НАШЕ СЧАСТЬЕ ДАЛ НАМ СТАЛИН 6 глава

С чувством трепета я пошла на вокзал, когда наш ковер отправ­ляли в Москву. Мне казалось, что вместе с ковром увозят мое сердце...

Советское правительство высоко оценило наш скромный труд. Наряду с художниками меня и бригадира ковроткачих Гюль-нене Мустафаеву также удостоили Сталинской премии первой сте­пени.

Я часто задумываюсь над тем, что было бы со мной, родись я по ту сторону Аракса, в Иране, где работа ткачих — это рабский, подневольный труд.

Нашим художникам лауреатам Сталинской премии Исмаилу Ахундову и Кязиму Кязим-заде пришлось побывать в Иране, видеть, в каких условиях живут и трудятся ткачихи. Художники рассказы­вали о сырых подвалах ковровых мастерских с решетчатыми окнами. Дневной свет туда почти не проникает. За станками можно видеть шести-восьмилетних детей. Жизнь иранской ковроткачихи коротка: ее подтачивает туберкулез. Работают в мастерских от зари до зари. За­работок очень низкий. В любой момент ткачиху могут рассчитать. На ее место хозяин всегда найдет множество безработных, умираю­щих от голоду мастериц.

Какое счастье жить и трудиться в нашей стране социализма. Я вижу ясно свою цель и уверена в своем будущем. Я ткачиха, но меч­таю стать художницей. И это больше, чем мечта. Скоро закончу ве­чернюю школу рабочей молодежи и пойду учиться в художественное учебное заведение. Стану настоящим художником-орнаменталистом. Буду творить во славу любимой Родины и трудиться так, чтобы еще больше отблагодарить ее за счастье нашей жизни.

 

СОНА ГАЗАН КИЗЫАХМЕДОВА

А. ЗАГОРНЫЙ,

бригадир кузнецов Горьковского автозавода имени В. М. Молотова, лауреат Сталинской премии

 

МЕСТО В ЖИЗНИ

 

Ясным сентябрьским днем 1935 года я вбил послед­ний костыль в шпалу. Путь через большой железно­дорожный мост был открыт. Осторожно, как бы про­буя крепость железных ферм моста, впервые прошел паровоз. Затем он протащил за собой вагон, вернул­ся обратно уже с тремя вагонами и, наконец, промчал­ся с полным составом. Шла техническая приемка по­строенного моста.

Мы стояли на высоком мосту. Внизу катила свои воды краса­вица Волга. Облокотившись на перила, я смотрел вдаль и думал: «Может быть, завтра через мост откроется регулярное движение. Мост мы уже построили. А может, мне собрать свои пожитки, сесть на поезд и по тем самым рельсам, которые мы уложили, отправиться в новые места?» Руководители звали меня на строительство моста где-то в Сибири. Я считался одним из лучших укладчиков путей. Мог так ударить по костылю, что он уходил в дерево по самую шляпку. Поехать на новое место с хорошо знакомыми людьми было бы не­плохо. Но мною владела думка поступить на большой завод.

Мост возводился недалеко от города Горького. Отсюда, с вы­соты, была хорошо видна панорама большого города. По высоким трубам угадывались заводы.

Вон там, где Ока делает поворот, на берегу широко раскинул­ся автомобильный завод имени Молотова. Впервые мне довелось увидеть его, когда я приехал с Полтавщины. Вдоль асфальтовой до­роги стояли высокие корпуса. Один возле другого, похожие, как род­ные братья. До меня доносился легкий гул. Это шумели за стеклян­ными стенами тысячи станков. Мне даже как-то не верилось, что такой огромный завод был построен в самое короткое время.

«Вот она, — думал я, — первая пятилетка! Во весь рост стоит!»

Многие тысячи 'людей навсегда связали с заводом свою судьбу. Они приехали с разных концов страны, получили квалификацию, поселились в новых домах, обзавелись семьями.

На заводе работали многие мои земляки с Полтавщины. Здесь жил Ефим Баско, мой старый друг, односельчанин. Угощая меня в новой квартире, Ефим рассказывал о своей жизни:

— Крепко мне полюбился завод, — говорил он, — живем хоро­шо... Работаю шлифовщиком. Это тонкое дело! Самые наиважней­шие детали проходят через мои руки, я им окончательный вид при­даю!..

Я слушал Ефима и, по правде сказать, завидовал ему. На Пол­тавщине мы вместе с ним ходили на заработки, меняли шпалы на до­роге Харьков — Киев. А теперь, выходит, Ефим самые главные дета­ли для автомобильного мотора делает. Никак не мог я предполо­жить, что те зеленые грузовики, которые начинали ^- появляться и на Полтавщине, делались Ефимом Баско — моим закадычным другом.

По всему чувствовалось, что Ефим живет в достатке.

— Так, говоришь, твердо решил: отстроишь мост — и к нам на завод? Это хорошо. Вместе будем автомобили делать, — говорил Ефим.

— А сумею я автомобили делать?—спросил я друга.— Это ведь не костыли вбивать.

— Я тоже не умел, добрые люди научили, — ответил Ефим.— Свои ведь все.

Весь вечер Ефим рассказывал мне про заводскую жизнь: и как богаты цехи станками, и как деревенские парни мастерами стали, и какие новые жилые дома строят для рабочих.

После я частенько бывал у Ефима. Каждый раз он меня спра­шивал:

— Ну, когда к нам на завод?

— А вот когда последний костыль забью, тогда и к вам, — в тон отвечал я ему.

— Так чего же тянешь, давай вбивай поскорее этот самый ко­стыль. Что-то вы там со своим мостом застряли. У нас вам нужно учиться. В три раза больше автомобилей выпускать стали. А про бусыгинские рекорды слышал?

Ефим рассказал мне о рекордах кузнеца Александра Харитоно­вича Бусыгина, прославившегося на всю страну.

...И вот теперь, когда пути на мосту были уложены, я решил пойти на автомобильный завод.

Рано утром я уже был в отделе кадров автозавода. Попросил дать мне направление в кузницу. В деревне мне приходилось рабо­тать кузнецом, а рассказ моего друга о Бусыгине окончательно укре­пил во мне желание стать настоящим кузнецом. Сотрудник отдела, человек пожилой, посмотрел на меня.

— Там тяжело работать. Вы это знаете?

— Знаю, не страшно...

Я шел по территории завода. Из широких ворот цеха выкаты­вались автомашины. Шофер садился в кабину и совершал первый рейс: делал крутые развороты, резко тормозил, затем ставил авто­мобиль на специальную площадку. По асфальтовым дорогам между цехами сновали автокары, на которых горками лежали детали.

Один автокар чуть не наехал на меня. Молоденькая девушка, управлявшая автокаром, застопорила как раз около моих пяток.

— Вот из-за таких нам и достается, — сердито сказала она.

— Словно первый раз на заводе!..

— Оно так и есть, — признался я. — Ты скажи-ка лучше, где здесь кузница?

Девушка посмотрела на меня.

— Впервые, говоришь, на заводе? Ну, если так, то садись, подвезу...

По дороге разговорились. Девушка, оказывается, лишь полгода на заводе, но уже получила квалификацию мотористки. Она целый день разъезжает на своем автокаре по территории завода. У нее всю­ду знакомые. Пока ехали, дивчина то и дело здоровалась со знако­мыми, шутила.

— Товарищ машинист, — обращались встречные к дивчине, — а к нам дорогу забыли? Ждем... Через полчаса задел поршневых ко­лец кончается.

Мне это понравилось: значит, дружно живут на заводе.

— Ничего, не робейте. Здесь пропасть не дадут. Каждый чело­век свое место в жизни находит, — сказала, прощаясь девушка.

— Вот ваша кузница, идите прямо.

Я перешагнул высокий порог. В лицо ударил горячий воздух, массивные ковочные машины грохотали так, что дрожь шла по ка­менным плитам пола. Раскаленные болванки проплывали на цепях. «Придется подаваться обратно... Тут и десяти шагов не пройдешь... обожжет или зашибет!» — подумал я, но не в силах был оторвать взгляд от огня и молотов.

Меня кто-то слегка потянул за рукав и закричал прямо в ухо. Через минуту я стоял в комнате перед незнакомым человеком.

Он сидел за столом, выжидал, когда я немного приду в себя. Видно, не впервые ему приходилось встречать новичков, вроде меня. Это был заместитель начальника цеха. Он назначил меня нагреваль­щиком к печи.

— Вот твое хозяйство, — сказал мне мастер, подводя к печи, в которой нагревались заготовки.

Печь была в десять окон. В каждом из них — по две заготов­ки. Кузнец, которого я обслуживал, объяснил мне, как следить за печью, управлять огнем. Нужно было обеспечить такой нагрев за­готовок, чтобы температура не поднималась выше 1 300 градусов, но не опускалась и низко. Как я ни старался, а несколько заготовок пришли ко мне от кузнеца обратно: молот их не брал, они твердели раньше срока.

Несколько месяцев я проработал нагревальщиком. Вряд ли я мог бы стать хорошим кузнецом, не изучив работы на нагреватель-

«ой печи. Кузнец должен уметь с первого взгляда определять, хо­рошо ли нагрета заготовка, он учитель и наставник нагревальщика. Умелой регулировкой форсунок, правильной загрузкой печи, пода­чей воздуха я научился так нагревать металл, что ошибался разве только в десяток — другой градусов. А такое отступление значения не имеет.

* * *

Самостоятельную работу кузнецом мне пришлось начинать на трудной детали — вилке карданного вала. Конфигурация вилки очень сложная, и квалифицированные кузнецы давали за смену не более ста — ста пятидесяти штук вместо двухсот.

Признаюсь, не без робости становился я первое время к маши­не. Испортил немало вилок. Не выходили рожки — небольшие от­ростки на концах. Металл, растекаясь по штампу под ударами молот­ка, не достигал этих крайних отростков. В первые дни моей само­стоятельной работы были у меня неприятности: нормы не выполнял, делал много брака.

Удрученный неудачами, я часто возвращался домой, раздумы­вая об этой вилке. «Не может быть, — решил я, — чтобы ее нельзя было ковать без брака».

Это было вскоре после Всесоюзного совещания стахановцев, на котором с исторической речью выступил товарищ Сталин. Иосиф Виссарионович назвал тогда и нашего знатного кузнеца — Александ­ра Харитоновича Бусыгина. Все мы гордились земляком, радова­лись его успехам.

Товарищ Сталин говорил, что многого может достигнуть совет­ский человек, простой рабочий, если он овладеет техникой. Вот и Александр Бусыгин, в прошлом малограмотный, добился таких успе­хов, что у него учатся работать другие. Значит, его достижения до­ступны всем.

Несколько раз перечитывал я речь вождя, и каждый раз у меня рождались новые мысли, росла уверенность в работе. Созрели и кое-какие планы по Изготовлению вилок.

Я начал с нагрева. Температуру нагрева заготовок поднял на 1С0ТНЮ градусов, металл стал мягче, податливее. Попробовал ковать

вилку в два приема. После первого удара перевернул ее и вторым обжимом разогнал металл по всей конфигурации штампа. Теперь ме­талл дошел и до крайних рожков, они вышли точно.

За смену я отковал более двухсот вилок, норму перевыполнил. В последующие дни довел выработку до 600 вилок. У моей ко­вочной машины частенько собирались кузнецы, руководители цеха. Я охотно рассказал товарищам по работе о своем способе поковки этой трудной детали. Впрочем, она теперь перестала быть трудной, мы уже знали, как ее ковать.

Старый кузнец Сергей Иванович Поляков, работавший раньше на Сормове, поздравил меня с успехом.

— Ты теперь, Андрей, крепко на ноги стал. Вошел в нашу семью кузнецов. Такому умельцу — почет и уважение!

Секретарь партийного комитета завода сказал мне:

— Смелые люди стране нужны. Знай, что мы всегда поддер­жим тебя в хорошем почине. Действуй так же смело и впредь.

Дружеские слова руководителя партийной организации я креп­ко запомнил. Впоследствии, когда мне нужно было получить под­держку, я обращался в партийную организацию и всегда получал по­мощь. Дорогой и еще более близкой стала для меня, как и для всех советских людей, наша большевистская партия.

Производственный успех сделал меня более уверенным в своих силах. Ковочную машину я теперь знал отлично. Я посещал круж­ки технической учебы, читал литературу. Когда производился ремонт машины, помогал слесарям, изучал каждый ее узел.

Я любил работать на ней. Когда я был кузнецом в деревне, то даже не предполагал, что существуют такие машины. Мне понрави­лась ее огромная сила и точность механизмов. В машину вмонтирован огромный разъемный штамп. Вес его достигает тридцати пудов. Пра­вая половина штампа неподвижна, а левая легко отходит — сле­дует лишь нажать на педаль. По самой середине штампа парал­лельно полу проходят три — четыре «ручья», похожие на круглые желоба. Когда левая половина штампа отходит для удара, «ручей» разделяется на два полукруга. Сзади находится высадочный ползун, он производит нажим вдоль «ручья». Раскаленная заготовка, пропущенная через все «ручьи», обжатая с трех сторон, принимает вид го­товой детали. И вот тут-то нужна расторопность: будешь медленно перекладывать заготовку из одного «ручья» в другой — она может остыть и точной детали не получишь.

Большое внимание я обратил на ручной инструмент. Взять, к примеру, обыкновенные кузнечные клещи. Делались они раньше так, что держать ими кругло-цилиндрическую заготовку было очень трудно. Я подогнал «губы» клещей по форме поковки, и все пошло хорошо: деталь держать стало легко, из клещей она не вываливает­ся. От печи к ковочной машине установил так называемые склизы, напоминающие металлический барьерчик. Пользуясь склизом, можно без больших физических усилий доставить тяжелую заготовку от печи к машине.

В цехе принято было укладывать готовые поковки в высокие «пирамиды». Получалось красиво, но на это терялось много времени, так как поднять тяжелую деталь на высоту нелегко. Я перешел на укладку низких «пирамид». На этом я сберег не менее часа.

* * *

В нашей кузнице работал искусный кузнец Елизар Васильевич Куратов. Я был рад, когда летом 1945 года нас поставили работать на одну ковочную машину. Автозавод готовился к переходу на мас­совый выпуск легковых машин «Победа» и новых марок грузовиков.

С Елизаром Васильевичем мы стали встречаться ежедневно, сов­местно обсуждать производственные дела. Елизар Васильевич мне понравился: живой, напористый, веселый. Такой человек на месте не застоится, от поставленной цели не отступится, своего добьется.

— Соревноваться будем?—спросил меня Куратов при первой же встрече.

— Непременно, Елизар Васильевич, — ответил я. — Как можно без соревнования! Это уже теперь у нас в крови, привыкли работать с огоньком.

— Что же, с огоньком я гоже люблю, — засмеялся Куратов. — Выходит, мы с тобой характером сошлись.

Так началась наша дружная совместная работа. Познакомив­шись с Елизаром Васильевичем поближе, я убедился, что мой смен­щик — человек незаурядный. В нем была хорошая пытливость, по­стоянное стремление к новому. На ковочной машине мы с ним еже­дневно намного перевыполняли производственные задания. Больше, чем мы с Куратовым, во всей кузнице никто продукции не давал. Но я чувствовал, что мой сменщик не довольствуется достигнутым «потолком». Мне также не давало покоя то обстоятельство, что слишком уж мы долго держимся на одном уровне. Не может быть, чтобы все резервы были использованы!

Поскольку мы с Куратовым давали большое количество поко­вок, нам готовили металл на двух печах. Иногда же нас обслуживала только одна печь, а это вело к простоям. После того как печь загру­жена, необходимо ждать тридцать — тридцать пять минут, пока на­греются заготовки. Кончаются заготовки — новая партия кладется для нагрева. В течение смены в общей сложности терялось почти два часа.

Куратов подал мысль попробовать перевести печь на непрерыв­ную загрузку. Мы вместе с ним произвели расчеты. Нагревальщик должен прийти до начала смены, обеспечить заготовки на первые полчаса, а дальше по мере освобождения печи производить загруз­ку. Вынул одну заготовку — и сейчас же на ее место ставь новую. Этот метод нагрева полностью оправдал себя. Ковочная машина ста­ла работать безостановочно.

В тот день, когда печь была переведена на новый метод нагрева, Куратов отковал 815 деталей при норме 300. Он встретил меня воз­бужденный, довольный достигнутыми результатами.

— Видишь, какую копну наметал? — показал он на широкую «пирамиду» поковок.—Не отставай!..

Это был рекорд.

Но я твердо решил куратовский рекорд перекрыть. Для этого необходимо было изжить малейшие, пусть минутные, потери времени. То, что печь была переведена на непрерывную загрузку, — это был несомненный шаг вперед. Но были периоды, когда печи работали на горючем пониженного качества и нагрев заготовок задерживался.

Я предложил несколько расширить печь. Теперь имелся постоянный резерв заготовок. Вскоре я довел выработку до тысячи поковок.

— Крупно шагаешь, — сказал Куратов, узнав о моей выработ­ке.— Трудненько тебя догонять!

А сам тихонько посмеивается. По глазам вижу: что-то приду­мал он, что-то затеял, отставать от меня не хочет. Мои предположе­ния подтвердились. Неделю спустя прихожу в цех и слышу, что Елизар Куратов отковал 1100 деталей.

«Как это ему удалось?—думаю. — Просто за счет усилий, ра­сторопности такой скачок не сделаешь». Стал я в сторонке и смотрю. Обыкновенно при изготовлении фланца кожуха карданного вала, после того как одна деталь была откована, заготовка снова возвра­щалась в печь для нагрева. После этого отковывалась вторая деталь. Вот, смотрю, нагревальщик подал Елизару Васильевичу заготовку. Тот быстро взял ее клещами, заложил в машину, отковал один фла­нец и обрубил ее. Теперь полагалось бы заготовку нести обратно в печь, но вижу — Куратов опять заложил ее в штамп.

Вот тут-то я и понял, что моему другу удается с одного нагре­ва ковать две детали!

— Ты, наверное, думал, что я замерзну на своих показателях? Как видишь, оттаял, — сказал Куратов, когда закончил смену.

Я перенял опыт Куратова, как и он, стал делать два фланца с одного нагрева.

Правильное, умелое использование заготовок давно занимало меня. Принято было считать, что из одной заготовки можно полу­чить не более двенадцати фланцев кожуха задней полуоси. Между тем от каждой заготовки оставался изрядный, кусок. Мы неодно­кратно пробовали просунуть его до рабочих частей штампа, но вход в «ручей» был слишком узким, клещи в него не проходили.

Я предложил сделать глубокий конусный вырез около входа в «ручей». Теперь кузнец уже мог свободно просовывать клещи почти вплотную к месту захвата поковок штампом. Из каждого куска, оставшегося от поковки, я имел возможность отковать еще два флан­ца дополнительно. Это сберегало за смену почти полтонны металла. Но кое-кто воспротивился этому изменению в конструкции машины.

Меня уверяли, что, если клещи будут находиться слишком близко от штампа, он будет их «прикусывать».

Когда же я рассказал об этом предложении Куратову, он сразу оценил значение такого усовершенствования.

— Иди в партбюро, там быстро разберутся в этом деле.

В тот же день пошел в партбюро кузнечного корпуса. Положил перед секретарем сверток.

— Что принес? — спрашивает. — Подарок?

— Мой подарок, если принести, так он на стол не уместится — полтонны весит. Здесь лишь один обрубок.

Я рассказал о своем предложении, которое дает возможность на одной машине сберечь за смену полтонны металла.

Секретарь партбюро внимательно выслушал меня и сказал:

— Ты коммунист, Загорный, и обязан добиться своего. Хорошо, что пришел к нам. Поговорим с опытными инженерами, они помогут.

Специалисты внимательно отнеслись к моему предложению, одобрили его. Произвели, как мы просили, конусный вырез около «ручья». От заготовок оставались лишь небольшие отходы.

На этом я не успокаивался и продолжал искать новых путей поднятия производительности труда, добиваться лучшего использо­вания оборудования. В наших ковочных машинах штампы служили обычно при двухсменной работе не больше недели. Особенно скоро разрабатывались «пояски». Внешне они похожи на кольца, располо­женные на равном расстоянии друг от друга по всей длине русла «ручья». Нужны «пояски» для того, чтобы заготовка не скользила в «ручье». Но они скоро изнашивались, края выкрашивались, и штампы приходилось заменять. «Пояски» делались слишком узкими. Я предложил делать их шире примерно в два раза. Сделанные по моему заказу штампы с широкими «поясками», как я и предполагал, продержались вместо одной две недели.

...Наша дружба с Куратовым все более крепла. Работая с ним на одной машине, я многому научился.

Главным в нашей дружбе было то, что мы не имели друг от друга «секретов». Общими усилиями мы добивались успеха.,Если у меня что не выходило, я обращался к Куратову, у него были за­труднения — он просил совета у меня. Многие рационализаторские предложения записаны на нас обоих.

Мы частенько бывали в гостях друг у друга. В воскресные дни отправлялись в театр. Другой раз сидим даже на концерте, а думаем о том, как бы поскорее осуществить какую-нибудь затею в своем куз­нечном цехе. В антракте Куратов бывало сидит за столиком в буфете и что-то чертит спичкой по столу. Жены наши сердятся:

— Нельзя вам встречаться в выходные дни — только и разго­воров, что о работе.

Елизар Васильевич смеется:

— Без умственной работы и в выходной обойтись невозможно. 1^наче застой в мыслях будет.

Все мы были очень рады, когда в 1946 году Куратову присудили Сталинскую премию.

Елизар Васильевич пришел на завод, как и я, из деревни, с той только разницей, что я с Украины, а он из Сибири. Бывший землекоп стал высококвалифицированным рабочим-новатором. Весь коллектив нашего огромного завода знает и ценит его. Многие учатся у него высокому мастерству.

* * *

Большое, незабываемое событие произошло в моей жизни в де­кабре 1949 года. Я с группой трудящихся города Горького был в Москве, присутствовал на торжественном заседании, посвященном семидесятилетию со дня рождения Иосифа Виссарионовича Сталина.

Мы пришли в Большой театр задолго до начала торжественно­го заседания. Но зал уже был заполнен. Всюду я видел счастливые лица. Все оживленно беседовали, поминутно поглядывая на сцену: всем хотелось поскорее увидеть родного Иосифа Виссарионовича.

Со мною рядом сидел старый рабочий, приехавший с Урала.

— Я с утра сегодня волнуюсь. Сталина увижу, — говорил он. — Задолго до начала сюда пришел... Самочувствие такое, словно в ду­ше обновление произошло... И с каждым хочется радостью поде­литься.

То же самое испытывал и я. По внезапно установившейся ти­шине я почувствовал, что наступает тот счастливый в моей жизни

момент, о котором столько мечтал: увижу человека, которому все мы, советские люди, обязаны своим счастьем.

Гром аплодисментов потряс театр. Сталин!.. Улыбаясь, великий вождь поднятой рукой приветствовал собравшихся.

Я тоже испытал, как говорил уралец, «душевное обновление»' Никогда еще не было у меня такого подъема, такого прилива сил.

Не прошло и трех месяцев, как в моей жизни произошло еще одной важное событие. В марте 1950 года мне была присуждена Сталинская премия. Когда об этом стало известно на заводе, около моей ковочной машины собрались товарищи, друзья. Они искренне, от всей души поздравляли меня с высокой наградой. Елизар Василь­евич Куратов, пожимая мне руку, говорил:

— Ну, вот теперь и я тебя поздравляю! Рад за тебя!..

Я часто думаю о нашей чудесной жизни. Какой простор для советского человека открыла большевистская партия! Работа прос­того кузнеца на виду у всего народа, и народ ценит его.

Много писем я получаю и от старых друзей и от незнакомых людей. Мой браг Василий Загорный, работающий директором МТС на Полтавщине, так писал мне: «Радуюсь твоим успехам, Андрей... Вспоминаю, как мы с тобой еще до коллективизации работали в де­ревенской кузнице. Тесно тебе было в ней. И вот теперь ты вышел на простор. Каждому из нас большевистская партия дала эту воз­можность, только твори, работай на благо Родины. Каждый совет­ский человек находит себе место в жизни».

Да, я нашел свое место в жизни. Нашел, потому что о совет­ских людях заботятся большевистская партия, великий Сталин.

 

АНДРЕЙ ПРОХОРОВИЧ ЗАГОРНЫЙ

 

И. БЕЛОВ,

старший мастер станкостроительного завода «Красный пролетарий», лауреат Сталинской премии

 

НАШ ВКЛАД В ПЯТИЛЕТКУ

 

Много лет прошло с тех пор, как я поступил учени­ком на завод «Красный пролетарий». Помню, как пятнадцатилетним юношей я впервые в жизни подо­шел к станку. Был это самый простой и примитив­ный токарный станок. Токарное дело мне очень по­нравилось, я к нему сразу же пристрастился. Меня увлекал процесс обработки металла, интересовала ра­бота самого станка, который, повинуясь воле челове­ка, придавал металлу самые разнообразные формы. Первое впечатле­ние было настолько большим и глубоким, что оно сыграло решаю­щую роль во всей моей жизни.

Токарному делу учил меня старый мастер Петр Николаевич Ла­тышев. Человек он был строгий, крутой, но справедливый. Именно он привил мне любовь к труду, к профессии токаря. Петра Николаеви­ча, проработавшего на производстве 56 лет, я всегда вспоминаю с чувством глубокого уважения и благодарности. Никогда не забуду, как Латышев, видимо, приглядевшись ко мне, однажды сказал:

— Надо из Белова сделать настоящего токаря.

Меня перевели на большой и по тем временам очень сложный станок. Я его быстро освоил, как-то сразу завоевал положение умелого рабочего и с тех пор вот уж три десятка лет неразрывно связан с «Красным пролетарием».

В наших советских условиях мало быть просто хорошим рабо­чим. Наиболее полное удовлетворение в жизни получаешь тогда, когда свою производственную работу сочетаешь с активным участием в общественной жизни.

В 1930 году меня, тогда еще беспартийного, выдвинули в комис­сию по чистке советского аппарата. Это доверие произвело на меня очень большое впечатление.

Проверяли мы Наркомат внешней торговли. Страна наша при­ступила тогда к выполнению первой сталинской пятилетки, и было очень важно сделать все советские учреждения гибкими, оперативны­ми, способными активно содействовать успеху выполнения плана со­циалистической реконструкции народного хозяйства.

Работа в комиссии по чистке меня многому научила. Я получил возможность практически ощутить размах строительства, развернув­шегося в нашей стране, ибо работа этого наркомата была тесно свя­зана с самыми различными отраслями народного хозяйства. В общем все это явилось для меня большой школой. Я вернулся на завод политически выросшим. Расширились мои представления о многих политических и хозяйственных вопросах. Именно к тому периоду относится мое вступление в ряды большевистской партии.

Помню, подошел ко мне коммунист Фрол Ермолаевич Романов, тогдашний председатель завкома нашего завода, и говорит:

— Ну вот, Иван Тимофеевич, почистил государственный аппа­рат, втянулся в общественную работу. Не думал ли ты о вступлении в ряды партии?

Он как бы разгадал мои мысли.

Я подал заявление с просьбой принять меня кандидатом в чле­ны партии. В 1931 году я был уже членом партии. В этот период осуществлялась большая реконструкция нашего завода, шло строи­тельство нового механического цеха, в котором я работал. От старых бромлеевских мастерских осталось одно лишь воспоминание. Создавались новые, замечательные производственные корпуса. Одновременно строились и жилые дома. Точно вихрем сметало старые покосившие­ся лачуги, которых было немало на Калужской заставе. Год от года она преображалась и теперь своими прекрасными строениями украси­ла новую Москву.

Мы радовались строительству новых корпусов нашего завода, но­вых жилых домов, куда вселялись первые ударники, всему тому гран­диозному строительству, которым была охвачена наша страна в годы первой сталинской пятилетки. Новые цехи наполнялись и новой тех­никой. Мы осваивали производство усовершенствованных токарных станков.

Пафос строительства, вдохновляющие выступления товарища Сталина, указывавшего народу единственно правильный путь социа­листической индустриализации нашей страны, воодушевляли ши­рокие массы трудящихся. Люди росли не по дням, а по часам. Вчерашние рядовые рабочие становились командирами производст­ва. Я также был назначен помощником мастера, а затем и ма­стером.

В 1938 году, когда меня в числе других командировали в Сое­диненные Штаты Америки, я уже был старшим мастером участ­ка. В Америке мы занимались приемкой закупленного оборудования.

Я попал в ту самую Америку, которую пропагандисты капитализма воспевали на все лады. И что же я увидел? Об этом стоит вспомнить и рассказать, тем более что в Америке в на­стоящее время угнетение рабочих и масштабы безработицы на­много превосходят даже то, что мне пришлось видеть своими гла­зами.

Как только я приехал в США и попал на завод «Мичиган-тул», мне как «русскому инспектору» (так называли нас — советских при­емщиков) сразу же вручили специальный значок, который во время пребывания на территории завода настоятельно рекомендовалось но­сить в петлице пиджака. Мне, так же как и некоторым другим нашим товарищам, казалось, что значок выпущен в ознаменование какого-нибудь важного события и его преподнесли нам для того, чтобы подчеркнуть свое уважение к советским гостям. Но такое предполо­жение оказалось ошибочным и наивным. Вскоре нам стало известно, что «деликатная» просьба администрации американского завода пре­следовала определенную цель: рабочие, увидав этот «опознавательный знак», не должны были подходить и разговаривать с нами. «Вот тебе и хваленая американская «свобода» и «демократия»!—поду­мал я.

Так встречали нас, советских людей, в «демократической» Аме­рике представители ее официальных кругов. Мы ездили туда для укрепления экономических связей, для развития торговли, а за нами устраивалась полицейская слежка. За одним из наших товарищей по­лицейский, переодетый в штатский костюм, ходил буквально по пятам.