Я в паре с Грейс. Локоть к локтю. Грейс смеется, и мне плевать, выглядим ли мы глупо. Она смеется, и она счастлива и, кажется, влюблена в того поющего парня в обтягивающих джинсах и ковбойской шляпе. Он смотрит прямо на нее. Деревенскую девушку. Он чертовски хорош. Эдвард, вероятно, где-то в стороне планирует его убийство. Мне не все равно. Грейс счастлива. Это проклятая песня.
Мы потряхиваем своим дерьмом.
Локоть.
Круг.
Локоть.
Что? Чертов Эдвард привез нас сюда. Он может вытерпеть это.
Он даже улыбается. Зелень и счастье в его глазах мелькают размытым пятном, когда я петляю, петляю, кружусь, вращаюсь.
Он должен быть рассерженным, что я надела эти джинсовые шорты. Они показывают практически все. Он должен сердиться из-за мистера Уотерса, пялящегося на это, то и еще больше этого. Там побывали четверо твоих детей, дурачок. Там был ты - большим количеством способов, чем я могу сосчитать. Это посвятило свою жизнь твоей, и я упоминала о четверых детях?
Певец с детским лицом смотрит на мою Грейс снова. Поет о влюбленности, трепете и милых одуванчиках. Я пристально смотрю на него, взглядом говоря не играть с моей дочерью. Он ухмыляется, подмигивает и поет немного для меня. Я наполовину люблю, наполовину ненавижу этого ублюдка.
Амбар. Кто бы знал. Кто бы знал, что я буду танцевать в амбаре в пятницу вечером. Кто бы знал, что я буду здесь и что мне понравится. Кто бы знал, что я буду аплодировать парню, поющему для Грейс, и наблюдать, как она встречает свою первую любовь. Это первая любовь. Я вижу это. Это произойдет. Я в бешенстве, когда эта задница отдает ей свою ковбойскую шляпу. Я убью его, и он будет мертвее мертвых. Где, черт возьми, этот простофиля, мой муж?
- Он такой симпатичный. Мама, серьезно. Разве он не привлекательный?
Я киваю, потому что я идиотка. И, да. Он такой же привлекательный, как персиковый пирог.
- Он спросил меня, могу…
- Нет. Ни в коем случае.
- Но я даже не договорила…
- Нет, ни в коем случае. Этому парню, похоже, двадцать пять лет в реальной жизни и пятьсот, проведенных в путешествиях по миру, где он раздавал направо и налево ковбойские шляпы. Ты – Грейси Каллен, и ты несовершеннолетняя. Так что никоим образом.
- Мне будет восемнадцать через каких-то шестнадцать месяцев. Я просто хочу потусоваться. Послушать песни или что-то такое.
- Посмотрим через шестнадцать месяцев. До тех пор – через мой труп.
На той стороне амбара. Мой простофиля-муж - на той стороне сарая. Я шлепаю его по руке, когда подхожу к нему. Он отодвигает свое пиво подальше, словно я не видела этого дерьма. Ему можно, просто он не делает этого из-за меня. Мне нельзя. Вы ведь понимаете, верно?
- Ты же понимаешь, что эти шорты выставляют меня настоящим болваном сегодня, правда, любимая?
Я наклоняюсь к бару, потому что я - это я.
– А как насчет моей задницы, Эдвард?
Он – дурачок, который слишком много улыбается.
- Я люблю тебя, как никого.
Я придвигаюсь ближе. Ха, правда?
– Думаю, это пиво в тебе говорит.
- Я сделал всего два глотка. Я все еще говорю правду.
- Ты разговариваешь с человеком, который спец по такой лжи.
Он подцепляет пальцем мое декольте, притягивая меня к себе.
- А ты разговариваешь с человеком, который никогда не верил в твое дерьмо и продолжает не верить.
Я поднимаюсь на цыпочки. Губы к его уху.
– Хочешь пойти домой и пересмотреть определение хоудауна? (п. беты: Хоудаун – hoedown – американский народный танец, распространен на юге и юго-востоке страны.)
Его смех - неподделен. Не пьяный. Его руки вокруг меня - да, они тоже стопроцентно его.
Мой диван. Проигрыш Эдварда.
- Господи, эти сучки - чокнутые. Я их обожаю.
Он сидит. Домохозяйки вот-вот подерутся. Горсть сухофруктов и орехов направляется мне в рот. (п. беты: имеются в виду домохозяйки из «Отчаянных домохозяек».)
- Ты все еще общаешься с Джинжер Беннет, любимая?
Мои глаза теряют весь интерес к этому шоу.
– Сейчас нет. А что?
- Я… я видел ее сегодня.
Я уже знаю.
– Где?
- Малыш Регины родился раньше, до срока, и я был в больнице, присматривал за NICU. Джинжер была в отделении скорой помощи.
Я кидаю пакет со смесью на журнальный столик. Он хватает меня за руку, прежде чем я пойду туда, куда должна пойти.
- Это было несколько часов назад, Белла. Ее там больше нет.
- Тогда зачем ты говоришь мне это? – Какого хрена ты срываешься на Эдварде? Потому что он здесь.
Он знает это.
- Я просто хотел, чтобы ты знала, что я видел ее, на случай, если она не появится в школе в понедельник.
- Она никогда не появляется в школе.
- Я не хочу, чтобы ты шла искать ее, Белла.
- Нет, вместо этого я должна остаться здесь и выяснить, собирается ли Нина врезать Ким по ее громкому рту. Ты прав, Эдвард. (п. беты: имеются в виду германская певица Nene и британская певица Ким Уайлд.)
- Это небезопасно. – И он знает, что проиграл.
- Я уже была в опасности. Я определенно привыкшая к опасности. Я могу с этим справиться.
- Я не могу.
- Я должна.
И я делаю.
На расстоянии всего в двадцать миль от земли совершенства. Вдали от Каза де Каллен, яблонь и невинных детей. Вдали от того места, где мир имеет смысл. Вдали от всего, чем я являюсь. Вблизи от всего, чем я являлась раньше. Всего, чего мне повезло миновать. Всего, что я понимаю без необходимости вертеть головой по сторонам. Этой головой. Головой, что ясно видит. Головой, в которую вбивали и из которой выбивали всякое дерьмо. Той головой, которая думает, что двадцать миль - это чертовски близко к моей Грейс. (п.п.: 20 миль – чуть больше 32 километров.)
Джинжер на улице. Она - отражение всего, от чего я убежала. Это встреча, где я должна буду пройти через все это снова. Дерьмо, которое я должна буду объяснить после того, как сама пыталась сделать то же самое. Ярко-розовые колготки. Косички. Мне хочется убежать. Меня вот-вот стошнит. В глазах двоится. Я делаю два шага. Короткая юбка, которая с таким же успехом могла бы быть и невидимой. Синяк под ее глазом от ее отца. Она замечает меня и бросает сигарету. Уходит, и я должна заставить себя пережить это. Я ненавижу ее и хочу завернуть в детское одеяло.
Вот это какое чувство. Это то, что чувствовал Эдвард. Это то, что я должна возместить.
- Джинжер, постой. – Я практически слышу в своем голосе его голос. Я слышу звук его блестящих туфель позади себя. Когда я впервые увидела его на стоянке. – Стой, черт возьми. Я не собираюсь преследовать тебя.
Но он преследовал меня, так что и я так делаю.
- Я просто хочу осмотреть твой глаз.
- Уходите, миссис К.
Иногда быть миссис К хорошо, потому что она просто называет меня «Каллен». В другие дни я - миссис К, потому что К – первая буква чертовски грязного слова. Не уверена, кто из них я в настоящее время.
- Не могу, я послана с Божьей миссией.
- Вы такая сука.
Да, сегодня я - миссис Сука. Это нормально. И не впервой. (п.п.: не забываем, что на английском фамилия Каллен – Cullen, а Белла говорит, что сегодня она - Mrs. Cunt, что переводится как дрянь, сука.)
- Просто позволь мне дать тебе кое-что, и я уйду.
- Вы - сука и лгунья. Вы никогда не уходите.
- Да… что ж… у меня был отличный учитель для этого дерьма.
Она останавливается, поворачиваясь. Ее глаза не только в синяках, но еще и красные и мутные. Она спотыкается.
- Он реально хорошо зарядил тебе на этот раз, девочка.
- Разве так не всегда? – Она улыбается одной из тех улыбок, которыми раньше улыбалась я. Той, что заставляла меня принимать все дерьмо, которое сейчас в ее полуоткрытых глазах. Полуоткрытых. Да. Я понимаю почему. Кому, на хрен, хочется видеть такую жизнь?
- Ты должна встретиться с Эдвардом. Позволить ему осмотреть это.
- Он уже видел меня в больнице. Разве не поэтому вы здесь?
- Просто пойдем со мной, Джинжер. По крайней мере, чтобы поесть и поспать.
- Куда это, миссис К? – Ее глаза распахиваются, гнев назревает. – В ваш замечательный маленький дом с вашими ангельскими детьми? Вы хотите, чтобы это видели ваши дети? Ваша прекрасная Грейси?
- Никто не идеален. Тебе будут рады в моем доме.
Потому что мне рады в моем доме. Потому что Грейс – единственная причина, почему у меня есть дом. Потому что никто не смог бы ответить на этот вопрос таким дурацким ответом. Грейс не может встречаться с певцом с многообещающим будущим, но, уверена, примет в доме эту девочку. Вместе с наркотиками и сердцем грешника. С проблемами сломленного отца и его кулаками. Мы предоставим кров и чистое полотенце из сушилки.
- Вы не сможете исцелить меня.
- Я и не пытаюсь.
- Тогда почему вы никогда не уходите? Это выглядит как неуважение или что-то такое. Вы что, сумасшедшая?
Я качаю головой, хотя должна бы кивнуть.
– Я – это ты.
Она смеется, как когда-то смеялась я. Язвительно и возбужденно от наркоты.
– Вы идеальны.
- Я была проституткой.
Воздух густеет. Она оглядывает меня, начиная с ног и заканчивая лицом.
– Да, а я испражняюсь радугами.
- Я была бездомной. Раньше я воровала еду и деньги. Я – выздоровевший алкоголик, и единственная причина, почему я лгу и ношу эти Мать-Терезовские наряды - я не хочу, чтобы мои дети знали, какой испорченной я была раньше.
Она смотрит на меня, как на сумасшедшую. Должно быть, я такая и есть. Я только что рассказала нестабильному мозгу свою самую страшную тайну. Я только что открыла ей вещи, которые могут сломать весь мой мир. Она просто смотрит. Мое сердце собирается отказать. Я чувствую себя возбужденной и уродливой. Я хочу домой к Эдварду. Я чувствую, что нахожусь на грани паники. Словно вот-вот выцарапаю свои собственные глаза.
- О, что за херня. Да пошли вы, миссис К. – Она уносится прочь, и я не могу следовать за ней.
Я заслуживаю сегодняшнего титула.
Прачечная. Приятная неожиданность.
Эдвард закрывает дверь. Я сворачиваю теплые полотенца.
- Привет, детка.
- Привет, – целую я его. Он запрыгивает на столешницу для белья. – Как дела на работе?
- Все по-старому. – Он засовывает конфету в рот. - Где наши оболтусы?
- Эсме забрала их на выходные.
- Забрала? Почему?
- Может, потому что кто-то хотел провести время со своим доктором Шалленом?
- Да? – В зелени глаз - улыбка.
Я стукаю полотенцем по его колену.
- Три свободные от детей дня, Удивительные Штаны.
- Ну и куда мы отправимся, Бел?
- Ты уже на месте.
Он улыбается в ответ на мою улыбку. Мы хороши в своем подшучивании.
В этом.
Под нашей яблоней.
Я на боку. Лежу. Пальцы переплетены. Вечернее небо. Светят звезды. Оранжевые всполохи.
- Что ты ненавидишь во мне?
- Ничего, - правдиво говорю я. – А ты во мне?
- Ничего. Ненависть – зло.
Я изменяю вопрос:
– А не любишь?
- То, что ты убегаешь в опасные места к опасным людям.
- Достаточно справедливо, – я сжимаю его пальцы.
Его очередь:
– А ты?
- Крошки, которые ты оставляешь в масле. Определенно.
Он смеется.
– Это преступление.
- Откровенное.
- Какими мы будем через пять лет, любимая?
- Морщинистыми.
- Где?
- Везде. Черт побери это.
Он приподнимается на локоть, глядя на меня сверху вниз. Зеленоглазый и свежий. Мой. Бог любит его.
- Я имею в виду, где бы ты хотела быть? – он целует мои пальцы.
- Здесь. Где же еще?
Он качает головой.
– В жизни?
- Здесь. Где же еще.
Еще поцелуи. Вверх по моей руке. Он садится. Это будет что-то серьезное. Я тоже сажусь. Его пальцы щиплют траву. Да, он посерьезнел. Опущенные глаза? Для этого дерьма не нужен диплом. Это Калленовское дерьмо.
- Ты бы сделала это снова? Если бы могла все вернуть назад - ты сделала бы это снова?
Ладно, вот для этого нужен диплом.
– Что, Эдвард? Сделать можно много вещей. Я сделала много, много всего.
Но никакой улыбки. Больше травы. Быстрый взгляд.
– Ты села бы в мою машину? В тот день в Форксе … ты села бы в мою машину? Ты сделала бы это снова, если бы знала то, что знаешь сейчас?
Я должна подумать об этом, и не потому, что не знаю ответ - я чертовски хорошо знаю ответ - просто… чтобы донести это правильно. Сказать правильно. Его глупое лицо пялится на траву. После всего этого времени? Действительно? Серьезно? Ты трусишка.
- Ты знаешь, как большинство женщин говорит о том, что день их свадьбы или… день рождения их ребенка - лучший день в их жизни? Счастливейший? - Он кивает. Его зеленые глаза погружены в мои карие. Хорошо. Послушай. Услышь это. - У меня нет этого. Для меня этот ответ не такой. Для меня? Лучший день? Гребаная лотерея… тот день, когда я увидела тебя на кладбище. Та поездка, Каллен. Та поездка все изменила. Та поездка была первым разом, когда я сидела рядом с мужчиной. Настоящим мужчиной. Первый раз, когда мне захотелось этого и мне это понравилось. Та поездка – причина того, что у нас есть наши дети и наша жизнь. Вот это. Но, нет, я не сделала бы этого снова, если бы знала, что в конце будет приз. Я не смогла бы. Если бы я знала, то испугалась бы до чертиков и сбежала. Та девчонка была идиоткой. Та девчонка не знала, как хороша могла быть любовь. Как хороша она может быть.
Наши руки сплетаются. Наши губы соприкасаются.
– Твой вопрос, любимая. – Потому что мы не задерживаемся долго на серьезном.
- Любимое воспоминание?
- Откровенно? - он крадет мою украденную фразу.
- Откровенно. – Грейс использует ее. Мне нравится это слово.
- Все, что ты только что сказала.
Я закатываю глаза, потому что, как я и говорила, мы не задерживаемся долго на серьезном.
Небо решает разразиться дождем над местом нашего отдыха. Деревом. Тентом. Везде. Я бегу. Он бежит. Наше новое убежище - под нашими одеялами. В нашей постели. Какая-то игрушка из комнаты Карлика вращается и светится. Ноги спутываются. Дождь делает все это настолько прекрасным. На крыше. На окне. В темноте комнаты. Под мягкую музыку.
Он целует каждый из моих пальцев. Я лежу и смотрю. Он отражает мой взгляд. Я могла бы делать это вечно. Я могла бы быть рабом этого на веки вечные.
- Я не хочу быть кем-то еще.
Эдвард двигает пальцем вниз по моей щеке.
– Хорошо это знать.
- В смысле, в тот день, в моем офисе, я не хотела, чтобы ты подумал, что мне хочется чего-то другого. Мне нравимся мы. Мне это нравится.
- Мы просто играли, - он пожимает плечами. – Именно по этой причине играют дети, притворяются кем-то, правильно? Это весело.
- Я знаю. Я просто хотела убедиться, что ты понимаешь. Я люблю нашу любовь. Я люблю это. Это все, чего я хочу. Всегда.
- В какой-то момент Эсме попытается вернуть детей.
Я начинаю хохотать, потому что Эдвард слишком глуп для слов. Я выцеловываю дерьмо из его рта. Я смеюсь, хихикаю и вздыхаю, пока мои глаза не закрываются и ночь не усыпляет меня. Сквозь сон я чувствую его губы в своих волосах. Мои руки остаются на нем, где угодно, пока солнце не встает.
Джек. Понедельник. Тот день.
- Что ты делаешь, малыш?
Я опускаю корзину с бельем на диван. Джек сидит на полу, уставившись в экран.
- Мама? Ты была хорошенькой.
Я смотрю туда, куда и он. Черный и белый. Цветы и Он. Я. Улыбки. Лучшее кино всех времен. Джек подходит к моим ногам и стоит, опершись на меня, пока мы просматриваем тот день.
- Где был я? – спрашивает он. – Я вижу Грейси.
- Мы еще не зачали тебя, Джекки.
Эти слова жалят, но в хорошем смысле. Я знаю, когда он был зачат. Я знаю, как это произошло. Я также знаю, что произошло в тот день и чего не покажет это кино. Лучшая часть его не была записана. Лучшая часть – в воспоминаниях, моих и Эдварда. Я часто задаюсь вопросом, не потому ли это настолько хорошо. Тайны походят на фейерверки в кармане.
Между этой частью – танцем – и той частью, что вскоре будет показана, – тортом – меня украли. Подхватили на руки и утащили. Принесли в летний домик и дали способность дышать. Теперь та часть, которой не видно. Его пальцы под моим платьем. Его рот на моем. Смятое и сброшенное на пол одеяло. Медовый месяц, начавшийся задолго до того, как приехал лимузин. Волосы, которые мне пришлось поправлять, прежде чем разрезать торт. Улыбки, о которых гости думали, что они сияют только потому, что все нас поздравляют и приветствуют.
Слова в тишине после. На вершине пыльных простыней.
- Сожалеешь об этом? – спрашивает меня он.
- Этот секс был определенно достойным, чтобы связать с тобой жизнь, Каллен.
Он ухмыляется. Палец на моем носу.
– Каллен.
- Пожалуйста, не заставляй меня облевать свое белое платье. Ты и так его испачкал. Меня.
- Это не так уж плохо для фамилии, правда?
Зелень его глаз игрива, но она также всегда наполовину сомневается в большинстве вещей. Глупый. Он просто самый умный глупый человек, которого я когда-либо знала.
- Придвинь свои губы немного ближе к моим, и я скажу, что чувствую по этому поводу, дурачок.
- Мама, ты счастлива, что вышла замуж за папу?
Джек вырывает меня из потаенных воспоминаний. Я притягиваю его на колени, оборачивая руки вокруг маленького тела. У него знакомые волосы и глаза Эдварда. Это. Я могла бы быть рабом этого навсегда.
- Это самая умная вещь, которую я когда-либо сделала, Джек. – Я стараюсь не заплакать, но знаете ведь детей - дерьмо, они всегда все замечают.
- Почему тогда ты грустишь?
- Я не грущу. Я счастлива. Иногда плачешь и тогда, когда счастлив.
- Как когда выигрывают Reds? (п.беты.: «Cincinnati Reds» – команда младшей бейсбольной лиги, базируется в г. Цинциннати, штат Огайо.)
Я смеюсь и киваю.
– Определенно.
- Дай мне кулак. – Он протягивает маленький кулачок. Я прижимаю свой к его. – Прижми покрепче.
Я кручу рукой. Он видел этот фильм слишком много раз. Черт побери Джейка и Бри и их безобразные навыки нянек. (п. беты: имеется в виду комедия «Секс Гуру» - The Love Guru. Полная фраза в вольном переводе: «Дай мне кулак. Прижми покрепче. Раздави проблему. И щекочи, щекочи.»)
Два пальца прижимаются друг к другу.
– Раздави проблему.
И затем я щекочу, щекочу.
Бонус. Шаллен.
Драгоценности.
Я, как предполагается, должен удостоить наше пятнадцатилетие чем-то, что является драгоценностями. Если я выберу это, то буду кастрирован на месте. Я бы лучше предпочел остаться полностью укомплектованным мужчиной.
Бумага.
У меня есть ее фотография. Она стоит на моем столе. Если убрать стекло и деревянную рамку, можно увидеть заломы. На первоначальной фотографии. Я согнул ее и сложил в плотный квадрат.
Только ее лицо. Глаза.
Кто-то сфотографировал ее через стол. Я не могу вспомнить, что это был за банкет на этой фотографии. Она была приколота на стенде в больнице, затерянная среди множества других. Это было все, что я видел.
Я помню, как долго смотрел на этот снимок в тот день. Забыв про кофе в руке, когда ее увидел. Помню тот шаг, на который отступил назад. Помню то странное, удивительное, исключительное и неожиданное чувство, которое испытал. Испытываю.
Моя жена. Белла. Яркое пятно. Ее фотография на стене для всеобщего обозрения. Без утайки. Без какого-либо стыда или вины, или чего-то кроме фотографии красивой жены доктора. Это все. Она просто моя жена.
Это абсолютная ложь.
Я только поясняю, как это выглядит на стенде.
Белла от А до Я. Белла – начало и конец. Белла – мать моих детей. Белла – сплошной сюрприз. Белла – слишком многое и всегда недостаточно. Всегда недостаточно. Я мог бы привязать ее к себе и все еще остаться абсолютно неудовлетворенным расстоянием между нами.
Драгоценности.
Белла – женщина, которая пошлет меня куда подальше, если я подарю ей что-то из драгоценностей.
Бриллианты.
Было как-то раз, когда я вышел сухим из воды. В тот день я был смелым. В тот день меня ничто не заботило. Она готовилась ко сну. Ее руки размазывали лосьон по телу, потому что она боится растяжек и что я ее брошу.
Глупая Белла.
Она надела длинную атласную ночную сорочку песочного цвета. С кружевами на атласе. Хорошенькую. С черным бантиком посередине. Чистое лицо. Ее лосьон нежный и слегка сладковатый. Когда она утром обнимает меня на прощанье, он впитывается в мою рубашку. Если меня спросят, во что я был одет в какой-либо из дней, у меня не будет другого ответа, кроме как «Белла».
Она натирает локти лосьоном. Она не знает, что я уже дома. Я наблюдаю за ней. Через приоткрытую дверь. Чьему-то ребенку захотелось на свет пораньше. История моей жизни. Я пропустил ужин и сказки на ночь. Она все еще носит эту ночную сорочку. Я пытался найти время для «этого» и этой ночной сорочки в течение трех недель.
Что-то всегда мешало.
Я слегка стучу по двери. Она дома одна. Уже поздно. Я не дурак, чтобы ее так пугать.
Она оборачивается и улыбается, но я замечаю легкий сарказм и обвинение. Достаточное для того, чтобы слегка потянуть за мое сердце. Достаточное для того, чтобы сказать мне: «Эй ты, мы скучаем и любим тебя, так что прекрати сбегать, чтобы помочь другим людям». По десятифутовой шкале я получаю лишь восемь от всей вины. Часть меня жаждет поблагодарить Чарли Свона за это. Огромная часть меня знает, что он – причина, почему она меня понимает. Бо́льшая часть моего сердца знает, что я должен поблагодарить его за все, что у меня есть в этой жизни. Она – ничто без этой женщины рядом со мной.
- Ты опоздал, придурок.
- Или вовремя, учитывая мою причину. – Я отодвигаю ее волосы в сторону, наклоняясь к своему плечу. Она такая чистая и теплая.
- У тебя всегда есть причина опоздать.
Я целую, целую, целую, но нет. Ничего. Мне нужно выкручиваться из этой проблемы, пока я реально не попал.
- Я не опоздал на нашу свадьбу.
Белла смеется. Я целую. Наблюдаю за ней в зеркало. Оно в спальне. В ящике тумбочки. С моей стороны кровати. Я только жду подходящего момента.
Ее палец - у ее подбородка.
– Я думала, сегодня вторник …
Я улыбаюсь и оборачиваю вокруг нее свои руки, наблюдая за нашим отражением. Она качается из стороны в сторону. Я становлюсь серьезнее. Я даю маленькому сердцу возможность отойти от горечи, которое она испытывает из-за моего опоздания.
- Новая? – моя рука скользит по кружевам.
Она кивает.
- Ты такая хорошенькая. Ты знаешь это, Бел? – я наблюдаю за ней, пока она не опускает взгляд. Пока она не расслабляется в моих объятиях. Пока не появляется румянец на ее щеках. Мои губы находят ее плечо.
- Закрой глаза.
Она смущается в отражении, но повинуется.
Я отхожу, чтобы взять коробочку. Нахожу ее. Глаза по-прежнему закрыты. Я открываю коробочку и достаю колье. Застегиваю его на ее шее. Когда оно касается ее кожи, она открывает глаза, немедленно опуская к нему взгляд. Ее глаза поднимаются к зеркалу. У меня большие неприятности.
Я начинаю тараторить:
- По одному за каждого из наших детей. – Четыре бриллиантовых капли лежат полукругом на ее груди. И множество других вокруг ее шеи. Это самая большая покупка за всю мою жизнь. Нашу жизнь. Я сделал бы это миллион раз, если бы мог. Никаких сожалений. Не здесь. Не с ней.
- Я думаю, наши дети хотели бы поступить в колледж, Эдвард.
Это же плечо. Мои губы.
– Это мелочь. Там было специальное предложение.
- Да? Ты продал всего половину своей души, а не всю?
- Оно не подходит к твоей сорочке. Тебе нужно снять это, чтобы они не конкурировали между собой.
Она протягивает руки назад.
– Я как раз собиралась, в смысле, как же ты еще сможешь его вернуть?
Я хватаю ее за запястье и снова притягиваю в свои объятия.
- Я имел в виду сорочку.
- Я хорошо понимаю, что ты пытаешься быть милым, но, Каллен? Ты никогда не будешь просто богатым или просто милым. Бог любит тебя.
- Ты сказала, что доверяешь мне.
- Так и есть.
- Тогда скажи «спасибо», раздевайся и забирайся в постель со мной.
- Это какая-то твоя фантазия? Трахнуть меня со всеми твоими сбережениями, надетыми на меня?
Я вздыхаю, качая головой. Тихо смеюсь.
– Я просто хочу, чтобы ты знала, как сильно я люблю тебя. И все.
- Это случилось задолго до колье, Эдвард.
- Я знаю, но оно просто чертовски симпатично смотрится на тебе.
Я чувствую, как ветер меняется, веревка скользит сквозь мои пальцы, пока я тяну, тяну, тяну, и она сдается. Когда ее глаза опускаются вниз на последний бриллиант. Самый маленький на ожерелье. Символизирующий Софию, наше самое маленькое «звено». Она приподнимает его и трогает остальные три. С едва уловимой улыбкой, которую не хочет показывать.
- Куда, черт возьми, я буду надевать его?
Я возвращаюсь к ее плечу, подцепляя тонкие лямки большими пальцами.
- Я надеялся, что в нашу кровать.
Той ночью я победил. Бриллианты.
***
Драгоценности. Иногда молния попадает дважды в одно и то же место.
- Доктор Каллен? – моя голова поднимается. Белла заглядывает в мой кабинет. Она улыбается и входит. Закрывает дверь. В ее руках - корзина.
- Почему ты называешь меня так, милая?
Белла достает покрывало из-под своей руки.
- Ты был в трансе, и я хотела удостовериться, что ты не дрочишь и я не мешаю тебе.
Я моргаю. Она смеется, расправляя покрывало.
- Я просто смотрел на твою фотографию.
Ее смех усиливается.
– И дрочил?
- Как ни печально, нет.
Я выкатываюсь на стуле из-за стола и подхожу к ней. С фотографией в руке. Белла достает контейнеры из корзины и ставит их на пол.
- По какому это все поводу?
- Так как ты был достаточно мил, до одурения хорошо трахнув меня в моем кабинете, я подумала, что могу, по крайней мере, запихнуть в твой рот что-нибудь в твоем офисе, чтобы вернуть долг.
- Мы все еще говорим о контейнерах?
Белла смеется и подползает ко мне. На четвереньках. Лицом к лицу.
- Возможно.
Я прижимаюсь лбом к ее лбу.
– Это – моя Белла.
Думаю, это задумывалось быть быстрым поцелуем. Я вполне уверен в этом. Я понятия не имею, кто виноват, что это не так. Это могло быть моей ошибкой. Она пахла, как тепло и сладость, и лучшие пятнадцать лет моей жизни. Это могло быть ее ошибкой. На мне был галстук, который она любит, светло-голубая рубашка, которую она любит, и у меня была прическа, которую она обожает.
Мы там, где, вероятно, должны бы быть контейнеры.
Она лежит подо мной, выгибаясь к моим губам, когда я отстраняюсь. Стонет, когда я не поддаюсь, но «тссс, это только на мгновение» - хочется мне сказать. Моим губам требуется минута, чтобы привести в порядок то огромное количество мыслей, которые есть у меня есть о ней. Только минута. Она думает, что я собираюсь отказать ей? Она была ведь со мной в своем офисе? Разве она не видит, что я не могу ни в чем ей отказать?
Я живу, чтобы вдыхать счастье в ее легкие. Это моя цель.
- Я должен купить тебе драгоценности.
Морщинка пролегает через ее лоб. Она откидывается на пол.
- Зачем?
- К нашему юбилею.
- Я не хочу драгоценностей. Ты не на крючке.
Я качаю головой и прижимаюсь губами к ее лбу.
- Мне нравится быть на крючке. Мне нравится, что ты заставляешь меня извиваться, Бел.
Она улыбается.
– Я думаю, это называется «мазохизм».
- Это называется, ты заслуживаешь усердных стараний. Ты заслуживаешь чего-то большего, чем легкий путь.
- Мой, мой, мой доктор Каллен. Ты пытаешься поместить петуха в этот курятник? – говорит она с фальшивым южным акцентом, поскольку думает, что это забавно. Так и есть. Я никогда не скажу ей об этом, потому что это - мы. Но по секрету? Она забавна. Я люблю это. (п. беты.: петух – cock – переводится и как «член». Игра слов.)
Не смейтесь. Я не смеюсь.
- Я пытаюсь сказать, что люблю тебя, но тебе неизменные двенадцать лет и ты никогда не поверишь мне и не станешь участвовать в слишком взрослой беседе.
Все еще с тем же акцентом:
– Простите меня, сэр. Я просто пытаюсь сказать, что в таком случае тебе не нужно так стараться. Я предпочту легкий путь для тебя.
Я наклоняюсь к ее лицу.
– Нет ничего, абсолютно ничего легкого в тебе, Бел. Поверь мне.
Своим голосом:
– Я верю… и, если быть полностью честными… - ее ноги обвиваются вокруг меня, притягивая к себе, – мне действительно нравится видеть, как ты извиваешься, доктор.
- Значит, тссс, и позволь мне выразить свою любовь. У нас нет целого дня в распоряжении, женщина.
Ее глаза. Именно поэтому у меня на столе та фотография. Фотография…
Я тянусь за снимком, опираясь на один локоть, чтобы показать ей. Она берет его из моей руки.
- Она помята.
Я киваю.
- Я сложил ее. Я не хотел, чтобы в рамке было что-то, кроме твоего лица. Твоих глаз.
Она сильно смущается, и именно поэтому я так ее люблю.
- Когда я не с тобой, - мой большой палец покоится между ее бровей, – ты все еще со мной, – я перемещаю палец к своей груди, потом к фотографии, – здесь. Клянусь, что пялюсь на эту фотографию больше, чем на бумаги на своем столе. Вероятно, поэтому я поздно возвращаюсь домой. Ты всегда отвлекаешь меня.
Она улыбается и смотрит на меня.
– Значит, это я виновата?
Я тяну за невидимую веревку ради своей выгоды.
- Виновата по первому обвинению – за красоту в высшей степени.
Она пялится на меня с минуту, фотография лежит на ее груди.
- Пятнадцать лет, - шепчет она. – Срань господня, Каллен.
Я смеюсь вместе с ней, целуя ее в лоб.
- Четверо детей, два кольца и… - мое ухо притворяется, что слушает ее сердцебиение, – раз, два, три, четыре, пять, шесть, десять, пятнадцать, двадцать… слишком много. Слишком много, чтобы сосчитать.
- Слишком много чего? – спрашивают ее глаза.
- «Я люблю тебя».
Она улыбается, как улыбается только она.
– Хочешь еще одного?
- Миллион. Еще пятнадцать лет как минимум, детка.
- Как минимум, - соглашается она. Наши губы соприкасаются. - Но все же я не об этом говорю.
Я целую ее подбородок.
– Нет?
- У меня есть сюрприз для тебя.
Мой рот курсирует вдоль ее шеи, вниз к пуговицам ее блузки.
- Я хочу только тебя.
- Я обещаю, что это не драгоценность, – краснеет она. – Это деликатное, но не драгоценность.
Я замираю с подбородком на ее живо… эти глаза. Они говорят: «Да, дошло, болван?» Мои собственные глаза смотрят на ее белую рубашку. Мои пальцы приподымают ткань, и рот прижимается к секрету, о котором я говорил слишком много раз, чтобы не понять.
- Ты такой чертов лжец, Каллен.
- Я никогда не врал тебе.
- У меня есть пять доказательств твоей лжи. Твоей и твоих сперматозоидов, которые, как предполагается, не должны работать, болван.
- Может, у тебя просто волшебные яйцеклетки.
Она мягко улыбается и закатывает глаза. Несколько мгновений стоит тишина. Я целую ее живот, где живет новая жизнь.
- Пятеро, - вздыхает она. - Пятеро.
- Возможно, мне следовало просто рискнуть и купить еще один бриллиант. Бог знает, ты заслужила.
Она качает головой, обнимая ладонями мои щеки.
- Частичка тебя во мне - нет ничего лучше этого.
Я ухмыляюсь.
- Мы все еще говорим о ребенке?
Она сжимает пальцы и притягивает меня к себе.
- Возможно.
Ауттейк 6.