Дружное троекратное «ура» партизан оглушило окрестности.
ПРЕПОДАННЫЙ УРОК
По всему чувствовалось, что наше пребывание на Князь‑озере подходит к концу. Раненые и больные отправлены, за исключением Володи Савкина, здоровье которого начало поправляться, необходимые грузы почти полностью получены. Да и обстановка складывалась не в нашу пользу. Возвратились из разведки Гапоненко, Землянко, Остроухов и Лучинский и сообщили о сосредоточении немцев вокруг сел, занятых нашим соединением. К тому же фашистские самолеты разбомбили наш аэродром. Надо было уходить.
Вечером 2 февраля все подразделения были готовы к выступлению на марш. Но внезапно налетел сильный снежный буран. Пришлось задержаться. Партизан разместили по избам, а обоз укрыли во дворах, не выпрягая лошадей.
В переполненной избе, где расположились разведчики, было тесно и душно. Однако и на улицу выходить не хотелось. Почти всю ночь крутила беспросветная метель. Стук вьюшки, завывание ветра в дымоходе и потрескивание лучины уводили куда‑то в далекое прошлое, навеянное сказками и пушкинскими стихами. Закроешь глаза, и представится тебе старушка, которая дремлет «под жужжанье своего веретена»… На миг в памяти промелькнуло детство, проведенное на хуторе. Клуба у нас тогда не было, а о кино мы и представления не имели. Собиралась молодежь в тесной и душной хатенке вдовы Ульяны Михайловны Чеховой. Иногда и нам, малышам, удавалось втиснуться в хату, забраться в уголок и сидеть там, затаив дыхание, чтобы не выгнали старшие.
На вечеринках девушки пряли, а парни грызли семечки и рассказывали сказки и страхи про ведьм. Тогда‑то я и узнал, что ведьму может убить лишь средний сын, притом непременно левой рукой… Бывало и так, что заиграет гармошка. Тогда прялки ставили к стенке или выносили в сенцы, и начинались танцы.
А стоило только открыть глаза, посмотреть вокруг себя на вооруженных товарищей, и мираж прошлого исчезал. Ненавистное слово «война» заполнило все окружающее. Это по воле войны я и мои товарищи оторваны от семей и обречены на страдания. Это по воле войны мы сгрудились в этой тесной избушке в ожидании команды на выступление в поход ненастной зимней ночью…
Открылась дверь, и на пороге в клубах морозного облака появился связной Миша Семенистый.
– Приготовиться к движению! – передал он приказ командования.
Дом ожил. Разведчики подымались, нехотя выходили на улицу и попадали в объятия крепкого мороза. Ветер ослаб, но еще продолжал срывать снег с козырьков сугробов и гнать поземку. Предрассветное небо зияло темными провалами между рваными, быстро бегущими облаками.
Вывели подводы из дворов. Рота вытянулась вдоль улицы. Послышалась команда: «Вперед!» Колонна пришла в движение. Князь‑озеро оставалось позади…
Рассвет застал нас в лесу. Ветер к этому времени утих, установилась тишина, нарушаемая лишь фырканьем лошадей да шорохом движущейся колонны. Путь наш проходил среди лохматых елей, покрытых белыми шапками снега.
Ночью завируха замела все стежки‑дорожки. Земля покрыта почти метровым слоем снега. Лошади по брюхо увязали в сугробах и с трудом пробивали дорогу. На первых же километрах от разгоряченных лошадей повалил пар. Особенно тяжело приходилось тем, которые двигались в дозоре. Для прокладки санного пути я через каждые два‑три километра вперед выдвигал то взвод Гапоненко, то взвод Мычко. Вслед за главразведкой шла третья рота, а за ней уже по накатанной санной дороге тянулась пятикилометровая колонна всего соединения.
За спиной поднялось багряное от мороза солнце и осветило длинную извилистую ленту обоза, который отчетливо выделялся на фоне снега.
Обгоняя колонну, верхом на белой лошади, нас догонял комиссар.
Разведчики оживились, старались принять молодцеватый вид.
– Доброе утро, Семен Васильевич! – заговорили разведчики наперебой, как только комиссар поравнялся с нашими санями.
– Здравствуйте, здравствуйте, глаза и уши! – весело ответил на приветствия Руднев. Перевел лошадь с рыси на шаг и спросил: – Как настроение?
– Настроение хорошее. Кончилось сидение, – ответил Черемушкин.
– Только вот погода меня беспокоит. Ни единого облачка. Того и гляди самолеты появятся, – высказал беспокойство Ковалев.
Комиссар посмотрел вверх, казалось, хотел убедиться, действительно ли нет ни единого облачка, а затем успокоил:
– Ничего, пока немцы пронюхают, что в Ляховичах никого нет, свяжутся с летчиками, тем временем пройдет короткий зимний день. Да и мы уйдем далеко, пусть тогда ищут ветер в поле. – Семен Васильевич посмотрел на вспотевших лошадей и приказал: – Сделайте привал минут на пятнадцать.
– Оцэ дило, – обрадовался наш ездовой Иван Селезнев, останавливая лошадей. Он не спеша выбрался из розвальней, покрыл попонами вспотевших лошадей, разнуздал и, положив перед ними охапку сена, сказал: – Набирайтесь сил, родные!
Лошадь комиссара Черемушкин привязал к саням.
Партизаны соскакивали с саней и разминали отекшие от длительной езды ноги. Курящие доставали кисеты и коробки с махоркой и крутили самокрутки.
– Закурите, товарищ комиссар, – предложил Журов, раскрывая футляр карманного фонаря, приспособленный им вместо портсигара...
Разведчики плотным кольцом обступили Руднева.
– Представляю, как разозлятся фрицы, не обнаружив нас в Ляховичах, – сказал Костя Стрелюк.
– Могут расправу над жителями учинить, – поддержал разговор Маркиданов.
– Это в их характере, – согласился Лапин.
– А я так думаю, кинутся гитлеровцы по нашим следам, – отозвался Ковалев. – Видите, какую мы дорогу за собой оставили?
– Мы уйдем, а белорусским партизанам придется повоевать. Хотя их и предупредили о нашем уходе, все же будут обижаться, скажут, Ковпак привел немцев, – беспокоился Костя.
– Пусть повоюют, а то есть такие партизаны, которые еще и немца живого не видели, – сказал незаметно подошедший командир конной разведки Саша Ленкин.
– Ну, Усач, брось, не поверю, чтобы такие партизаны были, – усомнился Черемушкин.
– Что брось? Сидят себе в лесу среди болот, выставили заставы, заминировали все подступы и носа не кажут, – поддержал Ленкина Федя Мычко.
– По‑вашему выходит, только мы и воюем? – спросил Стрелюк. – А диверсионные группы?
– Подумаешь, диверсанты! Поставят мины – и в кусты, а немцы вынут их и преспокойно себе разъезжают.
Среди присутствующих нашлись сторонники и противники Ленкина. Разгорелся жаркий спор. Комиссар, внимательно следивший за перепалкой партизан, решил вмешаться.
– Я всегда ценю в людях любовь к своему соединению, отряду, роте, взводу, отделению, – начал с жаром Семен Васильевич. – Каждый партизан должен дорожить честью подразделения, как своей собственной.
Разведчики внимательно слушали комиссара. Саша Ленкин удовлетворенно подкручивал пышные усы и бросал победные взгляды на своих «противников».
– Однако в корне неправильно охаивать наших братьев по совместной борьбе из других отрядов, – продолжал Руднев. – Надо быть справедливым в оценке их действий… Каждый партизанский отряд решает посильные ему задачи. Диверсионные отряды и группы ведут «рельсовую войну». Надо отдать им должное, в этом они преуспевают. И нам есть чему у них поучиться. Кроме уничтожения воинских эшелонов, они приковывают значительные силы немцев для охраны железных дорог… Есть и такие отряды, которые только ведут разведку. Такую задачу выполняла группа капитана Бережного до присоединения к нам. Что же, прикажешь им громить немецкие гарнизоны? Это не их дело, да и не под силу.
– А местные отряды? – не сдавался Ленкин.
– Они тоже решают свои задачи, – ответил Руднев. – Уничтожают полицейских, небольшие группы немцев, защищают население от врага… Конечно, не все отряды равноценны. Есть еще слабые. Со временем они окрепнут, приобретут боевой опыт и будут воевать не хуже других. Ведь наше соединение стало таким, каким оно есть сейчас, не вдруг. Были и у нас большие трудности, а иногда и неудачи. Они и сейчас есть. Важно понять, что некоторые отряды плохо воюют не потому, что не хотят, а, главным образом, потому что еще не умеют, вооружены слабо, а их командиры неопытны. Наша задача помочь им вооружением и советом.
– Что ни говорите, Семен Васильевич, а лучше нашего отряда нет! – решительно сказал Саша Ленкин, не желая открыто признать своего поражения.
– Ну и хватил, Усач! – засмеялся Черемушкин.
– Оспаривать это, значит, признать, что я, как комиссар, ни черта не делаю, грош цена такому комиссару, – сказал Руднев и положил обе руки на могучие плечи Ленкина. – А тебя, Саша, благодарю за любовь к своей родной части… А теперь в путь!
Разведчики заняли свои места. Вперед вырвались лихие конники Саши Ленкина, сопровождавшие санки с радистами. Вслед за ними умчалась кавалькада квартирьеров – представителей от рот. В тех случаях, когда марш совершался на территории, контролируемой партизанами, и встреча с противником мало‑ [291] вероятна, мы обычно вперед высылали радистов под прикрытием конного взвода. Радисты останавливались в определенные часы и к подходу колонны принимали сводку Совинформбюро. Так было и на этот раз.
Колонна тронулась. Руднев стоял на обочине дороги, ласково улыбался и приветливо махал рукой проезжающим мимо партизанам.
Долго ехали молча. Я находился под впечатлением только что услышанного разговора.
– Хороший урок преподал нам Семен Васильевич, – нарушил молчание Ковалев. – Тут мы переборщили.
– В чем?
– Прививали партизанам любовь только к своему отряду.
– Но мы же не говорили, что другие отряды плохие.
– Однако и хорошего о них ничего не говорили, отчасти потому, что и сами не знали. А мы с тобой обязаны знать, – развивал свою мысль политрук. – Ведь нашим людям первым приходится соприкасаться с соседними партизанскими отрядами. Мы первыми должны узнавать о их боевой деятельности. Среди некоторых товарищей появилось зазнайство, кичливость.
– Ты о Ленкине говоришь?
– Нет. Сашу я достаточно хорошо знаю. Он человек серьезный.
– И гордый, – вставил я.
– От гордости у него и ум за разум зашел, появилось пренебрежение к другим отрядам…
За разговорами мы незаметно приехали в Милевичи. Здесь была намечена остановка на отдых. При въезде в село нас встретил Саша Ленкин с квартирьерами.
– Слыхали новость? – спросил Саша возбужденно.
– Какую?
– Вася Мошин только что принял сводку Совинформбюро, – спешил выложить новость Ленкин. – Нашими войсками успешно завершена ликвидация гитлеровских войск, окруженных у берегов Волги.
Захвачены большие трофеи. Уйма пленных, даже один фельдмаршал…
– Придется фюреру еще идти к гадалке, – сказал Черемушкин.
– Он без гадалки уже по всему фатерлянду объявил трехдневный траур, – продолжал Усач.
– Да ну! – удивился Юра Корольков. – Видать, туго ему приходится.
– Еще бы!
– И на нашей улице наступил праздник, – пробасил Журов.
– Нет, Леша, это только подготовка, а праздник впереди, – поправил Гапоненко.
Прослышав о новостях, к нам подходили партизаны из других рот. Квартирьеры забыли о том, что им надо разводить свои подразделения по хатам. Вскоре вокруг Ленкина выросла толпа и загородила улицу. Каждому хотелось услышать подробности. Не заметили, как подъехал командир.
– Шо ты мне тут байками занимаешься, пробку устраиваешь! – набросился Ковпак на Ленкина…
В защиту Усача сразу выступило более десятка партизан. Они возбужденно заговорили на разные голоса:
– Немцев…
– Окруженных на Волге…
– Зничтожили! – перекричал всех Мычко.
На лице Сидора Артемовича появилась довольная улыбка.
– Цэ дуже добре, – сказал он, смягчившись. – Только дорогу все же освободите… Так говорите, крышка фашистам?
– Крышка, товарищ командир, – подтвердил Гапоненко.
– В таком случае треба салютом отметить успехи нашей армии.
– Это мы мигом, – живо отозвался Зяблицкий, снимая с плеча автомат.
– Не‑е‑е, хлопче, не тут, а там, – указал Ковпак на юг, где проходила железная дорога.
Идею командира о салюте на «железке» поддержал комиссар. Для проведения диверсий выделили по две роты от первого и четвертого батальонов…
Через двое суток командиры рот должили о выполнении задания. На перегоне Житковичи – Старушки пущен под откос эшелон. Уничтожен паровоз и семь вагонов. На перегоне Микашевичи – Житковичи пущен под откос эшелон с войсками. Уничтожен паровоз, восемнадцать вагонов и около ста пятидесяти человек. Между станциями Синкевичи и Микашевичи, возле села Ситницы, взорван железнодорожный мост длиной в пятнадцать погонных метров. Здесь же взорван паровоз и два вагона и обстрелян эшелон с войсками, которые прибыли на выручку. Убито пятьдесят гитлеровцев.
– Три паровоза, двадцать семь вагонов, мост и около двухсот убитых – достойный салют, – подытожил довольный Руднев.
– К этому следует прибавить еще то, что движение на дороге остановлено, по крайней мере, на сутки, – добавил Ковпак?
«ДЯДЯ ПЕТЯ»
Впервые с партизанами «дяди Пети» я встретился в начале декабря прошлого года под Домбровицей. С тех пор куда бы ни пошли наши разведчики – к Давид‑городу, Столину, Пинску, Сарнам – всегда сталкивались с диверсионными и разведывательными группами этого отряда. Между нами само собой установилось взаимодействие. Но кто такой «дядя Петя»? Для нас это оставалось загадкой. О командире принято судить по делам его отряда. Самым справедливым судьей действия партизан являлись местные жители. А они очень тепло отзывались о партизанах и самом командире отряда.
Как бы ни были многочисленны и извилисты партизанские дороги, но и на них встречаешь того, кто тебя интересует.
Так случилось и на этот раз.
Переправившись через Припять, в середине февраля мы вышли на территорию Ровенской области. На отдых расположились в Мульчицах Рафаловского района.
Всегда, как только мы останавливались в каком‑либо селе, к нам приезжали гости из местных отрядов. Одни за тем, чтобы посоветоваться с опытными партизанскими командирами Ковпаком и Рудневым, другие – в надежде раздобыть боеприпасов и взрывчатки, а третьи – просто для того, чтобы познакомиться и послушать рассказ Сидора Артемовича о Большой земле, о Москве, о Кремле. Поэтому, когда тихим морозным утром, по слегка припорошенным пушистым снегом улицам Мульчиц к нашему штабу подкатили санки, никто этому не удивился. Не выразили особого любопытства ковпаковцы и тогда, когда гости в сопровождении Вершигоры прошли в хату, где размещался Ковпак…
Через некоторое время к нам пришел командир роты минеров Абрамов.
– Горе мне с этими гостями, – сокрушался Абрамов. – Старик раздобрился, скоро весь тол раздаст. Вот и сейчас кто‑то прикатил…
– «Дядя Петя» приехал, – ответил Ковалев, только что возвратившийся от комиссара.
– Кто? – переспросил я.
– Командир отряда – «дядя Петя», – повторил политрук.
Это неожиданное сообщение пробудило во мне интерес к гостям. Кроме простого желания познакомиться с человеком, чье имя встречалось на каждом шагу, мною руководили и другие, профессиональные чувства. Я надеялся получить подробные сведения о работе и охране железной дороги Ковель‑Сарны. Это значительно облегчило бы работу нашим разведчикам.
Выслушав мои намерения, Иван Федорович сказал:
– Не советую идти в штаб. Хозяева и гости заняты более серьезными делами, – он загадочно улыбнулся и добавил: – День рождения Семена Васильевича справляют.
– О, это не страшно! Именинник такой, что сам лишнего не выпьет да и другим не позволит. Тем более, что гости приехали по делу, – ответил я. – Меня волнует другой вопрос, как поведет себя этот самый «дядя»? Возможно, и знакомиться не пожелает. Скажет – некогда…
– Мне кажется, он к таким не относится, – перебил меня Иван Федорович.
Выбрав удобный момент, когда гости переговорили с нашими командирами и собирались к отъезду, я зашел в штаб.
– Антон Петрович, познакомьтесь с нашим разведчиком. Между прочим, друг вашего капитана Банова, – представил меня Вершигора «дяде Пете».
Мы пожали друг другу руки.
Так вот он какой «дядя Петя», а точнее Антон Петрович Бринский, о котором знают не только местные жители, но и немцы. Среднего роста, широкоплечий, плотно затянутый ремнями кавалерийского снаряжения. По выправке не трудно догадаться, что перед тобой кадровый командир. Лохматые черные брови, из‑под которых строго, как мне показалось даже зло, посматривали пронзительные серые глаза, плотно сжатый рот, закаленное зимними ветрами лицо, виски чуть тронуты сединой.
Услышав мою фамилию, Антон Петрович оживился.
– Так цэ ты подорвал железнодорожный мост на Случи? – неторопливо заговорил Бринский, внимательно рассматривая меня, и сразу пропала суровость в его взгляде. – Мне хлопцы рассказывали… Именно таким я тебя и представлял. Здорово у вас там получилось!
– С помощью ваших ребят, – сказал я, удивляясь преображению человека.
– Не скромничай! Какая уж там помощь! Они только показали вам дорогу, – переходя на дружеский тон продолжал Антон Петрович.
– Вы скажите, что у вас за отряд? Куда ни пойдешь, везде «дядя Петя».
– Вот здорово! Значит, везде? – весело воскликнул Бринский. – Дело в том, что в моем подчинении несколько отрядов. Вон они, командиры отрядов, – показал он в окно на группу партизан, стоявших у ворот…
– Ты, Иван Иванович, расспроси обстановку. Интересные вещи рассказывает «дядя Петя», – посоветовал мне Петр Петрович.
– Признаться, я за этим и пришел.
Антон Петрович не сразу ответил. Он подумал, а затем заговорил:
– С базы от Банова сообщили – немцы начали облаву в лесах вокруг Князь‑озера. Потеряв ваши следы, гитлеровцы беснуются. Рыщут везде. Для розыска Ковпака они в леса заслали своих агентов. Несколько таких шпионов мы задержали и разоблачили. Так что будьте внимательны при приеме в отряд новичков… Немцев интересует ваш маршрут. Больше того, в Ковеле сосредоточиваются карательные отряды против партизан. За последние дни усилена охрана железных дорог. Между Ковелем и Сарнами курсирует бронепоезд.
Бринский говорил неторопливо, просто, на русско‑украинском диалекте, присущем украинцам, которые длительное время прожили среди русских, но так и не избавились от употребления украинских слов… Когда одного партизанского командира спросили: «На каком языке разговаривает «дядя Петя»?». Тот не задумываясь ответил: «На славянском!…»
– Почему же ваши подрывники не расправятся с бронепоездом? – спросил я, проникаясь уважением к новому знакомому.
В глазах Бринского на мгновение загорелись злые огоньки, но он сдержал себя и, стараясь быть спокойным, сказал:
– Если бы вы не тратили заряда на мост у Млынка, а отдали взрывчатку нам, то дело было бы лучше. – Видя, что я его не понял, пояснил: – Этот мост мы специально берегли. Он нужен нам для связи с отрядами. Больше того, вы раздали населению весь запас картошки, которую захватили на спиртзаводе в Перекалье. Это была наша база, – Антон Петрович отвернулся и замолчал.
Молчали и мы с Вершигорой. Действительно, получилось неладно. Мост взорван, картошка роздана. Это так. Но кто знал, что все это принадлежит отрядам «дяди Пети»? По настороженному взгляду Петра Петровича я понял, что и его удивило это известие.
– Вы Ковпаку говорили? – спросил он Бринского.
– Да ну, с такими пустяками обращаться, – махнул рукой Антон Петрович, и уже более мирно продолжал: ‑ Все равно картошка не пропала, а пошла населению. Население всегда нам поможет в трудную минуту. А вот взрывчатку жаль. Вы не можете себе представить, какую трудность мы испытываем в толе. Я дал указание подрывникам, пускать под откос лишь те эшелоны, которые идут на восток. Разве ж это дело?
– Как ведут себя ближайшие немецкие гарнизоны? Часто устраивают облавы? – перевел я разговор в нужном мне направлении.
– Не дают скучать. Вот и сейчас они собрались было повести наступление, и вдруг Ковпак объявился. Тут уж одними местными гарнизонами и полицией не справиться… Мы имеем своих людей в городе и на станциях. Мероприятия немцев по борьбе с партизанами для нас не являются неожиданными, – подумав, Антон Петрович добавил: – Конечно, бывают исключения… Ваш приход кстати. Население воспрянуло духом. Раз такое большое соединение, как ваше, разгуливает по тылам врага, значит у немцев дела швах. Это каждый поймет…
Антон Петрович подробно рассказал обстановку в Ровенской области. Оказывается, он имел связь со многими подпольными организациями в городах и хорошо знал, что делается в округе.
– Пойдете на юг – встретитесь с бандами националистов, – предостерег он. – Для отряда они не страшны, но опасны для мелких разведывательных групп, так как выдают себя за партизан, входят в доверие, а потом устраивают западню.
– Нашим разведчикам уже приходилось сталкиваться с ними, – сказал я.
– Позавчера из Степан‑Городка я послал своих хлопцев прощупать обстановку в окружающих селах, – вступил в разговор Вершигора. – При подходе к одной лесной деревушке их обстреляли. Олегу Фирсову прошило грудь, лицо и руку. Девять ран… Разведчики ворвались в деревню. Оказалось, там похозяйничали националисты. Из всех жителей в живых осталось лишь четверо. Остальные расстреляны и изрублены топорами. Жили в деревне поляки. Надо населению разъяснять, с какой целью бродят шайки националистов и кому на руку их зверства.
– Мы этим занимаемся, – сказал Антон Петрович. – С поляками установили связь. Многие пришли к нам в отряд и неплохо воюют.
Разговор длился больше часа. Антон Петрович помог мне более подробно разобраться в окружающей обстановке. Дал несколько советов по ведению разведки на Ровенщине.
В беседе с Бринским я кое‑что узнал о его жизни. Несмотря на разницу в возрасте, у нас было очень много общего. Оба мы начали военную службу в кавалерии, испытали горечь отступления в первые дни войны. Антон Петрович, как и я, не знал, где находится семья. И, наконец, в тылу врага мы оказались по заданию Разведывательного управления, с той лишь разницей, что меня с разведчиками в тыл врага перебросили на самолете, а он с восемнадцатью товарищами летом 1941 года перешел линию фронта.
На прощание я поблагодарил Антона Петровича за помощь. Мы расстались друзьями.
Заканчивался короткий зимний день. Солнце садилось за лесом. Улицы села заполнились партизанами и обозом. Ковпаковцы покидали Мульчицы, направляясь на юг. А «дядя Петя», проводив нас, уезжал на запад, где действовали боевые отряды его соединения.
В моей памяти навсегда сохранились воспоминания об этой встрече. Расставаясь с Антоном Петровичем, я думал: чем этот человек заслужил любовь и уважение партизан и местных жителей? И лишь семь лет спустя, когда мне довелось служить в соединении, которым командовал Герой Советского Союза полковник Бринский, я понял, что мое первое впечатление было правильным. Недюжинные организаторские способности сочетались у Антона Петровича с огромным личным обаянием и верой в людей, которых он любил и ценил. К нему всегда товарищи шли за советом и получали его.
– Антон Петрович – это душевный человек, я бы сказал, человечный человек, – заметил один из товарищей Бринского.
Такого мнения о знаменитом ровенском партизане многие. Бринский вспахал почву для массовой партизанской борьбы на Ровенщине и Больше еще в 1942 году. И когда здесь появился Бегма, а летом 1943 года Федоров, население хлынуло к партизанам тысячами.
ПО РОВЕНЩИНЕ
Обманчива зима на Ровенщине. Февраль начался морозами и бурными метелями. Но во второй половине месяца дыхнул теплом западный ветер. Закапало с крыш. Снег посерел и осел, стал водянистым. Утренние туманы съедали снежные сугробы. Ветки деревьев обнажились от висевшей на них снежной бахромы. Лес потемнел. Тяжелые темные облака проносились над головами. На полях и лесных полянах появились бурые плешины. По всему было видно, скоро придется расстаться с санями, но и переходить на телеги было еще рано. Погода заставляла нас спешить, чтобы успеть закончить рейд до вскрытия рек.
Оттепель затрудняла действия разведчиков. Приходилось передвигаться пешком. А как раз в это время нужно было особенно тщательно вести разведку. Гитлеровцам, видимо, удалось узнать, что наше соединение вышло на территорию Ровенской области. Их интересовало, где мы находимся точно.
По дорогам рыскали немецкие разведчики, по лесам и лесным деревушкам шныряли шпионы. Участились случаи встречи наших разведчиков с подразделениями немцев, полицейских и казачков.
16 февраля лейтенант Осипчук с шестью разведчиками получил задачу разведать гарнизон противника в районном центре Рафаловке. Отделение достигло Суходольских хуторов и увидело движущийся обоз. Быстро оценив обстановку, Осипчук решил устроить засаду. Это было рискованное решение, так как на подводах ехало более ста гитлеровцев.
– Моя уверенность в успехе обусловливалась двумя причинами: внезапностью и решительностью действий, – докладывал позднее Осипчук.
Именно внезапность и дерзкая решительность позволили маленькой группке партизан выиграть бой.
В отделении, кроме Осипчука, были отважные и находчивые разведчики – Володя Богданов, Алексей Журов, Павел Лучинский, Семен Рыбальченко, Миша Демин и Иван Цебынин. Они замаскировались в лесу вдоль дороги с таким расчетом, чтобы одновременно взять под обстрел всю колонну. В случае неудачи партизаны могли отойти лесом. Сигналом для открытия огня являлся взрыв гранаты, которую должен был бросить Осипчук.
– Впереди колонны метрах в двухстах на двух подводах ехали десять полицаев, видимо дозор, – рассказывал Осипчук. – Пропустили их. А когда перед нами вытянулась вся колонна, я бросил гранату и угодил в передние санки. От фрицев только клочья полетели. Огнем из автомата накрыл неуспевших опомниться гитлеровцев на второй и третьей подводах. В это же время ребята забросали гранатами и обрушили автоматный огонь по остальным. Фашисты побросали санки, укрылись в лесу и начали отстреливаться… Не ввязываясь в длительный бой, мы захватили пленного, подобрали восемь винтовок, сели на трофейные санки и умчались обратно, – закончил Володя.
– Какие потери нанесены противнику? – спросил я.
– Видели восемь убитых. Есть и раненые, но сколько – не знаю точно.
– Куда же делся дозор?
– Хуторяне сказали, что как только началась стрельба, полицейские свернули на лесную дорогу и погнали лошадей окольным путем.
Пленный на допросе рассказал, что всего ехало сто пятьдесят немцев, двадцать восемь казачков и десять полицейских…
– Ого! – удивился Ковалев, услышав показания пленного. – Рискованно поступили, товарищ Осипчук.
– Без риска в нашем деле не обойтись, – ответил польщенный лейтенант…
Продолжая движение на юг, соединение готовилось форсировать железную дорогу Ковель – Сарны. Днем у «железки» побывало отделение Антона Петровича Землянки.
Медлительный в движениях, скупой на слова, Антон Петрович, прежде чем начать доклад, потопчется на месте, подумает, кашлянет в кулак, улыбнется своей тихой, застенчивой улыбкой, а затем уже начнет говорить. Докладывает коротко. В конце делает свои выводы. Так было и на этот раз.
– Были на переезде. На разъезде Лисова Гура – сто немцев с пулеметами и минометами. Переезд в одном километре западнее разъезда, – говорил он степенно. – Охрана шесть человек. Дорогу патрулируют немцы по шесть‑десять человек.
– Солидный патруль, – не вытерпел Черемушкин. – Раньше они ходили парами, а теперь десять человек. Подумать только! Сколько же фашистам потребуется войск для охраны железных дорог? Целая армия!
– В Маневичах больше ста гитлеровцев, – продолжал невозмутимо Землянко. – Дорогу контролирует бронепоезд.
Антон Петрович подумал и закончил:
– Считаю переезд в километре западнее Лисовой Гуры подходящим.
Результаты я доложил командованию.
– А раз подходящий, значит пойдем здесь, – сказал Сидор Артемович. – Захват переезда на твоей совести…
Переезд захватили без единого выстрела. Оставив отделение Землянки на охране переезда до подхода заслонов, я повел роту по маршруту. В это время со стороны Маневичей появился немецкий патруль. В короткой перестрелке четыре гитлеровца были убиты, остальные бежали. Стрельбу услышали на станции и на платформе, прицепленной к дрезине, подбросили человек сорок подкрепления. К этому времени восьмая рота успела занять оборону, подбила дрезину и вступила в бой с противником.
Вспыхнула стрельба и слева, где со стороны Лисовой Гуры заслоном стала пятая рота. Засвистели пули над переездом.
Дорогу колонна пересекала на рысях. При форсировании железной дороги во время боя важно, чтобы не создавалось толкучки. Поэтому на переездах всегда стояли Базыма, Вершигора или Войцехович. Они следили за порядком. На этот раз Вершигора и Базыма торопили ездовых, сами подстегивали лошадей.
Колонна развила такую скорость, что мы еле успевали уходить от наседавшего авангарда. Но не всегда все идет благополучно. Иногда ломаются или опрокидываются подводы, обрываются постромки или же падают убитые лошади.
При пересечении железной дороги Ковель – Сарны сани Маркиданова, на которых он возил Володю Савкина, не оправившегося еще от перенесенного тифа, отстали. Стараясь нагнать колонну, Маркиданов пустил лошадей галопом и не заметил большой выбоины на дороге. Влетев с полного ходу в колдобину, санки опрокинулись. Савкин кубарем вывалился и попал в лужу, которая разлилась метрах в пяти от дороги. Ездовой вытащил его, поднял санки, усадил больного и пристроился к колонне.