав, что не жертвует собой… А я — я молчу еще по одной причине: потому, что этих москвичей, уставивших ступеньки двух эскалаторов, мне все равно мало — м а л о! Тут мой вопль услышат двести, дважды двести человек - а как же с двумястами миллионами?.. Смутно чудится мне, что когда-нибудь закричу я двумстам миллионам… »

Здесь возникает необычная нравственная категория – отсроченное мужество. Я не поступлю достойно и смело сейчас, но я дождусь того часа, той минуты, когда моё мужество может быть более осмысленным, более плодотворным, распространится, как этическое действие, на большее число людей, принесет наибольшую пользу человечеству. Отсроченное мужество — это, конечно, опасная категория: можно долго откладывать акт мужества и никогда не дождаться удобного момента, как многие писатели эпохи социалистического реализма писали что-то в угоду властям, откладывали своё лучшее в долгий ящик — и в результате умирали творчески несостоятельными, по большому счёту, надломленными личностями.

Кроме того, как говорил Аристотель, цена мужества не всегда одинакова, она падает в тех обстоятельствах, которые больше не требуют мужества. Например, в более демократическом государстве тот поступок, на который не отважился Солженицын в сталинскую эпоху, мог бы оказаться просто лишенным моральной цены. Но в случае Солженицына применение алмазного правила оказалось оправданным. Так закричать, как мог закричать Солженицын на эскалаторе, в принципе мог бы всякий, хватило бы дыхания в легких. Общество испытывало потребность в таком крике отчаяния и гнева, но чтобы такой крик мог прозвучать на 200 миллионов, даже шире, на весь земной шар, для этого нужен был не кто-либо, а именно Солженицын, и не такой, каким он был в 1945 году, а каким он стал в 1960 — 1970 годы, уже пройдя через 11 лет ГУЛАГа и годы литературного труда… Чтобы этот крик мог вызвать действенный отклик, а не страх и оцепенение окружающих, для этого нужна была другая эпоха, другая историческая сцена. Этически молчание Солженицына 1945 года оправдано, потому что ему удалось издать этот крик невероятной мощи в 1973 году, крик, который, собственно, и назывался «Архипелаг ГУЛАГ». Но если бы нечто вроде горбачёвской перестройки произошло на 20 лет раньше, то и крик Солженицына не имел бы уже той мощи, влился бы в хор голосов, проклинающих коммунизм.
4
Существует двойственность в системе добродетелей. Аристотель в «Никомаховой этике» учил, что добродетель - это нечто среднее между двумя пороками. Например, посредине между пороками трусости и безрассудства – добродетель мужества. Но если мы вдумаемся, то обнаружим, что есть не только два соотносительных порока, но и две соотносительные добродетели. Есть порок скупости - и порок расточительства, но есть и две соответствующие добродетели: щедрость, которая дальше от скупости; и бережливость, которая дальше от расточительства. Точно так же есть две крайности и два порока: трусость и безрассудство – и между ними мужество, которое дальше от трусости, и благоразумие, которое дальше от безрассудства. Отсюда следует, что добродетель не есть нечто точечное, что можно поразить, как цель, как мишень, центрируя своё поведение между двумя противоположными пороками. Добродетель есть континуум, пространство между двумя добродетелями, и в этом смысле этика должна быть стереометрична. Мы видим мир двумя глазами и благодаря этому воспринимаем его объём; мы слышим мир двумя ушами и благодаря этому воспринимаем его стереофонично. Точно так же мы должна воспринимать мир «стереоэтично», видя в нём разброс возможностей, пространство колебаний между, скажем, мужеством и благоразумием, и не надеясь попасть в такую точку, чтобы можно было раз и навсегда заглушить всякие сомнения и угрызения нашей совести. Нельзя быть одновременно и щедрым, и бережливым; и смелым, и благоразумным. Приходится выбирать, в чем-то быть лучше, в чем-то хуже, оттого-то и голос совести звучит в нас неумолкаемо (хотя часто мы затыкаем уши).

Вот почему Солженицына и в 1973 году мучит совесть за то, что он всё-таки не закричал тогда, в 1945. Хотя тот не-крик был оправдан более оглушительным, громким, миропробуждающим криком 1973-го года и Солженицын сумел сделать то, чего никто не смог бы сделать за него, тем не менее, он продолжает себя судить — за то, что благоразумие тогда взяло верх над смелостью. Совесть это метадобродетель, тот инструмент человеческого самосознания, который позволяет определить двойственность самих добродетелей, постоянно обрекающую любое человеческое действие на несовершенство. Если мы этого не осознаём, если считаем, что попали в точку абсолютной добродетели, значит, что-то не в порядке с нашей совестью.
5
У человеческой жизни есть две основные цели: самообретение и самоотдача. Одно невозможно без другого, а вместе с тем, одно противоречит другому. Можно всю жизнь себя «выращивать», обретать своё «я» и никому его не отдать, ничего не сделать для людей. С другой стороны, можно отдать свою жизнь ни за что, за что-то пустое, как мальчишка кудрявый лет семнадцати отдал свою жизнь за «дело рабочих и крестьян», за власть убийц и демагогов, не успев стать самим собой. В том, чтобы обрести единство этих двух добродетелей, самоотдачи и самореализации, и в осознании невозможности этого полного единства, что ведет к угрызениям совести, – в этом извечная маета, маятник человеческой души.

Даже в самой элементарной заповеди, «возлюби ближнего как самого себя», заложен трагический треугольник. Возлюбить кого-то другого - и самого себя: но кого же больше? Получается, я должен ревновать другого к себе или себя к другому, - в этом, собственно, одна из основных трагедий человеческой жизни. Эти деньги, время, силы – оставить себе или отдать другому? Как возлюбить обоих? Душа, как женщина, мечется между двумя, между «собой» и «другим». И в то же время мы знаем, что самоотдача и самообретение не только исключают, но и предполагают друг друга. Надо кем-то стать, чтобы отдать себя. Но, не отдавая себя, не станешь собой.
6
Алмазное правило вводит этот необходимый мучительный компонент в этику, как дополнение к золотому. Оно говорит о том, как обрести себя через самоотдачу – быть нужным другим, но тем единственным способом, который отличает тебя от других, составляет то, что Михаил Бахтин называл «не-алиби в бытии«. «То, что мною может быть совершено, никем и никогда совершено быть не может…» («К философии поступка»). Если, например, человек обладает даром скрипача, он должен в первую очередь реализовывать этот дар, а не идти рубить деревья для того, чтобы обеспечить топливом город. Но если мужское население истреблено и некому больше снабжать теплом детей и женщин, тогда скрипач должен бросить свою скрипку и взять топор, потому что в этой ситуации способность рубить дрова становится исключительно ему присущей. Дар индивидуален, но вместе с тем ситуативен, это не навсегда равный себе дар, но способность делать нечто уникальное здесь и сейчас, чего не может сделать никто другой на моем месте – в этом и состоит моя этическая обязанность.

Марина Цветаева говорила: «Я не паразит, потому что я работаю и ничего другого не хочу кроме как работать: но – свою работу, не чужую.» Под своей работой она имела в виду написание стихов или пьес, или чёрную работу, скажем, стирать или таскать тяжести. А вот переводную работу она считала не своей, и, хотя работа переводчицы, вроде бы, благороднее, чем чёрная работа прачки, тем не менее, она предпочитала именно такую работу, которая была своей. Это понятие своего действия, пусть не такого общезначимого и возвышенного, как другие, но своего, связанного с мне присущим даром, и лежит в основании алмазного правила.
7
Возвращаясь к соотношению алмазного и золотого правил, мы должны иметь в виду, что нравственность - это не мера личных способностей и не мера общественных потребностей, а изменчивая мера соотношения тех и других. Поэтому этика не сводима к эстетике или психологии, которые имеют дело с индивидуальными способностями, с талантом и гением. Но точно так же этика не сводима и к социально-историческим условиям, которые определяют меру потребности в тех или иных поступках индивида. Я должен делать то, что приносит наибольшую пользу другим, и в то же время то, чего не может сделать никто, кроме меня. Алмазное правило регулирует соотношение наибольших способностей одних и наибольших потребностях других.

Причём, чем больше потенциальных объектов этического действия и чем меньше потенциальных субъектов этического действия, тем более оно является этичным. Математическим образом такого соотношения будет пропорция, в числителе которой – объекты нравственного действия, а в знаменателе – субъекты. Чем больше числитель (в потенции – все человечество и даже все множество живых существ) и чем меньше знаменатель (единичный субъект), тем выше нравственный потенциал действия.

Два вопроса образуют критерий нравственности:
1. Хотел бы ты сам стать объектом своих действий?
2. Может ли кто-то другой стать субъектом твоих действий?

Лучшее действие то, которое согласуется с потребностями наибольшего и возможностями наименьшего числа людей; действие, объектом которого хотел бы стать сам деятель, но субъектом которого не мог бы стать никто, кроме него самого. Первый критерий - универсальность морального действия, второй — уникальность. Мораль невозможна без того и другого. Следовательно:

Действуй так, чтобы ты сам желал стать объектом данного действия, но никто другой не мог стать его субъектом.

Делай то, что каждый должен был бы сделать на твоем месте, но чего никто не может сделать вместо тебя.

С одной стороны, человек с его уникальным даром, с другой — всё человечество, которое нуждается в применении этого дара. Таков оптимальный критерий нравственного действия, таково соотношение алмазного и золотого правил.

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-11-19 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: