Воспоминания о подавлении мятежа
В Ижевско-воткинском районе
Предлагаем вниманию читателей фрагменты мемуаров Ивана Степановича Бойцова, опубликованные в журнале «Иднакар: методы историко-культурной реконструкции» (№2, 2017 год, г. Ижевск).
«Восстание белых против советской власти в Ижевске произошло восьмого августа 1918 г. В Вятку я прибыл 19 августа. На вокзале я встретил Ижевского продкомиссара И.Г. Ильина. Тут же на вокзале стоял воинский эшелон, направлявшийся на восточный фронт, который было решено отправить на Ижевский фронт. Ильин предложил мне вступить в этот отряд и с отрядом пробиваться в Ижевск. Я согласился. Отряд был, так называемый восьмой Новгородский полк, состоял он из 250-300 (на полях рукописи – 1000) человек, без орудий, при 12 пулеметах.
Через несколько часов отряд тронулся. Выгрузились на ст. Чепца и пошли походом. Заняли Полом, Дебесы. Двинулись дальше по Воткинской линии на Тыловай. Тут уже влияние белых начинало сказываться. Мы встречали почти пустые деревни: население при нашем продвижении разбегалось по лесам, напуганное белыми, что идут красные и поголовно вырезают население. Так мы дошли до крупного села Шарканы в 30 километрах от Воткинска. Шарканы оказались пустыми. Мы с Ильиным заняли маленькую хатенку и, утомленные многодневным переходом, уснули как убитые.
Первый бой
Проснулись мы от частой ружейной пальбы совсем вблизи от нас. Когда мы выбежали на улицу, то чуть светлело, и белые наступали с конца улицы, где мы остановились. Мы побежали на сборный пункт, площадь на середине села. Оказалось, что весь отряд спал так же спокойно, как и мы, и только собирался. Спасли нас от разгрома только храбрые пулеметчики, которые были на заставе. Они сидели у пулеметов и строчили по белым до тех пор, пока не вышли все патроны, только после этого они были захвачены и приколоты белыми. Но к этому времени отряд уже успел собраться и повел наступление. После упорного боя белые были отбиты. Командир отряда т. Сурков верхом на лошади разъезжал по селу и спокойно и четко командовал. Пули свистели кругом, но он не обращал на это никакого внимания. Я вместе с цепью красноармейцев продвигался вдоль стен домов. В это время произошла печальная картина. Один из наших товарищей забежал далеко вперед, почти к краю села и, поднявшись, стал махать нам рукой, чтобы мы скорее шли к нему. В это время красноармеец, лежавший рядом со мной, выстрелил в него и убил наповал. «Что ты делаешь!», – накинулся я на него. «Я думал, что это белый», – ответил он печально.
Различить нас и белых было трудно: как мы, так и они были или в одинаковой обмундировке или совсем без всякой обмундировки. Правда, в этом сражении на рукавах у белых были повязаны белые тряпки, но различить их даже на довольно близком расстоянии было трудно.
Белые (после упорного боя) были отбиты с большим уроном. В овсе перед нашей заставой лежали десятки трупов, среди них мы нашли одного молодого офицера. Пулеметчики наши работали славно. Пулемет белые не успели увезти и мы взяли его обратно.
После того, как белые были отбиты окончательно, мы пошли осматривать поле сражения. Везде валялись трупы, ползали раненые. Раненых мы опрашивали, если он был рабочий, то мы его брали в плен, если не рабочий, то тут же пристреливали из винтовок или наганов (я вот не мог пристрелить ни одного раненого, хотя во время боев по живым бил очень метко). Собирали оружие и патроны.
Наши потери не превышали 10 человек, у белых было значительно больше. Было решено отступить за 20 километров в Тыловай.
Второй, третий и четвёртый бои
В это время из Дебес сообщили, что там находится Ленинградский Красногвардейский отряд III Интернационала им. Володарского, который пойдет прямо на Ижевск. Мы решили перейти в отряд Володарского и сейчас же двинулись в путь. Через день-два уже были в отряде.
Постояв несколько в Зуре, отряд двинулся в поход на село Игринское. Игринское было занято с боем, белые были выбиты довольно легко. Отряд Володарского состоял из 250-300 человек, имел два орудия, восемь пулеметов и взвод забайкальских казаков в 50 человек.
В Игринском расположились на несколько дней. Штаб расположился в почтовом доме, а мы довольно далеко от штаба на другом конце села. Зажгли лампу, разговаривали за полночь, а потом, помня Шарканский урок, решили пройти ночевать в штаб.
Рано утром, чуть стало сереть, белые напали на нас. Нажим был сильный. третья рота не выдержала и отступила, обнажив самый центр расположения. С большим трудом удалось другим ротам ликвидировать прорыв и разбить белых. Третья рота, немного оправившись, снова ринулась в бой. Здание штаба, где я находился во время боя, со всех сторон пронизывался пулями. Пули смачно въедались в дерево с одной стороны дома и шлепались в противоположную стену. Было жутко, и я решил пойти в цепь. При выходе из штаба, у самых ворот, был выкопан круглый окоп для пулемета, где сидел пулеметчик-матрос. Кругом окопа по краям было разложено до полусотни бомб. «Что же ты один?», – спрашиваю я. «А вот садись вместе, будем вдвоем», – ответил он. Я сел к нему в окопчик. В это время третья рота, отступая, пробежала мимо нас, оставив штаб без защиты. Белые двигались по пятам. Стрельба происходила уже у двора штаба. От белых нас отделял только двор. Я испугался. Но в это время матрос схватил несколько бомб и одну за другой сразу бросил их через двор штаба к белым. Пальба на этом участке затихла. Третья рота, оправившись, снова прошла мимо нас в наступление. Через несколько времени послышалось «Ура!», и белые были сбиты.
Обходя поле после боя, мы нашли с Вл. Шумайловым одного убитого, сильно похожего на ижевского коммуниста Редькина. У него было широкое скуластое лицо. Он лежал на спине и широкое лицо так и глядело на нас. Когда мы его повернули, то оказалось, что у него череп был треснувшим с маковки до шеи, и при падении кости разошлись в обе стороны, и получилось двойной ширины лицо. Когда мы сложили кости, то лицо оказалось самым обыкновенным белогвардейским лицом. Потери, как у нас, так и у белых, были невелики, несмотря на неожиданность нападения и жаркий бой.
Через несколько дней мы двинулись вперед на село Чутырь. Дойдя без всякой помехи на два километра от Чутыря мы установили артиллерию и, дав пехоте-цепям дойти да полкилометра от Чутыря, открыли огонь. С этого места весь Чутырь был как на ладони.
Первый же снаряд попал в здание волостного правления, где помещался штаб белых. Они в это время как раз обедали. Так как выстрелы с нашей стороны следовали один за другим из двух орудий, а пехота с криком «Ура!» наступала уже около Чутыря, белые бежали стремглав, почти не оказав сопротивления. Наступление наших цепей шло стремительно. Чутырь был занят блестяще, но не менее «блестяще» мы бежали впоследствии из него.
Штаб разместился в поповском доме (попы бежали), а я с товарищами у одного старика со старухой недалеко от штаба и близко к концу села в сторону неприятеля. Тут мы стояли неделю или две.
Позиция в Чутыре самая неудачная. Расположено село в низине вдоль речки; за речкой кустарник, переходящий в лес в сторону неприятеля. Неприятель мог подойти незамеченным до самого села и расположиться вдоль села от конца до конца, чем белые и воспользовались, Местность в сторону неприятеля в другую сторону в лоб была открытым полем и высоко поднималась. В километре от села был густой лес, и с этого места можно было нас бить на выбор.
Пятый бой
Дело было в какой-то торжественный престольный праздник, по-видимому Рождество Богородицы, то есть около 20 сентября. Дня за два до этого приехал в Чутырь один из ижевских рабочих, рабочий инструментального цеха Бабушкин. Этот Бабушкин ехал из Перми в Ижевск. Мы его приняли к себе и считали вполне своим. Он прожил с нами два дня, но в ночь под сражение исчез. На другой день, когда белые повели наступление, они сразу стали бить из орудия по зданиям, занятым штабом, нами и другим руководящим составом отряда, а равно и по нашей артиллерии, которая вследствие этого на своей позиции не могла дать ни одного выстрела и вынуждена была менять позицию во время боя. Из этого мы заключили, что Бабушкин оказался предателем, все у нас высмотрел и передал белым.
Против обыкновения белые на этот раз повели наступление часов в 10 утра. Я помню, как наши старики торжественно приготовили праздничный завтрак (мы за все платили хорошо наличными и ели с ними вместе). Мы сели за стол, но не успели приступить к завтраку, как раздался отдаленный гул орудийного выстрела и затем над нашими головами загудел снаряд и ударил в здание штаба. Мы как были, схватив кепки и оружие, выскочили на улицу (погода была солнечная и теплая) и побежали в цепь через огород.
В это время прогудел второй снаряд и упал в нескольких шагах от нас в огороде, следующий упал рядом в огород, и затем снаряды стали сыпаться на этой площадке через каждые несколько секунд.
Наша батарея стояла в двух-трёх домах от нас ближе к белым. Вследствие разрывающихся кругом снарядов она вынуждена была сняться с позиции и уехать за село. На это потребовалось (до установки на новой позиции) примерно полчаса.
За это время поднялась сильная пулеметная и ружейная пальба как по нашей заставе у моста через речку, так в четверти километра от Чутыря, так и вдоль всего села из-за речки, из кустарника. Мы оказались под перекрестным огнем. Кроме этого, под обстрелом оказалось все село и все наши пути сообщения. Я успел добежать в нашу цепь налево вперед от Чутыря на пригорок. Снаряды белых над нашими головами так и гудели непрерывно.
Застава наша у речки была сбита и отступила, караулы вдоль речки были сбиты, батарея наша молчала, а белые обстреливали село из-за речки за несколько десятков шагов, будучи сами невидимы.
Село раскинулось примерно на полкилометра и белые по кустарнику дошли уже до другого конца села, и пальба была слышна далеко в тылу. Все это, вместе взятое, создало невероятную панику и цепь наша, находившаяся в открытом поле, побежала. Я лежал в цепи рядом с комиссаром отряда В. Рожковским. Все наши усилия удержать цепь не привели ни к чему, и нам пришлось с ним отступать за цепью. Отступали мы под перекрестным огнем по полю вдоль села, а белые уже из-за речки занимали село.
До этого дня все время шли дожди, а поле, по которому мы отступали, было свежевспахано и состояло из глинистого чернозема. Земля прилипала пудами к ногам. Белые, заняв село и огороды в нашу сторону, обстреливали нас со всех сторон. Пули кругом так и жужжали. Я отстал от своей цепи саженей на 50-60. Какой-то красногвардеец даже принял меня за белого, преследующего их, и стал меня обстреливать. Только когда я стал махать ему кепкой, он перестал. Как ни бежали мы быстро по этой вязкой глине, все же мы отстреливались от белых: повернемся, выстрелим и опять бежим.
Когда я поднимался на другой берег речки, пули так и щелкали около меня. Цепь наша была уже далеко впереди, беспорядочно бежала и уже не отстреливалась. Я отставал, выстрелил остальные патроны в белых и побрел к шоссе. Сил не было никаких, и весь я был мокрый от пота. Наша артиллерия за все время боя дала только два выстрела и вынуждена была снова менять позицию. Остановилась она только в двух километрах от села, откуда дала четыре выстрела по Чутырю, уже занятому белыми, и снова отступила. Комиссар Рожковский нагнал свою артиллерию только в Игринском, т.е. за 20 километров.
Белые, смущенные неожиданной и невиданной победой, нас не преследовали. Поражение наше было полное и безоговорочное. Паника достигла высшего предела. Были брошены в селе обозы, 4000 шт. ручных бомб, сотни снарядов, сотни ящиков патронов, шесть пулеметов. Когда я дошел до шоссе, примерно в километре за Чутырем, то никакого следа нашего отряда уже не видно было. Брели только несколько отставших красногвардейцев. Отступление было настолько поспешное, что в одном месте я видел брошенную снарядную двуколку с обрезанными постромками. Было уже за полдень, когда я добрался до ближайшей деревни и попросил у крестьян попить и поесть, Изнеможение было полное. Только к вечеру я добрался до Игринского, где собралось все, что осталось от отряда. Меня считали уже погибшим. Оказалось, что в людском составе потерь было немного, но моральное состояние было никудышное. Уже несколько часов командир и подъехавший затем комиссар уговаривали красногвардейцев остановиться и укрепиться в Игринском. Красногвардейцы и слушать не хотели и требовали дальнейшего отступления на Зуру.
Только я успел несколько оправиться, как раздалась пулеметная стрельба. Весь отряд сейчас же в панике схватился с места и, погоняя крестьянских лошадей, которые уже были припасены, двинулся к Зуре. Я еле успел вскочить на одну из последних телег. Впоследствии оказалось, что появилась разведка белых и не со стороны Чутыря, а со стороны Зятцев и стрельбу по ним открыл наш караул с колокольни церкви в Игринском. Ночью доехали до Зуры. 40 километров отдули за день.
Как впоследствии мы узнали, отряд белых, хотя численно и превосходил нас, но вооружен был несравненно хуже нашего. У нас было два орудия, у них одна горная скорострелка, которой они заставили замолчать и нашу артиллерию и навели такую панику. Снарядов, говорят, у них было только 30 шт. Пулеметов было один или два, а у нас 12. Поражение на панику – одно из характернейших явлений гражданской войны первого красногвардейско-партизанского периода.
Стоянка в Зуре
В Зуре мы стояли недели две или три. За это время белые сделали только одну попытку нападения на нас, но были отбиты артиллерийским огнем. За это время отряд отдохнул, получил подкрепление, снабжение, снаряды, пулеметы. Перед новым наступлением в начале октября был получен приказ о переводе отряда из Красногвардейского положения в армейское. Поднялся ропот. Было собрано общее собрание всего отряда. Два часа комиссар Рожковский уговаривал красногвардейцев принять новое положение. Значительное количество и слышать не хотело. В это время кончался их срок службы в Красной Гвардии (они поступили на шесть месяцев), а поэтому требовали роспуска по домам. Два дня длилась канитель, пока более или менее утихомирили и заставили принять новое положение. Но несколько человек все таки сбежало.
За это время стоит упомянуть о следующем событии. В девяти километрах от Зуры в одной деревне (названия не помню) стояла застава белых и один кулак их обслуживал и шпионил.
Было решено арестовать этого кулака, и штаб поручил это мне вместе с Зуринским военным комиссаром, молодым комсомольцем. Взяли мы подводу и поехали ночью через реку вброд немного ниже мельницы. Приехали мы в деревню поздней ночью, пошли к этому кулаку. Нам долго не отпирали, а когда отперли и впустили нас, то этого кулака не оказалось дома. Было ясно, что он спрятался, но найти ночью, конечно, невозможно. Тогда мы решили забрать его жену и троих детей. Поднялся невероятный рев и плач.
Но мы были неумолимы. Тогда кулак явился сам и согласился ехать с нами. Я заказал подводы и вышел на двор посмотреть, все ли готово к отъезду. Только я вышел во двор, как в избе раздался шум и стрельба. Я бросился в избу. Оказалось, что кулак сломал раму, выпрыгнул в окно и убежал в лес, а лес был под окном в нескольких десятках сажень сразу за огородами. Военком выстрелил несколько раз ему вдогонку, но попасть не мог. Мы забрали жену его и трех детишек и увезли их в Зуру. Трое суток сидели они у нас, но никто не пришел за ними, и пришлось их выпустить. Так, можно сказать, мы и упустили кулака.
Новые бои
Наконец, мы снова пошли в наступление на Игринское и заняли его с боем. Немного отдохнув, пошли на Чутырь и тоже заняли его с боем. Но на этот раз мы там простояли довольно долго, пожалуй, неделю или больше. Белые пытались нас снова сбить, но на этот раз они пошли в наступление в лоб и со стороны Сосновки, тем разделив свои силы. Мы сначала разбили Сосновскую группу, а затем и группу, наступавшую в лоб. Бой длился полдня. Больше нас белые в Чутыре не тревожили, за исключением разведки.
Шла подготовка к наступлению на Якшур-Бодью в 30 километрах от Чутыря. Там были крупные силы белых. Дальше на 40 километров до самого Ижевска тянулся сплошной дремучий лес, через который пролегала одна дорога – шоссе. Поэтому Як-Бодью белые охраняли особенно сильно. Кроме этого, здесь у них была база, откуда они рассылали отряды в Чутырь, Пушкарево, Лозу и еще в несколько мест. Накануне наступления решено было сделать глубокую сильную разведку. Взвод казаков был направлен в Лозу, где стояла рота белых.
Взвод полным галопом под командой начальника взвода т. Алексеева въехал в Лозу, открыл пальбу и забросал штаб белых ручными бомбами. Белые в панике бежали, кто в чем был. Но тут случилось несчастье. Одна из наших бомб-бутылок при бросании упала под лошадь Алексеева. Лошадь была убита, Алексеев ранен. Но белые уже больше в Лозу не возвращались.
Другая разведка была послана по главному шоссе на Як-Бодью с нашими рукописными воззваниями. Дело в том, что в рядах белых было много насильно мобилизованных рабочих, которые боялись переходить к нам только потому, что тогда пленных частенько расстреливали, а белые это раздули в поголовное истребление сдающихся. Нас же, т.е. меня, Вл. Шумайлова, И. Ильина, Л. Соковикова в Ижевске почти все знали и нам верили. В последнее время поступил строжайший приказ пленных не расстреливать. Мы от руки написали несколько десятков воззваний (перепечатать было не на чем) с предложением переходить к нам и подписались (подписи наши были там известны). Эти воззвания вместе с приказом о нерасстреле пленных разведка должна была разбросать по этой дороге возможно дальше. Разведка это выполнила с успехом. Что вышло из этого, мы дальше увидим.
Третьей разведке, в составе которой находился и я, было поручено прощупать деревню Пушкарево (или Тылошур, точно не помню) (Черепаново?) в пяти километрах от Чутыря, где, по нашим сведениям, стояла рота белых. Нас было 24 человека. Мы взяли одну подводу, погрузили на нее пулемет-максима и поехали.
Дойдя до поля, мы увидели, что деревня лежит внизу у речки, с трёх сторон голые высокие поля, а с четвертой, с левой стороны, деревня примыкает к лесу. Мы оставили пулемет в лесу с наказом, что, как только мы откроем стрельбу, чтобы они подъехали возможно ближе к деревне и тоже открывали бы стрельбу. Сами же пошли лесом, чтобы подойти к деревне со стороны леса. Надо было пройти километра полтора-два. Но перед деревней лес перешел в топкое болото, так, наверное, саженей сто, за ней речка, за речкой деревня.
Перейдя речку, мы попали в деревню. Солнце уже село и никого в деревне не было видно, только на одном гумне шла молотьба. Мы встали и спокойно стали входить в деревню. Но перед этим мы весь отряд разбили на три группы по восемь человек. Одну послали обходить деревню слева, другую справа, а я с семью товарищами пошел прямо в деревню, несколько помешкав, чтобы товарищи могли более или менее далеко зайти в обход деревни.
Когда мы, восемь человек, стали подходить к деревне, из крайней избы вышли двое белых-караульных с винтовками. Мы открыли по ним огонь. Они побежали вдоль деревни. Сразу же с двух сторон наши товарищи тоже открыли частый огонь. Получилось впечатление, что деревня окружена большими силами. Белые кто в чем (а многие уже спали), в нижнем белье выскакивали и бежали кто куда. Действительно, их была целая рота свыше ста человек и с пулеметом.
Когда белые только выбрались из другого конца деревни в поле, как подоспел наш пулемет и начал частить по ним как раз им в фланг. Паника еще усилилась, и они стремглав добежали до леса. Так как уже почти стемнело, то мы в деревню не вошли, а поспешили вернуться в Чутырь.
Взятие Якшур-Бодьи
Эти глубокие разведки по трем направлениям с удачными боями сослужили нам великую службу в нашем наступлении, которое началось на другой день рано утром на Якшур-Бодью. 25 километров мы прошли, не встретив ни одного белого. В трёх деревнях, где вчера еще стояло по роте белых, нам крестьяне рассказывали, что ночью белые поспешно вскакивали и, бросая все, бежали по направлению к Як-Бодье. Крестьяне собрали массу шинелей, винтовок, патронов и сдавали нам. Впоследствии мы узнали, что эту панику на них навели наши глубокие разведки и беглецы-белые из Лозы и Пушкарева. Они вообразили, что громадные силы красных на большом фронте тучей движутся на них. Фронт Лоза, Чутырь-Пушкарево действительно был на 20 километров, а сил у нас к этому времени человек 400 (нам прислали роту на подмогу). Упорное сопротивление белые оказали у Як-Бодьи. Их орудие (трехдюймовка), поставленное на краю деревни, било по нашим цепям прямой наводкой. Снаряды так и ложились у наших цепей. Примерно на четверть километра они подпустили нас к себе и только после этого снялись и уехали.
Во время этого боя я был в дозоре и шел впереди цепи. Когда мы вместе с тремя другими дозорными подошли к Як-Бодье, то белые снимались с позиции. Мы открыли ружейный огонь, но войти в село не могли, так как в это время наша батарея нащупала орудие противника и стала этот конец села осыпать снарядами. Подошла наша цепь, белые уже ушли, а наша батарея продолжала крыть Як-Бодью снарядами. Только тогда, когда кто-то из наших, взяв подводу, поскакал до батареи, она замолчала. Мы вошли в Як-Бодью. Белые так поспешно отступали, что оставили даже снаряды нам, успев увезти только орудие. Як-Бодья была занята. Это было примерно в середине октября».
Иван Степанович Бойцов родился 24 октября 1893 года в деревне Большая Каменка Залужской волости Весьегонского уезда Тверской губернии в крестьянской семье. Член РСДРП (большевиков) с мая 1917 года. В Ижевске состоял членом боевой дружины большевиков, членом Бюро Горкома с 1918 по 1923 годы, членом Военно-Революционного Трибунала, членом Ижевского Военно-Революционного Комитета, Председателем Чрезлессовещания по снабжению Ижевских заводов топливом. Участник подавления Ижевского восстания в 1918 году. Член Эвакуационной комиссии по эвакуации Ижевских заводов в период наступления Колчака в 1919 году. Умер первого апреля 1961 года.
«Наиболее ценной особенностью воспоминаний И.С. Бойцова является то, что он предельно искренне, и, я бы даже сказал, бесстрашно запечатлевает события тех дней и не пытается замолчать или обойти негативные моменты. Это, безусловно, придаёт воспоминаниям документальную достоверность. Вместе с тем и абсолютизировать публикуемый текст нельзя; надо помнить о некотором субъективизме автора, ибо он наблюдал описываемые события с позиций рядового их участника. Кроме того, произведениям мемуарного жанра всегда свойственны хронологические и географические ошибки, ибо автор не всегда имеет возможность перепроверить свои воспоминания по архивным источникам»
(П.Н. Дмитриев, УдГУ, доцент, кандидат исторических наук).
Подготовил Максим Корепанов