– Иван Геннадьевич, херня какая-то, чувствую себя очень плохо. Что-то я все же «схватил». Внутри жжет. Вчера искупался в роднике, вероятно, простыл.
– Полежи, Валера, отдохни. Забегался на занятиях, выходах, к вечеру будет в порядке. А «таблетке» я дам команду, чтобы температуру держал на контроле и давал лекарство. Пройдет.
Несколько успокоившись, я вызвал Баравкова.
– Гена, меня прихватило, работаешь по плану роты. Приведи в порядок оружие, снаряжение, организуй хорошую чистку и обслуживание. Не забудь проверить оружие на разряжание. Механиков контролируй по обслуживанию техники. Давай, дружище, работай – до вечера я отлежусь.
– Понял, товарищ лейтенант, сделаю, как надо.
– Не забудь: конспекты командиров отделений должны быть отработаны и мне на проверку.
– Мы уже пишем, скоро будут готовы.
– Хорошо, Гена, иди.
Баравков вышел, я кое-как поднялся с кровати. Завтра контрольно-проверочные занятия по вводу молодого пополнения в строй. Проверяет начальник разведки, мне надо было написать конспект по разведывательной подготовке. В палатке я находился один, офицеры и прапорщики были заняты своими делами. В течение часа я написал конспект, пробежался глазами, что получилось, положил на тумбочку. Задремал.
В палатку зашли Комар с Ленцовым. Разбудили.
– Привет, больной!
Сашка схватил мою руку, пожал. Веселый, порывистый, загорелый, рад, что вернулся с охраны резиденции Маршала Соколова. Только теперь я понял, что соскучился по неунывающему заместителю командира роты, с кем вместе учились в училище и пришли в разведку дивизии.
– Привет, Санька. Рад тебя видеть, немного вот захирел, но пройдет. Не обращай внимания.
– Ничего, ничего, поправляйся. К вечеру прибудет Артемыч с горы, сделаем баньку, попаришься, сто грамм на грудь – и как не бывало, – беззаботно смеялся высокий амбал, – пройдусь по палаткам, к Андрейчуку на ПХД, посмотрю, что у него на обед.
Сашка вышел, а Иван обратился ко мне:
– Валер, у тебя конспект готов?
– Да, Вань, написал.
– Давай подпишу, вечером будет Скрынников, отдам ему на утверждение.
Приподнявшись с кровати, я хотел взять конспект, который накануне положил на тумбочку, но его там не оказалось. Что за черт! Хорошо же помню, положил его именно туда.
– Иван, конспект лежал на тумбочке, а сейчас его где-то нет.
– Может, в тумбочку кинул?
Я открыл, посмотрел. Кроме банок сгущенного молока, сигарет «Столичные» ничего не было. Посмотрел за кровать – тоже ничего.
– Иван, конспект написан, я его положил вот сюда. Вроде, никто не заходил, я был в палатке один.
Непонятно почему, но Комар болезненно отреагировал на отсутствие тетрадки для конспектов, но я-то точно знал, что он написан и лежал на тумбочке.
– Ну и где он?
– Не знаю, буду искать. Ты что, не веришь мне?
– Веришь-не веришь, а конспекта нет.
Может, от болезни, начавшейся бурно с большой температуры, может, от расшатанных войною нервов, я взорвался на Комара матом. Не сдержался. Иван вскочил с кровати, стоявшей рядом:
– Я тебе этого не прощу.
– Пошел вон.
В палатку ввалились Ленцов, Сашка Чернега, Петро Слободов.
– Что за шум, а драки нет? – громко спросил Ленцов.
– Твой друг говорит, что написал конспект и положил на тумбочку, а его нет. Возникли сомнения.
Я подскочил с кровати
– Ты зря, Иван, так. Не по офицерски это…
Чернега растерянно подошел к Ивану.
– Да, прекратите х…й заниматься, я взял у Валерки конспект, чтобы переписать. Тема одна и та же, чего там выдумывать и терять время. Он приболел, задремал, я не стал его беспокоить, взял, переписал, вот возвращаю.
– Отдай его, Сань, командиру.
Отвернувшись, я уткнулся в подушку лицом и вскоре уснул. К вечеру температура была под сорок. Перед глазами появились черные круги, полнейшая беспомощность. Состоялась баня, ужин, я же не мог оторваться от подушки, пот заливал лицо и пылавшее жаром тело. Таблетки не помогали, температура зашкаливала все допустимые нормы. Как прошла ночь – не помню,
Утром следующего дня Сашка Чернега с ротным санинструктором повели меня в медицинский батальон. Сам идти я не мог. В медсанбате меня приняли и поместили в палатку с хирургическими больными – ранеными офицерами. В ней находилось человек пятнадцать с ранениями разной степени тяжести (пулевыми, осколочными, были контуженные). Стоны, крики, бред. Температура воздуха доходила до пятидесяти градусов выше нуля. Пыль висела над больными, создавая эффект тумана, стаи мух атаковали раненых. Тяжелая, гнетущая атмосфера давила на психику и сознание. Мне, кажется, я порой терял сознание. К обеду подошел врач.
– У вас подозрение на пневмонию, будут прокалывать через каждые четыре часа в течение суток.
– И ночью?
– Да, будем сбивать температуру.
Не в состоянии пошевелить руками и ногами, я лежал, откинувшись, на подушке. Подошел санинструктор, сержант срочной службы, перекатил меня на живот, и я получил первый из ста двадцати уколов. Даже не мог предположить, что эта процедура продлится целых три недели, обе половинки заднего места превратятся в коросту, а боль будет такой, что лежать будет можно только на боку и животе.
К вечеру температура опять под сорок. Я лежал, словно в бреду: вроде слышал разговоры, стоны, кто-то подходил, что-то со мной делал, но до сознания это не доходило. Не помню, спал ли я, бредил ли прохладной ночью, но к утру температура немного падала. Приходил врач, санинструктор приподнимал мое тело, доктор слушал меня, что-то говорил помощнику. Тот приносил таблетки, следил, чтобы я их глотал и не выбрасывал под кровать.
Так продолжалось три дня. Я привык к запаху крови, стонам, крикам раненых. Одних уносили, других приносили, кого-то везли в операционную, других в самолет на отправку в Ташкент. Температура к полудню спадала, к вечеру опять поднималась за тридцать девять градусов.