Антропоцентрический подход к языку, получивший широкое распространение в лингвистике последнего времени, с неизбежностью предполагает не только исследование и описание языковых явлений с точки зрения говорящего как субъекта и наблюдателя [Апресян 1997], но и изучение отражения в языке самого человека. Задача эта, как следует полагать, может иметь самые разные приложения и проекции, в зависимости от выбираемого объекта (языка в его проявлении) предоставляя исследователю в той или иной мере общие, обобщенные, или типологические и более узкие результаты. Будет ли изучаться язык человека как таковой, как способ свойственных человеку знаковых выражений смысла, вне культурных, этнических или других типологических форм, или, напротив, в рамках, пределах последних; будет ли выбрано что-то более узкое и последующее, частное проявление того или иного национального языка в его ментальных и субкультурных формах – результат всякий раз будет разным. И значимым, как представляется, не столько для языка и его выбранной для подобного изучения формы и не столько для понимания человека, сколько для его представления в соответствующих системоценностных ориентирах. Значимым для концепции человека в системе данного «языка».
Язык по-разному может интерпретировать человека, представляя его как нечто внешнее по отношению к себе, т.е. как объект. Будучи невидимым центром антропоцентрического устройства своего языка, сам человек в языке предстает тем внешним, которое называется, обозначаясь для этого в соответствующих признаках и категориях. Определение этих признаков, позволяя увидеть, чем является человек в системе данных ориентиров, дает возможность судить о самой системе – отражаемой ею стадии человеческих представлений (в случае национального языка), ментальностном, мифологическом типе, мировоззренческом, социальном, идеологическом, психологическом (в случае поздних, вторичных и производных вербальных систем).
Определение категорий и категориальных признаков, опираясь на квалификаторы семантических мотиваций[5] имени, должно учитывать особенности производящей данное имя системы, с ее спецификой объяснения и восприятия действительности. Задача, предполагающая необходимость смотреть с точки зрения критериев, интерпретирующие основы которых могут быть не очевидны. Так, если германское mann- ‘человек’ (славянское ему соответствие муж < * mon-g-j-o-s [Черных 1999, I: 547]) соотносится с корнем, первоначальным значением которого могло быть ‘гореть’, с последующими опосредованиями и выходами в ‘бить, толочь’, ‘пыль, прах’ > ‘жизненная сила, смелость’ > ‘жидкость, влага’ > ‘производить потомство’ (лат. mano ‘течь’, чеш. kmnem ‘племя род’; гот. manags ‘много’, двн. menigi ‘толпа, народ’); в свою очередь ‘бить’ > ‘гнуть’ в значение ‘образ, очертания’ (‘тело как вместилище души’), а ‘бить, резать’ также в ‘говорить’, ‘думать’, но также и ‘один > воедино, вместе’ [Маковский 2005: 193], – то каким, в какой типологической проекции и в какой временной период можно было бы признать искомое категориальное основание для представления человека? Определение для славянских языков, наиболее принятое, предполагает двухосновность слова, выводя первую часть (*čel: *čьl-) от индоевропейского *kuel ‘род’, ‘клан’, ‘стая’, ‘рой’, ‘толпа’, а вторую (*věkъ) от *ueik (: *uoik-) ‘жизненная сила’, ‘энергичное проявление силы’, с общим первоначальным и старшим значением общеславянского *čelověkъ, * č(ь)lvěkъ ‘дитя, отпрыск, потомок семьи, рода, клана’ [Черных 1999, II: 378]. Можно ли признать, тем самым, объединяющими категориальными признаками для первоначального общеславянского представления ‘человек’ собирательность (один – многое и один как многое) и жизненную силу, проявляющими себя в единичном как представителе родового целого? Значение общегерманского mann- (славянское муж < * mon-g-j-o-s) в какой-то части пересекается с данным, выводя его при этом в пласты семантики с архаическими представлениями об огне-горении, дроблении-мельчении, части-целом, мелком, очищенном, теле-образе, едином-вместе, говорении-думании, душе и пр. Первоначальное значение впоследствии развивается, архаика перестает ощущаться, возникают иные связи. Так, в древнерусском (с XI в.) человек уже имел значениями ‘существо человеческого рода’, ‘член общества’, ‘находящийся на службе у кого-л.’, ‘чей-л. слуга’, проявляя признаки как родового, так и социального, зависимо-функционального и подчиненного (неполноправие) характера, а муж (и.-е. *man-u-: *mon-u-), также с XI в., развивается в сторону ‘человек’, ‘мужчина’, ‘именитый’ (т.е. полноправный, знатный) и ‘супруг’. Различие представлений (человек-человек и человек-муж) следует мотивировать двойственностью первоначального категориального расхождения двух корней: человек, в данном случае, как представитель рода (т.е. как все и как рядовой) и муж – ‘горения’ и ‘силы-смелости’, ‘говорения-думания’ и ‘влаги-продолжения рода’[6].
Из сказанного следуют два следствия. Определение особенностей представления о человеке в концепции и конструкции какой-либо вербализованной системы требует обращения к семантическим мотивационным основаниям его обозначений. То есть знания семантики действующих основ и корней, а также морфемных составов и мотивированных словообразовательными и(ли) производными отношениями вербальных структур. Это первое. И второе. Определение представлений о человеке, центре или не центре, с учетом антропологического подхода, исследуемой системы (различие в данном случае не случайное и показательное) требует также знания действующих в данной системе ментальностных ориентиров. В этом случае необходима известная осторожность: не то, что данная вербализованная система склонна по данному поводу о себе заявлять, и не то, каково о ней существует мнение (или мнения), а то, что выводится из нее самой, из мотивационных и семантических оснований ее словарного материала.
Язык советской эпохи в указанных отношениях как раз такой непростой объект. Исследовавшийся и называвшийся как дубовый и деревянный (langue de bois), как язык пропаганды, а также партийный, официальный, официоз, новояз, как квазиязык, тоталитарный язык, язык эпохи тоталитаризма, (за)идеологизированный, формальный и скудный, с подавлением возможности проявления личностного начала (т.е. деперсонифицированный язык), с указанием вместе с тем на наличие в период тоталитаризма двух языков, официального и неофициального, второго как языка осмеяния и демаскировки [Seriot 1986]; [Weiss 1986]; [Głowiński 1991]; [Купина 1995]; [Вежбицка 1993], – язык этот, как бы его ни назвать, представляет собой, в первую очередь определенный способ интерпретации и восприятия мира. Тем самым и не в последнюю очередь, человека. Тем самым, впрочем, он и существует для этого или, в известной форме своей, существовал.
Феномен подобного языка, несомненно, шире, чем то, в каком его, русскоязычном в частности, проявлении привыкли видеть, поскольку не только языковые модели, слова и словесные формулы, но и характер обозначения, семантика и мотивирующая сторона, от внутренней формы знака, делают этот язык специфическим. В известном смысле его бы можно было определить как язык утопии, если понимать под этим не то, что принято понимать, а то, что это язык особым образом воссоздаваемой в известных текстах реальности, точнее надреальности – действительности, которая, не существуя в сознании, точнее существуя в нем как изначально не существующая и никогда не будущая, не могущая существовать, существует только в самом таком языке. Это конструкт, реальность условная, множественного повторения и воспроизводства в своих языковых, вербальных моделях и формах. Сказанное, однако, следует относить к подобному языку в его совокупности, если под мотивирующей основой ее понимать то, что принято определять как модель мира, в языковом ее воплощении, имеющую, тем самым, свое строение и устройство, т.е. семантическую структуру[7]. В немалой части эта реальность номинативна, поскольку обозначает реалии создаваемой языком (но и не только) действительности, которые, далеко не всегда соответствуя определяемому в них содержанию, но существуя, соответствуют модальностным требованиям и смысловым структурам конструкт-модели. В короткой статье невозможно подробно коснуться намеченных мотивирующих особенностей данного языка, хотелось только заметить, что обстоятельное и полное изучение материала предполагает, в конечном своем итоге, необходимость создания видимых контуров лежащей в основе данного языка модели и как всякая такая модель представляющейся, в семантическом и языковом своем описании и воплощении, далеко или даже совсем не тем, что можно о ней подумать или что принято о ней говорить. Этой задачи отчасти, т.е. представлению контуров данной модели, и послужил нижеследующий фрагмент обращения к языку советской эпохи, точнее к обозначению в нем человека. Материал представлял собой обозначения лиц, выбранные в полном своем составе из Толкового словаря языка Совдепии В.М. Мокиенко и Т.Г. Никитиной (1998).
Прежде чем показать основания, по которым производилось распределение материала, имеет смысл представить место исследуемых номинативов, т.е. обозначений лиц, в структуре общего. Все единицы, нашедшие свое отражение в словаре, послужившем источником, можно было бы описать в сочетаниях значений следующих семи категорий (порядок устройства и соотношения их, равно как и объяснение действия, мотивации и семантики, оставим для данной статьи без внимания):
(1) Центральная категория, которую можно было бы условно определить как финитную, точнее финитного достижения – fin. (лат. finis ‘конец’, ‘цель’, ‘предел’, ‘назначение’, ‘намерение’, а также ‘вершина’, ‘верх’, ‘окончание’ и ‘исход’), намечающую своего рода цель-назначение и выход-итог-результат называемого как «существующего». Проявляется в трех значениях: мобилизации (на) – достижении – удержании (сохранении). Категория, по своему характеру, внутренняя, модальностная и развертывающаяся (динамическая), поскольку номинативы могут соотноситься между собой в значениях мобилизуемого – достигаемого – удерживаемого.
(2) Также внутренняя и динамическая, категория лимитативной роли – lim. (лат. limito, limitatum ‘ограничивать’, ‘размежевывать’; ‘определять’, ‘устанавливать’), проявляющаяся в значениях управляющий – передовой (ведущий) – поддерживающий (обеспечивающий реализацию).
(3) Категория композита – comp. (лат. compono, compositum ‘складывать’, ‘слагать’; ‘составлять’, ‘образовывать’; ‘располагать’, ‘размещать’), проявляющаяся в значениях единичности (представителя) – части (объединения) – целого.
(4) Категория внешняя, характера обозначаемого как наблюдаемого (представляемого) в действительности объекта – obj. Таковыми могут быть люди – предметы – локусы (т.е. пространственные объекты и помещения).
(5) Категория, представляющая собой проекции (proj.) людей к предметам и локусам (характер проекций в данном случае не имеет определяющего значения). Это могут быть институты (как учреждения, установления) – действия – сооружения.
(6) Категория конверсивной заряженности, или модуса (mod.), проявляющаяся в значениях активного / пассивного: мобилизующего либо мобилизуемого, достигающего либо обеспечивающего достижение, удерживающего либо того, кого надо удерживать, управляющего либо управляемого, передового (ведущего) либо ведомого и равняющегося на передового, поддерживающего либо поддерживаемого (обеспечивающего либо обеспечиваемого).
(7) Категория позитивного / негативного полюса (pol.) как оценивающего либо распределяющего (этот – тот, свой – несвой, прямой – обратный и пр.).
Каждая единица исследуемого языка (представленные категории свойственны только ему) может быть описана сочетанием выведенных значений. Так, авангард, определяемый как ‘передовая, ведущая часть класса, общества’, может быть описан по признакам «люди» (4а), «часть (целого, совокупность)» (3б), «ведущий (передовой)» (2б). Авиадарм ‘полевое управление авиации и воздухоплавания действующей армии (при Реввоенсовете, 1919-1921 гг.)’, соответственно, как «институт» (5а), «управляющий» (2а) «совокупностью (частью целого (3б) «люди» (4а)), имеющий целью «удержание (сохранение, обеспечение)» (1в) того, что далее определяется в значениях авиации, армии и является частью исследуемого языка в лимитативно-финитной части. Категориальные признаки в составе значений объединяются в сочетания, предполагающие на следующих этапах анализа проекцию ролей и приоритетов с распределением единиц по семантико-грамматическим группам и классам – составляющим общей модели. Подобное описание единиц позволяет выявить семантическую структуру устройства исследуемого языка, действующую как система в основе своей грамматическая.
Обозначения лиц, в ряду других таких же наименований, могут быть определены как один из номинативных лексико-грамматических классов системы целого, к которой относятся:
(1) Совокупности класса «люди» – представляемые совместно или дисперсно; как части большего или как объединения; как расчлененные множества или как формы организации; как единичные представители или как группы:
- части большего или целого (партитивы): авангард, актив;
- собрания, объединения (корпоративы): агитгруппа, бригада, дружина;
- массивы: армия, партия, народ, батрачество, беднота, гегемон, десант, детвора;
- управления, организации, общества, устроения (институтивы): агропром, батрачком, бытсовет, военкомат, главк, горисполком, горком, драмкружок;
- лица: авроровец, активист, автоградец, автозаводец, автодружинник, агент, агитатор, аллилуйщик, анекдотчик, антикоммунист, антиобщественник, антирелигиозник, антисоветчик, антоновец, бамовец, банкрот, барабанщик, басмач, батрак, бедняк, безбожник, безлошадник, безотрывник, белобандит, беспризорник, блатник, большевик, валютчик, вечерник, военком, вожак, вожатый, вождь, возвращенец, враг, вредитель, генсек, горнист, групкомсорг, групорг, депутат, дзержинец, диссидент, довженковец, допризывник, дружинник.
(2) Совокупности класса «места-предметы»:
- пространственности (локативы): агитпункт, автогигант, автоград, агитплощадка, агрозона, академгородок, Артек, атомград, БАМ, БАМлаг, воспитательская, времянка (поселок), город спорта, город юности (мужества, на заре), города-побратимы, город-герой, городок здоровья, дача (руководства), детдом, Днепрогэс, Днепрострой, дом-коммуна;
- предметы (наблюдаемое, объекты-носители): автолавка, агитпоезд, альбом (досье), альбом-эстафета, андроповка (водка), барабан, билет (комсомольский, партийный, профсоюзный), буденовка, бюллетень, бюст, вагон-библиотека, вертушка (телефон правительственной связи), воронок, вымпел, галочка, грамота (почетная), декрет, дензнаки, дефицит (товар), директива, добро (народное), достояние;
- структуры, сети (структуративы): агропромкомплекс, госснаб;
- серии: библиотечка профсоюзного активиста, газета, дневник (соревнования).
(3) Предикации:
- действия (акции, совершения, способы): агитпоход, акт (вредительский), аплодисменты, аттестация, благодарность, бригадирить, взыскание, воля (народа, масс), воскресник, выдвижение, выдвиженчество, высылка, вычистить, госприемка, деникинщина, диверсия, диспут;
- действия-компрессивы: аврал, безотрывный, битва (за урожай), бросать (направлять), досрочно, досрочный;
- отмеченные состояния (стативы): аморалка, бездетность, бескоровность, бесплановость, беспризорность, бесхозяйственность, блат, близорукость, болезнь (детская левизны), будни, будущее, быт, вещизм, внутрипартийный, война (холодная), вооруженный (решениями), вооруженность (идейная), вопрос (квартирный, национальный), гарантия (рабочая), групповщина, действительность (советская), дело (каждого, всенародное), делячество, дефицит, джунгли (капиталистические), дисциплина, доблесть, доверие, долг, допуск, доход;
- прогрессивы (процессивы, эманативы – расширения, распространения, реализации): автомобилизация, активность, агитировать, агитмассработа, бдительность, благо (народа), благосостояние, блюсти, большевизация, бригадизация, всемерно, всенародный, всеобуч, всеохватный, всепобеждающий, встречный (план), высоты (коммунизма), командные высоты, гигантомания, горизонты (сияющие), грядущий, дали (солнечные), диспансеризация, дорога (светлая);
- проективы (продукты идей, заряженные направленности): агитка, антибольшевистский, антиколхозный, антикоммунизм, антисоветчина, аполитичный, атеизм, беззаветно, безумство храбрых, безыдейность, белогвардейско-кулацкий, белоказачий, большевизм, большевистский, буденновский, внеклассовый, вредительский, вредительство, высокоидейный, гражданский (патриотический), диктатура;
- отмеченные периоды (времена): год (славные годы, юбилейный, определяющий, завершающий, боевой восемнадцатый, бесцельно прожитые, сороковые огневые), годовщина (славная), декада, декадник, дооктябрьский, дореволюционный, досоветский.
Относясь к совокупностям класса «людей» со значением единичности, лица далее подразделяются по следующим основаниям:
Представители
- коллектива (группы, состава): авроровец, автодружинник, армеец (юный), белогвардеец, буденовец;
- массива: автоградец, автозаводец, бамовец, кировец (рабочий Кировского завода);
- множества: гражданин, гражданка, каждый;
Деятели
- активного действия (активации) со значением стимулирования либо распространения:
- стимуляция: активист, агитатор, вожак, глашатай, двигатель (революции), знаменосец, искровец;
- распространение (экспансия): антирелигиозник, антирелигиозница;
- действия-участия, партиципации: боец, борец, горняк, зарничник, интербригадовец, ипатовец, каналоармеец;
Позиционеры (поставленные, назначенные, занимающие должность, исполнители)
- направленные (функционеры): агроуполномоченный, бригадир, военком, вожатый, выдвиженец, генсек, главком, главный, горнист, групорг, дежурный, депутат, директор, домоуправ, завуч, завхоз, зам, замполит, звеньевой, избач, инструктор, командарм, комбат, комиссар;
- ненаправленные (социальное место): батрак, безотрывник, вечерник, военспец, вохровец, втузовец, гэпэтэушник, двадцатипятитысячник, довженковец, допризывник, жактовец, интеллигент, исполкомовец, кадровик, кандидат, квартирант, классрук, клубный работник, койко-больной, колхозник, комитетчик, коммунальник;
Проявляющие себя неким образом и характеризуемые по данному основанию
- по виду совершаемой (совершенной) деятельности: агент, аллилуйщик, анекдотчик, богомол, болтун, бракодел, валютчик, загибщик, задолжник, зажимщик, землероб;
- по характерному признаку:
- лишенности (необладания, отсутствия, недостижения): банкрот (политический), бедняк, безземельный, классовый излишек, бывшие, пораженные в правах, лишенцы;
- выделенности (отмеченной значимости): батька (атаман), бровеносец (Брежнев), внуки (революции, Ильича), горец (кремлевский), двухлошадный, дефективный, единоличник, заслуженный, золотопогонник, Ильич;
- неохваченности(незадействованности, неучастия): беспартиец, беспризорник, бомж, интеллигентик, попутчик;
Носители признака (кумуляторы)
- направленно: антикоммунист, антиленинец, антиобщественник, антисоветчик, безбожник, большевик, большевичка, бунтарь, вредитель, диссидент, интернационалист, левак, коллективист, перерожденец;
- ненаправленно: буржуй, вояка, герой, гость (гости города), дозорный, друг, дядя (дядюшка) Сэм, защитник, подпольщик;
- потенциальностно: блатник, враг, зеленые, инакомыслящий.
Обозначения лиц, тем самым, распределяются по пяти основаниям, соотносимым между собой как валентностные места в модели фрагмента целого (всей системы обозначений в исследуемом языке):
акция
презенция – позиция – проекция
кумуляция
Центр представлен значением позиции, остальные значения определяются валентностой ролью входящего (презенция), поддерживающего (кумуляция), распространяющего (акция) и проявляющегося (проекция). Указанные значения имеют смысл в составе модели целого. Описание единицы производится с учетом ее отнесенности к основанию, с последующим уточнением значений по категориальным признакам: авроровец, ‘член экипажа крейсера «Аврора» (корабля революции)’ – «представитель (3a) корпоратива (3б) по объекту-носителю (4б), обеспечивающему реализацию (2в) достижения (1б) финитной цели, мобилизующий (6а), свой-позитивный (7а)»: 3а {[3б (4б < 2в < 1б)], 6а, 7а}. Финитная цель, характер мобилизации, понятия «свой», «достижение», «обеспечивающий», а также порядки и роли представленных в дефиниции цифрами признаков потребуют своего уточнения. Задача подобного описания, как уже говорилось, имеет смыслом представить характеризуемый язык как модель насыщения значений, отображающую через слова идею конституируемой действительности, с особой позицией, ролью и местом в ней человека.
***
Анализ и описание номинативов, в частности называющих лиц, имеет смысл для более полного и обстоятельного их парадигматико-категориального представления, применительно к языку советской действительности, производить отдельно для тех, которые составляют так называемые негативные, не желательные, оценочно отвергаемые, осуждаемые обозначения, и тех, которые, напротив, используются как обозначения поощряемые и одобряемые в отношении советского человека. Нижеследующие фрагменты представляют собой отрывки из трех работ, посвященных указанному здесь описанию.