- Я встречу тебя там в шесть.
Я брожу по городу, пытаясь подобрать подходящее платье. Есть один магазинчик, который мне нравится. Я примеряю все черное. Только одно подходит, и я нахожу туфли в тон. Ночь приближается, и я смотрюсь чертовски обворожительной. Мужчина выглядит довольно прилично. Тайные и большие возможности. Он идет так, словно владеет всем миром, и часть меня следует его примеру. Никто из этих людей не знает, а те, кто знает, встречаются здесь с подобными мне. Мы едим, смеемся и выпиваем. Когда танцуем, он говорит мне, что я сексуальная. Он рассказывает мне, что намеревается со мной сделать, и когда наступает тот час, он так и делает.
Рано утром Эммет ждет меня за дверью. Я надеваю пальто, и… Золушка обратно превращается
в тыкву. Входя в лифт, я бросаю взгляд на свое лицо. Тушь размазана, волосы спутаны. Я обессилена и смирилась с этим. Я передаю Эммету его гонорар, и он кивает прежде, чем засунуть его в карман. Я хочу, чтобы деньги в моей сумке подарили мне чувство свободы, но они приносят лишь чувство вины. В обычной ситуации я купила бы бутылку или две и напилась до оцепенения. Сегодня же я должна вернуться в Каста де Каллен и, натянув улыбку, сочинить историю о том, где была. Не то чтобы я должна была объяснять это дерьмо кому бы то ни было.
Таксист высаживает меня в квартале от дома, и я роюсь в своей сумке. Я нахожу резинку
для волос и на ходу собираю свои спутанные волосы в конский хвост. Сосед машет рукой, а я просто отворачиваюсь. Гараж открыт, его машина на месте. Чувствую себя ребенком, хотя имею полное право делать все, что хочу. Я открываю дверь и осторожно делаю шаг. Нет ни одного признака жизни. Я жду и пытаюсь его найти, но тщетно. Каблуки моих сапог чертовски громко стучат по кафельному полу.
Я дохожу до лестницы и быстро поднимаюсь наверх. Как только моя нога достигает последней ступеньки, открывается дверь его спальни. Я останавливаюсь даже при том, что мне хочется убежать. Он уже одет и, похоже, куда-то собрался. Я обнимаю себя руками, пытаясь избежать его взгляда, но я была бы чокнутой, если бы даже подумала, что это возможно.
- Рад тебя видеть, - говорит он. Хорошее начало. Он меня не отчитывает, но выражение на его лице вопросительное, типа, где, черт возьми, ты шлялась. Это не его дело. Я ничего ему не должна. Он не мой друг, как и не мой отец.
- Я сейчас переоденусь и приступлю к своим обязанностям. – Я делаю шаг, и он меня пропускает.
- К твоим сегодняшним обязанностям или к тем, о которых ты забыла вчера, Белла?
Я раздраженно оборачиваюсь.
- Ты меня увольняешь?
Он качает головой, сложив руки на груди, и прислоняется к стене.
- Просто любопытствую. – Его сердитый взгляд скользит по моей одежде. Мне не нужно ничего говорить - он не глупый и сам догадывается. Я снова пытаюсь пройти к своей комнате, но он не дает.
- Позволь мне кое-что спросить? – Он отрывается от стены, засунув руки в карманы. – Тебе здесь чего-то не хватает? Что еще тебе нужно?
Я лишаюсь дара речи, но даже если бы я могла говорить, он бы не понял. Это бессмысленный и бесполезный спор. Яд в моих словах предназначен не для него, но в данный момент он здесь и он принимает гнев на себя.
- Было бы замечательно, если бы меня оставили в покое.
- Это было честнее, Белла.
- Я никогда тебе не лгала, а даже если бы я и сделала, это, черт возьми, не твое дело.
- Ты живешь в моем доме, и этот факт позволяет мне думать, что это немного и мое дело.
- Так ты увольняешь меня или нет? Если ты хочешь, чтобы я ушла, просто скажи, я большая девочка, но не неси эту я-имею-право-знать чушь, потому что у тебя нет такого права, а если бы даже и было, ты бы не понял, Чудак. Если тебе не нравится, кто я, тогда тебе, возможно, лучше поискать в одной из тех любезных маленьких фирмочек по найму обслуживающего персонала и прочего дерьма для богатеньких. А не в твоей проклятой больнице, где лечат беременных шлюх.
Мне нужно бы замолчать, но мой рот не слушается мозга.
- И в любом случае, кто, твою мать, ты такой, чтобы судить меня? Что? Я могу встать на колени и отсосать твой член, но когда кто-то другой хочет от меня того же, это уже плохо? Только Эдвард, бедный маленький чудик, бесконечно проливающий слезы по своей умершей жене, может безнаказанно получить минет от шлюхи, потому что на следующий день он говорит, что ему жаль, и проверяет мой лоб на наличие гребаной температуры, когда думает, что я заболела? Розали сказала мне, что твоя маленькая принцесса-жена была дрянью. И если даже ты думаешь, что в состоянии спасти меня, потому что ты не смог спасти ее, то ты зря тратишь свое
чертовски драгоценное время. Я. НЕ. ХОЧУ. БЫТЬ. СПАСЕННОЙ.
Мысленно я уже убралась из этого дома, но когда отворачиваюсь, чтобы спуститься вниз по
ступенькам, он хватает меня за руку. Я пытаюсь освободиться, но его захват слишком силен. Он взбешен и не позволяет мне уйти.
- Ты думаешь, что такая умная, Белла? – Он резко дергает меня к себе. – Позволь мне открыть тебе маленькую тайну, Чертова-Мисс-Я-Все-Знаю. – Он тянет меня к своей комнате, и я пинаюсь, бью его и цепляюсь ногами. Я кричу на него, чтобы он отпустил меня, но он не отпускает, а я не могу высвободиться.
Мы вваливаемся в его комнату, и он направляется прямиком к столу. Я все еще пытаюсь вырваться, но мне не везет. Он крепко держит меня за руку, пока достает что-то из ящика стола. Папку. От резкого движения из нее вылетают документы и фотографии. Он берет одну из них и сует мне в лицо.
- Выглядит как настоящая принцесса, верно? – На фотографии женщина. Стиль фотографии я узнаю очень быстро. У Чарли часто бывали такие на столе. Ее лицо в синяках, а губы распухли. – Больше всего мне нравятся большие фиолетовые синяки под ее глазами. – Он бросает фотографию на стол и поднимает свой кулак к моему лицу. Я вздрагиваю, но он показывает его только для примера. – Можно посчитать все отметины, которые его кулак оставил на ней.
Он выискивает новую фотографию, дергая меня, когда я пытаюсь отвернуться.
- Здесь фотографии, собранные за многие годы, но эта – моя любимая, Белла. Она никогда не выглядела больше похожей на гребаную принцессу, чем здесь. Она никогда не выглядела больше похожей на ту, у кого есть муж, который привык делать все, чтобы ей было лучше, когда она болеет, или который любил ее… - Я не хочу смотреть на снимок, но он снова дергает меня к себе. – И она, конечно же, не выглядит, блядь, так, словно кто-то был в состоянии спасти ее. Разве не так?
Он бросает фотографию поверх стопки и свободной рукой берет меня за лицо. Мне ничего не остается, кроме как посмотреть на него.
- Ты думаешь, я не знаю, кто ты и что ты? Я точно знаю, кто ты. Я знаю все, о чем ты думаешь, все, о чем лжешь, и все, что ты делаешь. Я знаю, что в бутылке в баре на десять глотков меньше, чем я оставил в прошлый раз, и что тебя ни хрена не волнует жизнь внутри тебя. Я знаю, что не могу спасти тебя… – он поднимает фотографию и держит ее, – но я так же знаю, что случается с глупыми маленькими девочками, которые думают, что они все знают и сбегают с незнакомыми мужчинами, с кем, они думают, можно.
Я пялюсь на фотографию. Глаза женщины закрыты. Она лежит на серебристой поверхности. Ее тело обнажено, она бледная и покрыта фиолетовыми, желтыми, красными и синими пятнами. Ее шею хорошо видно, и меня вот-вот вырвет. Она умерла не своей смертью.
Он собирает все фотографии и документы обратно в папку и выходит из комнаты, хлопнув
дверью. Я слышу, как хлопает входная, а затем и гаражная двери. Я покидаю его комнату и вижу отъезжающий с громким визгом шин и ревом двигателя автомобиль. Моя сумка валяется в холле, где мы боролись. Купюры рассыпались по всему полу, и когда я прикасаюсь к ним, чтобы собрать, мои руки дрожат. Отряхнув сумку, я закидываю ее на плечо.
Она весит тонну.
Эдвард.
Я не могу выйти из автомобиля. Я только что напал на Беллу, дергая её и таща за собой, словно тряпичную куклу, и все это время вопя о том, кто так же поступил с Таней. Сегодня воскресенье, и я должен бы стоять у её могилы с цветами, но я не могу. Ей не нужна моя злость на неё в том месте, где царит мир и покой. Я переключаю передачу, разворачиваюсь и еду туда, где мой гнев будет правомерен.
Я у церкви раньше обычного. Я не остановился у Элис, чтобы взять еды, и я не планирую остаться на обед. Мне просто необходимо высказаться. Подъезжают Розали с Эмметом, и я иду прямиком к джипу. Я теряю над собой контроль, но она пересекла черту и мне уже на самом деле всё равно. Она видит мое приближение, и я пропускаю все приветствия.
- Чувствуешь необходимость распространять сплетни о моей жизни, Розали? - кричу я, и она смотрит удивленно. - Тебе не достаточно офисных слухов? Тебе нужно было рассказывать моей грёбаной экономке о Тане и том дерьме, через которое мы прошли? Я не рассказываю об этом, так ты сделала это вместо меня, так? О чем, твою мать, ты думала?
Чья-то рука отталкивает меня от её лица. Я скидываю её с себя, и Эммет загораживает Розали.
- Не лезь, это не твоё дело, Эммет.
Он скрещивает руки.
- Как раз таки моё. Ты орёшь на мою жену.
Розали выходит из-за его спины.
- Всё в порядке, милый. Просто достань пока Джоша из машины, ладно?
Он долго смотрит на меня, но делает, как она попросила.
- Прости. Однако я не рассказывала ей того, что ты думаешь. Мы просто поговорили, и всё. Я не вдавалась в подробности.
- Забавно, Розали, потому что это звучало так, как будто она в курсе всего. В курсе всего, что произошло с нашей долбанной семьей.
Я разворачиваюсь и ухожу, она просит меня остановиться, но я игнорирую. Я дохожу до машины, но прежде чем успеваю разблокировать дверь, меня догоняет Эммет. Он - последний человек, которого я хочу видеть, и мне всё равно, насколько он больше по сравнению со мной – меня уже давно никто не пугает.
- Что случилось с Беллой? - спрашивает он.
Мои нервы на пределе.
- Почему бы тебе мне об этом не рассказать, Эммет? Она была в порядке, пока в моём доме не объявился ты.
Он качает головой.
- Она уже давно не в порядке, и, чтобы ты знал, не я избрал для неё такой путь.
- Ты зато, мать твою, и не помог. Насколько ты должен быть больным человеком, чтобы послать беременную девушку – и, совершенно очевидно, эмоционально повреждённую - на встречу?
Он выпучивает на меня глаза.
- Не понял?
- Она не должна спать со случайными незнакомцами, которых ты находишь. Тебе не нужно быть чертовым доктором, Эммет, чтобы знать это дерьмо о беременных.
- Кто, блядь, беременный?
Он шутит надо мной?
- Белла.
Тишина. Он изучает моё лицо. Я не отворачиваюсь и делаю то же самое. На его лице мелькает сперва растерянность, затем гнев и сожаление. Двери в церковь закрылись. Розали и Джош внутри. Эммет начинает со всей дури пинать заднее колесо моей машины. Он кладёт ладони на крышку багажника. Мне хочется засмеяться – не то чтобы в этом было что-нибудь смешное, а просто из-за того, насколько все мы любим портачить.
- Она не говорила мне этого дерьма, - он всё ещё злится и не сводит взгляда с багажника.
- Премного благодарен, между прочим, что ты поиздевался над моей шиной, Эммет. - Я прислоняюсь к машине, а он поднимает руку, чтобы ударить по остову, но замирает, когда я впиваюсь в него взглядом. – «Мерседес» ни в чём перед тобой не виноват. Не мог бы ты перестать пинать его задницу?
Ему хочется еще позлиться, но он колеблется. Его рука проходится по лицу.
- Прости.
Я вижу, как подъезжают мои родители, и из груди вырывается громкий стон.
- Мне нужно убраться отсюда прежде, чем до меня доберется Испанская инквизиция. - Я достаю ключи и отпираю дверь.
- И что, блядь, по-твоему, я должен им сказать?
- Скажи, что я заболел, - посмеиваюсь я. - Это своего рода правда.
Его взгляд встречается с моим, и он понимает. Я сажусь, и он стучит в окно. Я опускаю стекло.
- Мне нужно поговорить с Беллой.
- Желаю удачи, Эммет. Я имею в виду, в её поиске.
Он не понимает и морщит лицо. Я уточняю:
- Мы поссорились, и я уверен, что после всего того дерьма, что я ей наговорил, она ушла.
Он не удивлён. Он кивает и потирает подбородок.
- Я найду её.
Мне всё равно. Я срываюсь и уезжаю. Я должен поехать и купить цветы.
Белла.
Моя злость не покидает меня. Куда бы я ни пошла, она меня преследует. Я захожу в магазин и покупаю новый свитер. Потом в обувной - теперь у меня есть новые сапоги. Подаренные Майком выбрасываю. Шарф. Шапка. Перчатки. Мне тепло, но злость всё так же бродит за мной. Я не пойду сегодня к Чарли в таком состоянии. Он не заслужил этого. Я не хочу видеть Эдварда. Я нахожу в парке своё дерево и сажусь. Мои колени прижаты к груди. Паразит хочет есть, но я не двигаюсь. В любом случае я не получу наслаждение от еды. Я сижу так в течение нескольких часов, пока солнце не начинает заходить за облака и не становится чертовски холодно.
От сидения мои ноги оцепенели, и я снова начинаю блуждать. В конечном итоге я оказываюсь возле церкви. Здесь нет еды, а если бы и была, я не взяла бы её. Я не заслуживаю такого пожертвования. Я сажусь на одной из скамей и просто слушаю речь проповедника. Это дерьмо длится долго, но я слушаю. Я вижу в переднем ряду женщину с маленькой девочкой и мужчину. Девочка постоянно оборачивается и корчит рожицы. Мать ругает её. Она не сильно сердится, просто ругает. Девочка и все остальные в церкви думают, что это смешно.
- Светильник для тела есть око. Итак, если око твоё будет чисто, то все тело твоё будет светло; если же око твоё будет худо, то всё тело твоё будет темно. (п.беты: Евангелие от Матфея, стих 6:22.)
Я закатываю глаза. Неужели? Он продолжает нести это дерьмо, и я почти готова уйти. Неужели у всех есть блядский свет? Он затихает и встаёт за кафедру. Его лицо становится мрачным и серьёзным. Он кивает головой в сторону семьи с маленькой девочкой.
- Давайте объединимся в молитве. Давайте попросим Господа помочь семье Смит. - Все опускают головы, берутся за руки и молятся. Болен один из членов их семьи. Другой ребёнок. Не эта девочка. Я не закрываю глаза. Я вижу, как маленькая девочка карабкается по всем креслам и мать пытается удержать её, так как молитва ещё не закончена. Она похожа на ту девочку, что приезжала к Эдварду. Это не она, но они выглядят одинаково.
У Эдварда чистые глаза; именно такой чистоты глаза, о которой говорил проповедник. Так где же его свет? Он продолжает возиться с таким человеком, как я. У него отбирают жену. Он раздаёт своё тело, чтобы служить другим - чтобы спасти другого. Ребёнка. У него ничего нет, кроме тех вещей, которые господь не одобряет - денег и материальных ценностей. Где его свет?
- Пожалуйста, поделитесь, чем можете, чтобы помочь этой семье с операционными расходами. Даже если это будет богослужение. Всем, чем можете.
Блюдо идет по кругу и люди кладут в него купюры и монеты. Я вглядываюсь в цветные витражи и игнорирую его, когда оно проходит мимо меня. Деньги не решают никакое дерьмо. Они только создают новое дерьмо, которое воняет точно так же как старое, вот и всё. Если вы действительно верите в это… в это всевидящее, всезнающее существо… Бога… тогда почему, блядь, просто не помолитесь? Вы тратите деньги на доктора, чтобы он спас вас. Не Бог. Грёбаные лицемеры. Клянусь, Святые нахмурили на меня брови. Я показываю им фак и встаю.
Моя сумка всё ещё весит тонну.
Я фыркаю, и люди смотрят на меня.
- Ладно, давайте проверим эту маленькую теорию, хорошо? - сейчас я разговаривала со Святыми. Я бы сказала, что начинаю сходить с ума, но, блядь, – я уже сошла, понимаете? Я иду к первому ряду, и теперь все пялятся на меня. – Хотите чудо и всё такое? – Я копошусь в сумке и начинаю выбрасывать из неё доллары. Деньги разлетаются по полу, сцене, а мне насрать.
- Вот вам чудо. Проститутка приходит в церковь и жертвует деньги, которые заработала прошлой ночью своим глубоким горлом и тем, что позволила оттрахать себя сзади, - я продолжаю расшвыривать деньги. В церкви стоит тишина. – Интересно, станет ли Бог возражать, если вы спасёте детскую жизнь с помощью денег, которые заработаны не просто запретным сексом, но и кем-то, кто лжет, мошенничает, ворует и не испытывает раскаяния в том, что трахает чьего-нибудь мужа?
Деньги. Еще больше денег.
- Однако НАСТОЯЩЕЕ чудо произойдёт, если тот парень, которого я знаю, реальный борец, по-настоящему добросердечный и удивительный гражданин этого Богом любимого сообщества, – кто, между прочим, пожертвовал чёртову почку больному ребёнку, – простит меня за то, что я делаю. В смысле, я отдаю вам деньги на лечение вашего ребенка… так что мне явно должен полагаться пряник от того парня с небес, правильно? Всё ведь теперь зашибись, верно, блядь? - Я вешаю сумку на плечо и ухожу.
Теперь она легкая, как перышко.
Когда добираюсь до дома Эдварда, я всё ещё на взводе. Я не стучу. Просто врываюсь и направляюсь прямо к лестнице. Он не говорил, что я должна уйти. Дверь громко хлопнула, и мне всё равно. Я на середине лестницы и топаю, как ребенок.
- Пожалуйста, не хлопай моей входной дверью.
Я останавливаюсь и смотрю через перила. Он идет из гостиной в сторону внутреннего двора. Он не смотрит на меня. Он что-то пьет. В его другой руке я вижу бутылку какого-то хорошего пойла, и если добрый доктор накачается, я приму приглашение на эту вечеринку жалости.
Я следую за ним, поглядывая на него с любопытством. Он кажется рассеянным. Он садится в шезлонг, а я - напротив него. Здесь чертовски холодно. Я тяну руку к бутылке. Он кривится.
- Ты беременна, идиотка, - он ставит бутылку возле себя и отпивает со своего стакана.
- Ты пьян.
Он смотрит на меня, и я вижу, что он хочет закатить глаза, но не делает этого.
- Беру свои слова назад, Белла, ты - чёртов гений.
- Почему ты пьешь?
Он садится. Небольшая часть золотистого напитка выплескивается из его стакана.
- Знаешь, для того, кто против, когда влезают в его дела, ты, безусловно, делаешь это слишком часто. – Он отпивает снова. – Как говорит неповторимая Белла Свон: это не твоё проклятое дело.
Я игнорирую его слова.
- Это из-за того, что сегодня воскресенье?
Он обратно откидывается на кресло.
- Просто уходи, Белла.
- Не могу, я была отправлена с Божьей миссией.
Его голова падает набок. Выражение его лица смешит меня.
- Божьей?
- Скажем так - я проверяю его теорию.
Он машет своим стаканом, спрашивая:
- И что должно случиться?
- Есть ребенок, который при смерти. Я отдала его семье деньги, которые заработала прошлой ночью, на долбанную операцию и прочее дерьмо. Я хочу посмотреть, будут ли прощены мне мои грехи.
Эдвард садится и разворачивается всем телом ко мне, опуская стакан на столик между нами. Я пялюсь на стакан. Он поднимает его и переставляет на землю позади своего кресла. Его локти упираются в колени.
- Белла, прощения не выпросишь, делая, как ты думаешь, благодеяния. Ты просто должна офигеть как выпрашивать, и тогда можно надеяться на прощение.
- Думаю, ты ошибаешься.
Он потирает лицо.
- Думаю, я знаю библию и как это дерьмо работает. Я придерживался её всю свою жизнь. Каждое воскресенье, - он тянется к стакану и делает глоток, - помимо сегодняшнего.
- То, что ты говоришь, как раз доказывает обратное.
Он снова делает глоток и наливает ещё.
- Что ты имеешь в виду?
- Я хочу, чтобы ты простил меня. Не Бог.
Его глаза встречаются с моими, и я отвожу взгляд. Я сажусь в позу лотоса и чувствую, что он всё ещё смотрит.
- Расскажи мне о своем отце.
Моя голова поворачивается в его сторону.
- Расскажи о своей жене.
- Я уже это сделал.
- Нет, не сделал. Ты только показал мне фотографии. Ты не рассказал саму историю. И это, между прочим, было грубо. Я плохо переношу такую херню.
Он молчит, и я думаю, он струсил. Первой я ни хера не стану рассказывать. Он вздыхает и снова откидывается на кресло.
- Я уже рассказывал о том, как мы встретились, поэтому перейду к самой «сладкой» части, - он делает ещё один глоток золотистой жидкости. - Она училась в медицинской школе, а я уже имел свою практику. Ну, ты в курсе… - он машет рукой, - поскольку я уже говорил, что был педиатром Бри. Спустя шесть месяцев после нашего знакомства я попросил её выйти за меня замуж. Я любил её. Я чертовски сильно любил её, - его глаза прикрываются, и он снова затихает. Некоторое время он молчит, и я гадаю, не вырубило ли его, но он делает очередной глоток и продолжает, не открывая глаз: - Я знал, что она встречалась с тем мудаком. Она однажды мне рассказала… мы были в гостиной… она готовилась к экзаменам перед нашей свадьбой. Я узнал, что он поднимал на неё руку, и была какая-то часть меня, которая просто всегда об этом… догадывалась? Полагаю, я просто знал, что что-то не так. Она терпеть не могла подарки и шарахалась от меня, когда я хотел сделать что-то для неё. Я ненавидел это, но думал, что это из-за того, чтобы я не подумал, будто она со мной из-за денег… или типа того. Ты же знаешь, какими бывают люди.
Он поднимает свой стакан, и тот пуст. Он не подливает, а просто начинает пить прямо из бутылки.
- Мы поженились, и она закончила учиться. Мой отец дал ей работу в больнице. Она была медсестрой. – Повисла долгая пауза. - Она начала меняться. Я думал, это из-за работы. Она много работала, в основном в долбанные ночные смены и в часы перегрузки… но потом как-то ночью она поведала мне историю, что один из пациентов ударил её, и я понял… я, блядь, знал, кто это сделал. - Бутылка снова коснулась его губ. - Когда с нашего счета стали пропадать деньги, а из больницы наркотики, всё стало ясно. Она всё отрицала, и у неё на всё находились чертовски хорошие оправдания… целый грёбаный год… но я не потому двумя годами ранее закончил свою медицинскую школу лучшим на курсе, что был тупым. Она помогала ему… давала деньги и наркотики. Наши сраные деньги. Мои сраные деньги. Этому уроду, который бил её и… - он умолкает и отшвыривает бутылку. Когда она разбивается, его челюсть сжимается. Это всё, что он рассказывает по своей воле.
- Он… он убил её?
Он с закрытыми глазами кивает.
- Почему? Я про то, что… она же помогала ему… зачем?
Он открывает глаза, и в них вспыхивает гнев.
- Потому что он конченый, чокнутый наркоман, Белла. Я, блядь, не знаю. Почему кто-нибудь хочет убить кого-то?
- Его посадили?
- Да… да, посадили. Следующие сорок лет своей жизни он проведет за решёткой. Согласно налоговому обеспечению он имеет медицинское и стоматологическое обслуживание. И я слышал недавно, что им оборудовали новую библиотеку, полную каких твоей душе угодно литературных предпочтений.
Я затихаю и больше на него не давлю. Он раздражен.
- Не играй в чертову молчанку, Белла. Я жду рассказа о твоем отце.
- Мы можем зайти в дом? Здесь холодно.
Он встает. Немного спотыкается. Я делаю вид, что не замечаю.
- Да, конечно... Всё равно нужно взять чего-нибудь выпить.
Я сижу в гостиной, в то время как он несёт из кухни бутылку чего-то прозрачного. Когда он входит в комнату, то впивается в меня взглядом и машет рукой, чтобы я пересела.
- Никогда здесь больше не сиди.
Я не понимаю почему и не спрашиваю. Я просто встаю и сажусь на диван напротив него. Он опирается на подушки, поближе к камину, его глаза выглядят устало, и, скорее всего, утром он будет чувствовать себя хреново.
- Однажды в наших окрестностях пропал парень. Сэм Улей. Он был моложе меня на год…
- Брат Лии Клируотер? - спрашивает он.
Я киваю.
- Да… откуда ты их знаешь?
- Я лечил её сына, Сета.
- А… ну что ж… Тем не менее, тем летом Сэм пропал. Все предположили, что он утонул, так как любил, как и остальные дети, прыгать со скалы в воду, но только не Чарли, мой отец. Он каждую ночь искал Сэма, и это очень злило мою мать. Они много ругались из-за этого… Она думала, что он пренебрегает нами… тратит время на поиски того, кто, скорее всего, уже мёртв. Я помню, как люди смотрели на него - он был начальником полиции – и всегда спрашивали, почему он продолжает искать «Мальчишку Улей». Мой отец просто делился с ними официальной версией… но однажды, когда я спросила у него то же самое, он ответил, что если бы такое случилось со мной, то он хотел бы, чтобы кто-нибудь также непрерывно искал меня, пока не нашёл. - Я отвожу взгляд и всматриваюсь в огонь. - Тело Сэма было найдено в канун Рождества. Его труп находился всего в пяти милях от их дома. Мой отец нашел его.
Стало тихо, и я выкручиваю свои пальцы. Огонь слегка потрескивает, и Эдвард наклоняется вперёд. Бутылка стоит на журнальном столике.
- Как он умер?
- Его задушили. Они думают, что на него напали, в то время как он шёл к Первому пляжу, чтобы понырять.
- Я имел в виду твоего отца, Чарли. Не то чтобы я не ценю то, что ты рассказала, но я, вроде как, рассказал тебе, как была убита моя жена, Белла. Это точно не приравнивается к какому-то ребенку из вашей округи.
Я смотрю на него.
- Ты попросил рассказать меня о Чарли, а не о том, как он умер. Эта история о нём. Каким он был.
Эдвард чешет голову и до сих пор выглядит раздраженным.
- Хорошо, давай без основных деталей. Что с ним произошло?
- Его застрелили. Теперь доволен?
- Нет. Не вполне.
Он снова опирается на диван. Бутылка так и стоит на столике. Я поднимаю колени к груди и устраиваю на них подбородок. Я смотрю на Эдварда, а он на меня. Мой голос тихий, и я чувствую себя девятилетней.
- Знаешь, прежде я никому не рассказывала эту историю.
Он понимает. Закрывает глаза и еле заметно кивает.
- Прости меня за сегодняшнее, Белла.
Я обнимаю колени сильнее. Я смотрю на огонь и молчу. Я чувствую, что в моих глазах появляется свет, но моё тело… оно по-прежнему во мраке.
Эдвард
Черт. Мне нужна моя мамочка. Я просыпаюсь на диване, и моя голова раскалывается от боли. В доме тихо, за исключением звука стиральной машины. Похлопываю по своим карманам в поисках телефона и сыплю проклятьями, когда не нахожу его. Беллы не видно. Мое тело чувствует себя одеревенелым, когда я поднимаюсь и направляюсь к лестнице. Оно чувствует, что мне никогда не подняться наверх. К счастью, я это делаю. Взяв телефон с тумбочки, я валюсь на кровать и набираю свою мать, чтобы сказать ей, что мне нужен выходной по болезни. Она не задает много вопросов и говорит, что заедет позднее. Великолепно, теперь я фальшивый «реально больной». На лестнице слышатся шаги Беллы, и я зову ее.
– Да? – спрашивает она с той стороны двери. По собственному желанию она не войдет, не после того, что я сделал.
– Ты можешь зайти, Белла. – Я поворачиваюсь на бок, и головная боль снова вспыхивает. Она медленно открывает дверь и просовывает голову. – Что ты стираешь?
– Постельное белье и полотенца. Сегодня понедельник. В инструкции сказано делать это по понедельникам. Плюс, я пропустила субботу... так что... еще твои рубашки и прочую фигню.
– Полотенца высохли?
Она кивает.
– Ты их уже разложила?
Она качает головой.
– Сушилка только отключилась. Я вытаскивала одежду, о которой забыла, что стирала. – Ее голос становится тише. – Свою одежду.
– Хорошо. Могу ли я получить полотенце прямо из сушилки? Я стану счастливейшим человеком в мире, если оно будет еще теплым.
Уголки ее губ подрагивают. Она кивает и ждет.
– Это все. Мне просто нужно полотенце.
Закрывая свои глаза, я слышу, как дверь закрывается, но не замечаю, когда она приносит полотенце. Время на часах говорит мне, что я снова уснул и сейчас уже вторая половина дня. Полотенце лежит в изножье моей кровати, сложенное и плотно завернутое. Тепло ушло, но оно все еще пахнет свежестью. Я надолго забираюсь в душ и не придаю значения тому, что одеваю. Больные люди ходят в спортивных штанах и старых футболках. Это то, во что я одет. Теперь я лгун и к тому же выгляжу как бродяга. Прекрасно.
Я спускаюсь вниз и устраиваюсь на диване. Мне стоило бы позвонить Розали – перезаписать пациентов и узнать как дела в офисе, – но я не звоню. Вместо этого я наблюдаю за тем, как Белла несет полную белья корзину вверх по лестнице. Мне интересно, почему, черт возьми, она просто не воспользуется гладильной комнатой здесь, внизу, чтобы складывать ну и, в общем, гладить. Но я держу свой язык за зубами. Она уже и так достаточно стеснительная, а я не такой уж и «control freak». (примечание переводчика: control freak - человек, стремящийся держать под контролем всё, что происходит в семье, на работе.)
В дверь звонят, когда я щелкаю каналами в телевизоре, и я стону, зная, что это моя мать. Она улыбается, когда входит вместе со своими сумками. Я следую за ней в кухню.
– Я принесла тебе немного супа. – Она начинает вынимать продукты, а потом вдруг поворачивается ко мне лицом. – Открывай.