Реквием павшим цивилизациям 7 глава




- Так вот, - повысил свой голос старик, - Когда-то очень давно ваш народ был столь праведным, что люди вместо смерти уходили на самые небеса. Воздух за одно мгновение становился для них таким плотным, что ноги могли не проваливаться в него, а шагать как по твердым ступеням. И каждый, чей земной век завершался, или кого тяжко ранило в битве, тут же твердой походкой шагал вверх, высоко поднимая свои обутые или босые ноги.

- Но ведь и теперь у нас никто не умирает! Это каждому известно! – с ноткой мольбы в голосе ответил Жрец. В ответ на эти слова варвар лишь недобро усмехнулся.

- Потом вы совершили чего-то нехорошее, и небеса отказались брать вас к себе, - неожиданно перешел на шепот старик, - И вы принялись со слезами молить их, и слез натекло столь много, что в самом центре вашего города из них разлилось целое соленое озеро, которое, впрочем, уже давно высохло...

- Не было этого! – визгливо крикнул наш Правитель.

Молодой варвар погрозил ему здоровенным кинжалом, и, покрывшись красным стыдом, Правитель умолк.

- И когда вы устали молить небеса, вы отреклись от них, - повысив голос, продолжил старый варвар, - А ваши жрецы выдумали, будто небесный Бог от вас на время отвернулся, и земной мир на время предоставлен сам себе. Но на какое время – никто не мог сказать. А люди, чьи годы подходили ко времени отхода в небеса, стали попросту умирать и гадко гнить, окутывая площади роями мух и облаками миазмов.

- О… - тоскливо простонал Жрец.

- И вы прокляли небесного Бога, и, чтобы бросить ему вызов, изобрели для себя свою Богиню сладострастия, которую один из ваших глиняных мастеров вылепил за семь дней. Тогда же вы открыли подземный холод и вырыли для себя ваш Храм, который, будто, зачеркнул смерть раз и навсегда. Этим вы в последний раз сказали небесному Богу, что можете обойтись и без него, после чего стали обходиться…

- Я не верю твоей правде! – с мужеством в голосе произнес Жрец.

- И не верь, - спокойно заметил старик, - Поверь, нам все равно, каким богам вы станете молиться и какие новые сладострастия изобретете. Я бывал в дальних странах и могу посоветовать вам еще несколько плотских утех, которые видел там…

Возникла пауза. Между старым варваром и нами будто протянулись невидимые звонкие струны, играть на которых дозволялось лишь ему.

- Вы нам не нужны и ничего ваше нам не потребно! – наконец выкрикнул он, - Дайте только нам книгу о тех временах, когда забытые ваши предки уходили на самое небо, и мы тотчас уйдем так далеко, что нас станет не видно! А вам она все равно не нужна, ее тут никто уже и не вспоминает, даже во сне!

- Но прошло столько лет! Книга могла потеряться, ее могли съесть мыши, да, к тому же, библиотека однажды горела… - сказал я и сам подивился, до чего визгливым и гадким оказался мой родной голос.

- Да, что будет, если мы ее не найдем?! – пришел на помощь Жрец.

- Вот, - старый варвар указал на окно, и только тогда мы заметили, какая свирепая и страшная сила успела собраться на городских улицах и площадях. Блестящие от каленого железа, размахивающие огромными мечами, как игрушками, озаряющие городские камни неистовым светом дымных факелов, повсюду громоздились их воины. Их глаза будто резали пространство на мелкие клочки, и казалось, что город уже заранее приговорен ими к потоплению в черной пустоте.

- А ведь если они нас всех разом побьют, то не найдется того, кто успеет дотащить наши тела до Ледяного Храма, - шепнул Жрец в мое ухо, - И тогда нас ждет…

Последнее слово он сказать побоялся, ибо уж к слишком древней и страшной эпохе оно относилось. Но все было ясно без всяких слов, и я понял, что спасение нашей прежней прекрасной жизни зависит только лишь от меня.

Меня не пришлось упрашивать. Что было сил, я бросился в недра дома-библиотеки, подгоняя при этом своих женщин. Зашелестели листки, заскрипели переплеты. «Искать – искать - искать», «где-то здесь – где-то там, где-то сям»… Пальцы спешили, мяли и рвали страницы, сверху и донизу исписанные чем-то старым, давно забытым. Поиски того, чего ты никогда не видел среди того, что ты не знаешь всегда безнадежны и обречены на провал. Тем более что я был тем человеком, который ни разу в жизни ничего не искал.

Весь день и всю ночь мы лихорадочно рылись в беспросветных бумажных дебрях, не находя среди них даже самой крохотной надежды на нахождение желанного, спасительного.

Эх, если бы год назад кто-нибудь сказал, что мне доведется ползать по пыльному нутру своей библиотеки, чихать и кашлять, натыкаться на шкафы, набитыми бумажным барахлом, и с грохотом ронять их. Уже к ночи я перестал различать буквы, а к утру перестал ощущать самого себя. Когда же весь пропитанный древней пылью и с красными глазами я вышел наконец на свет, то не узнал даже своей собственной тени.

- Что?! – разом спросили у меня Жрец и Правитель, но, взглянув на мои пустые руки, сразу все поняли.

Кожа на этих пустых руках изрядно покраснела, кое-где вздулись мозолистые пузыри. Наверное, сейчас мои жалкие худые ручонки более всего подходили к печальному слову «ничего».

- Что будет с нами?! – разом вздрогнули Правитель и Жрец. Бледность их лиц слилась с белизной стен и белым блеском воздуха, пропитанного книжной пылью.

- Какое наказание вы нам… Нам… Уго… Уготовили?! – заикаясь, поинтересовался Правитель.

- Как вас наказать, если вы сами приговорили себя к безнаказанности, - задумчиво проговорил варвар, глядя куда-то поверх наших склоненных голов.

Мы смотрели ему прямо в рот, мы силились разгадать дрожь каждой морщинки его лба, пока старый варвар задумчиво рассматривал какую-то точку, светившуюся где-то позади наших тел. Когда веко его правого глаза чуть-чуть дрогнуло, то мне подумалось, что вот оно – решение нашей судьбы. Но старик продолжал молчать, как молчал он всю прошедшую ночь, при этом ни разу не сомкнув глаз.

Неожиданно, не послав даже потерянного взгляда в нашу сторону, он встал, и зашагал к двери.

- Что будет?! – прошептал Правитель, после чего с тихим грохотом ударил лбом в подвернувшуюся стенку.

Мы подождали еще немного, а потом, не сговариваясь, бросились на улицу.

- Ступайте к своему Храму, - раздался над нашими головами чей-то властный голос. Мы обернулись и увидели молодого вождя варваров.

Его острый, страшный взгляд сразу сообщил о неуместности каких-либо вопросов. Мы развернулись и побежали к тому месту, откуда навстречу нам уже летели клубы пыли вместе с криками на чужом языке.

- Им не попасть в Храм! Богиня Сладострастия их остановит, она спутает их своими объятиями и погрузит в сон наслаждений, среди которого варвары станут равны нам! – бормотал на ходу Жрец.

И ноги продолжали нести нас по увитым виноградниками улочкам, что петляли между оливковых рощиц и прохладных, дышащих покоем домиков.

Жрец первый взбежал на холм, который возвышался перед величественным Ледяным Храмом. Мы с Правителем споткнулись и больно упали, разодрав до крови свои ноги и лица, когда увидели, как фигура Жреца рухнула вниз и принялась трястись в бешенной пляске.

- Что они делают?! Разве такое можно?! – стонал он, царапая руками дорожные камни, отчего те принимали страшный красный цвет.

Мы, забыв об ушибах и ссадинах, глянули вниз, и даже не сразу осознали смысл того, что там происходило. Варвары один за другим врывались в Храм и возвращались оттуда, волоча на себе наших Спящих, после чего укладывали их прямо на Храмовую площадь. Их работа очень напоминала труд кропотливых муравьев, и, похоже, объятия Богини Сладострастия ничуть не касались их пропахших дымом шей. Вскоре Ледяной Храм вконец опустел, а Спящие аккуратной грудой заполнили площадь.

За нашими спинами раздался цокот, будто кто-то бил палкой дорожные камни. Я обернулся и увидел «серебренного» варвара, сидящего верхом на чудесном звере, которого я видел лишь на картинке одной из своих книжек. Это могучее животное повергло меня в трепет, и я подумал, что справиться с этим народом мы бы никогда не смогли. До чего все-таки мудр наш Правитель, который так благоразумно пошел на капитуляцию, избежав страшного поражения!

- Больше нам нечего вам сказать! – произнес он и ускакал дальше на своем диковинном звере.

Толпа варваров, что клокотала внизу, разом пришла в движение. Широкой рекой они потекли к воротам, скрываясь за ними. Все тише и тише звенело их страшное оружие, и очень скоро город стал таким же, как и был позавчера.

- Они ушли! – радостно закричал Правитель и вскочил на ноги, - Ушли, ничего не тронув! Мы будем жить дальше…

Но когда он повернул голову в сторону Храмовой площади, то сейчас же понял глупость и преждевременность своей радости. То же понял и я.

Неистово жужжащая стая мух облепила тела Спящих. Оттаивая, они лопались, и из-под бледной кожи наружу вытекало что-то зловонное, мерзкое. Облако гадкого смрада вскоре окутало все городские улицы, вытеснив с них свежий, пахнущий морем и оливками воздух.

- Да они же… Не живы! – выдохнул я страшное для самого себя признание.

Такая же мысль прошлась по сознаниям всех моих земляков. Повсюду хлопали двери, и люди брели на улицу, чтобы навсегда покинуть этот пропитанный трупным ядом город. Все большей и большей становилась людская лавина, прущая за городские ворота, в глубину страшной темени внешнего мира. Брошенные дома уныло чернели пустыми глазницами окон, а их открытые двери издавали тягостный, тоскливый скрип.

Оглянувшись, я не увидел возле себя Жреца.

- Что случилось?! – спросил я у пустоты, разверзшейся на улицах и площадях моего родного города.

Никто не ответил, и я невольно повернул голову. На большой скале, возвышавшейся над самым морем, появилась маленькая белая фигурка, в которой я без особого труда узнал нашего Жреца. Через мгновение эта точка отделилась от серой громады и устремилась прямиком в шипящую даль волн.

Я отчаянно высморкался, пытаясь выдавить из себя смрад, который, похоже, разливался уже повсюду. Не оставалось ни одного уголка, в котором можно бы было отдышаться от удушливых миазмов. Даже растения и те принялись вянуть и ронять свои некогда сочные и радостные листочки.

Вечное наслаждение исчезло из мира так быстро и навсегда, что все усомнились, существовало ли оно когда-нибудь на самом деле. Мир разом стал пустым и темным, и надо было иметь нечеловеческое зрение, чтобы разглядеть в закрытых небесах маленькую звезду, зовущую за собой…

Я шагал по большому полю, что тянулось за городскими воротами. Из-за его горизонта меня манил мерцающий огонек, который был походным костром варваров.

Suomen мечта

Аланд усердно трудился. Его глаза приросли к экрану монитора, а рука то и дело бегала от клавиш к мышке и обратно. Постепенно выносящиеся из его головы смутные образы сплетались со знаниями механики, сопротивления материалов, выходили в мир помогавших с расчетом компьютерных программ, и ложились на чертеж. Вот еще частичка, вот еще…

Уже было не оторваться. Супруга Тария несколько раз звала мужа по разным делам, но он, бросая невнятное «подожди», продолжал работу. Один за другим открывались справочники, и их знания тут же дополняли то, что хранилось в памяти конструктора. Вот уже конструкция почти готова, остается внести еще кое-какие детали, но это уже – мелочи. Даже если внести их неправильно, общего замысла они не нарушат…

Все, внесены и детали. Проект готов, обработан в трехмерной графике, и вот плод его трехнедельных раздумий стоит перед ним. Правда, пока еще лишь нарисованный, ни в коем случае не годный к употреблению по назначению. Зато – самый новый из всех новых, только что вышедший из сознания конструктора и готовый отправиться в самостоятельное плавание. Нажимаем на кнопку, и принтер выплевывает пачку чертежей. Корабль отвалил от пирса и начал свой путь. Дальше будет много согласований, доработок и доводок. Наконец, чертежи отправятся на завод, и там каждая их линия, каждый штришок отольются металлом и фаянсом, напитаются материальной плотью до того, что их можно будет ощутить под своими пальцами. Аланд полюбуется на тяжелый плод своих трудов, проведет по его гладкой поверхности, а после добавит в свою коллекцию.

Новый унитаз разработан, и конструктор вытирает со лба капельки пота, встает на затекшие от долгого сидения ноги, разгибает спину. Это – уже его двухсотый унитаз. Каких он только не изобретал в своей жизни – с регулируемой высотой для детей, с особыми вспомогательными устройствами для инвалидов, с установленными внутри электронными датчиками для медицинских учреждений, с экономией воды для японцев и немцев, с особым комфортом для отдельных категорий населения разных стран. Всего и не упомнить. От прошлых проектов в нем остался опыт, позволяющий теперь сделать какой угодно сантехнический аппарат, да большая коллекция, разместившаяся в специальном домике, который он соорудил недалеко от своего дома.

Со стороны могло показаться, будто он обожает свою работу, но на самом деле все было иначе. Скорее, он пытался заставить самого себя полюбить свое дело. Иногда это удавалось, и Аланд радовался, полагая на какое-то время, что унитазы – смысл его жизни, как это было сегодня. За такие мгновения своей жизни он и получил прозвище «унитазный барон» по аналогии со знаменитым ракетным бароном Вернером фон Брауном. В подтверждение того, что часы и минуты любви к унитазному делу у него все-таки бывали, он и держал свою коллекцию, на которую просто так сам никогда не любовался, но зато он с большим удовольствием демонстрировал ее всем, кто приходил в его дом.

На сегодня работа кончилась, и порыв невероятной любви перешел в гадкий душок отвращения. Ведь всю свою трудовую жизнь ему приходилось думать о естественных отправлениях людей, и представлять их в такие минуты – иначе было никак. И единство всех людей, независимо от их заслуг, добрых и злых дел, мыслей и помыслов, а также от пола и возраста казалось ему унизительным. Он стал тем, для кого сторона жизни, которой положено быть от всех сокрытой, оказывалась на виду, что не могло доставить радость, особенно - северному человеку, каким был Аланд. Всю жизнь ему хотелось чего-то особенно сложного, невероятного, но не найти его было в родной Суоми, и он продолжал мастерски творить чертежи унитазов.

Его «финская мечта» сбылась на всю свою глубину и ширину. Он имел двухэтажный восьмикомнатный дом со всеми удобствами, включая старое финское баловство – сауну с бассейном. У него имелось три автомобиля, два – обычных, для себя и жены, и один – любимец, восстановленный Фольксваген-жук. О чистоте и удобстве своего городка, о спокойствии за свое будущее и будущее двоих своих детей, Аланду не стоило и вспоминать – в Суоми все это было гарантировано. Одним словом, все, что окружало этого еще не старого конструктора, было своеобразной материализацией флюидного слова «счастье». Но счастье – оно таково, что убежит из любого предназначенного для него домика прежде, чем ты успеешь его сложить. Его тайна – это тайна птицы, боящейся неволи, загадка свежего ветерка, который сразу же иссякнет, если окажется в глухо закрытой комнате. Потому Аланд никогда в своих мыслях не соглашался с тем, что он счастлив. Вроде бы, он мог положительно ответить на 100 вопросов из ста о наличии разнообразных показателей счастья его жизни, но… Не хватало чего-то неуловимого, отсутствие которого тут же стирало все прочие доводы за его счастье…

Разумеется, в каждое воскресенье он направлялся в кирху, и слушал проповедь пастора о грядущей вечной жизни. Жизнь вечная в его устах была обитанием в таком же тихом и чистом городке, но только городок вместе с его людьми делался бессмертным, время как будто в нем останавливалось. Из звуков исчезало тиканье старых часов, из событий – похороны, роды и свадьбы. Остальное же шло по-прежнему, вернее уже не шло, а стояло. Однажды Аланд поговорил со старичком-пастором один на один, вспомнил слова о конце света, которые он прочитал в Библии. Тот ответил, что Суоми конец света минует, ибо здесь почти все честно трудятся и молятся когда положено и сколько положено. Значит, таких людей не за что карать, к ним сразу придет вечная жизнь, которая просто вольется в их жизнь нынешнюю.

Но внутри Аланда жило иное чувство Рая. Оно занимало какую-то маленькую частичку его души, но вместе с тем было так сильно, что в молодости едва не изменило его жизнь. В те годы он только-только поступил в Хельсинском университете, где сразу познакомился со своей будущей женой. Тогда он был робким пареньком с головой, плотно вжатой в плечи. Такой, конечно, не мог решиться подойти к возлюбленной Тарии и рассказать ей о своей любви. Случай, конечно, не новый и не единственный, тем более в народе, больше ценящем молчание, чем слова. Вот так и в тот день он очень долго смотрел на нее, собираясь начать разговор, но язык неожиданно закостенел, как крыло мертвой птицы, и смог произнести всего лишь несколько звуков. Аланд покраснел, что-то выдавил из себя о срочных делах, неуклюже попрощался и отложил разговор до следующего раза.

Сам не свой он переживал неудачу, понимая, что и в следующий раз с его языком случится то же самое. С делами сердечными, одним словом, у него тогда ничего не вышло, но с того дня начался другой интересный его путь, который, впрочем, все одно никуда его не привел. Вечером к Аланду неожиданно заглянули друзья, и пригласили его прокатиться на автомобиле по родной стране. Тем более что финские земли теперь, с появлением автомобилей сделались совсем уж крохотными, их можно объехать за несколько дней. Только сами их обитатели не любят подобных путешествий, предпочитая прогулки в края теплые, заморские. Было удивительно, что у кого-то возникла такая идея, но она уже родилась, и чтобы не откладывать мероприятие на неведомое «потом», они в тот же вечер и отправились.

И Аланду открылся мир озер и гранитных валунов, на которых кое-как примостились упорно боровшиеся за свою жизнь деревца. Кое-где зеленели мхи, они тоже не жили, а скорее выживали на неласковом каменном ложе. Красный гранит рапакиви казался теплым, особенно когда он играл с лучами заходящего солнца, как будто вспыхивая в них красноватым пламенем. Но обманчивым был тот жар, сам камень оставался по-прежнему холоден, и от приложенной к нему удивленной руки отнимал тепло, но не дарил. Серые, слюдянистые граниты озорно блестели, будто предлагали людям поиграть с многочисленными солнечными зайчиками. Но на самом деле они оставались равнодушны, а красивые блестки рождались на них просто так, сами для себя. Прозрачная, проглядываемая до самого дна вода будто тянула в свои объятия, но была она ледяной, скручивающей тело незадачливого купальщика болезненной веревкой судорог. Иногда попадался белый с розоватыми прожилками мрамор. Он был гладок, и потому казался даже уютным. Кое-где отполированный дождями и ветрами он изображал что-то похожее на мягкое ложе. Но не дай Бог человеку уснуть на таком ложе, которое жадно проглотит все человечье тепло, и к рассвету оставит на себе лишь холодное мертвое тело!

Друзья пробирались к северу, и природа за обочиной серого шоссе делалась все строже и строже. Мертвые камни делались все нетерпимее к наседавшей на них жизни, и вскоре все живое да зеленое сделалось удивительно маленьким, с трудом заметным. Аланд тогда задумался о том, что его земли обладают особенной красотой, не терпящей такого своего созерцателя, как человек. Они всеми силами стараются от него избавиться, жгут лютыми морозами, режут смертельными ветрами. Всю почву в этих краях давным-давно срезала бритва ледника, и та, что наросла за немного лет, была самим воплощением слова «голод». Своими землями Суоми никогда не смогла бы прокормиться, и то, что они сейчас сыты – заслуга хитрой политики государственных человеков.

Но для кого же предназначена эта чужая красота устремленных к небу нерушимых скал и слезно-прозрачных озер у их подножий? Почему она так стремиться прогнать с себя того, кто может быть единственным ее созерцателем? Значит, для иного ока предназначена она, иного взгляда ожидает. Где же этот взгляд, которому раскрыты озера да камни?

Аланд смотрел в звездное небо, на котором с приближением великого севера светил становилось все больше и больше. Оно – и есть то око, глаз Божий, который будет взирать на эти земли даже тогда, когда на них не будет людей! Бесчеловечная красота Суоми, наверное, важнее для Господа всех человечьих дел и деяний, ибо она несет в себе частицу неподвижности и постоянства, которые – самая суть Центра всех миров!

Но что тогда делать человеку? Устраниться из вечного и безмолвного созерцания, приняв самого себя – лишним, достойным исчезновения?! Или… Или прыгнуть на самое небо, предстать перед созерцающим оком, ведь человек – творение по образу и подобию Творца, и это делает его выше замшелых скал да ледяных лужиц! Быть может, для того Господь и дал человеку разум и умение творить, то есть - подражать Ему в самом главном! И он, Аланд, хоть его имя на родном языке означает землю, поднимется до небес и предстанет перед недвижимым оком!

Трепыхаясь своими пламенными языками, догорал костер, и со всех сторон подступали волны незаботливого промерзшего воздуха. Но это ничего – машина была наготове, можно ехать дальше. Но Аланд не спешил, он терпеливо ждал, когда из дровишек совсем истечет их деревянная душа. Он думал о том, что, наверное, рассуждает как язычник, и это закономерно – его народ принял христианство самым последним из всех северных народов. И даже потом финны-христиане все равно воспринимались соседними народами как колдуны, способные властвовать природными силами. Потому их боялись, хотя иногда и просили о помощи, когда таяла вера в силу молитвы. В боязни перед его народом кроется одна из причин того, что живя между русскими и шведскими селениями, он не растаял среди них, но остался самим собой…

Взгляд от маленькой, уже неживой звездочки костра переметнулся снова к небесам, полных звезд неугасимых. Его желание приблизиться к тому миру и предстать перед оком Божьим сейчас, во второй половине 20 века понятно. В мире много говорят о космонавтике, о полетах к звездам, которые пока что заканчиваются совсем уж близко к Земле. Но это ничего, все равно ведь там – космос, и оттуда все одно ближе до ока Господнего. Потому единственный путь для Аланда – сделаться космонавтом, что, наверное – возможно, ведь никто из людей его народа еще не летал в тайные подзвездные дали! Должен же кто-то отправиться туда первым? И если он не станет космонавтом, то, быть может, он сделается конструктором космических кораблей и проложит путь туда, где еще никого не было, ни людей его народа, ни иных?!

Друзья перебили полет его мысли словами о том, что пора уже ехать. Аланд не расстроился, ведь самое главное он уже успел сказать самому себе.

- Вот видите, звезда летит прямо по небу, - сказал сидевший за рулем Рютте, - Это – спутник, звезда летать не может. Наверное – русский, их сейчас становится все больше и больше. Может, конечно, и американский, но вряд ли…

- Россия ближе, - сказала Лийса.

- Какая разница? – авторитетно заметил Рютте, - Спутник или висит над одной точкой Земли, либо облетает ее всю. Раз этот летит, значит – он как раз из вторых, первый мы бы от звезды и не отличили. Но русских сейчас больше, потому по вероятности – скорее, русский!

- Значит, не видать нам больше того неба, которое было над нашими предками. Без всяких лже-звезд! - вздохнула Лийса, - Старые спутники, наверное, так и будут там летать, и когда-нибудь в ночном небе будет одна мелкая крупа…

- Нет, - сказал Рютте, - Они падают, но до земли не долетают, сгорают в атмосфере. Там от трения об воздух температура выше, чем в плавильной печке, потому сгорает любой металл! Но сейчас они все еще новенькие, до этого еще не дошло!

Аланд удивился, отчего речь зашла про космос? Неужели друзья могут читать его мысли? Он даже вздрогнул, побоявшись за их сохранность. А потом сообразил, что о чем же еще можно говорить, если видишь звездное небо, да с диковинкой, со странствующей звездочкой в придачу. А все газеты только и повторяли на все лады очень старое греческое слово «космос», приобретшее теперь благодаря русским вторую молодость, первозданное очарование! Вот и ответ на тот вопрос, что он недавно задавал сам себе у костра.

- Рютте, как ты думаешь, а мы в космос полетим? – спросил он друга.

- Может, и полетим. Только не сами, а – с русскими или американцами. Для них Суоми – что девушка, перед который каждый показать себя хочет, чтоб больше ей приглянуться. Вероятнее всего наш космонавт полетит с русскими. Они в этом вопросе за ценой не постоят. Не то что американцы, те и денег взять могут, определить нашего космонавта - в пассажиры!

- А чего бы самим не полететь? Сделаем ракету, космический корабль – и в небеса! – спросил о предмете своего мечтания Аланд.

- Такие большие дела могут делать только великие страны. Посчитай, сколько народа у нас живет, и сколько в этой работе занять сможешь? А ведь их тоже надо поить и кормить! Ракета – конечный результат, который складывается из многих-многих производств и технологий, среди которых есть и уникальные. Их еще разработать надо, потом – создать, и лишь спустя много времени, когда уже все заработает, делать ракету! Еще много ученых надо, а у нас их столько быть не может, ведь народу-то мало! На каждого ученого работает по 10 человек – лаборанты, ассистенты, на них – еще 100, кто на сложных экспериментальных производствах трудится. Их всех тоже надо поить-кормить и куда-то селить, а зимы у нас лютые, значит дома должны быть теплые. Учти еще, сколько денег в этот проект вложить надо? Пожалуй, все деньги, которые найдешь в Суоми, даже если людские карманы до дыр обчистишь! Отдача же будет лишь через много-много лет, и то она под вопросом, под печатью большого риска! Допустим, многие космические технологии можно использовать в самых обычных производствах, но у нас не так много промышленности, чтобы этот перенос стал возможным! Вот сам и ответь, может ли наша маленькая страна на такой путь идти?! Мы идем по пути производства того, что требует, конечно, ума, но окупается почти моментально, и каких-то уж особенно новых технологий не надо. Создание новейшей бытовой техники для индивидуального пользования – вот наш путь, мы это умеем!

- Обидно все-таки… Летать на чужом и с чужими! Они, может, в космос совсем не затем летят, зачем туда наш человек отправится! – вздохнул Аланд.

- Что же поделаешь?! Когда-то паровоз был очень высокой технологией, на уровне ракеты, а железная дорога – на уровне космоса. В России ее даже со звездой сравнивали! Паровозик мы сделать все же сумели, но какой?! Маленький, слабенький, работающий на дровах, смешной рядом с русскими и даже немецкими железными богатырями. Ты в железнодорожном музее был, видел такой почти игрушечный паровозик с широкой трубой? Такая граммофонная труба – чтоб искры от дров не летели и вагоны не подожгли! Но то – паровоз, а то – ракета, ее маленькой и смешной ракеткой не смастеришь. Не полетит она такая – и все дела!

Они еще поговорили на тему космоса, всерьез обсудили вопрос, можно ли в космосе зачать детей, и какими они станут – не ощутившие в первые мгновения появления на свет привычной для нас силы тяжести. Сошлись на мысли, что лучше, чем те, кто ее ощутил. Ведь на Земле плохих людей так много, а хороших – мало, так может в космосе все будет наоборот?!! Да и дышится там, наверное, легче – ведь воздух тоже имеет вес, которого в космосе у него, понятно, нет. Больше воздуха ребенок вдохнуть сможет – тоже на пользу пойдет.

После, заинтересовавшись невесомостью, стали придумывать специальные космические танцы, невероятно не похожие на привычные танцы в одной плоскости. Друзья сошлись во мнении, что они будут восхитительны. Жаль только, что сейчас таких больших кораблей нет… Но когда-нибудь их же построят!

Когда они вернулись, Аланд принялся узнавать, есть ли в Суоми отряд космонавтов, и можно ли туда записаться? После некоторых исканий он дошел до Министерства Обороны. В соответствующем ведомстве этого министерства ему сообщили, что – да, такой отряд планируется создать, в первую очередь в него будут брать летчиков, но инженеров, возможно, тоже – во вторую. Может, русские (а полет вероятнее всего будет проходить с ними) охотнее возьмут инженера. Ведь пилот – это, обычно, командир, а командиром на русском корабле должен обязательно быть – русский. Инженер же – человек второй или третий, им может быть и человек из другой страны. Также ему рассказали, что добровольцев не так и много, нет в Суоми того порыва, что был даже в США, не говоря уже о «космической болезни», охватившей Россию.

Финны, отрезанные болотными водами от остального мира, всегда жили замкнуто в своих хуторах, мало общаясь даже друг с другом, а не то, что с инородцами. Потому и распался народ, который мог быть единым, на много-много племен – карелы, мордва, марийцы, удмурты, эсты, чтоб их сосчитать – спичек в коробке не хватит. О том, что финны – народ, сами они обычно с удивлением узнавали от инородцев, которые их вовсе не захватывали, а просто заселяли пустующие земли, что были между их редкими поселениями. Финны тоже не противились людям другого народа, а просто прятались на своих хуторах и не общались с ними. Оттого финский язык такой необычный, почти лишенный заимствований и из славянских и из германских языков, хотя с этими народами финны всегда жили бок о бок, иногда отделенные узенькой речкой или каменной грядой. Из-за этого финну чудовищно тяжело долгое время находиться среди людей, говорящих на другом языке, по-иному чувствующих мир. И мало кто пожелает вместе с ними долго жить в узеньком кармане космического корабля, за бортами которого – непонятный человеку вакуум, мрак и чудовищный холод. И не найти в маленьком шарике-корабле места, которое можно было бы отделить и сделать чем-то, похожим на крошечный хуторок!



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-15 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: