Когда я вернулась домой, Джеймс спросил, почему папа говорит такие жуткие вещи. Я сказала, что он сошел с ума.
Я знаю, что убивает папу. Ненависть. Она съедает его изнутри.
Иногда я хочу, чтобы папа умер, и тогда закончатся все его страдания. И мои.
Он такой слабый и больной, что ничего не может делать сам. И ничего из того, что я делаю для него, не помогает. Становится только хуже. Он не хочет ни смотреть на меня, ни говорить со мной. Он даже не брал бы еду из моих рук, если бы голод и необходимость не вынуждали его. Джеймс не требует объяснений. Он думает, что Джошуа мой ребенок, как и все. Я никогда его не разубеждала.
Джеймс переместил папу в маленькую комнатушку за кухней. Нам нужна большая кровать. Папа ничего не говорит, но я видела слезы в его глазах.
Мне странно спалось на кровати, которую папа делил с мамой, Джеймс хотел любить меня в первую же ночь, но я не смогла. Я лишь плакала. Он сказал, что понимает, но я не верю. Он решил, что я устала и опечалена. То, что я действительно чувствую, намного хуже.
Папа и мама зачали Лукаса, Мэттью и меня на кровати, в которой я и Джеймс спим сейчас. Папа и Салли Мэй зачали здесь Джошуа. Эта мысль все время крутилась у меня в голове. Я представляла, как она скользнула ночью в постель, когда папа лежал пьяный и ничего не соображал. Она поступила прямо как дочери Лота[20]. И вот что из всего этого получилось. Утешает меня только то, что Руфь была моавитянкой.
На душе муторно. Папино молчание и злоба оскорбляют меня. Но я тоже злая. И грустная. Интересно, что бы мама сказала обо всем этом. И обо мне. Интересно, где Мэттью и что он делает. Надеюсь, у него все хорошо и он счастлив, где бы он ни был. Но сомневаюсь. Мэттью все принимает близко к сердцу.
Мне кажется, папе следует ответить за боль, которую он причинил. Салли Мэй не сделала бы того, что сделала, без его участия. Да, он был пьян, но это не оправдывает его. Я не говорила этого папе. Ничего хорошего из этого не выйдет, кроме того, он свято верит, что я поступила плохо, сохранив жизнь Джошуа. Папа совсем не чувствует своей вины. Во всем виновата Салли Мэй. А когда она умерла, виноватым во всем оказался Джошуа. Ну, а раз я взяла к себе Джошуа, то виноватой стала я.
Так тому и быть. Я сильнее Джошуа и смогу выдержать приступы адской ненависти отца, которую он молча изливает на меня. Я чувствую ее каждый раз, стоит только переступить порог его комнаты. Ненависть довольно сильное чувство.
Джошуа не хочет даже заходить на кухню, он знает, что папа в той маленькой задней комнате. Я рада этому. Думаю, папа убил бы его, подвернись ему такая возможность. А я не собираюсь предоставлять ему эту возможность. Но ночами я лежу, раздумывая, что же получится из всего этого.
Когда Джошуа вырастет, он захочет знать, кто его отец. Что я ему на это отвечу?
Я слышала как-то, что грехи отцов падают на головы их сыновей. Означает ли это, что Джошуа должен расплачиваться за содеянное папой?
Жизнь несправедлива.
Я поставила надгробный камень на могиле Салли Мэй.
Папе хуже. Он теряет рассудок. Сегодня, когда я заходила к нему поменять белье и умыть его, он принял меня за маму. Он сказал: «Где ты была, Кэти, любимая? Я так скучал по тебе».
Я взяла его за руку и сказала, что все эти годы я была с Иисусом.
И папа вдруг по-настоящему смягчился и со слезами на глазах сказал: «Замолви за меня доброе словечко».
Я расплакалась. Когда-то он был хорошим человеком, несмотря на все его пьянство и дикий нрав. А маму он любил больше жизни. Я услышала сегодня его слова и сразу вспомнила, каким он был при жизни мамы. Из-за этих воспоминаний я так заскучала по ней, что все тело заболело. Все во мне, одинокой, сжалось, заныло и затосковало.
Мне кажется, что когда Бог забрал нашу маму, дьявол, танцуя, весело впорхнул в дверь, поселился у нас и с тех пор так и живет в этом доме.
Папа слабеет. Он совсем не ест. Спит большую часть дня. Если не спит, то молчит. Он так поглядывает в угол своей комнаты, словно там кто-то стоит. Иногда он улыбается и бормочет что-то.
Я боюсь. Его проклятие все еще огромной тяжестью лежит на мне.
Папа умер этим утром.
Ночью он был беспокоен. Все ворочался и стонал. Я не знала, что делать, как облегчить его страдания. Ему было трудно дышать. Стало лучше, когда я приподняла его и села сзади, придерживая его руками. Я гладила его по волосам и говорила с ним, как я делаю это с детьми, когда их что-то беспокоит.
И потом ближе к рассвету в голове у меня возникла мысль, с такой силой и отчетливостью, будто некто говорил со мной. Я поняла, что было с папой и что ему было нужно. Я сопротивлялась, как могла, но словно невидимая рука сжала мое сердце. Я положила его обратно и встала на колени перед кроватью.
Я сказала: «Папа, я прощаю тебя. Ты слышишь меня, папа? Я прощаю тебя».
Его пальцы пошевелились. Слегка. Так я взяла его руку и поцеловала ее. Я сказала: «Я люблю тебя, папа». И это было так. В ту минуту я любила его. Я забыла, сколько раз он обижал меня, и увидела, как сильно он сам был обижен. «Иди с миром, папа», — сказала я. Ничего больше я сказать не могла.
Видимо, и он тоже. Он ничего не сказал. Ни одного слова. Лишь глубоко вздохнул и отошел в мир иной.
Мы похоронили папу в венчальном костюме Джеймса. Я завернула его тело в подаренное друзьями мамы на их свадьбу лоскутное одеяло. И поскольку мистера Грейсона нет в живых, ни одна живая душа не явилась посмотреть, как папа лежит рядом с мамой и детьми, которых они потеряли. У могилы стояли только я с Бет на руках и Джеймс с маленьким Хэнком и Джошуа. Я прочитала несколько строк из Библии. Маме бы это понравилось.
С тех пор льет непрекращающийся дождь. Подходящая к моему настроению погода.
Все время думаю о том, как было бы хорошо, если б папа хоть что-то сказал мне, прежде чем попасть в какой бы то ни было предназначенный ему мир. Произнеси он хотя бы мое имя, и то хорошо. Или посмотрел бы на меня. Может, тогда я не ощущала бы эту невыносимую боль внутри.
Папа не сказал мне ни одного слова. С того дня, как вышвырнул меня на улицу, и до самой своей смерти. Правда в конце, когда силы оставили его, думаю, он хотел. По крайней мере, надеюсь на это.
О, какие же глупые мы создания. Проклятая наша гордость! Проклятое наше упрямство!
Не мудрено, что Господь покинул нас.
В церкви Сьерра сидела на передней скамье, Алекс с одной стороны, Каролина и Клэнтон с другой. Майк сидел в боковом приделе рядом с Мелиссой и тремя детьми. Народу в церкви собралось очень много. Когда пастор произносил панегирик, Алекс взял Сьерру за руку. Он приехал три дня назад и еще ни разу к ней не прикоснулся. Она не заплакала, она прятала слезы от посторонних глаз.
В голове все время вертелась мысль о той маленькой полированной деревянной коробочке на могильной плите ее отца. Это и есть все, что остается от человека? Один маленький сосуд с пеплом, который весит меньше новорожденного ребенка? Пастор встретил их на кладбище, речь его была торжественной, но короткой. Присутствовали только члены семьи: она и Алекс, их дети, Майк с Мелиссой и детьми и Луис и Мария Мадрид. Всего-то. Слишком много.
Пепел ее матери будет соединен с останками отца, а по прошествии нескольких дней придет резчик по камню и добавит дату ее смерти на мраморной плите.
Теперь же, вполуха слушая проповедь, Сьерра размышляла, прорастут ли посаженные детьми семена незабудок вокруг камня.
«Марианна Клэнтон жила по законам Божьим, — сказал пастор, пользуясь возможностью проповедовать Евангелие. Со слезами на глазах он радовался за своего друга и прихожанку. — Нам будет очень не хватать Марианны, но мы можем утешиться, зная, что она в руках любимого ею Спасителя. И те из нас, кто разделяет ее веру, тоже обретут утешение в знании, что она не потеряна для нас. Мы встретимся с нею вновь».
Одна из прихожанок запела «Возьми меня отныне и впереди по жизненной долине, Господь, веди!»
Застывшая от горя Сьерра рассматривала фотографию матери, установленную на покрытом холстиной столике при входе в церковь. Она бы выбрала другой снимок. Возле фотографии стояли полные ярко-желтых нарциссов вазы. Впрочем, все святилище было заполнено цветами, не погребальными венками, а весенними букетами, яркими и праздничными.
— Таково было желание вашей матери, — пояснил пастор в ответ на вопрос Сьерры. — Она принесла мне эту фотографию несколько месяцев назад.
Вразрез с общепринятыми предпочтениями для подобных случаев, Марианна выбрала снимок, на котором она была запечатлена молодой, смеющейся. В одной руке она держала ведро с садовыми инструментами, а в другой секатор. А еще она оставила записку: «Радуйтесь со мной».
Пастор завершил свою проповедь и предоставил слово желающим. Один за другим поднимались друзья и говорили о Марианне Клэнтон и о том, что она значила в их жизни. Некоторые истории оказывались забавными и вызывали смех. Другие же, напротив, были грустными, от них на глазах выступали слезы. Когда все желающие высказались, вперед вышла Мелисса и от имени семьи произнесла короткую речь. Пели гимны. Любимые гимны Марианны. «О, благодать». «Аве Мария». «Ближе, Господь, к Тебе». И последний, вызывающий одновременно и улыбку, и слезы, — «Отец Авраам». Все поднялись на ноги, махали руками и раскачивались из стороны в сторону. Даже Сьерра сделала вид, что объята всеобщим духом радости.
— Радуйтесь всегда в Господе, — сказал пастор, благословляя. — И еще говорю: радуйтесь. Кротость ваша да будет известна всем человекам. Господь близко. — Сьерра почувствовала, что он посмотрел на нее и голос его смягчился. — Не заботьтесь ни о чем, но всегда в молитве и прошении с благодарением открывайте свои желания пред Богом, и мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе[21].
Поминки были организованы в муниципальном зале.
Сьерра взяла себя в руки, она улыбалась, благодарила каждого, кто подходил. Добрые слова не трогали ее. Она не могла позволить им задеть ее душу. Не сейчас. Не здесь, не перед всеми. Позже, наедине с собой, она выплачет море слез.
Алекс стоял рядом, но не касался ее. Он был похож на красивого иностранца в своем темном костюме — исключительно вежливый, сохраняющий определенную дистанцию, недоступный, но все-таки не равнодушный к всеобщему горю. Всех без исключения впечатлил его очевидный успех. Они не знали о цене, которую он заплатил за него.
Клэнтон и Каролина сидели со своими кузенами в противоположном конце зала, дружно болтали и поглощали разнообразные закуски.
Сьерра собиралась уйти пораньше. Она попросила Мелиссу присмотреть за Клэнтоном и Каролиной. Она знала, что детям хочется еще пообщаться друг с другом.
— Почему бы тебе не позволить им остаться у нас? — предложила Мелисса.
— Я не имела в виду...
Мелисса ласково дотронулась до руки Сьерры:
— Нам будет приятно. Мы так редко их видим, с тех пор как вы с Алексом переехали. — Сьерра заметила, что Мелисса сразу же пожалела о вылетевших ненароком словах. — Просто не беспокойся о них. Тебе нужно отдохнуть.
Алекс отвозил их на кладбище и в церковь на взятом напрокат «кадиллаке». Некоторое время она раздумывала, попросить ли Алекса отвезти ее домой, но решила отказаться от этой мысли. Алекс с головой ушел в серьезный разговор со своим отцом.
Наскоро попрощавшись с пастором, Сьерра незаметно выскользнула из боковой двери муниципального зала. Снаружи все цвело, благоухало красотой. Маме понравился бы такой денек.
Через три квартала ее нагнал Алекс.
— Почему ты не сказала мне, что уходишь?
В его тоне сквозила не забота о ней, а нетерпение, гнев. Он не спросил, как она себя чувствует.
— Ты был занят.
Он всегда слишком занят.
Алекс вышел из машины. Когда он коснулся ее, то сделал это мягко и нежно. Потом взял ее за локоть, выражение его лица было грустным.
— Садись в машину, Сьерра. Пожалуйста.
Она повиновалась. Откинула голову на кожаную спинку сиденья и закрыла глаза, остро ощущая невосполнимость утраты.
— Что люди скажут о нас, если ты так вот просто исчезаешь за дверью, не говоря мне ни слова?
Сьерра посмотрела на мужа. В этом все дело? Из-за этого он пустился вслед за ней?
— С каких это пор тебя стало интересовать, что скажут люди?
— Это должно заботить тебя. Эти люди — члены семьи и близкие друзья.
— Не волнуйся, Алекс. Я никому не скажу, что за прошедший месяц ты позвонил мне всего три раза.
Рон и то звонил ей чаще.
— Ты могла бы позвонить мне сама.
— Что я и делала. Но тебя постоянно не было дома.
Лицо его дрогнуло, но больше он ничего не сказал. Остановив машину на подъездной аллее к дому на Мэтсен-стрит, Алекс повернулся к жене:
— Прости, Сьерра, я...
— Оставь извинения, Алекс. — Она вышла из машины и направилась к лестнице парадного входа по вымощенной булыжником дорожке. Нащупав свой ключ, вставила его в замок и от крыла дверь.
Ее трясло, пока она шла по коридору на кухню. Возможно, чашечка кофе поможет ей хоть как-то собраться.
На кухне пахло лазаньей. Блюдо из термостойкого стекла все еще лежало на столе, куда она поставила его утром и забыла. Салли Эндикотт привезла лазанью, а еще — покрытую целлофаном пиалу нарезанного салата и шоколадный торт. Каждый день кто-либо из прихожан заезжал с приготовленной едой. Один раз принесли спагетти, на следующий день — индейку, с полагающимся к ней гарниром и клюквенным соусом. Кто-то приготовил ростбиф с пюре, тертую морковь и булочки. Еще были яблочный пирог и печенье домашней выпечки.
Все старались, чтобы она не беспокоилась о готовке. Все старались, чтобы она вообще ни о чем не беспокоилась.
Сьерра совершенно не ощущала голода. Решила сварить кофе. Когда она налила воды в кофеварку, то услышала шаги Алекса. Он с минуту молчал. Сьерра продолжала стоять к нему спиной, и тогда он подошел к окну. Она поняла, что Алекс смотрит на крыльцо заднего входа и сад.
— Дом кажется совсем другим без нее, правда? — тихо произнес он.
Сьерра с трудом сглотнула. Она никак не могла избавиться от мысли, что ее мать все еще наверху, а может, внизу в холле. И если она громко позовет, то мама непременно ответит.
Но это было не так. Ей приходилось напоминать себе, что мама мертва. Церемония на кладбище этим утром должна была бы убедить ее в этом. «...Ибо прах ты и в прах возвратишься»[22]. Несколько фунтов праха равняются целой человеческой жизни.
На какой-то миг внутри все окаменело. В следующий — она почувствовала всепоглощающую тоску и страх.
Сьерра изо всех сил старалась не думать.
— Как долго ты сможешь оставаться здесь? — спросила она Алекса в надежде, что он ответит: «Так долго, как это будет нужно тебе».
— Я заказал билеты на завтра.
Руки ее медленно опустились, душа наполнилась отчаянием. Алекс подарил ей три дня своего драгоценного времени. Ей полагалось быть благодарной за это.
— Дети сказали, что хотят остаться с тобой.
— Прекрасно, — надломленным голосом сказала Сьерра. Она достала из буфета чашку с блюдцем. — Хочешь кофе?
— Si[23].
Она обернулась и увидела, что он все еще всматривается в сад. Может, все-таки ее мать для него что-то значила? Она налила кофе в другую чашку и поставила обе на стол.
— Всего несколько недель назад, перед тем как мама совсем ослабела и уже не вставала с постели, мы с ней сидели за этим столом. — Чашки слегка звякнули, когда Сьерра ставила их. Она села. — Сегодня к пяти придет Рой Лаббек и зачитает мамино завещание.
Алекс сел напротив жены.
— Я задержусь на день или два, если ты хочешь, Сьерра.
Конечно, с горечью подумала Сьерра, он останется, но будет считать каждую минуту. Она покачала головой.
— Что ты собираешься делать с домом?
— Делать? — безучастно переспросила она.
— Тебе придется либо сдать его внаем, либо продать. Ты не можешь оставить его пустовать. Дом начнет разрушаться. Сад, вон, уже зарос.
Сьерра почувствовала, как кровь отхлынула от лица.
— Я выросла в этом доме.
— Я знаю, как дорого это место для тебя, Сьерра, но ты даже не представляешь, каких денег стоит содержать подобный дом в порядке. Твоей матери приходилось все время работать.
— Я похоронила маму этим утром, и теперь ты хочешь, чтобы я потеряла и дом?
— Не говори таким тоном, словно я виноват в том, что твоя мать умерла от рака, — произнес он, сверкнув глазами.
— Я и не думала, но ты мог бы великодушно потерпеть несколько дней, прежде чем советовать мне смириться с продажей собственности моей матери!
— Bien, chiquita[24]. Все в твоей власти. Оставайся, сколько вздумается, хоть целый месяц! Не хочешь — не продавай! Делай, что считаешь нужным, мне безразлично! — Он откинулся на стуле. — Просто не рассчитывай, что я приму на себя расходы по содержанию дома и буду платить налоги!
Он оставил ее в одиночестве сидеть у стола.
Минуту спустя Сьерра услышала рев двигателя «кадиллака». Он нажал на газ, задним ходом выехал с подъездной аллеи, так что гравий разлетался из-под колес.
Отодвинув свою чашку, Сьерра уронила голову на руки и заплакала.
* * *
Часом позже на аллее припарковал свой фургон Майк. Каролина и Клэнтон с кузенами дружно высыпали из машины. Быстро чмокнув мать в знак приветствия, они прошли в гостиную смотреть телевизор. Мелисса слегка коснулась плеча Сьерры, затем вынула лазанью из холодильника и положила ее разогреваться в духовку.
— Алекс повез своих родителей домой, — сообщил Майк, наливая себе кофе. — Он сказал, что пробудет там некоторое время, но к пяти подъедет. Ты говорила ему о визите Роя?
— Да, — проговорила Сьерра, не отрывая своего взгляда от чашки с холодным кофе, — извини, что уехала так внезапно.
— Об этом не беспокойся. Все понимают.
Кроме Алекса.
Подошла Мелисса и села на стул, где еще недавно сидел Алекс.
— Ты выглядишь усталой, Сьерра. Почему бы тебе не поспать немного? Я разбужу тебя к обеду.
Сьерра кивнула и поднялась. Она почувствовала взгляд Майка, подумала, догадывается ли он, как плохи их с Алексом отношения. Если да, то он проявил достаточно чуткости, не спросив ни о чем.
Когда она поднялась по лестнице и шла по коридору, взгляд ее упал на узкий, ведущий к чердаку, проход. Она вспомнила, как обнаружила там маму в тот памятный день, когда Алекс перевернул всю их жизнь с ног на голову. И с той поры они так и живут.
Сьерра поднялась по ступенькам и открыла дверь. Стоя на пороге, она заглянула внутрь, пораженная переменами.
Чердак был убран и сверкал чистотой. Новые занавески из ноттингемского кружева висели на всех четырех небольших оконцах. Старинная кушетка была покрыта новым, темно-зеленым чехлом и украшена четырьмя подушечками, две из которых нарядно лучились ярко-желтым, а две другие были облачены в белые чехлы с веселыми подсолнухами и зелеными оборками по периметру. Кофейный столик сиял, заново отполированный. На нем лежало несколько старых фотоальбомов. Древний медный торшер, тоже начищенный до блеска, стоял между кушеткой и потертым кожаным креслом папы.
Стены окрашены бледно-желтой краской, балочный потолок сиял свежей белизной. Южная стена вся завешана картинами и фотографиями. Сьерра сняла одну из них. Не узнав человека на ней, она перевернула фото и увидела, что мама приклеила биографическую справку. Сьерра улыбнулась. Мама любила точность во всем.
В ранее забитом старыми документами отца книжном шкафу теперь хранились книги. Верхние три полки были заставлены книгами Майка: «Робинзон Крузо», «Остров сокровищ», «Избранное из Г. Уэллса», «Земля без людей» Джорджа Стюарта. На трех нижних полках стояли книги Сьерры. Она вытащила потрепанную книжку Луизы Мэй Олькотт «Маленькие женщины» и перелистала ее. Втиснула обратно на полку и пробежала пальцами по корешкам любимых книг: «Энн из Эвонли», «Длинноногий дядюшка», «Капитан из Кастилии», «Черная роза».
В дальнем восточном углу чердака, утопая в лучах солнца, стояло овальное зеркало в резной раме. Старинный плетеный ковер идеально вычищен, сундук с одеждой перекрашен в белый цвет и разрисован узорами из цветов и листьев. Сьерра открыла его и увидела, что все содержимое выстирано, выглажено и аккуратно сложено. Рядом находился небольшой шкафчик с детскими играми и книжками.
Когда Сьерра обернулась, она увидела у западной стены два больших пакета с ее и Майка детскими игрушками. Красный поезд брата аккуратно упакован вместе с другими воспоминаниями детства, любимыми книжками, старым потрепанным плюшевым мишкой, бейсбольной битой и перчаткой. Рядом громоздились красиво подписанные коробки: «Институтские конспекты», «Памятные подарки», «Юмористические книги», «Выпускные фотографии / Спортивный свитер».
Ее собственные вещи рассортированы, собраны вместе и тоже надписаны: «Одежда / Выпускное платье», «Куклы», «Черновики / Альбомы», «Чучела животных». В одном из свертков находилась надоевшая ей одежда, которую не хотелось выбрасывать. Сундучок Мэри Кэтрин Макмюррей стоял рядом с новыми белыми коробками. Сверху лежал конверт. На нем знакомым почерком матери было написано «Сьерре».
Сьерра осторожно вскрыла его и вытащила записку.
Моя дорогая Съерра,
этот сундучок и все его содержимое предназначено для тебя. Я прочитала дневник, прежде чем отправить тебе, и, к сожалению, не могла не заметить, что у тебя и Мэри Кэтрин Макмюррей много общего. Лоскутное одеяло — ее послание тебе. Возможно, ты не разглядишь или не поймешь его сейчас, но в один прекрасный день прозрение снизойдет на тебя. Какой же это будет день!
Я люблю тебя.
Мама.
Сьерра опустилась на колени и погладила ровную деревянную поверхность и металлические скобы сундука. Она почувствовала запах льняного масла, которым мать смазала его. Расстегнув ремни, она открыла сундучок. Тонкий аромат тутового дерева хлынул на нее из саше и заполнил пространство вокруг. Чудесное старинное лоскутное одеяло, почищенное и аккуратно сложенное, лежало на самом верху. Сьерра подняла его и увидела под ним подарочные коробки. В одной из них находилась индейская сувенирная корзинка, а в другой — резные деревянные фигурки животных с запиской, в которой было сказано, что теперь эти игрушки принадлежат Джошуа. Синяя вельветовая коробка содержала полдюжины обручальных колец с бирками и указаниями на них, какому родственнику каждое из них принадлежало. В горле мгновенно образовался комок, когда она увидела два связанных друг с другом кольца с маленькой биркой и надписью: «Брайан Филипп Клэнтон и Марианна Ловелл Эджворт, обвенчаны в 1958 году, 21 декабря, в Сан-Франциско».
Сьерра положила все обратно в таком же порядке, как нашла. Она сложила записку и оставила ее на одеяле. Закрыла сундук и снова пробежала пальцами по его поверхности из дерева и металла. Затем прошла к маленькому окну и открыла его настежь. Легкий весенний ветерок тронул кружевные занавески на окне.
«Я всегда рядом с тобой, в твоем сердце».
Горе пронзило ее, и она снова вернулась к кушетке и села. Открыла лежавший сверху альбом. На первой же странице были две фотографии ее молодого отца. На одной из них он красовался с волосами до плеч, а с другой на нее смотрело лицо гладковыбритого с короткой стрижкой мужчины, одетого в полицейскую форму.
Ее позабавил контраст, и она улыбнулась. На следующей странице оказались фотографии матери. Одна из них запечатлела ее на лугу в танце. Руки широко раскинуты, голова запрокинута назад, длинные, до пояса волосы всколыхнулись веером. На другой фотографии она сидела на пляже и задумчиво смотрела на волны. Разные периоды жизни Майка замелькали перед глазами Сьерры: сонный укутанный малыш на плечах отца, ребенок, играющий в своем манежике, бутуз в песочнице на заднем дворе их дома. Дальше появились ее собственные фотографии: завернутая в одеяло на руках матери, сидящая на высоком стульчике с тарелкой каши или неуклюже делающая свои первые шаги по вымощенной камнем дорожке в саду на заднем дворе.
Каждый год зафиксирован в фотографиях. Растянувшись на кушетке, Сьерра перелистывала альбомы, разглядывала своих мать и отца в первые годы их брака. Она улыбалась застывшим кадрам из жизни Майка, начиная с нежного несмышленого возраста и вплоть до его свадьбы. Она просмотрела свой альбом, оживляя в памяти воспоминания: увидела себя в саду с матерью; резвящуюся с подружками на чердаке; плавающую в бассейне; играющую в бейсбол; одетую в спортивную форму группы поддержки. Затем наткнулась на фотографию Алекса в берете и плаще[25]. Она стояла рядом, и они смотрели друг на друга с нескрываемым обожанием. Юношеская любовь в самом ее расцвете. Сьерра забыла, что ее мать приходила на церемонию вручения аттестатов об окончании средней школы. Отец же проигнорировал приглашение. На другой странице она увидела себя в пору своей первой беременности. Следующая фотография запечатлела ее на больничной кровати, усталой и счастливой — с Клэнтоном на руках. По одну сторону кровати сидели Луис и Мария, а по другую — ее мать и отец. Надпись под фотографией гласила: «Примирение».
За окнами во дворе взволнованно чирикали птенцы. Сьерра отложила альбом и прислушалась. Можно было различить по щебету, когда птица-мать появлялась в гнезде, а когда покидала его. Закрыв глаза, Сьерра впала в забытье.
«Нельзя оставлять сад без присмотра, — улыбнулась ей мама; обе они, стоя на коленях, работали в саду. — Ты должна замечать все.
И каждый день смотреть, как они растут. Если ты опоздаешь на день или два, сорняки задушат цветы». Марианна откинулась назад сев на корточки, и смахнула упавшую на лицо прядь волос. Она снова выглядела молодой, здоровой и счастливой. «Так же происходит и в жизни, родная моя».
Сьерра резко встрепенулась, выходя из забытья, когда до нее кто-то дотронулся. Над ней стоял Алекс.
— Рой Лаббек внизу.
— О! — сонно протянула она.
Алекс закрыл альбом и положил его обратно на кофейный столик. Он слегка отстранился, в то время как она рывком вернула себя в сидячее положение и провела пятерней по волосам, зачесывая их назад. Сьерра почувствовала, что она неопрятно одета. Платье, в котором она была в церкви, помялось, на нем образовались складки.
— Мне нужно освежиться, прежде чем я спущусь вниз.
Она так устала. Как же ей хотелось снова лечь и уснуть, здесь, на чердаке, в окружении милых сердцу счастливых воспоминаний. Может, она вновь увидит свою маму во сне. Встреча с Роем Лаббеком в этом доме только подчеркнет тот факт, что матери больше нет.
Поглядывая в окно, Алекс засунул руки в карманы.
— Прости за то, что я наговорил тебе сегодня.
Сьерре не хотелось возвращаться к этой теме.
— Я пока не в состоянии принимать какие бы то ни было решения, Алекс.
— Понимаю.
— Я выросла здесь.
— Знаю.
Ответы его были чисто формальными. Невидимая стена все еще разделяла их. Первый камень в ее основание был положен, когда он принял приглашение на работу в Лос-Анджелесе. С той поры за два года было положено еще много камней, день за днем, месяц за месяцем. Она уже даже не понимала, кто из них усерднее «строил» эту стену.
— Я скучаю по тебе, — сказала она тихо, отрывисто. — Скучаю по тебе прежнему.
Алекс мрачно посмотрел на жену. Сьерра поняла, что его глубоко беспокоила некая проблема, что ему хотелось сказать ей что-то очень важное. Может, судьба их брака волновала его, так же как и ее?
— Я уезжаю завтра. Думаю, так будет лучше. У тебя появится возможность все как следует обдумать.
Что обдумать, задавалась вопросом Сьерра. Как поступить с домом? Или было что-то еще, чего он недоговаривал?
Он отошел от окна.
— Спущусь вниз, предупрежу всех, что ты скоро будешь.
— Алекс?
Она уже стояла, когда он обернулся. Собравшись с духом, она рискнула обнажить свои чувства.
— Ты не обнимешь меня, на минутку?
Он подошел к ней и сделал, как она его просила, но успокоения не наступило. Руки его касались ее, но сам он, сердце его были далеко.
Как он мог стоять здесь, обнимать ее и быть таким далеким?
Когда Сьерра спустилась в гостиную, она села в кресло около холодного камина. Алекс занял свое место рядом с ней. Он даже не положил своей руки ей на плечо. Майк и Мелисса сидели на диване, держась за руки.
Сьерра пыталась прислушиваться к словам Роя Лаббека. Он объяснял, что после смерти отца мать вложила все семейные средства в доверительную собственность, вступающую в силу при жизни ее учредителя, так что в случае ее смерти наследство не нужно заверять.
Дом мать записала на Майка и Сьерру два года назад. Налоги, составлявшие значительную сумму, были полностью выплачены за год. Она также открыла счет, денег на котором достаточно, чтобы покрывать любые мелкие расходы, связанные с содержанием дома, к примеру, ремонт водопровода, починку техники и тому подобное.
Сьерра вспомнила, что вскоре после смерти отца мать наняла кровельщика, чтобы перекрыть заново всю крышу. Она тогда сильно потратилась, так как пришлось отдирать и заново отстраивать карнизы и заднее крыльцо из-за обнаруженных там термитов. Далее Рой пояснил, что оставшаяся часть сбережений матери вложена в депозитные сертификаты и ценные бумаги, включая пятнадцать тысяч для каждого внука, которые они получат по достижении ими восемнадцатилетнего возраста.