— Ну, спасибо. Я вспомню о вас, Диего.
И в ту же секунду тронулся в путь.
Диего Хаас вспоминает, как он несколько раз кричал, умоляя его вернуться, охваченный необъяснимым отчаянием. Но казалось, что Климрод так его и не услышал. Он вошел прямо в лес, который через мгновенье жадно поглотил его.
Спустя два дня, 13 ноября 1947 года, Диего Хаас, вернувшийся к цивилизации, был арестован солдатами, которые сперва били его по голове, а потом и по другим частям тела. Они доставили Диего в Вильявисенсио, а оттуда в Боготу, где его допросили с достойной всяческих похвал строгостью. Тем не менее он упрямо придерживался своей первой версии: он оказался всего лишь невинной жертвой, которую Безумный, угрожая громадным пистолетом и дюжиной гранат, заставил вести сначала машину, потом грузовик до крайней границы Llano, куда самому ему, разумеется, не пришла бы в голову нелепая мысль забрести. Нет, Безумный не назвал своей фамилии, не сказал, какие причины заставили его заживо сжечь эль сеньора Эриха Щтейра, «моего горячо любимого хозяина, чья гибель повергает меня в горе. Олле!» (Финальное «олле» он произнес про себя.) От эль сеньора Штейра, когда автогеном разрезали стальную кабину лифта, осталась только довольно омерзительная кучка обгоревшего мяса…
А как выглядел Безумный?
— Ему примерно лет тридцать пять, — рассказал Диего Хаас. — Я бы сказал, что рост у него метр семьдесят, жгуче черные волосы и глаза, шрам на левой щеке. И у него нет первой фаланги на мизинце левой руки. Ой, чуть было не забыл: он хромает. Верно, он говорит по-немецки, но с очень сильным русским акцентом. Нет, нет не с польским, а с русским. Я все-таки русских знаю! Он не может быть настоящим немцем. Однажды он упомянул при мне Каракас и Венесуэлу. Однако, по моему мнению, он направляется к границе Эквадора, прямо на юг.
Ему еще раз врезали под тем надуманным предлогом, будто его описание Безумного не совпадает с тем, что дал сторож, который был вовсе не настоящим сторожем, а случайным статистом. Диего ответил, что ничего удивитель-ного в этом нет, поскольку заменяющий сторожа человек был явно близоруким и алкоголиком (что оказалось правдой).
После этого его Мамита в Буэнос-Айресе, у которой были светские связи и большие средства, смогла вмешаться и объяснить, что ее единственный сын, этот кретин, и к тому же неудачник, — может быть кем угодно, но только не преступником, способным служить пособником «польского еврея или русского коммуниста». Выпущенный вскоре на свободу, Диего отыскал владельца грузовика, которого не слишком потревожила полиция (ему выбили всего несколько зубов), вернул ему долг и щедро вознаградил за все злоключения, отдав часть из двенадцати тысяч шестисот двадцати пяти долларов, оставленных Ребом Климродом. Остальное он отдал сторожу который небыл настоящим сторожем, хотя тот вышел из тюрьмы благодаря Диего, не понеся другого ущерба, кроме трех отрубленных пальцев.
Стимулируемые текстильным промышленником из Ме-дельина, который предлагал вознаграждение в двадцать пять тысяч долларов за поимку Безумного, поиски продолжались четыре недели в зоне протяженностью в тысячу километров, от Нунчии на севере до эквадорской границы на юге.
На востоке же в охоте за Безумным приняли участие две колонны солдат и три самолета. Добрались даже до крайней точки, куда заехал грузовик, и прочесали льяно на десятки километров в округе. Но без излишней надежды, каким бы сумасшедшим он ни был. Безумный не мог быть настолько безумен, чтобы пойти напрямик через лес.
Король тем временем был на пути к своему будущему королевству.
III. ГУААРИБОС
— 16 -
Однажды сам Король признался Дэвиду Сеттиньязу, что он не в силах припомнить тот маршрут, которым шел. По сути дела, если бы не упорство Сеттиньяза, то Реб никогда бы не дал себе труда снова пройти по своим следам. Он не был по природе человеком, которого заботили подобные мелочи. Но Сеттиньяз проявил настойчивость и добился своего: в марте 1969 года они с Королем вылетели на громадном вертолете, запасшись множеством карт, и обследовали весь район.
Король никогда не давал никаких объяснений по поводу своего фантастического перехода через лес. Он прошел почти по всему течению реки Гуавьяре, затем добрался до небольшого селения Сан-Фернандо-де-Атабопо, на венесуэльской территории, где-то в феврале 1948 года после ста дней пути.
Из Сан-Фернандо молодой человек мог бы без особого труда спуститься вниз по течению Ориноко, достигнув Гвианы, берегов Карибского моря и Каракаса.
Однако он шел прямо на восток, действительно углубляясь на территорию Амазонии, никуда не сворачивая, к неведомым истокам Верхнего Ориноко, пробившего себе долину между напоминающими формами города в горной гряде Парима — головокружительными, загадочными вершинами, что возносились над влажными джунглями, слов-нo чудовищные трубы органа — отдельные из них достигали в высоту двух с половиной тысяч метров.
На следующий год Дэвид Сеттиньяз в одиночку еще раз облетел этот район. В Сан-Фернандо-де-Атабопо на Ориноко он нашел городок в две-три тысячи жителей, чьи низкие домики сгрудились вокруг непременной площади Боливара, — город был почти заброшен более полувека, хотя когда-то был столицей «Territorio de — Las Arnazonas»[29] и опорным пунктом серингерос, которые изо всех сил пытались сохранить жизненно необходимую добычу каучука[30]. Вылетев на вертолете из Пуэрто-Айакудо, он поднялся к истокам Ориноко, сначала до Ла-Эсмеральды, которая, когда здесь проходил девятнадцатилетний Реб Климрод, была передовым постом венесуэльской администрации. Далее Сеттиньяз проник в запретную зону, миновал три недавно обосновавшиеся здесь католические миссии — самая старая была основана лишь в 1951 году[31]. Он совершил посадку в третьей и последней миссии — Планаталье, — где миссионер, итальянец по имени Бартоли, Принял его очень приветливо.
В Каракасе — было это в 1970 году, двадцать лет спустя после перехода через лес Реба Климрода, — Сеттиньязу сказали: место, куда он удачно слетал на вертолете, было территорией яномами, которых всего два десятка лет назад называли гуаарибос — «люди-обезьяны» My peligrosos, senor…[32]. Яномами были последним большим амазонским племенем, которое наотрез отказалось от всяких контактов с цивилизацией.
В апреле 1948 года до них добрался Король, проделав в полном одиночестве свою одиссею протяженностью две с половиной тысячи километров.
До этого ему часто приходилось сталкиваться с индейцами. Еще не достигнув берегов Ориноко, и в Сан-Фер-нандо-де-Атабопо и далее, когда он продолжал идти вверх по течению необъятной реки. Несколько раз ему удавалось сесть к ним на пирогу, иногда плыть с ними по нескольку дней. Эти индейцы с горем пополам иногда говорили по-испански, и, судя по всему, появление белого человека нисколько их не удивляло…
А потом ему пришлось столкнуться с оголодавшими серингерос, когда в течение целой недели он делил с ними тяготы своего путешествия. Они предупредили его: макиритарос в основном миролюбивые люди, может быть, слегка вороватые, не больше. Но вот гуаарибос… «Они убьют тебя, парень, и ты даже не заметишь, откуда к тебе придет смерть». И они принимались рассказывать ему жуткие истории о свирепости «людей-обезьян», которые жили где-то между Венесуэлой и Бразилией, между верховьями Ориноко и развилкой рек Бранку и Негру, сливающихся на бразильской территории.
Не имея никаких бумаг и паспорта, Реб Климрод пересек вплавь и на плоту колумбийско-венесуэльскую границу, а значит, Ориноко в районе Сан-Фернандо. Он не заглянул в эту деревеньку и не посетил те ранчо, что попадались ему на пути. Завидев миссию Ла-Эсмеральда, он не зашел и в нее, ожидая наступления ночи, чтобы обойти тогдашние ее строения. До поселения гуаарибос он, наверное, добрался к концу марта. Их встреча произошла дней через двадцать.
Еще не настал день, свет был каким-то сумеречным — ни один луч солнца никак не мог пробиться сквозь густую листву деревьев и лиан, что высились над землей в несколько десятков метров. Отдельные лианы были метр в диаметре, и в этих зеленоватых, как в подводном царстве, сумерках они напоминали чудовищных змей. Иногда это действительно были змеи. Под ногами расстилался зловонный и прелый слой гниющей листвы, в котором кишела своя жизнь. Создавалось впечатление, будто двигаешься в темно-зеленом, трепещущем чреве какого-то сказочного животного.
Он остановился, но не из страха, а просто, чтобы перевести дух. В правой руке он держал мачете, которое выменял у кого-то на часы. Вряд ли его сейчас узнал бы Диего Хаас: Реб сильно похудел, и тело его преобразилось — юношеская угловатость исчезла навсегда. Он перестал расти — в нем теперь было метр восемьдесят семь сантиметров, — став тем Ребом, которого всегда знал Дэвид Сеттиньяз. Лицо его покрылось загаром цвета старого золота, который резко контрастировал с его светлыми глазами, а отросшая борода — она никогда не была особенно густой — придавала ему какой-то мистический вид, присущий изображениям Христа в Мексике. Когда он обнаружил лагерь индейцев, то за спиной оставались шесть часов беспрерывной ходьбы по пятидесятипятиградусной жаре, при удушающей влажности, и всю неделю он фактически беспрерывно шел вверх.
Восстановив через минуту нормальный ритм дыхания, он вновь пустился в путь. Не пошевелив ни один листик, он проскользнул сквозь стену растительности и через несколько метров вышел на открытое место, раскорчеванное в длину приблизительно метров на шестьдесят.
Три хижины стояли на этой искусственно созданной опушке. Они были треугольными, как и предупреждали его серингерос, а пальмовые стволы, которые их поддерживали, не были срезаны каким-либо металлическим инструментом: их вырвали из земли и разбили при помощи скручивания, как это обычно делают гуаарибос. Никаких признаков жизни, кроме слабого костра, который дымился в переувлажненном воздухе.
Он долго стоял неподвижно на краю открытого пространства, которое оттеняло темную зелень леса бликами рассеянного света, который внезапно желтел и, застывая на вершинах деревьев, светлел до какой-то ослепляющей белизны. Затем он медленно пошел вперед. Подошел к маленькому очагу, положил свой холщовый мешок, разделся, сняв все, вплоть до сапог. Одежду и обувь он старательно сложил в кучу рядом с очагом, из которого в совершенно неподвижный воздух струился дымок, сверху положил мачете острием к себе, а ручкой к приходящему.
Затем он отошел на три-четыре шага назад и вновь замер, совершенно обнаженный, слегка запрокинув голову и глядя в маленькое отверстие в своде листвы, которое еще позволяло верить в солнце. Все его тело тоже было покрыто бронзово-золотистым загаром, как лицо и руки, а выступивший пот подчеркивал его тонкие и длинные мышцы. Он ждал, и прошло несколько минут, прежде чем, снова послышались еле уловимые шорохи, которые он различил сквозь дыхание леса.
Эти пятеро появились одновременно, выйдя из своего укрытия, куда они скрылись при его приближении с ловкостью рептилий, без единого звука. Рост самого высокого из них достигал метра шестидесяти, все они были молодыми, обнаженными и атлетически сложенными людьми; кожа у них лоснилась, словно покрытая глазурью; они были весьма искусно раскрашены черными и красными узорами — прямоугольниками и ромбами, а на правой руке у каждого был привязан пучочек разноцветных перьев; все это было поразительно красиво.
Но самым главным в эту минуту были, конечно, их большие натянутые луки, все длинные стрелы которых были направлены на Реба Климрода. Его полная неподвижность, вероятно, произвела на них впечатление. Они осторожно приблизились, медленно его окружив, и прежде всего его обнаженной кожи коснулись наконечники их боевых стрел, пропитанные ядом кураре. Один из них затем поднял мачете, потрогал пальцем лезвие и, стремясь убедиться в прочности металла, попытался его разбить. Он внезапно наотмашь ударил по пальмовому шесту и разрубил его пополам. Индеец рассмеялся, и смех его словно послужил сигналом для других: целая группа мужчин, женщин и детей сразу вышла из леса, как будто совершенно безмолвные, обнаженные тени. По мере того как исчезала робость, они окружали этого гиганта, который продолжал стоять не шевелясь. Человек, поднявший мачете, первым дотронулся до Климрода и рассмеялся снова, когда в том месте, где скользнуло лезвие ножа, выступила капелька крови. Подошли поближе и другие; некоторые начали скоблить ногтями его кожу, чтобы наверняка убедиться, что ее цвет не краска (серингерос рассказывали, что с одного захваченного негра они почти содрали всю кожу, так как были изумлены неизвестным им цветом, прежде чем убедились, что он черный от природы).
Наконец все они, включая и женщин, начали его ощупывать, дергать за волосы. Но больше всего, казалось, они были зачарованы цветом его глаз. Но разница в росте была велика — Реб казался Гулливером в стране лилипутов, — им пришлось отходить назад, чтобы заглянуть ему в глаза, и даже запрокидывать для этого головы. Никто еще не произнес ни слова, и первым из них заговорил один старик с оттопыренной до уха щекой, ибо он что-то засунул в рот, из которого сочилась какая-то зеленоватая жидкость. Произнесенная им фраза, вероятно, заключала в себе угрозу. Тем временем, несколько человек завладели его одеждой, сапогами, сумкой. Кто-то из них напялил на себя его рубашку, второй штаны, а третьи очень заинтересовались сапогами — ставили их себе на голову, на тонзуру и весело смеялись.
— Атчика (друг), — сказал Реб.
Почему-то его призыв к дружбе остался без ответа.
По словам Короля, он начал их преследовать и шел по их следам «дней восемь — десять», не отходя от них более чем на сто метров. Ему приходилось идти обнаженным, так как они забрали у него все, кроме двух книг, которые ему удалось спрятать еще до их появления на лужайке. Король рассказывал, что они неоднократно пытались отогнать его от себя, либо обращаясь к нему с угрозами, либо просто выпуская в его сторону маленькие охотничьи стрелы; раза два они даже легко его ранили, но не выражали явного намерения убить.
Спустя восемь-десять дней — Король, впрочем, признавал, что могло пройти и больше времени — он достиг полного истощения физических сил. Все его тело было искусано миллионами насекомых, ноги стерты в кровь, изъедены клещами, этими отвратительными козявками, что в сырых зонах проникают человеку под кожу, образуя гноящиеся раны, отвратительные и чудовищно болезненные. Кроме того, в своем упрямом безумии не сходить с тропы гуаари-бос он почти ничего не ел, хотя и привык голодать за долгие месяцы своего неслыханного перехода, начатого у подножия Анд.
Король все объяснил просто:
— Наступил такой момент, когда я уже больше не мог передвигаться, и вот когда я очнулся, то увидел, что все они стоят вокруг меня и улыбаются. С ними я провел несколько месяцев, а потом отправился дальше, к югу, на Риу-Негру.
Контора[33], организованная зловещей «Службой защиты индейцев» на севере Моры на реке Каманау, действовала под руководством человека по имени Рамос. В 1948 году ему было тридцать четыре года; год назад он женился в Белене, привез с собой жену и спустя семь месяцев был назначен начальником «поста привлечения индейцев». Среди прочих чиновников «Службы защиты индейцев», которые действовали в Амазонии и штате Матд Гросу, он был далеко не самым худшим. За семь месяцев он не убил ни одного индейца и даже покончил с распространенной до того времени практикой — заражать местных жителей какими-нибудь болезнями начиная с насморка, этого пустякового заболевания для белых, но почти смертельного для аборигенов. Продажа оружия гаримпейрос (искателям золота и драгоценных камней) считалась вполне нормальным родом деятельности; он не знал, с какой целью приобретается такое оружие. Ему даже было неведомо, что эти винчестеры-73 были не только идентичными, но теми же самыми винтовками, которые прежде использовались в Соединенных Штатах и Мексике во время индейских войн; одной нью-йоркской фирме пришла в голову хитроумная мысль скупить эти бросовые карабины, чтобы отправить их на экспорт и перепродавать начиная с 1939 года бразильским поселенцам.
Первые признаки нервозности среди индейцев — посетителей «поста привлечения», руководимого Рамосом, начали обнаруживаться в октябре 1948 года. До этого времени все обмены осуществлялись без сучка и задоринки: различные безделушки или металлическая кухонная посуда обменивались на золотые самородки, небольшие бриллианты, луки и стрелы — все эти операции имели свою финансовую выгоду, так: как индейским оружием торговали даже в Рио. Кроме того, здесь имелась и стратегическая выгода: винчестеры гаримпейрос стреляли без промаха, когда их владельцам приходилось защищаться от безоружных дикарей. Но начиная с октября индейцы начали противиться, особенно в отношении луков, которые они отказывались обменивать на что бы то ни было.
Белый же человек появился в ноябре. Никто из шестнадцати подчиненных Рамоса, да и он сам, не обманывались на сей счет, хотя он был совершенно обнаженным, но все же Белым, очень высокого, роста, с ясными глазами, длинными волосами, перехваченными зеленой лентой, с редкой бородой. Он приходил раза три-четыре, но никогда не подходил близко к посту, держась на достаточном отдалении. Когда к нему обращались на португальском и испанском языках, он никак не реагировал, делая вид, будто не понимает. Его спутники ваймири, напротив, относились к Белому с явным уважением и не шли ни на одну сделку без совета с ним. Он хорощо говорил на их языке, голос у него был низкий и медленный. Рамос вспоминает, что один из его подчиненных, некто Роша, заметил: среди ваймири находятся трое-четверо гуаарибос с севера — вещь совершенно поразительная, если учесть враждебность, царившую между племенами серра Паримы и бассейна реки Негру. Рамос не оставляет нам никаких сомнений на другой счет: по крайней мере однажды этот таинственный Белый появился возле поста с очень молодой, лет двенадцати — четырнадцати, индианкой, прекрасно сложенной.
В начале декабря в тридцати километрах к северо-западу от реки Жауапери произошел инцидент, который Рамос квалифицировал как «достойный сожаления»: гаримпей-рос перебили всех жителей одной деревни, включая грудных детей. В своем донесении в Белен Рамос возлагает ответственность за убийства в равной степени на оба лагеря. Он также подчеркивает: «Нужно понять и гаримпейрос, они вели суровую и трудную жизнь, а индейцы часто относились к ним враждебно без видимых причин»…
29 декабря группа сильно возбужденных индейцев явилась на пост и предъявила недопустимые требования: десять луков за один винчестер. Или же один винчестер за бриллианты. Рамос с негодованием отверг их притязания. Как это ни странно, его отказ не сильно расстроил индейцев. Из этого Рамос заключил, что об «этом достойном сожаления инциденте» забыто. Но Роша, молодой человек родом из Моры, чье первое имя Убалду, который говорил на нескольких индейских диалектах, заметил, что отныне индейцы приходят на пост без жен и детей — это не в их привычках, — и прежде всего столь разительная перемена в поведении ваймири и переход от агрессивности к доброжелательности объясняются несколькими словами, брошенными Белым при перекупке. Рамос недоуменно пожал плечами и с улыбкой сказал: «Все это лишь доказывает, что, хотя он и превратил себя в макаку, он все равно остается белым человеком, одним из наших…»
Два дня спустя, 31 декабря, Клаудиа Рамос на шестом месяце беременности, ужасно страдающая от жары, брызгала на пол водой из тазика, когда вдруг в окне без стекла, просто закрытого противомоскитной сеткой, она увидела около дюжины ваймири, стоявших на опушке леса, в пятнадцати — двадцати метрах от нее. Боясь, как бы ее не увидели обнаженной, она поспешила надеть блузку и юбку, как сетку неожиданно располосовали ударом мачете. Она закричала от страха — испуг и беременность мешали ей справиться с юбкой — и побежала в кабинет супруга. Вдруг боевая стрела длиной более метра двадцати сантиметров впилась ей в правую ляжку, а вторая вонзилась в спину, между лопатками. Ей удалось добежать до веранды и найти там брата мужа Жоана Рамоса, которого буквально пригвоздили к деревянной стене пятнадцать или двадцать стрел, причем шесть из них раскромсали ему горло, а одна, пущенная в упор, вошла ему в широко открытый рот и вышла приблизительно на двадцать сантиметров через затылок.
Клаудиа Рамос упала на пол, перед ее глазами вырос индеец. Она увидела у него в руках дубину, но ему так и не удалось ее ударить: чей-то крик заставил его остановиться; рядом с ним появился Белый и что-то ему приказал. Ваймири постоял в неуверенности, что-то пробормотал и выбежал вон.
— О, Боже мой! — воскликнула молодая женщина.
Белый с ясными глазами и зеленой повязкой на голове склонился над ней. Он протянул руку и кончиками пальцев ласково провел по ее щеке и губам, затем тоже удалился, не сказав ни слова.
Убалду Роша, возвращаясь с реки, увидел в тридцати метрах от себя, как один сотрудник «поста привлечения» упал на землю с пронзенным стрелой горлом. Он тут же сообразил, что происходит, и побежал в ближайший небольшой склад, к счастью, снабженный ставнями, которые он закрыл, а также заблокировал единственную дверь. Нападавшие заметили это слишком поздно, и несколько минут яростно колотили по деревянным доскам склада. Потом они, судя по всему, решили отступить и ушли. Через щели между досками Роша наблюдал почти всю бойню, и его свидетельство полностью противоречит показаниям Рамоса (его младший брат, несомненно, был убит потому, что был похож на начальника поста). По словам Роши, Белый с зеленой повязкой на лбу не только не возглавлял нападение, а, напротив, делал все возможное, чтобы успокоить воинственных индейцев, бегал от одного к другому и что-то говорил им на их языке. Он, в частности, вмешался, когда нападавшие хотели проникнуть в склад, где укрылся Убалду Роша. Они его подожгли, и если бы в эту минуту вновь не появился Белый, Роша сгорел бы заживо или был убит при отчаянной попытке выбраться из огня. Но Белый отогнал индейцев и закричал по-испански:
— Выходите и бегите к реке!
С обожженными руками и опаленными волосами Роша сумел выбежать из дома за несколько секунд до того, как он рухнул (на складе хранились бензин и алкогольные напитки), и, добежав до реки, бросился в воду.
В общем среди сотрудников «поста привлечения» оказалось девять погибших, включая брата Рамоса, и только четверо раненых, в том числе и Клаудиа Рамос, которая уцелела и до сих пор живет в Сантарене.
В апреле 1949 года Убалду Рошу, который в то время Находился в Манаусе, спросили, нет ли у него желания попытаться подняться вверх по Жауапери, чтобы установить там дружеский контакт с индейцами племени ваймири.
После того памятного дела в декабре индейцы практически исчезли с глаз, они ушли к северу, может быть, даже на территорию племени яномами. Человека, задавшего этот вопрос Роше, звали Барбоза. В Бразилии людей, подобных ему, называют «сертанистами», то есть знатоками «сертао» (амазонский лес), причем Барбоза был одним из самых известных. К удивлению Роши, он оказался искренним другом индейцев, хотя и принадлежал к «Службе защиты индейцев». С 1943 года он работал в штате Мату-Гросу вместе с истинными знатоками жизни индейцев, братьями Орландо и Клаудио Вильяс Боас. Он сказал Роше, что у него нет никакого опыта в общении с индейцами севера Амазонии, хотя он очень близко знает индейцев с Юга; что он ищет надежных людей, готовых ему помочь. Вместе с ним отправились два антрополога, но ни одного солдата. Роша к тому времени уже оставил работу в «Службе защиты индейцев» и нашел себе место в «Бутлайне», компании, которая с самого начала века обеспечивала связь между Ливерпулем и Икитос, хотя для этого нужно проплыть около четырех тысяч километров по Амазонке. Он принял предложение Барбозы из любви к сельве.
Небольшой отряд покинул Манаус 9 мая, поднялся вверх по Негру с ее многочисленными островками, добрался до Моры и там, вместо того, чтобы плыть по Жауапери, решил, по совету самого Роши, идти по реке Бранку, которая течет почти точно на север, а ее бассейн занимает самую северную часть Бразилии, Венесуэлы, слева сливаясь с бассейном реки Ориноко, справа гранича с британской колонией Гвиана. Роша сообщил Барбозе о Белом великане с зеленой повязкой на лбу и пояснил ему свою мысль: если им удастся отыскать этого человека, который, вероятно, пользуется большим авторитетом среди индейцев, даже имеет над ними власть, которая позволяет ему безопасно находиться среди них и добиваться перемирия таких этнически разных племен, как ваймири и яномами, если им удастся разыскать его, то, может быть, он согласится оказать им помощь в их миротворческой миссии.
Они проплыли по Риу-Бранку, которая местами достигает в ширину нескольких километров, и спустя три недели стали различать вдалеке высокие гористые массивы, покрытые бесконечной сельвой неведомой и загадочной горной гряды Пакарайма. Роша с переводчиком, индейцем ваймири, обращенным в христианство и получившим имя Себастьао, высадились в месте, которое носит название Каракараи, на правом берегу Бранку. По тем сведениям, что им до сих пор удавалось раздобыть. Белый мог находиться в этом районе.
Весь июнь Роща напрасно блуждал по этой зоне, и его поискам помогали индейцы: на окраине каждой деревни, при своем приближении он находил воткнутую посередине тропы стрелу, украшенную двумя скрещенными белыми перьями — то есть знак мира. Он задавал индейцам множество вопросов, но ни разу не получил ответа: их лица оставались непроницаемы, что указывало либо на незнание, либо на отказ отвечать.
В конце июня он снова переплыл через Риу-Бранку, на этот раз в сопровождении Барбозы, одного этнографа по имени Нелсон ди Андради и индейца Себастьао, затем они проплыли километров пятьдесят вверх по течению реки Ажарани, которая течет прямо в направлении серры Мукажаи. 6 июля эта четверка прибыла в одну деревню, где, судя по всему, их уже ждали. Им предложили фрукты и жареную свинину без соли и перца, во вкусе индейцев яномами, которые ценят лишь пресную еду, отдающую запахом леса под дождем, и едят землю, чтобы, подчиняясь природному инстинкту, компенсировать в организме недостаток железа и прочих минеральных соединений. Роше показались знакомыми некоторые лица индейцев.
— Могу поклясться, что эти ребята были у Рамоса, — сказал он, обращаясь к Барбозе. — Это, конечно, яномами. Посмотрите на их татуировку. Они явно не на своей территории.
— Спокойно…
На плечо спящего Роши легла чья-то легкая рука. Он открыл глаза. Лица он не различал, но отлично видел силуэт, высокий и тонкий, на фоне луны.
— Тихо, пожалуйста…
Он говорил шепотом. Немного обеспокоенный, Роша выполз из гамака. Он шел за этим человеком по берегу реки, испытывая какую-то тревогу, на грани страха и одновременно ужасное любопытство, даже некое возбуждение. Через сотню метров Белый с повязкой на лбу повернулся к нему. Тогда больше всего Рощу поразили его рост и выражение глаз.
— Вы говорите по-испански?
— Немного, — ответил Роша. — Но я все понимаю.
— Я наблюдал за вами, когда вы работали у Рамоса. Вы были одним из тех редких служащих, которые хорошо относились к индейцам… Вы понимаете, о чем я?
— Да.
— А теперь вы в лесу без оружия. Почему?
Роша объяснил ему цель миссии Барбозы, сказал, что доверяет этнологу. И, осмелев, даже добавил:
— Вам необходимо с ним поговорить. Это человек… — Он подыскивал нужные испанские слова, — очень искренний, надежный…
— Нет. Скажите ему, чтобы он вместе со своими товарищами уходил. Здесь не зоопарк. Пусть они уедут завтра же.
Он говорил медленно, с каким-то безразличием. От этого человека, абсолютно — кроме повязки на лбу — обнаженного, исходила необыкновенная, естественная властность, даже какая-то харизма, если бы только Роша знал это слово. Но он его не знал. И это в какой-то мере придало определенную наивность тому вопросу, который задал юный бразилец:
— Вы, вождь индейцев?
На его тонком лице, абрис которого оттенял падавший на него беловатый лунный свет, мелькнуло что-то вроде улыбки:
— Нет. И никогда им не стану. Просто они меня приняли как своего. У балду Роша, так ведь вас зовут? Сколько вам лет?
— Двадцать три.
— Вы знаете Манаус?
Роша ответил, что он, хотя и уроженец Моры, хорошо знает Манаус, где когда-то жил. Белый с повязкой на лбу продолжал:
— Завтра вы уйдете отсюда вместе с другими. Но мне хотелось бы, чтобы вы вернулись. Либо один, либо вместе с этим индейцем ваймири, которого вы называете Себастьао. Вы ничем не рискуете, никто не причинит вам зла при условии, если вы будете с ним вдвоем. Мне хотелось бы, чтобы вы привезли сюда медикаменты из Манауса или еще откуда-нибудь, Сульфамиды, пенициллин и стрептомицин. Вам понятно, о чем я говорю?
— Я знаю пенициллин.
— Вы можете запомнить названия других лекарств?
— Могу. Хотя у меня нет на них денег.
Длинная костистая рука протянулась к нему и разжалась: на ладони лежали бриллианты. У Роши захватило дух: на эти камушки можно было купить целый квартал в Манаусе вместе с оперным театром. Он отрывисто выдохнул:
— Но я могу взять эти бриллианты и больше не вернуться сюда.
На сей раз на тонком лице Белого появилась настоящая улыбка — прекрасная, завораживающая.
— Вы не сделаете этого, — очень спокойно сказал человек с повязкой. — Я вам верю. Возвращайтесь, когда сможете. Отправляйтесь вверх по Негру до порогов возле Каракараи. Там посередине реки есть большой остров. Вы высадитесь и будете ждать. К вам по очереди придут двое. Первого зовут Яуа, он яномами, а точнее — шаматари[34]; второй — Мадуарага, ваймири, и вы его знаете, он возглавлял нападение на дом Рамоса. Я прошу вас передать им все медикаменты, которые вам удастся раздобыть.