Один частный сюжет особенно ярко характеризует переплетение всех этих сил: прокоммунистических настроений интеллигенции, «агентов влияния» и действий советской разведки. Это американский «Атомный проект» (создание атомной бомбы) и то, как информация о нем поступала советской стороне. Рассказать об этом сейчас особенно интересно, так как появилась новая и сенсационная информация — книга генерала НКВД П. Судоплатова (написанная совместно с сыном А. Судоплатовым) «Особые задания». Книга вышла на английском языке, скоро выходит русское издание. На эту книгу мы уже ссылались. Судоплатов является компетентным свидетелем, так как именно он курировал в НКВД получение информации об «Атомном проекте» — для этого был создан особый «Отдел С.» (по его фамилии) под его руководством.
Связи советской разведки с западными атомщиками начались еще до войны. Судоплатов (Павел Судоплатов. Разведкам Кремль. М., 1996.) рассказывает, что еще в 1930-е годы, работая в Италии, агент НКВД Григорий Хейфец обратил внимание на физиков Э. Ферми и Б. Понтекорво как на убежденных антифашистов и возможный источник информации.
Когда они эмигрировали в США, Хейфец связался через них с Оппенгеймером. В 1941 году Хейфец передал полученную от Оппенгеймера информацию о том, что ряд выдающихся физиков, включая Эйнштейна, участвуют в некоем тайном проекте и добились для него крупных ассигнований от правительства. Более тесную связь с Оппенгеймером установила агент НКВД Елизавета Зарубина. Хейфец познакомил ее с женой Оппенгеймера Екатериной, симпатизировавшей коммунистическим идеям и Советскому Союзу. Они вдвоем уговорили Оппенгеймера впредь воздерживаться от высказываний, отражающих коммунистические и вообще левые симпатии, а вместо этого делиться информацией с группой немецких антифашистов. Под их влиянием он привлек к работе в Лос-Аламосе Фукса, согласившегося работать с советской разведкой. В эту группу был включен и один из крупнейших физиков Сциллард. Характерной является позиция одного из курьеров, использовавшихся этой группой, — Мориса Коэна, завербованного НКВД, еще когда он добровольцем участвовал в гражданской войне в Испании. Коэн, в свою очередь, привлек к работе свою жену Лону. Первая ее реакция была — это предательство! Но муж убедил ее, что они борются за всеобщий мир и справедливость, а это в принципе не может быть предательством. В результате Лона стала очень эффективным курьером — впоследствии именно она передала чертежи атомной бомбы, сброшенной на Хиросиму.
Судоплатов говорит, что с такими людьми, как Оппенгеймер, Ферми и Сциллард, нельзя было обращаться как с обычными агентами. Вместо денег или шантажа Хейфец использовал атмосферу общих интересов и идеализма. НКВД тщательно старалось обращаться с Оппенгеймером и другими как с друзьями, а не рядовыми агентами, играло на идее сохранения мира через равновесие сил. Использовались и другие аргументы. Судоплатов пишет: «В 1943 г. всемирно знаменитый актер московского Еврейского театра Соломон Михоэлс вместе с известным еврейским поэтом Итииком Феффером совершил поездку по США как представитель Еврейского антифашистского комитета. Перед их отъездом Берия проинструктировал Михоэлса и Феффера подчеркивать большой вклад евреев в культуру и науку Советского Союза. Их цель была собрать деньги и убедить американское общественное мнение в том, что антисемитизм в СССР уничтожен в результате политики Сталина. Хейфец постарался, чтобы мысли, распространяемые ими, дошли до Оппенгеймера. Хейфец утверждал, что Оппенгеймер, сын еврейского эмигранта из Германии, был Глубоко взволнован информацией о том, что положение евреев в Советском Союзе было прочным».
Оппенгеймер и Ферми имели клички Звезда и Издатель, иногда — для обоих — Звезда. Так, телеграмма из Нью-Йорка, передававшая дату первого атомного взрыва, шла как информация от Карла (Фукс), Млада (Понтекорво) и Звезды (Оппенгеймер и Ферми). Оппенгеймер, Ферми и Сциллард помогали НКВД внедрять своих «кротов» в основные атомные центры — Теннесси, Лос-Аламос и Чикаго — как ассистентов в этих лабораториях. Первое сообщение об удачной цепной реакции было получено от Понтекорво. Через несколько часов после завершения эксперимента советский агент получил телеграмму с условным текстом: «Итальянский мореплаватель достиг Нового Света». К лету 1943 года НКВД получило 286 секретных документов. От одного только Оппенгеймера было получено 5 секретных документов, описывавших развитие «Атомного проекта». Полученные НКВД отчеты содержали фотографии установок в Окридже и 12-страничный отчет, содержавший описание бомбы, «тот отчет стал основой нашей программы на ближайшие 3-4 года», — пишет Судоплатов. НКВД было информировано не только о технических деталях проекта, но и о личных отношениях и трениях между сотрудниками.
Совершенно особую роль играла информация, полученная от Фукса. «В 1944 году от Фукса мы знали график, объем и развитие Манхэттенского проекта. От него мы узнали принцип взрыва атомной бомбы и причину, почему именно этот метод был выбран. Он же сообщил сравнительный анализ действия реакторов с воздушным и водяным охлаждением. Планы завода по разделению изотопов урана, которые сильно сокращали объем, необходимого уранового сырья». В 1946 году Фукс переехал в Англию и был там связан с советским агентом, с которым встречался 6 раз, обычно каждые 3 или 4 месяца, в Лондоне. Фукс сообщил точное количество произведенного в США урана И-235 и плутония. Отсюда следовало, что только к 1955 году запас бомб США и Англии будет достаточен для военного поражения СССР. Сталин мог быть уверен, что в 1940-е или в начале 1950-х годов Запад не пойдет на войну. Я помню выступление Хрущева, где он отдавал справедливость Сталину, что только благодаря его железной выдержке Советский Союз ни в чем не уступил Западу, когда тот обладал монополией на атомную бомбу. Теперь видно, что железная выдержка опиралась на прочное основание — донесения Фукса. Вообще, многое сейчас видится по-новому. Например, часто повторялся рассказ Трумэна, как он сообщил Сталину на Потсдамской конференции о создании нового сверхоружия — атомной бомбы и как на лице Сталина не дрогнул ни один мускул. Теперь мы знаем, что самообладание Сталина имело вескую основу: вероятно, о ряде этапов «Атомного проекта» он узнавал раньше Трумэна (как вице- президент, тот не был допущен ко многим секретам).
Наконец, нельзя не упомянуть о роли, которую во всей этой истории играл патриарх атомной физики — великий Нильс Бор. По словам Судоплатова, Бор не был советским агентом, но влиял на политические взгляды Оппенгеймера. Он уговаривал Рузвельта и Черчилля поделиться с Советским Союзом информацией об «Атомном проекте» и создать единый атомный центр. На более близкий контакт он пошел в 1945 году. Тогда в США был опубликован так называемый «Отчет Смита», содержавший много информации о производстве атомной бомбы. Официальная цель отчета — информировать общественное мнение. Но он имел и другую цель — дезинформировать советских физиков. Там было столько неверных утверждений, что Оппенгеймер отказался подписать его. Чтобы отсеять эту дезинформацию, была организована встреча с Бором. Организовать ее помог прогрессивный датский писатель и давний друг Советского Союза Андерсен Нексе. С советской стороны был направлен сотрудник НКВД Лев Василевский и физик Терлецкий (я довольно хорошо знал Терлецкого, но и не подозревал о его тайной деятельности!). Согласно отчету Василевского, когда они встретились с Бором, тот очень волновался, у него дрожали руки. Он, видимо, почувствовал разницу между пропагандой идеи «партнерства с союзником» и встречей с агентом секретной службы. Поэтому на следующих встречах Василевский не присутствовал. Бор ответил на 22 вопроса Терлецко- го. Отчет Терлецкого сейчас у нас опубликован.
Непосредственно созданием советской атомной бомбы руководил Курчатов. В письме Курчатова заместителю председателя Совета Министров Первухину, приведенном у Судоплатова, говорится: «Материалы, с которыми мы познакомились, дают возможность получить важнейшую ориентировку для наших исследований и узнать о новых научных и технических подходах к проблеме». Под давлением Сталина и Берии, требовавших скорейшего создания бомбы, Курчатов пошел по пути копирования американского образца. Так, согласно Судоплатову, возникла бомба, взорванная в 1949 году. Но параллельно шла работа и над более самостоятельным вариантом, который осуществился в бомбе, взорванной в 1951 году.
ЛЕВЫЕ»
После рассмотрения этого примера вернемся к общей картине влияния со стороны Советского Союза и коммунистического мира на Запад. Гораздо шире, чем коммунистическое движение, во всем мире существовало «левое» движение, крайне враждебно относившееся к капиталистическому строю, особенно к США, и с очень большой симпатией — к коммунизму и Советскому Союзу. К этому течению принадлежали многие из духовных и интеллектуальных вождей Запада. Так, престарелый Бернард Шоу, посетив в 1931 году Советский Союз, сказал: «Для меня, старого человека, составляет глубокое утешение, сходя в могилу, знать, что мировая цивилиза- ция будет спасена... Здесь, в России, я убедился, что новая коммунистическая система способна вывести человечество из современного кризиса и спасти его от полной анархии и гибели». А когда его спросили о слухах по поводу голода, сопутствовавшего коллективизации, возразил: «Помилуйте, когда я приехал в Советский Союз, я съел самый сытный обед в моей жизни!» Шоу был одним из представителей очень влиятельного в Англии течения «фабианского социализма», к которому принадлежал ряд видных писателей, экономистов, министров и премьеров. Один из них, генеральный секретарь лейбористской партии Гарольд Ласки, писал, что критика Советского Союза может ослабить позиции социализма и лейбористской партии. Еще ярче высказался французский философ П. Сартр, когда, уже после войны, на Запад стали проникать слухи о концлагерях в Советском Союзе, — он призывал игнорировать эти слухи, «так как они могут вызвать отчаяние французского пролетариата». Частным, но ярким примером того, как тесно западная левая интеллигенция была связана с коммунизмом, служит история убийства Троцкого в Мексике. Так, вилла, на которой жил Троцкий, была предоставлена ему знаменитым мексиканским художником Риверой (коммунистом). С другой стороны, в первом (неудавшемся) покушении участвовал не менее знаменитый художник Сикейрос, а после второго (удавшегося) убийцу пытался спасти Пабло Неруда, служивший тогда в чилийском посольстве.
В послевоенное время возникла целая сеть международных организаций левого направления, враждебных западному и дружественных по отношению к социалистическому лагерю. Тут был Всемирный конгресс сторонников мира, Всемирный совет мира, Всемирный совет церквей и многие другие. Их деятельность сейчас кажется (если ее вспомнить) даже прозрачнее, чем была тогда: мы видим, как действовали те механизмы, которые сейчас действуют в нашей стране, — только тогда они были направлены в обратную сторону.
Например, когда Советский Союз имел большое преимущество над Западом в численности армии и обычных вооружениях, а вся надежда Запада покоилась на преимуществе в атомном оружии, — Всемирный конгресс сторонников мира опубликовал «Стокгольмское воззвание», требовавшее абсолютного запрета атомного оружия. Его, как говорили, подписало по всему миру 500 млн человек, а в СССР — 115,5 млн («то есть все взрослое население», как говорится в Большой советской энциклопедии). Позже, когда был достигнут паритет в атомном оружии, требования его запрета утихли. (Так, в наши дни «демократы» и «правозащитники» яростно требуют запрета применения авиации в Чечне — ее нет у Дудаева, но ею обладают федеральные войска.)
Всемирный совет церквей почти на каждой сессии поднимал голос то против американских зверств во Вьетнаме, то против апартеида в ЮАР (что вполне было достойно осуждения). Но странным образом он хранил строгое молчание по поводу темы, которая, казалось бы, должна быть ему ближе всего: жестокого гонения на Русскую православную церковь (входившую в этот Совет), осуществленного Хрущевым, когда за два года было закрыто более половины действовавших тогда храмов, были произведены аресты священников и епископов. (Так в наше время «наше» телевидение, как только началась военная операция в Чечне, держало зрителей в постоянном шоке: экран не покидали картины разрушенных зданий, горы трупов, плачущие дети. И в то же время, в течение трех лет правления Дудаева, занавес полного молчания был опущен на происходившую в Чечне трагедию, когда сотни тысяч русских были путем террора согнаны со своих земель, изгнаны из домов и бежали в Россию, многие тысячи были избиты, покалечены, изнасилованы, убиты. Жители казачьих станиц рассказывали, что посылали обращения, наполненные этими страшными фактами, и президенту, и в Думу, и на телевидение, и в газеты, но не получили ни от кого даже ответа!)
В послевоенные годы существовал обширный круг широко известных (или широко разрекламированных) односторонне ориентированных «левых». Это были известные философы, священники (даже настоятель Кентерберийского собора, то есть высший иерарх англиканской церкви), ученые, писатели, артисты, эстрадные певцы. Их приезды в Советский Союз сопровождались приемами и приветствиями (наших «демократов» встречают сейчас в США более скромно). Было создано несколько премий — Международная Сталинская (потом — Ленинская) премия «За укрепление мира между народами», Международная премия мира, — которыми они награждались. (Точно так же, как сейчас можно получить премию в США, если настойчиво добиваться поражения России в Чечне и натравливать Запад на Россию.)
НОВЫЕ ЛЕВЫЕ»
Критического состояния положение в США достигло в 1970-е годы, когда проявились мощные антиправительственные силы, особенно в связи с войной во Вьетнаме. Протесты против этой войны возникли с начала 1970-х годов, а вскоре стало ясно, что по тем или иным причинам силы, контролирующие средства информации, заинтересованы в том, чтобы США проиграли войну во Вьетнаме. Освещение этой войны носило утрированно односторонний характер, знакомый нам по освещению военных действий в Чечне нашими средствами информации. Сходство почти цитатное, например: «Даже испытывая симпатию к ребятам, летящим на американских самолетах, и к их семьям, приходится признать большее мужество северных вьетнамцев... избранный лидер западной демократической страны действует как обезумевший тиран... Посылая «В-52» против таких населенных районов, как Ханой или Хайфон, можно иметь лишь одну цель: террор. Это была реакция человека, охваченного сознанием своей недостаточности и неудачи, способного только бомбить, карать, разрушать».
Каждый день американцы видели на экранах своих телевизоров падающие бомбы, разрушения, невинные жертвы. Обозреватели интервьюировали отправляющихся во Вьетнам солдат, задавая им вопросы: «Вы понимаете, что может с вами случиться?», «Вы боитесь за свое будущее?», «Вы согласны, что дух вашего подразделения низкий?». Военные новости излагались в северовьетнамской редакции. Телекомпании передавали специально снятый северовьетнамский фильм и отказывались передавать фильм, приготовленный по заказу правительства США. Политики, корреспонденты, общественные деятели отправлялись в Северный Вьетнам, передачи велись прямо оттуда (как передачи из бункера Дудаева). При этом показывались разрушенные налетами школы и больницы, но не военные объекты.
Постепенно это настроение захватило и конгресс. После того как Киссинджер подписал Парижское перемирие с Северным Вьетнамом, означавшее американскую капитуляцию, постановления, кото- рые принимал конгресс, стали носить гротесковый, издевательский характер. Конгресс санкционировал, например, поставки оружия в Южный Вьетнам и Камбоджу, которые были обещаны, но отказал в поставках боеприпасов к нему. Вскоре пал не только Южный Вьетнам, но и Камбоджа и Лаос.
Когда после окончания войны в США стали прибывать беженцы из Юго-Восточной Азии и освобожденные американские военнопленные из Вьетнама, они оказались очень нежелательными гостями для средств информации. Соответственно их и встречали. Если, интервьюируя преступника в тюрьме, ему из деликатности закрывали лицо, то у беженцев спрашивали их имена и место их жительства, совершенно не заботясь о том, как это отзовется на их оставшихся родственниках. Пленных допрашивали — раскаиваются ли они, вспоминая о жертвах, вызванных их бомбами, и смущенно свертывали передачу, когда они пытались рассказать о притеснениях и пытках, перенесенных в плену. В результате вокруг них была создана такая атмосфера, что, как многие из них потом писали, они оказались изолированными в собственной стране и иногда даже в собственной семье.
Идейной основой всей кампании против вьетнамской войны служила концепция борьбы с «американской империалистической идеологией», которая должна была быть искоренена. Я помню, что очень часто слышал тогда эти слова от своих американских коллег, которые почти все были «левыми». И после этого для меня очень знакомо звучали призывы к «борьбе с имперским мышлением», раздавшиеся с началом «перестройки» в нашей стране. Примечательно, что теперь, когда США уже несомненно ведут чисто имперскую политику, причем в очень грубой форме, слов об опасности «американской империалистической идеологии» в Америке не слышно — во всяком случае, из «левых» кругов и средств информации.
Отношение левых радикалов и средств информации к войне во Вьетнаме было лишь одним из проявлений глубинных духовных изменений в американском (а также и во всем западном) обществе. В нем распространилась враждебность ко всему господствовавшему тогда образу жизни. Так, специалист по средствам массовой информации (занимавший при президенте Никсоне пост представителя по связи со средствами информации) Брюс Гершен- зон в книге «Боги антенны» описывает дух, господствовавший в американском кино в начале 1970-х годов: «Взгляните на созданные в то время фильмы, высмеивавшие правительство. Их было много. А фильмы, хвалившие его? Их не было или было очень мало. Взгляните на фильмы, осмеивавшие полицию. Их было много. А фильмы, ее хвалившие? Их не было или было очень мало. Взгляните на фильмы, осуждавшие американское общество в целом. Их было много, а фильмы, изображающие его с симпатией? Их не было или было очень мало. Взгляните на фильмы, критиковавшие американскую политику во Вьетнаме. Их был много. А фильмы, ее оправдывающие? Их не было или было очень мало. Соединенные Штаты были искаженно представлены на экране». Видимо, не было у них только фильма «Так жить нельзя». Но как этот стиль отличается от современного американского кино, полного героями войны во Вьетнаме и доблестными полицейскими!
Волна негативных чувств, поднятая вьетнамской войной, после прекращения военных действий вылилась в Уотергейтском деле. В обычной грязи аме- риканской политической жизни Никсон вряд ли переступил какую-то новую границу (во всяком случае, в цитированной выше книге Гершензон приводит ряд примеров аналогичных действий предшествовавших президентов). Но он имел репутацию «правого», например, в начале своей политической карьеры способствовал разоблачению Хисса, в то время как левые политические круги пытались заглушить возникший скандал. И он произнес крамольную фразу о «молчаливом большинстве», тем самым ставя под вопрос право средств массовой информации говорить «от имени народа». Вот как, например, торжествовало телевидение по поводу конца «дела Уотергейта»: «Речь идет о том, как избавиться от трупа. Президент как дохлая мышь на кухонном полу американского дома. Вопрос в том, кто возьмет ее за хвост и выбросит на помойку? Теперь не особенно важно, подаст ли он в отставку, тем самым отправив себя в гигиенический контейнер, или конгресс выкинет его при помощи мусорного совка. Но, исходя из срочных санитарных соображений, необходимо удалить этот разлагающийся политический труп из Белого дома. Действие должно быть быстрым и кратким. Цветов не присылать».
Согласно идеологии левого движения, зло современного западного общества заключалось не в господстве классовых интересов капиталистов, а в «структурах» и организациях, ловивших маленького человека в свои сети и превращавших его в механическое средство для достижения своих абсолютно бесчеловечных целей. Человек, вписывающийся в эту систему и пытающийся по ее правилам добиться своего маленького счастья, и представляет наибольшую опасность.
Такие люди включают газ в газовых камерах и сжигают напалмом деревни. Публицист, изучавший студенческие беспорядки той эпохи (о них будет сказано подробнее ниже), видит их основную причину во «всеохватывающей ненависти к людям, представляющим власти или администрацию: правительству, полиции или администрации университета». Тон задавало убеждение, что «американское общество и правительство прогнило до предела, когда улучшение его невозможно, так что разрушение университета равносильно тому, чтобы отломить сук у безнадежно сгнившего дерева». В такой распространенной газете, как «Интернэшнл геральд трибюн», можно было встретить заявление: «Жизнь не может быть хуже и бесполезнее, чем в Америке сейчас». Декан известного учебного заведения — Иэйльской драматической школы — заявил, что поддержит любые произведения искусства, цель которых —- разрушение общества.
Общество, согласно взглядам «левых», было основано на «буржуазных гражданских правах», которые устанавливали режим «репрессивной терпимости», на самом же деле было «тоталитарным, основанным на манипулировании, репрессивным и антидемократичным». Как говорилось в одной декларации: «Наше сопротивление лишило ореола законности и святости институты, потерявшие благодаря этому авторитет и уважение. Поскольку в наших глазах они нелегитимны, они не могут быть основой права». Институты и действия западного общества, как правило, характеризовались как «фашизм». Один из лидеров движения «новых левых» Том Хай- ден в публичной дискуссии на вопрос об их целях ответил: «А у нас их нет. Сначала мы совершим революцию, а потом выясним, зачем она была нужна».
Этот общий подъем агрессивности специфически выразился в молодежных (главным образом студенческих) волнениях, прокатившихся по всему западному миру, а в США — еще и в негритянских волнениях. Студенческие волнения проявлялись в основном в оккупации университетских зданий (это называлось «освобождением университета»), а также в бойкоте занятий (и особенно экзаменов). Летом 1970 года волнениями были охвачены почти все 2500 высших учебных заведений США. В ответ на захваты университетов власти использовали полицию, дубинки, газ, аресты.
Арестованы были тысячи студентов (только в одном колледже в штате Огайо — 500). В Вашингтоне накануне общенациональной демонстрации кроме полиции в боевую готовность было приведено 5600 солдат регулярных войск. Такая же волна студенческих выступлений прокатилась по Франции, Германии и другим западным странам. Демонстрации собирали десятки тысяч человек. В Париже 13 мая студенты захватили Сорбонну, объявив Парижский университет «автономным народным университетом, постоянно открытым для трудящихся», и удерживали ее больше месяца.
Студенческие волнения концентрировались вокруг двух основных лозунгов. Прежде всего — это протест против войны во Вьетнаме. В США студенты, получавшие военные повестки, демонстративно жгли их. Как сообщила газета «Нью-Йорк тайме», из американской армии дезертировало 73 тысячи человек. Я хорошо помню один типичный пример борьбы с вьетнамской войной, так как этот эпизод возглавлял мой коллега, хорошо известный математик из университета Беркли. Протестующие пытались остановить поезда, везущие солдат для отправки во Вьетнам. Для этого они легли на рельсы. Ситуация очень красочно описана в студенческой газете: «Поезд мчался на нас. Негодяи, они не хотели остановиться! Убийцы!» Студенты, однако, как и планировалось, в последний момент отбежали. Но на следующий день мой коллега вскочил на подножку и стоп-краном остановил поезд. Его осудили и приговорили к штрафу. Когда я его спросил, зачем он это сделал, он ответил, что это был самый дешевый способ добиться освещения его позиции большинством газет. Но война во Вьетнаме рассматривалась лишь как один из признаков вырождения системы и как повод, мобилизующий на борьбу с ней. Один из наиболее влиятельных идеологов «новых левых», Герберт Маркузе, писал: «Если в этом смысле Вьетнам может рассматриваться не просто в качестве очередного события международной политической жизни, а скорее как событие, связанное с сущностью системы, то, быть может, он знаменует и поворотный пункт в развитии системы, возможно — начало конца».
Другим лозунгом студенческого движения в США было равноправие негров. В этом оно сливалось с непосредственно негритянским движением и его наиболее радикальными течениями типа «черных пантер» и «черной власти». Они требовали правительственных капиталовложений для поднятия жизненного уровня негров, освобождения негров от военной службы (так как армия США используется.для угнетения цветных народов), вооружения негров для защиты от зверств полиции и даже «проведения под наблюдением ООН плебисцита в черной колонии США, в котором примут участие только граждане этой черной колонии и в ходе которого будет выяснена воля черного народа относительно своей национальной судьбы» («черные пантеры»). Идея сепаратистского «суверенитета», победившая в Советском Союзе, созрела на 20 лет раньше в США! Белое американское общество обвинялось в заговоре с целью истребления негров. Негритянский писатель и общественный деятель Джеймс Болдуин предупреждал: «Белая Америка, по-видимому, всерьез рассматривает вопрос о массовом уничтожении». Другой негритянский лидер Стокли Кармайкл говорил: «Многие из нас чувствуют — многие из нашего поколения чувствуют, — что они готовы начать геноцид против нас».
Степень агрессивного возбуждения, охватившего студентов, характеризует следующий, почти анекдотический случай. Профессор, читавший лекцию об истоках итальянского фашизма, привел цитату: «Теперешнее состояние непереносимо, истеблишмент удушает все живое, спонтанная ненависть молодых сил нации должна подняться, чтобы сокрушить дряхлую систему и освободить основные силы обновления и революции». Не успел он закончить цитату, как шквал рукоплесканий поднялся в аудитории. И в нем потонули заключительные слова лектора, что цитата — из Муссолини!
Агрессивность вела к прямому насилию и подталкивалась в эту сторону лидерами. Один из них провозгласил: «Как бы мы этого ни хотели, мы недостаточно сильны, чтобы разрушить Соединенные Штаты. Но мы достаточно сильны, чтобы разрушить Колумбийский университет!» Негритянский лидер Ф. Фанон призывал к «революционному насилию» и «революционной жестокости». Немецкий лидер левых Р. Дучке выдвинул лозунг: «Партизанская борьба в джунглях больших городов!» Сартр заявил, что время культуры ушло, наступило время революции. Действительно, эти было время подъема левого терроризма: «группа Баадер-Майнхоф» в Западной Германии, «красные бригады» в Италии... И виднейшие представители западной интеллигенции поддерживали, подстрекали и оправдывали их. Например, Г. Белль писал по поводу «группы Баадер-Майнхоф», на совести которой было много убийств, что «к ее боевикам следует применять те же нормы, что и к противоположной воюющей стороне в войне».
РЕВОЛЮЦИЯ
Все левые движения вдохновлялись образом революции. Предполагалось, что грядет неслыханная по радикальности революция, которая разрушит весь фундамент прежней жизни. В отличие от всех прежних революций, она будет направлена не на одну сторону жизни общества, а будет состоять из пяти революций: экономической, политической, национальной, сексуальной и «психоделической». Экономическая революция должна была разрушить капиталистическую систему и основанное на ней «общество потребления», политическая — «систему», превращающую человека в манипулируемый автомат. Национальная революция, предполагалось, освободит национальные меньшинства (прежде всего — цветных в-США) от эксплуатации белого большинства и народы «третьего мира» — от эксплуатации Запада. Сексуальная революция должна была разрушить буржуазную, патриархальную, моногамную семью. И это была не чистая риторика. Создавалось впечатление, что на какое-то время западный мир помешался. Порнографическая литература и секс- клубы превратились в одну из самых доходных сфер бизнеса. Газеты пестрели объявлениями вроде такого: «Супружеская пара ищет другую пару для совместного проведения отпуска в групповом браке». Иногда к этому добавлялось слово «стерео» — означавшее, что в групповом браке будут участвовать и лица одного пола. Возникли целые коммуны, состоявшие в групповом браке, где не играл роли ни возраст, ни пол участников, — например, знаменитая «Коммуна № 2» в Западном Берлине. Наконец, «психоделическая революция» предполагала разрушение «буржуазной индивидуальности» посредством коллективного употребления наркотиков и рок-музыки, которая, как считалось, играет аналогичную роль. Новая «культура наркотиков» противопоставлялась старой культуре, в которой общение было связано с потреблением алкоголя. Ряд политических деятелей включали в свою программу требование свободной продажи некоторых наркотиков — особенно марихуаны. Один из вождей «новых левых», Джери Рубин, предлагал даже марихуану как проверку на «левизну». Профессор университета может и клеймить войну во Вьетнаме, и признать экзамены репрессивными действиями, но предложи ему на вечеринке сигарету с «травкой» — и он испугается. Значит — не наш.
Движение «новых левых» опиралось на философию, разработанную яркими и. очень популярными тогда мыслителями: Сартром, Адорно, Маркузе. Основой этой философии была концепция «тоталитарности» и «репрессивности» западного общества. Как говорил Маркузе, «тоталитаризм есть не только террористическая организация общества, но и нетеррористическая, экономико-технологическая организация, действующая через манипуляцию создаваемыми потребностями... система производства и распреде- ления, вполне совместимая с «плюрализмом» партий, газет и т. д.». «Массовое производство благ не порождает свободу, оно создает лишь эффективный контроль». «Массовое производство и массовое распределение тотально подчиняет себе всего индиви- дума». «Под властью репрессивного единства свобода может быть превращена в мощный инструмент контроля». Создается язык из терминов-штампов: «свобода», «равенство», «демократия», «мир», настойчиво внедряемый в сознание. «Эти ритуализированные концепции делаются иммунными по отношению к противоречиям, с которыми они сталкиваются». «Сама терпимость буржуазного общества является репрессивной терпимостью» — худший вариант тоталитаризма, опирающийся на внедрение репрессивных потребностей в самую структуру инстинктов человека. Человек настолько приспосабливается к этой репрессивности, что перестает ее ощущать, тем более — бороться против нее. Маркузе сравнивает граждан современного западного общества с прирученными домашними животными или подопытными кроликами.
В результате возникает существо, для которого Маркузе придумал термин «одномерный человек». Все «собственно человеческое» вытесняется из сознания и подчиняется целям производства. «Уничтожение «двумерной культуры» происходит не путем отрицания и отбрасывания «культурных ценностей», но через их полное включение в установленный порядок, через их массовое воспроизводство и распределение». Как писал Ионеско, «концлагеря (немецкие. — И. Ш.) были не исключительным, чудовищным явлением. Это была лишь квинтэссенция и образ того адского общества, в котором мы живем». В результате, как говорил Адорно, подлинная борьба за будущее начинается лишь тогда, когда придет сознание, что так жить просто невозможно, а свет надежды может только охладить пыл и решимость бойца.
Это мироощущение формулировалось в концепции «Великого Отказа» — тотального отрицания всего существующего общества, признания того, что в нем нет ничего позитивного. Этот отказ основывался на «негативной диалектике» — восприятии жизни как «негативной тотальности», в чем Маркузе считает себя продолжателем Маркса и Гегеля. Выход может быть в психологии «перманентного вызова», «перманентного восстания» и бунта даже против «наиболее возвышенных проявлений традиционной культуры, против наиболее эффективных проявлений технического прогресса», воплощающих во всех случаях «социальную репрессивность».
Таким же духом было движимо и «левое искусство», и его идеологи. Адорно писал: «Сейчас музыка души превращается в музыку рынка». Музыка «тем лучше, чем глубже может запечатлеть силу общественных противоречий и необходимость их преодоления, чем яснее она выражает в антиномиях собственного формального языка бедственное состояние общества». Преодоление противоречий подразумевает «увековечение страдания» и «трансценденцию отчаяния». Он вообще признавал возможность существования лишь культуры, выражающей невозможность ее в теперешнем виде. Андре Бретон призывал развивать «антикультуру». Г. М. Энценсберг писал: «Культура — последний оплот буржуазии». Когда Сорбонна была оккупирована студентами в мае 1968 года, надписи на стенах гласили: «Культура — извращение», «Долой искусство — мы не хотим жрать труп!», а Сартр более конкретно заявлял: «Что касается «Моны Лизы», то я дал бы ее сжечь и нисколько бы об этом не пожалел».
Перед нами признаки тотального кризиса, охватившего тогда Запад, затронувшего самые основы общества и грозившего его существованию. Налицо была идеология абсолютного неприятия сложившегося на Западе общественного уклада, ненависти и готовности к насилию и разрушению. Эта идеология опиралась на концепции, разработанные течением острых и широко мыслящих философов, во многих случаях очень тонко подметивших и проанализировавших коренные дефекты современного западного общества. Тогда не раз высказывалась мысль, что Запад повторяет русскую историю с опозданием на 100 лет: терроризм, полное отталкивание интеллигенции от власти, сочувствие террористам, всеобщее ожидание революции. Дословно повторяются те же самые идеи. Например, приведенное выше высказывание левого лидера Хайдена, что революция является самоцелью, надо сначала ее совершить, а потом решить, что делать дальше, повторяет неоднократно высказанную Бакуниным идею: «Так как нынешнее поколение само находится под влиянием этих гнуснейших условий жизни, которые оно теперь разрушает, созидание не должно быть его задачей, а задачей тех чистых сил, которые возникнут в дни обновления». Знаменательно, что среди надписей, оставленных на стенах Латинского квартала студентами за время его оккупации в мае 1968 года, встречалось гораздо больше цитат из Бакунина, чем из Маркса.
Внутренний кризис имел, конечно, и далекие геополитические последствия. Не только была проиграна вьетнамская война, но почти весь Индокитай: и Лаос, и Камбоджа попали под власть коммунистического режима. Многие африканские страны находились под влиянием Советского Союза или Китая — последней, по-видимому, была Ангола. Александрия стала базой советского военно-морского флота. Брюс Гершензон пишет: «Америка уступила свою позицию мировой державы» (именно это сейчас можно сказать о России). В Лoc-Анджелесе в 1961 году сенатор Додд сказал: «Выступая в декабре в Париже, я утверждал, что если пройдет еще 15 таких лет, как последние 15 лет, то свободный мир (термин, обозначавший США и их союзников. — И. Ш.) не будет более существовать. В свете того, что произошло за прошедшие 8 месяцев, я должен пересмотреть этот срок. Нам больше не осталось 15 лет». Выступая перед комиссией конгресса, генерал Ведемайер, возглавлявший стратегическое планирование штаба США во Второй мировой войне, на вопро