Дом восходящего солнца
There is a house in New Orleans -
They call the Rising Sun;
And it's been the ruin of many a poor boy,
And God I know I'm one.
Год: в баре El Baron
За дверями полупустого в будний день заведения совершенно не ощущалось напряжения. А ведь Новый Орлеан, вечный город-праздник, варево разных наций, религий и языков – в эти дни, увы, сделался тревожным.
Городские газеты уже напечатали печальные известия о том, чем кончилась экспедиция Нарсисо Лопеса. Местные кубинцы, что собрались с силами для борьбы против Испании – угнетающей, по их мнению, родной остров – потерпели страшное поражение. Со свойственной им скоростью на расправу, испанцы расстреляли почти всех: и самого революционера, и многих уважаемых американцев Нового Орлеана, что присоединились к походу. Понятно, чем это кончилось в городе, где испанцы составляли пусть весьма значимое, но меньшинство. Начались погромы.[1]
А вот здесь было совершенно тихо. Какая-то компания пила в дальнем конце зала, ведя негромкий разговор. Кроме них, под добротными деревянными сводами присутствовали ещё трое.
Один был хозяином бара. Дядюшка Чичо: так его все называли в городе. Это был уже почти что пожилой, довольно полный мужчина, с обширной лысиной и невероятно пышными усами. У дядюшки Чичо были толстые губы, суровый взгляд, и не слишком опрятная одежда. Милое прозвище не должно было обманывать: этот человек имел неоднозначную репутацию. Говорили, будто Чичо поклоняется тёмным силам.
Другой – Хулио Браво, был несколько моложе, но также отнюдь не мальчиком. Женщины Нового Орлеана обожали его голос, его мастерство в игре на гитаре, его обжигающий шарм. Музыкант лениво перебирал струны, импровизируя на испанский манер.
Против них сидел за столом мужчина, похожий на англичанина. Он был очень хорошо одет, и носил элегантные очки – за которыми светился исключительно проницательный, любознательный взгляд. Типичный журналист. Может быть, даже писатель.
- Всё расспрашиваешь, мистер Рэнквист… – произнёс Чичо, открывая бутылку рома. – А я тебе расскажу одну историю: лет тридцать, как она приключилась. Эта история, клянусь, ответит на много вопросов.
- Любопытное предложение, сеньор.
- Зови меня дядюшкой Чичо, какой я тебе сеньор? Всё узнаешь из моей истории. И как я заведение это заполучил, и почему плохо знающие Новый Орлеан брешут, будто я Дьяволу поклоняюсь. Тьфу, балаболы… вертел я что Дьявола, что Madre de Jesus… её-то с превеликим удовольствием, ха-ха-ха!
Хулио тоже рассмеялся, сбившись с подбираемой на ходу мелодии. Он явно знал, о чём идёт речь.
- Заодно, мистер Рэнквист, ты превосходно поймёшь: отчего это все ублюдочные гринго, hijos de mil putas[2], не рискуют сунуть нос в моё заведение. Даром, что знают: я сам испанец, и собираются под моей крышей испанцы. История моя - про одну знаменательную встречу. Хулио, раз уж расселся тут, дополнит местами… только старшого не перебивать!
Мистер Рэнквист кивнул, и приготовился записывать.
год: рассказ дядюшки Чичо
Я в те годы работал барменом. Этакую профессию удумали, едва началась Золотая Лихорадка в Каролине. В самом начале века. Первое золото нашли тогда в США, а с ним пришла эта мода: выпивать за стойкой. Быстро докатилась она и до Нового Орлеана, хоть теперь не каждый вспомнит.
Заведение наше называлось «Дом восходящего солнца».
Местечко было не из тех, где рады найти своего блудного сына. Официально значилось оно отелем: только какой же отель, если доверху набит шлюхами? Публичный дом, как есть. А ещё играли в «Доме восходящего солнца» в карты – часто на большие деньги, и обсуждали грязные делишки. И пили. Много пили. Ром был не слишком в чести: предпочитали виски.
Не стану подробно описывать обстановку: и так понятно, как выглядел дом. Не какая-то вонючая дыра для простых моряков, но и не закрытое заведение для самых богатых господ. Что-то среднее. Сюда мог зайти не самый бедный горожанин, капитан торгового суда, или серьёзный бандит, может быть – даже иной офицер.
Работа бармена мне, в целом, нравилась. За неё неплохо платили; а это редкая удача, если умеешь только поить людей, да вести с ними разговоры.
Владел «Домом восходящего солнца» американец: как им город французы продали[3], так и повалили сюда протестанты. Хотя, какой американец? Мистер Сэм Голдман разве что пейсов не носил: типичный иудей. И всё плохое, что о его народе говорят – как знать, не понапрасну ли – именно в Сэме Голдмане воплощалось. Он на всё был готов ради денег, и справедливо прослыл скупердяем.
Когда работаешь барменом, видишь перед собой самую суть жизни. Так что, за несколько лет работы в «Доме восходящего солнца», я чего только ни наслушался, и чего не повидал… Бывало всякое. Драмы и комедии. Иногда – кровь.
Но один вечер вышел особенным. Не только из-за финала. Из-за собой встречи.
Была суббота. В субботнюю ночь, понятное дело, «Дом восходящего солнца» просто ломился от посетителей. Бандитская аристократия, портовая знать… Народу уже привалило, но я понимал – это ещё не предел. А пока вошли эти двое.
Сначала я обратил внимание на негра. Чернокожие в городе не удивляли; но какого негра обычно увидишь? Если не раб, то моряк или фримен[4] – а они от раба отличаются лишь тем, что беднее одеты и хуже накормлены. Но я-то говорю о совсем другом чернокожем! Этот был богат.
Всякий богатый негр выглядит смешно, вот и он тоже. Костюм его был скроен на манер старомодного фрака, и имел пижонский фиолетовый цвет. Уважающий себя гринго такого не носит, конечно, если он не мужеложец… Да ещё на голове - высоченный цилиндр с парой ярких перьев. Негр курил длинную и толстую сигару, настоящее бревно в зубах. Сам-то высокий и худой, что твоя жердь: а лицо – будто череп еле-еле обтянули кожей. А ещё громко смеялся. Грохотал смехом прямо с порога – того и гляди, стёкла вылетят. При нём была женщина.
Странно, конечно. Что с собственной женщиной делать в «Доме восходящего солнца»? Сюда заходили за продажными. Да и женщина была необычная.
Любой бы узнал в ней типичную ирландку. Кожей бледная, с ярко-красной помадой – всё самое то к огненным волосам. Наряд носила богатый, но совсем неприличный для леди: так оденется шлюха, у которой денег больше, чем у ста лучших шлюх. Узкий корсет, в котором груди страшно тесно (а грудь-то была – ох, моё почтение), юбка покороче приличного, голые плечи. И тоже вся в перьях, воткнутых в волосы.
- Гаитянец, небось! – это мне Хулио сказал; он в тот вечер крутился рядом, со своей гитарой.
Гаитянцы жили тогда на широкую ногу. Я ещё под стол пешком ходил, когда они стали гнать с запада своего острова французов: завели царька чёрного, Дессалина[5], а потом сами его убили, но это уж другая история. Новый Орлеан французы американцам вовремя продали, а вот Эспаньолу[6] просто... потеряли, одним словом, чтобы не сказать грубо.
Там, кроме освободившихся рабов, оставались ещё и испанцы. Они уже стали величать себя доминиканцами: тоже объявили независимость, на востоке. Но аккурат в год, о котором я рассказываю, наших на острове негры прижали к ногтю. Всё забрали себе… весь остров лёг под власть чёрных.
- Hola, amigo! – это мне негр крикнул весело, едва подошёл к стойке. – Славный нынче вечер! Что замер? Гляди-ка: стою перед тобой, а у меня до сих пор не налито!
Хоть я недолюбливал гаитянцев, да и вообще всех негров, но этот малый располагал к себе. Обаятельный, как говорится. Лыбился во все зубы, а зубы-то – что снег, хоть я отродясь снега не видел. И баба его так глазками стреляла – ух…
- Коли выпить желаете, мистер… - говорю я ему. – Так могу предложить славный бурбон.
- Бурбон? Это что такое?
Сейчас-то каждый знает, что такое бурбон. Но тогда его только-только стали вывозить за пределы Кентукки: где-то год, как увешали весь Новый Орлеан рекламой. Ясное дело, что приезжий с Карибов про этот славный напиток не слыхал.
- Это как виски, только по-американски. Из кукурузы гонят.
Негр сигару изо рта вытащил, глянул на свою женщину, потом на меня. Видно, задумался.
- Американский виски. Чудно-то как! Ну давай, Чичо: плесни мне бурбона! И себе налей тоже. Да ещё кого угости!
И бросил купюру на стойку: такую купюру, на которую с десяток бутылок купить было можно. Ясно видно, что сдачи не ждёт. А такой подход, знаешь ли, любому бармену приятен: сразу видно, зашёл хороший человек. Я даже и забыл спросить тогда, откуда он знает моё имя.
- Что даме налить? – спросил я, подобрев. – Игристого-то, грешен, нынче не держу. Но всякого другого вина у меня в избытке. Есть даже французское! За счёт заведения, как говорится…
Женщина захихикала, будто я глупость какую-то сказал. А негр затянулся сигарой, выпустил дым кольцами, и отвечал мне:
- Оставь французское для других гостей. Моя женщина пьёт только ром! Самый, Чичо, огненный ром, какой у тебя только есть. Такой, чтобы и у старого моряка глотка горела!
Уж с чем-чем, а с ядрёным пойлом в «Доме восходящего солнца» никаких проблем не было. Ром, так ром: вытащил я из-под стойки бутылку, которую сам пригубить опасался, и налил. Ирландка, тем временем, поправляет бесстыже своё богатое хозяйство в корсете, да говорит:
- И перцу туда, милый! Побольше. Самого острого.
Негр уронил пепел с сигары, прямо на стойку, и приобнял свою женщину. Они поцеловались. Тут самое время настало спросить его имя, раз уж моё-то гость знал.
- Ты ведь испанец, Чичо? Уважая тебя, как хозяина, рад возможности представиться на милый тебе испанский манер. Меня зовут Сабадо! А это моя супруга, Бриджит. Не сердись, что она не желает американского виски: ведь этот напиток на её родине придумали. И гнали там совсем не из кукурузы.
- «Домом восходящего солнца» владеет мистер Сэм Голдман. Я просто бармен.
- Не суть важно. Ты принимаешь нас, как гостей, и ты нам наливаешь. Значит, почитаю тебя за хозяина дома. Всё просто.
- Вы, мистер Сабадо, приехали из Гаити?
Они переглянулись, и хором засмеялись.
- Мы прибыли с Эспаньолы. Так ведь называется этот остров, верно? А что на нём нынче – испанская колония, французская, независимое Гаити… это не так важно. Это преходящее, mi amigo.
Нет нужды скрывать, что мне эти слова понравились. Я ведь ожидал услышать напыщенную речь про «государство для чёрных», про страну освободившихся рабов – всё то, чём гаитянцы так хорохорились в те годы, сволочи.
Подняли они стаканы, и мне велели сделать так же: а я что, на моей работе пить – вовсе не грех.
- За что принято поднимать первый тост в Новом Орлеане?
- За встречу. – тут изысканных традиций не водилось, не Мадрид.
- Скучно. А пьют ли, Чичо, в твоём городе за души мертвецов?
Думаю, что за своих мертвецов-то в любом уголке света пьют, так что оставалось лишь ответить утвердительно. Разве что первый тост поднимать за них странно.
- Вот это дело! Давайте-ка выпьем за мёртвых! Но втроем это делать – мало... А, ну-ка, ну-ка!
Сабадо приподнялся на высоком стуле, и закричал так, чтобы его услышали в самом дальнем углу нижнего зала «Дома восходящего солнца» - а может быть, и на втором этаже.
- Выпивки для всех! Лучшего бурбона каждому, кто выпьет со мной за мертвецов!
Когда кто-то столь щедр на угощение, это сразу же привлекает внимание. А тут ещё слова про мертвецов, да от такого человека; и отреагировала публика в «Доме восходящего солнца»… по-разному. Тут самое время рассказать про прочих гостей, потому как…
Год: в баре El Baron
Дядюшка Чичо рассказывал свою историю увлечённо, не скупясь на подробности, и мистер Рэнквист едва успевал записывать главное – больше запоминая. Он приготовился к рассказу о публике, что собралась в тот день в «Доме восходящего солнца»: почувствовал, что эти детали окажутся важны для истории необычайной встречи с богатыми негром и ирландкой.
Но тут Хулио Браво хлопнул рукой по гитаре, прекратив играть, и бесцеремонно перебил друга – хоть Чичо и просил так не делать.
- После расскажешь про публику! Этак упустишь половину… Давай-ка я лучше поведаю мистеру Рэнквисту про ту женщину! Бриджит-то непроста была, ох и непроста…
Музыкант освежил рюмки ромом, и начал рассказывать.