Между тем «неспособный и робкий » Ильинский ночью с 1 на 2 августа незаметно для персов переправил батальон на суда Каспийской флотилии и эвакуировался на остров Сари. При этом майору удалось вывезти все 5 медных пушек батальона. Но две 6-фунтовые тяжелые чугунные крепостные пушки, а также чугунное орудие с «Грома» пришлось оставить, заклепав их[5]. При отходе батальон запалил город и сжег не поместившиеся на суда 2260 четвертей провианта, а также личное имущество офицеров.
Так завершилась оборона Талышинского ханства Каспийским морским батальоном, во время которой он потерял 1 обер-офицера, 2 унтер-офицеров, 1 барабанщика, 13 рядовых и 1 канонира убитыми; 3 унтер-офицеров и 22 рядовых ранеными; 1 обер-офицера, 3 унтер-офицеров, 2 барабанщиков, 55 рядовых, 1 бомбардира и 2 канониров пленными. Генерал Ермолов, узнав, наконец, всю правду о действиях Ильинского, остался доволен. «Отступление Каспийского батальона, — писал он в своем донесении, — почитаю я весьма счастливым событием, ибо в действии против него уже были два регулярные батальона с артиллерией, к которым возмутившийся талышинский хан присоединился сам с четырехтысячной милицией. Неприятель не сумел воспрепятствовать отплытию Каспийского батальона, и сие по расторопности морских офицеров совершилось без всякой потери (если не считать покинутого нами заклепанного орудия) на мелких судах, которые захватили у жителей». Более того, за спасение от персов и мятежников знамени, сабли и кинжала, пожалованных в свое время Александром I талышинским ханам, Ильинского премировали годовым жалованьем. Но это признание пришло слишком поздно. Еще 20 августа 1826 г. Николай I по июльскому рапорту Ермолова распорядился предать Ильинского военному суду «за постыдную робость и неспособность к командованию». Маховик военного правосудия начал свою неумолимую работу.
В это время ничего не знавший о тыловых интригах Ильинский был всецело занят перевозкой своего батальона в Баку. Эвакуацию решили осуществить в два этапа. С 6 августа две роты батальона с майором А.Х. Карцовым начали на лодках покидать остров. В то же время сам Ильинский с остальными двумя ротами сделал 24 августа десант на Кизил-Агачский мыс. Высадившись с баркасов на берег, они забрали 60 четвертей муки, 54 пуда соли, а также 13 сороковых бочек, которые успели увезти на глазах появившегося неприятеля. Отплыв, наконец, с острова Сари 11 сентября, Ильинский из-за встречных ветров смог с трудом добраться до Баку только 2 октября.
Покинувшие Сари две роты майора Карцова 30 августа собрались в Баку. Их прибытие оказалось очень кстати. Пока Ильинский защищал Ленкорань, персидские войска при поддержке местных ханов и беков быстро шли на север. Непримиримый враг России Хуссейн-Кули-хан Бакинский, бежавший в Персию еще в 1806 году, страстно желал вернуть свои владения. Собрав около 3 тысяч мятежников, он подступил к Баку. Крепость имела высокие каменные стены с башнями и бастионами, окруженные глубоким рвом и земляным валом. Но защищал ее лишь один гарнизонный батальон, которого не хватало даже для охраны периметра. Опасаясь измены, комендант Баку полковник барон А.Ф. Розен выслал из города большинство жителей. Вооружив всех нестроевых и верных армян, он удачно расположил свои небольшие силы. Несколько раз мятежники и персы ходили на штурм Баку с лестницами, но всякий раз защитники отбивали их приступ с большим уроном. Собравшиеся 30 августа в Баку две роты Каспийского морского батальона сразу вступили в бой и уже 1 сентября участвовали в отражении очередного вражеского штурма. После бесплодных приступов, Хуссейн начал правильную осаду крепости. Но неудачи противника воодушевили гарнизон, и Розен даже сделал несколько успешных вылазок. За оборону Баку фельдфебель Каспийского батальона Иван Ландурин, рядовые Василий Гладченко, Игнатий Митчук и Степан Бычков были награждены Знаками отличия Военного Ордена Св. Георгия.
Командир Отдельного Кавказского корпуса генерал Алексей Петрович Ермолов. Портрет кисти Дж. Доу. 1825 г. Фрагмент. (ГИМ).
Пока отряды персов и мятежников хозяйничали в Талышинском, Ширванском, Кубинском и Бакинском ханствах, на главном театре военных действий в Грузии генерал-лейтенант И.Ф. Паскевич разгромил 13 сентября 1826 г. при Елисаветполе армию принца Аббас-мирзы, бежавшего за Араке, после чего русские войска вступили в Шекинское ханство. Эти сведения заставили персов и мятежников быстро оставить занятые ими восточные провинции Кавказа и отступать за Куру. В ночь на 24 сентября персидский принц Ших-Али- мирза, осаждавший Кубу с шеститысячным отрядом, «бежал самым поспешным образом, — как писал в своем донесении Ермолов, — и догнать его было невозможно». «Стремительно» бежал в Шемаху Мустафа-хан Ширванский, занимавший с конницей другую часть Кубинской провинции. Осаждавший Баку Хуссейн-Кули-хан также поспешил снять осаду и, разграбив крепостной форштадт, ушел в Талышинские степи.
В преследование за отступающим неприятелем из Кубы по бакинской дороге был послан отряд под командованием командира Апшеронского полка полковника П.Г. Мищенко — 6 рот Апшеронского и 2 роты Куринского пехотных полков при 4 орудиях. Навстречу ему из Баку к Арбату выступил майор А.Х. Карцов с двумя ротами Каспийского морского батальона — 5 обер-офицеров, 26 унтер-офицеров, 7 музыкантов, 247 рядовых, 1 нестроевой. 5 октября роты пришли в Арбат, сопровождая 200 четвертей сухарей и муки. Оставив в Арбате все тяжести и 1 орудие, Мищенко поручил Карцову охранять их и, дождавшись остальные две роты батальона, спешно идти к Шемахе. Но в связи со стремительным бегством врага Мищенко занял Шемаху уже 7 октября и приказал Карцову следовать к нему, не дожидаясь Ильинского. В то же время, собрав верных шекинских беков, он поручил командование над ними капитану Каспийского морского батальона Л.К. Перкину и послал их для разъездов вдоль Куры. Но, несмотря на все усилия Перкина, беки боялись идти дальше 15 верст, а один нечаянный выстрел обратил всю конницу в бегство. Не рассчитывая на помощь беков, отряд Мищенко двинулся 11 октября из Шемахи к месту слияния Аракса и Куры у Джевата. В Шемахе были оставлены две роты Каспийского морского батальона с 2 орудиями. «Оставить их здесь счел я необходимым, — доносил Мищенко, — как для соблюдения коммуникации между Курою и отрядом моим, равно и для содержания города и провинции в должном повиновении». Кроме того, ротам поручили заготовить провиант для отряда.
12 октября Перкин с шекинской конницей присоединился к отряду Мищенко, который 14 октября настиг войска Мустафы-хана возле Джевата. Неожиданное появление русских вызвало панику среди персов и мятежников, бросившихся по канатному мосту через реку. Перейдя за Куру, они обрезали канаты и попытались устроить батарею из 4 орудий. Но метким огнем русской артиллерии 2 вражеские пушки были подбиты, после чего конница хана бежала в Муганскую степь, бросая на ходу снаряды, амуницию и оружие. В этом сражении погиб один из ветеранов героического штурма Ленкорани — Лука Кондратьевич Перкин. «С нашей стороны тяжело ранен и в ночь помер командующий ширванской конницей Каспийского морского батальона храбрый капитан Перкин, — доносил полковник Мищенко, — он принял команду над стрелками Апшеронского пехотного полка и занял пункт против моста и отличною храбростью своей заслужил особенное внимание».
Отрезанный персами канатный мост через Куру быстро восстановили. Правда, переправить по нему артиллерию не представлялось возможным. Тем не менее, Мищенко послал в степь пехоту и донских казаков, активно преследовавших бегущего противника. Дорога на Ленкорань была открыта. Но Ермолов решил пока не занимать Талышинское ханство, «ибо малого числа войск послать туда я не решаюсь, большого же нет средств продовольствовать ». Отряд Мищенко расположился от Джевата вниз по Куре с целью пресекать попытки мятежников переправиться через реку для зимнего кочевья.
После завершения кампании командир Каспийского морского батальона неожиданно узнал о своем предании военному суду. Правда, теперь сторону опального майора принял даже сам А.П. Ермолов, который 26 января 1827 г. направил начальнику Главного Штаба барону И.И. Дибичу рапорт: «Ныне по изгнании из пределов наших персиян я требовал от майора Ильинского объяснение насчет действий его с начала возникшего мятежа в Талышинском ханстве и, рассматривая оное со вниманием с присоединением разных полущенных о том особо сведений, нахожу действия майора Ильинского не только не заслуживающими какого-либо взыскания, но напротив того даже одобрения, ибо нельзя обвинить майора Ильинского за несоединение постов, потому что он не мог никак предвидеть, чтобы персияне столь нагло нарушили мир. <…> За всем тем распоряжения, делаемые майором Ильинским, были довольно благоразумны ». Ввиду этого Ермолов просил барона Дибича ходатайствовать перед императором об отмене суда. Казалось, что теперь ничего не помешает благополучному исходу дела. Но судьба Ильинского снова сделала неожиданный поворот.
В начале 1827 г. Николай I, недовольный действиями Ермолова на Кавказе, готовился заменить его генералом И.Ф. Паскевичем. Повторный рапорт Ермолова император принял с явным неудовольствием как лишнее подтверждение его неспособности, о чем и поставил на вид Дибичу. Раздосадованный барон 22 марта 1827 г. сообщил Ермолову, что если «майор Ильинский точно исполнил все, что долг и честь от него требовали, то для него самым лучшим оправданием будет, когда военный суд, который объяснения его рассмотрит, найдет его невинным». Итак, судебное разбирательство началось.
Весной 1827 г. новый командир Отдельного Кавказского корпуса генерал И.Ф. Паскевич, блокировав Эривань и готовя наступление к Нахичевани, велел устроить коммуникационную линию для снабжения армии провиантом — из Астрахани через Баку и далее через Сальяны на плавучих транспортах по рекам Куре и Араксу. Одновременно требовалось организовать их охрану в Ширвани и Карабахе от набегов персов и мятежников. В связи с этим Каспийский морской батальон, собравшийся и зимовавший в Шемахе, был двинут в Карабах и 23 марта вступил в Шушу. Затем две его роты перешли к Сальянам и 28 июня 1827 г. расположились в рыбном промысловом пункте Божий Промысел. Здесь, в 14 верстах от морского побережья, была организована главная промежуточная база, где провиант нагружали на киржимы. Понимая стратегическую важность этого пункта, персы предприняли набег и 7 июля атаковали Сальяны и Божий Промысел. Но две роты Каспийцев при поддержке вооруженного катера на Куре отразили противника огнем. Из кулей с провиантом морские солдаты построили защитные стенки и три дня вели перестрелку с окружившими их персами. 10 июля подошедший из Сальян сильный отряд деблокировал Божий Промысел. За храбрую оборону трех нижних чинов Каспийского батальона наградили Знаками отличия Военного Ордена Св. Георгия.
Вскоре поражения на главном театре войны склонили Персию к миру. 10 февраля 1828 г. был заключен Туркманчайский договор, по которому шах обязывался «вывести свои войска в двухмесячный срок, начиная с даты подписания настоящего договора, и передать российским комиссарам, направленным с этой целью на места, всю ту часть Талышинского ханства, которая по праву принадлежит Российской империи». 23 апреля Паскевич направил российских представителей для приема ханства от персов, и 30 мая 1828 г. Каспийский морской батальон возвратился в Ленкорань. Всех его солдат и офицеров наградили памятными серебряными медалями.
Серебряная медаль «За Персидскую войну». (Из частной коллекции). Такой медалью на соединенной Георгиевской и Владимирской ленте были награждены офицеры и солдаты Каспийского морского батальона, участвовавшие в русско-персидской войне 1826–1828 гг.
Переформирование Каспийского морского батальона и служба частей-преемников
Библиография и источники.
Бларамберг И.Ф. Воспоминания. М. 1978.
Хроника 262-го пехотного резервного Сальянского полка 1805–1905. Б. м., б. г.
РГВИА. Ф. 395. Оп. 29. Д. 1109; Оп. 30. Д. 518; Оп. 36. Д. 93.
После возвращения Каспийского морского батальона в Ленкорань мятежный Мир-Хассан-хан не смирился с поражением. Рассчитывая на поддержку Турции, вступившей в апреле 1828 г. в войну с Россией (см. Главу VIII), он снова попытался разжечь в Талышах восстание. 16 февраля 1829 г. команда Каспийского батальона на Астаринском пограничном посту отразила нападение приверженцев Мир-Хассан-хана, за что 4 нижних чинов наградили Знаками отличия Военного Ордена Св. Георгия.
Все это время командир Каспийского морского батальона майор И.В. Ильинский находился под судом. По мере разбирательства стали выясняться его злоупотребления 1825–1826 гг., за что майору грозила отставка. В связи с этим 26 марта 1829 г. Ильинского отстранили от командования батальоном. Но далее вскрылось уже настоящее преступление. Во время восстания Ильинский арестовал по подозрению в сочувствии мятежникам некоторых жителей Ленкорани и отправил их на остров Сари. Здесь, якобы по предписанию Ермолова, он приказал утопить 14 человек. Естественно, что никаких бумаг из Тифлиса изолированный на острове Ильинский не получал. Но зато среди казненных оказался купец Аджи-Мехмет-Хасан, тюк с ценными вещами которого был, видимо, присвоен Ильинским. Дело приобретало криминальный оборот. Но тут в судьбу Ильинского снова вмешалась женщина.
Как уже говорилось, во время событий 1826 года из Ленкорани в Баку Ильинский эвакуировал семью мятежного Мир-Хассан-хана, в том числе его юную сестру Биюк-ханум. Вопреки своему брату она решила принять православие и в апреле 1830 г. отказалась от всех прав на наследственные владения в пользу Российской империи. Приятно удивленный такой преданностью Николай I назначил Биюк ежегодную пенсию 1200 рублей серебром и согласился стать ее восприемником при Святом крещении. Однако вскоре новообращенная девица Александра Николаевна пожелала выйти замуж за… опального майора Ильинского. Трудно сказать, являлся ли 40-летний майор красавцем. Портрет его, к сожалению, не сохранился. Из документов известно только, что был он по тем временам чуть выше среднего роста, 165 см, «лицом чист, глаза карие, волосы на голове темно-русые». Но, видимо, Биюк влюбилась в Ильинского по-настоящему. Не исключено, что и крещение она приняла не столько из верноподданнических чувств, сколько с целью последующего бракосочетания. Все это сильно озадачило графа И.Ф. Паскевича-Эриванского, которым «к отклонению ее от замужества с ним сделаны были всевозможные убеждения, но она, несмотря на таковые, осталась непреклонна ».
Рядовой русской пехоты на Кавказе. Рисунок с натуры Т. Горшельта. 1860 г. (РГБИ).
В декабре 1830 г. свадьбу пришлось разрешить, о чем доложили императору. Тем не менее, по делу Ильинского Николай I оставался непреклонен. 3 августа 1832 г. он утвердил решение, которым за все злоупотребления и незаконные казни Ильинского лишили чинов, дворянства, разжаловали в рядовые и определили в Кабардинский пехотный полк. С 3 октября 1832 г. 42-летний рядовой Ильинский начал тянуть в Нальчике солдатскую лямку.
К этому времени Александра, оставшаяся в Баку, родила сына Ивана и обратилась к крестному с просьбой о помиловании мужа. 25 января 1834 г. Николай I согласился уволить Ильинского в отставку, «отдав на попечение жены его ». Но решение это имело неожиданные последствия. Рядового Ильинского уволили на обычных солдатских правах с обязательным предписанием «вести себя честно и добропорядочно, одеваться благопристойно, бороду брить, по миру не ходить», а сыновей после 14 лет отдавать в батальоны военных кантонистов. Последнее требование особенно поразило ханскую дочь. После очередного обращения к крестному ей удалось «во внимание к заслугам ее родителя» добиться 27 мая 1835 г. разрешения для сына «пользоваться правами и преимуществами дворянского достоинства». Теперь оставалось лишь вызволить из солдатского состояния непутевого, но богатого мужа. В конце концов, 26 октября 1839 г. император по просьбе крестницы разрешил рядового Ильинского «считать уволенным от службы первым офицерским военным чином». Отставной прапорщик Ильинский снова обрел прежние права. Так завершилась удивительная одиссея этого храброго офицера, сначала потерявшего из-за любви все надежды, прошедшего через многие испытания, стремительно возвысившегося и мучительно павшего, но спасенного в итоге все той же любовью.
Пока разбиралось дело командира Каспийского морского батальона, в судьбе самой части произошли кардинальные перемены.
Горнист русской пехоты на Кавказе. Рисунок с натуры Т. Горшельта. 1859 г. (РГБИ). Участник кавказских походов, в там числе десантов 1838–1839 гг., офицер М. Ф. Федоров вспоминал: «Нижние чины регулярных полков носили сапоги с длинными голенищами, черкесские шапки разных видов; были и форменные фуражные шапки, но с козырьками; на форменные шинели нашиты, по образцу линейных казаков и горцев, суконные разноцветные патронташи, по- казачьему „хазыри“, для пяти или шести патронов с каждой стороны груди; остальные патроны, числом до 60-ти, имели в форменных лакированных сумах, на замшевых перевязях, которые у пехотных солдат во время похода выворачивались наизнанку, чтобы не служили в лесистой местности целью для неприятеля, так как лицевая сторона белилась мелом на клею и отполировывалась зубком, также как и на портупеях, но этих последних в экспедиции не брали; их назначение было поддерживать у мушкетеров штыковые ножны, а у гренадер тесаки, а так как войска в экспедициях никогда не отмыкали штыков, то и в портупеях при таких походах не было надобности. В егерских полках перевязи и портупеи были черной лакированной кожи, чистились воском и щеткою; вместо ранцев войска имели холщевые мешки».
Федоров М.Ф. Походные записки на Кавказе с 1835 по 1842 год // Кавказский сборник. Т. 3. Тифлис, 1879. С. 6.
18 января 1830 г. император принял решение о переформировании гарнизонных и резервных частей на Кавказе в 12 Грузинских линейных батальонов. В соответствии с этим к концу 1830 г. Каспийский морской батальон преобразовали в Грузинский линейный № 8-го батальон. Правда, служба бывших каспийцев, по-прежнему остававшихся в Ленкорани и охранявших Талышинское ханство, от этого почти не изменилась. В марте 1831 г. непримиримый Мир-Хассан-хан по сговору с имамом Кази-муллой снова поднял восстание в Талышах. Но батальон был начеку, и мятежники не посмели нападать на Ленкорань. Присланный из Сальян отряд русской пехоты разгромил 23 апреля толпы повстанцев. Среди бежавших в горы приверженцев хана началась холера, и в течение месяца мятеж прекратился.
5 июня 1831 г. командиром батальона был назначен подполковник Прокофий Павлович Луценко — герой русско-турецкой войны, получивший за храбрость два чина и три боевых ордена. На целых 8 лет его судьба оказалась связанной с Каспийцами. Луценко удалось подавить последние очаги ханского сопротивления. С 29 января по 11 февраля 1833 г. он руководил экспедицией против мятежных племен, которые после перестрелки 30 января были приведены в повиновение. На долгие годы Талышинская провинция стала мирным краем, покой которой изредка нарушали приграничные разбойники.
21 марта 1834 г. в связи с изменением устройства кавказской пехоты батальон переименовали в Грузинский линейный № 7-го батальон. В июне 1835 г. старое знамя Каспийского морского батальона (с синим крестом) было сдано в Тифлисский арсенал, и вместо него Грузинцам вручили новое с крестом зеленым, сходное по рисунку со знаменами морских полков.
Военный инженер капитан Николай Иванович Горбачевский. Миниатюра работы неизвестного художника. 1832–1834 гг. (ГЭ). Брат сосланного на каторгу декабриста И.И. Горбачевского военный инженер Н.И. Горбачевский также привлекался к следствию, но в связи с отсутствием доказательств был отправлен в 1826 г. на Кавказ. Участвовал в русско-персидской и русско-турецкой войнах. В 1830-х гг. под его руководством Грузинский линейный № 1-го батальон (бывший Каспийский морской батальон) занимался строительством новых укреплений Ленкорани. В 1838 г. убит горцами на Военно-Грузинской дороге.
Служба батальона таила много опасностей не только из-за воинственных кочевников, разбойников и горцев, но и благодаря нездоровому климату, а также дикой природе. Интересное описание повседневной жизни батальона оставил капитан И.Ф. Бларамберг, посетивший Ленкорань в марте — мае 1836 г.: «22 марта (1836 г.) я отправился на транспортном судне „Эмба“ на остров Сари у Ленкорани, где тогда была база русской флотилии на Каспийском море, и представился шефу, адмиралу Басаргину, который совершил много путешествий по этому краю, а также составил карты и описание побережья. Он жил отшельником на этом жалком острове. Позднее база Сари была ликвидирована, и от просторных зданий и складов теперь[6] остались лишь несколько руин и большое кладбище, где похоронено много матросов, умерших от нездорового климата. 24 марта я отплыл с острова Сари на плоскодонном киржиме (баркасе) со своим багажом и верным слугой и через два часа прибыл в Ленкорань. <…> К моему великому удивлению я встретил одного своего бывшего товарища по Кавказской войне — инженер-капитана Н. Горбачевского. Он руководил здесь строительством крепости и был главным лицом в этом местечке после коменданта полковника Луценко. Нам было, что рассказать друг другу! Горбачевский сообщил мне много интересных подробностей об этой стране, ее удивительных равнинах, горах и лесах, которые я твердо решил исходить.
После обеда я отправился осматривать крепость и город. Ленкоранский рейд совсем открытый, и при сильном ветре с севера и юга волны прибоя настолько сильны, что едва ли какое судно может удержаться на якоре и не быть выброшенным на берег. Когда море успокаивалось можно было видеть, как в песке и на склонах морского берега наполовину обнажались кости русских воинов, погибших во время штурма Ленкорани в 1812 году. 25 лет назад это кладбище находилось далеко от морского берега, но постепенно волны размыли его. Прогуливаясь вдоль крепостных валов, я увидел двух солдат, развешивающих свежую тигровую шкуру необыкновенной красоты и величины. Я спросил их, кому принадлежит шкура, когда и где зверь был убит, и узнал от них, что персидские крестьяне, устроившие засаду на высоких деревьях, застрелили вчера тигрицу и что шкуру, которую они теперь выделывают, они преподнесли в подарок коменданту. Кроме того, солдаты рассказали мне, что в этой стране довольно много тигров и особенно пантер, пищей для которых служат дикие кабаны; последние во множестве обитают в окрестных камышах, и комендант каждую осень охотится на них.
На следующий день я нанес визит коменданту, который пригласил меня к столу и предложил ежедневно бывать у него и считать его дом своим. Он подарил мне тигровую шкуру. <…> Полковник Луценко угостил меня вином собственного приготовления. Оно было красивого, розового цвета, немного терпкое поначалу и крепкое. Полковник рассказал мне, что с одной виноградной лозы он получил целую сорокаведерную бочку вина (семь прусских ведер, или около 5 гектолитров). Эта лоза обвивала до самой кроны большое ореховое дерево и свисала над землей. Сначала мне это показалось невозможным или, скорее, невероятным, но позже, когда я собственными глазами увидел буйную растительность в этой чудесной стране, я поверил вышеупомянутому заверению.
Далее он сообщил мне, что ежегодно в октябре отправляет 6-10 егерей своего батальона в сопровождении стольких же командиров, с небольшим прикрытием, охотиться в окрестностях на диких кабанов. Через 8-10 дней они возвращаются со 150–180 убитыми кабанами; мясо в засоленном или свежем виде готовят на зиму для солдат, а 600 окороков, которые коптятся в это время года, полковник отсылает позднее в Астрахань на продажу; выручка используется на различные нужды батальона. Эта прекрасная страна была вообще раем для охотников: косули, дикие кабаны, фазаны, а осенью здесь столько всевозможных перелетных птиц, что жители убивают диких гусей иногда даже палками. В море среди других рыб в большом количестве водится очень приятный на вкус кутум (вид судака). Когда я не бывал приглашен в гости, одной такой рыбы хватало на обед мне и моему слуге, причем из одной половины готовили вкусный жирный рыбный суп (уху), другую жарили; весь обед стоил мне 3–5 копеек серебром.
Через три дня после моего приезда в Ленкорань в госпиталь привезли умирающего солдата. Дело обстояло следующим образом: каждую неделю в ближайший лес посылается команда из 20–30 солдат с несколькими подводами для заготовки леса на нужды батальона. Солдаты всегда вооружены ружьями с примкнутыми штыками, чтобы в случае опасности защищаться от нападения тигра или пантеры. Приехав в лес, солдаты поставили ружья в пирамиды и приступили к рубке. Вдруг из кустарника выскочил тигр (вероятно, супруг недавно убитой тигрицы), кинулся на ближайшего солдата и одним ударам своей страшной лапы вырвал ему левую руку из ключицы и сломал несколько ребер. На крик бросились его товарищи с ружьями, но чудовище уже скрылось в лесу. Через несколько часов несчастный солдат умер от ран. <…> Тигры, которые водятся в густых лесах Талыша, Гиляна и Мазендерана, — настоящие бенгальские королевские тигры. Они достигают 6–7 футов в длину и 3 1/2 фута в высоту, имеют красивую полосатую шкуру и очень сильны. Подаренная мне тигровая шкура имела от конца морды до начала хвоста 7 английских футов, а вместе с хвостом — 10 1/4 фута. <…>.
В первое воскресенье моего пребывания здесь я стоял рано утром на крыльце своего дома, любуясь красивыми окрестностями и прекрасным утрам. В это время мимо меня в воскресном наряде прошелестела направлявшаяся в церковь молодая жена хозяина дома, унтер-офицера и прекрасного охотника. Она дружески поздоровалась со мной, и я заметил у нее на шее странную цепочку. Когда я спросил ее, что это такое, она заявила с нескрываемой гордостью, что это когти пантеры, убитой ее мужем. Мое любопытство было возбуждено. Я дождался ее мужа, и он рассказал мне, что во время охоты на кабанов часто случается наталкиваться в густом высоком камыше на спящую или отдыхающую пантеру. „Хотя у меня, — добавил он, — и нет дурных намерений против нее, потому что я охочусь на кабана, все же зверь вправе предполагать, что моя пуля предназначена для него. Чтобы не быть разорванным, я должен быть начеку и упредить зверя, прежде чем он опомнится и бросится на меня. Такая охота, — закончил он свою речь, — требует спокойствия, хладнокровия и меткости“. Во время своей службы здесь он убил около 15 пантер, и я купил у него на память красивую пятнистую шкуру. <…>.
У нас была очень дождливая пасха, и грязь на немощеных улицах была ужасной. Однако когда сюда 31 марта для инспекции батальона прибыл генерал-лейтенант фон Краббе, стояли уже теплые, погожие дни. Я со спутниками часто совершал прогулки по окрестностям: либо вдоль моря, прибой которого мы часто подолгу наблюдали, либо вдоль горной речушки Ленкоранки вверх по направлению к лесу. На этой речушке водилось много красивых уток, так называемых астаранских — от Астары, пограничной деревни между Персией и Талышем, где они обитают. Редко я видел таких красивых птиц, средней величины, имеющих столь совершенную форму. Так как мой дом находился недалеко от берега, ночью до меня часто доносился шум прибоя, но при этом приходилось слушать и неприятную музыку, то есть кваканье множества лягушек, населявших большие лагуны. Каждую ночь я слышал жалобный крик то одного, то другого несчастного водяного жителя, который попадал в пасть змеи; чем глубже бедная лягушка проталкивалась в пасть своего врага, тем более испуганным и глухим становился ее крик. Ночью можно было также часто слышать жалобный крик шакалов, похожий на плач ребенка.
<…> Когда наступило жаркое время года, батальон, как всегда, был переведен из тогда еще нездоровой равнины Ленкорани в лагерь на близлежащих холмах, где солдаты могли насладиться свежим и прохладным горным воздухом. <…> Мы направились в долину Ленкоранки, которую пересекли дважды, продолжили свой путь сквозь великолепный лес до каменоломен Балабура (в 7 или 8 верстах от крепости), где добывался известняк для крепости Ленкорань. Отсюда мы сделали крюк через густой лес к горячим серным источникам, располагавшимся в красивом ущелье и окруженным густым лесом. Температура в источниках, которых было три, была равна 34–35° по Реомюру. Мы с истинным наслаждением искупались в одном из них. Сторож рассказал нам, что каждое лето сюда присылают много больных солдат Ленкоранского батальона. Раз в неделю им привозят продукты. Однажды в прошлом году (1835-м), продолжал сторож, нагруженная продуктами упряжка волов проезжала по селу, и тут из чащи медленно вышел тигр и стал следовать за подводой на расстоянии нескольких сотен шагов. Когда подвода миновала деревянный мост, в трех верстах от источников, он исчез в кустарнике. Бедный возница был все это время ни жив, ни мертв.
Он сообщил о своем приключении коменданту, который сначала не придал ему никакого значения, посчитав эту встречу за случайность, но, поскольку это стало повторяться все чаще, с возницей были отправлены три хороших стрелка, которые при появлении тигра, следовавшего, как обычно, на расстоянии, убили его, освободив тем самым, возницу навсегда от страха».