Бьешься со смертью до последнего вздоха, - и, даже неизвестный, ты – герой.
Скулишь на своем пути в темноте, – и твоим именем станут высмеивать трусость.
Калсидийская поговорка.
Смерть скучна, – сделал наблюдение Ночной Волк.
Я глубоко вздохнул:
– Возможно, ты не воспринимаешь ее настолько лично, как я.
Мой голос прозвучал странно. В камере поднялась вода, и я задавался вопросом, утону ли я, пойманный в ловушку, лежа на спине, с головой, находящейся ниже бедер и ног, зажатых между камнями. Это была одна из худших смертей, которую я мог себе представить, но пока вода даже не смочила мне волосы. Если она поднимется так высоко, я, вероятно, выпью немного. Соленая она или нет, но меня так мучила жажда.
Теперь вода отступала. Прилив не добрался до меня. На этот раз. Возможно, следующий поднимется выше. Я бы почти обрадовался ему, решил я. Ведь я вовсе не предполагал того, что снова очнусь в своем теле, и не ожидал, что мне придется снова терпеть физический дискомфорт. Сейчас казалось даже несправедливым, что боль от зажатых камнями ног была недостаточной, чтобы изгнать голод и жажду из моих мыслей. Я обнял себя руками. Было холодно. Это был не тот холод, что убивает, но тот, который делает человека закоченелым и жалким.
Твоя смерть личная и для меня, Маленький Брат. Когда ты уходишь, ухожу и я.
Тебе следовало остаться с Пчелкой.
Все равно. Когда ты погибнешь, я тоже уйду.
Темнота была абсолютной. Либо я был слеп, либо свет не доходил до этой камеры. Скорее всего, и то, и другое было правдой, но я не жалел, что отдал Шуту свои силы и зрение. Я только надеялся, что этого хватило, чтобы им выбраться из этого тоннеля и вернуться на Совершенный. Я надеялся, что они сели на корабль, подняли якорь, распустили паруса и бежали отсюда без всякой мысли обо мне.
Я снова попытался двинуться. Края каменных ступеней впились мне в бедра, середину спины и плечи. Холодные и тяжелые. Рана от меча все еще болела, а задняя поверхность шеи невыносимо чесалась. Я снова ее поскреб. Это был единственный дискомфорт, с которым я мог что-то поделать.
Итак, план состоит в том, чтобы лежать тут, пока мы не умрем?
Это не план, Ночной Волк. Это неизбежность.
Я полагал, что в тебе больше от волка, чем оказалось.
Это задело меня. Я нахмурился и громко произнес в темноте:
– Тогда придумай лучший план.
Прими решение. Подумай, будет ли Смерть тебе другом? Если да, тогда весело иди с ней на охоту, как я. А если она враг, тогда сразись с ней. Но не валяйся здесь, как раненая корова, ожидающая хищников, которые прикончили бы ее. Мы не добыча! Если мы должны умереть, давай умрем, как волки!
Что ты хочешь, чтобы я сделал? Отгрыз свои ноги?
Короткое молчание.
А ты можешь это сделать?
Я не изогнусь так, и мои зубы для этого не подходят, и, скорее всего, я истеку кровью, прежде чем освобожусь.
Тогда почему ты предложил это?
Это был сарказм.
О. Пчелка не была саркастичной. Мне нравилось в ней это.
Расскажи мне о своем времени с ней.
Длинная пауза в его мыслях.
Ну уж нет. Сражайся за освобождение и живи, и, возможно, она расскажет тебе сама. Я не собираюсь делиться историями об ее невзгодах, пока ты лежишь здесь и стонешь, как раненая свинья.
Ее невзгоды. Насколько плохо это было?
Достаточно плохо.
Его замечание ужалило так, как могло это делать только его презрение ко мне. Я снова попытался сдвинуть ноги. Бесполезно. Упавшая балка пригвоздила меня чуть выше колен. Я не мог достать никакого рычага. Тогда я попытался вспомнить, находился ли у меня в сумке длинный нож, ведь Ночной Волк был прав насчет этой стороны моего затруднительного положения. Я не хотел медленно умирать таким образом. Зайду ли я настолько далеко, чтобы отделить себе ноги ради освобождения? Нелепая мысль – мой нож никогда не пройдет сквозь кости ног. А был ли в моей сумке корабельный топорик?
Я поискал на ощупь свой ранец. Прежде чем взрыв сбросил меня со ступенек, я набросил его себе на плечо. Но его не было. Мои ищущие пальцы нащупали только рыхлый гравий и каменные обломки. И стоячую воду, когда я вытягивал руки назад, настолько мог, за голову. Я поболтал пальцами в воде и затем мокрыми руками стер песок и пыль с лица. Теплая вода была приятной. Я снова потянулся и погрузил в нее свои замерзшие пальцы.
Теплая вода. Теплая вода?
Я застыл.
По моему опыту, только две вещи отдавали тепло: живые существа и огонь. Мой Уит говорил мне, что поблизости нет других живых существ. Огонь в воде был невозможен. На одно леденящее кровь мгновение я вспомнил, что Перекованные были невидимыми для моего Уита, но все же живыми и отдающими тепло. Хотя я не сталкивался ни с одним Перекованным десятки лет с тех пор, как пираты Красных Кораблей создали их во время нашей войны с Внешними островами.
Однажды мы обнаружили горячий источник.
Он вонял, я же ничего не ощущаю.
Как и я.
Я широко открыл глаза и напрягся, чтобы разглядеть хоть что-нибудь, что угодно. Но все равно здесь не было ничего. Я собрал всю свое мужество и снова потянулся, нащупывая – вода была определенно теплее. Я направил руку в ту сторону настолько далеко, насколько мог, и почувствовал, как рана в ноге натянулась от этого усилия. Еще теплее. Кончики моих пальцев задели нечто, что я сразу же узнал. Край моего рюкзака. Еще немного. Я напрягся, потянулся кончиками пальцев вниз по крепкому материалу, пытаясь за что-то схватиться. Вместо этого я почувствовал, как он упал и ускользнул от меня. С приглушенным стуком он перекатился на шаг дальше, безнадежно далеко от пределов моей досягаемости.
И этот звук, шум падения чего-то твердого и плотного, заставил меня вспомнить, что же утяжеляло мой рюкзак. Там был один из Чейдовых горшков. И тяжелая колба драконьего Серебра.
И волшебный кирпич Элдерлингов.
Я размышлял о том, какая его сторона сейчас была сверху. Интересно, может ли Чейдов горшок взорваться под водой. Кирпич определенно не мог зажечь на нем огонь. Но было ли одного тепла достаточно, чтобы взорвать его?
И что случится с драконьим Серебром, когда оно разогреется?
Возможно, ничего.
Прошло какое-то время. Много ли, мало ли – я не знал, в темноте уровень боли, голод и жажда были более сильным мерилом, чем время. Изредка я сдвигался, чтобы перенести давление краев ступеней на другие зажатые части моего тела; почесывал шею, где она зудела; скрещивал руки на груди, расплетал их. Я думал о Пчелке, думал о Шуте. Сбежали ли они? Добрались ли они благополучно до корабля? Возможно, они уже были на пути домой. Я тосковал по ним, а потом упрекал себя в этом. Я же не хотел, чтобы они были здесь, в этой темноте, со мной. Как бы я не заявлял, что не верю сновидению Шута, его предсказание было слишком мощным. Еще я думал о рисунках Пчелки в ее книге. Синий олень стоял на одной чаше весов, крошечная пчела – на другой. И под этим ее аккуратным почерком были записаны слова краснозубой женщины. “Достойный обмен”.
Так оно и было.
Мои мысли блуждали. Я понадеялся, что ребенок Неттл хорошо растет. Риддл будет хорошим отцом. Я также надеялся, что Лант, Спарк и Пер поймут мое решение. Я подумал о Молли и пожелал, чтобы я мог умереть в постели с ней рядом.
Скилл воровал ничтожные резервы моего тела, пытаясь исцелить его разбитые части, в то же время восполняя силы, которые я перекинул в Шута. Но у тела не осталось ничего, что можно было бы использовать как топливо для восстановления. Я был, как пламя лампы, танцующее на конце фитиля. Я хотел спать, но лежать было слишком неудобно. В конце концов, я знал, что сон придет ко мне, захочу я того или нет. Возможно, я уже уснул в этой кромешной темноте. Может быть, я даже уже был мертв.
Я предпочитал скуку этой твоей жалости к себе. И вода с левой стороны сейчас стала теплее. Разве ты не чувствуешь ее запаха, даже своим жалким носом?
Я потянулся в темноте за головой как можно дальше влево. Моя рука коснулась воды. И она действительно была гораздо более теплой, чем следовало быть стоячей воде внутри темного туннеля. Я снова напрягся, дотягиваясь, и почувствовал, что вода стала удивительно горячей. Огненный кирпич был мощной магией.
В тот миг, когда я отдернул руку, мой рюкзак взорвался.
Все же я не был полностью слеп, потому что увидел, как на мгновение все озарилось сверкающим серебряным светом. Вода плеснулась через меня, достаточно горячая, чтобы ошпарить. Я попытался вытереть ее с лица, но она цеплялась к обеим моим рукам и лицу, опаляя и сжигая. Но это была не вода, а нечто иное. Это вещество, распространяясь во мне, впитывалось через кожу, как жидкость, вылитая в сухой песок. И мое тело всасывало его, будто всегда страстно жаждало этой волшебной субстанции. Одна сторона моего лица, грудь, левая рука и обе ладони оказались полностью покрыты ею, а затем она стала распространяться, словно что-то живое пыталось охватить меня целиком. Я закричал, но не от боли. Это был экстаз, слишком сильный для моего тела. Четыре раза я в крике выплескивал чувства, которых никогда не мог испытать человек. Затем я откинулся назад, задыхаясь и плача. Я мог ощущать, как это пропитывает меня и меняет, заявляет на меня права и поглощает меня.
Я снова попытался вытереть Серебро с глаз. Когда я кричал, оно проникло мне в рот и в нос, и жгучее удовольствие от этого было таким мучительным, что стало еще одним новым видом боли, испытываемым мной. Я потер глаза и постарался сморгнуть его, но вместо этого увидел новый мир в темной пещере. Мерцающие капли Серебра, распространившись, забрызгали упавшую каменную кладку, которая придавила меня. Также я понял, наконец, что Шут пытался объяснить мне в замке Баккип, когда говорил о том, что видит нас, как могут видеть драконы. Я видел тепло на брызгах Серебра и на плещущейся воде, я смотрел, как оно исчезает, когда вода охлаждается.
Понемногу меня обратно обступала темнота, а Серебро все также продолжало меня исследовать. Я лежал неподвижно, за пределами удовольствия, за пределами боли. За пределами времени. Я закрыл глаза. Я отпустил все.
Фитц. Сделай что-нибудь.
Я обнаружил, что все еще дышу. И вместе с этой мыслью осознание своего тела вызвало прилив всех видов боли.
– Сделать что? – я произносил слова сухим шепотом.
Верити придавал форму камню посеребренными руками. Лишенный Запаха вырезал по дереву с помощью покрытых Серебром кончиков пальцев.
О!
Едва касаясь, я исследовал упавшую балку, что защемила мне ноги. Затем попробовал погладить ее, но не почувствовал никаких изменений. Я поцарапал дерево ногтями. Подумал про занозы под ногтями. Неприятно. И вдруг разгладил его кончиками пальцев.
Я не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы овладеть процессом. Это было не естественно применяемым физическим воздействием на древесину, а убеждением. Я не сжимал балку с силой руками, не сдвигал дерево прочь, но я очень хорошо познал эту упавшую балку.
И было настоящим физическим подвигом выползать из-под лежащей древесины, напрягая мышцы живота и съеживаясь. Слишком часто мне приходилось ложиться на спину и снова собираться с силами. Серебро не являлось ни пищей, ни водой. Да, оно придало мне сил, но мое тело по-прежнему хотело есть и пить и было таким уставшим.
Когда моя вторая нога была, наконец, освобождена, невероятная боль в ней снова проснулась, заставив меня плакать и стонать. Я сполз вниз по каменным ступеням на мелководье и все дальше погружался в воду, пока моя голова, наконец, не поднялась выше линии торса. Я заполз на упавшие обломки, и, кажется, на какое-то время потерял сознание. Когда я пришел в себя, вода немного отступила. Стоять я не мог, и даже сидеть было утомительно. Тогда я решил, что посплю подольше.
Нет. Ты сможешь спать после того, как снова увидишь небо. Вставай, Фитц. Вставай и иди. Ты еще не можешь позволить себе отдыхать.
Это не было проявлением моей человеческой силы воли. Это волк во мне заставлял меня бороться. Мои ступни были чем-то далеким и причиняющим боль. Мои ноги все были покрыты глубокими кровоподтеками. Плоть была спрессована и раздавлена. Я чувствовал это своими пальцами так же верно, как и ощущал зазубренный край раны, нанесенной мне мечом. И я был счастлив, что вижу свои ноги всего лишь как теплые очертания. Моим первоначальным успехом была серия подъемов, падений, передвижения ползком, подъемов, падений, снова передвижения ползком. Мои ноги постоянно подламывались, и каждое падение было мучением. Очередное падение погрузило меня в мелкую соленую воду. Я прошел через непроницаемую тьму, а затем мои вытянутые руки нашли участок стены, который, кажется, был меньше поврежден взрывом, устроенным Спарк, и я двинулся вдоль него. Ракушки на стенах и на полу порезали мою кожу. Я понял, что бос. Когда я потерял сапоги? Взрыв порвал мою одежду, но сапоги? Я отбросил это в сторону. Это была только боль, и она не продлилась долго. Ступени вниз казались бесконечными. Я был благодарен тому, что вода постепенно спадала, – не думаю, что мог бы пробиться сквозь ее сопротивление. Когда ступени, наконец, закончились, и я прошлепал сквозь стоящую на уровне колен воду, я узнал о другом виде боли.
То, что торопливо залечивало мне ноги, не было одним Скиллом. Когда я дотронулся до оставленной мечом раны – серебряные пальцы на сбрызнутой Серебром ране, то почувствовал, что меня залатали, как кожаный камзол, когда при починке на нем ставят заплаты из полотна. Оно не ощущалось как моя собственная плоть, но ничто не останавливало этого процесса. И хотя я смог убедить балку сдвинуться и освободить меня, у моего собственного тела была своя воля.
Вперед! Я должен догнать остальных. Шут будет верить, что я умер. Это то, что он им расскажет! Бедная моя маленькая девочка! Но я не мог винить его, ведь я и сам считал себя мертвым.
Ты был бы мертвым, если бы я не придержал немного жизни для нас. Для себя. Для тебя. В основном, для детеныша. Ты должен прекратить глупо рисковать. Нам нужно выжить.
Как долго я пробыл в ловушке под землей? Когда остальные бежали, был прилив. Вода отступила, снова поднялась, а теперь прилив вновь ослабевал, насколько я мог судить. Значит, по крайней мере, прошел день. Возможно, два. Я задавался вопросом, где в настоящий момент могут быть Пчелка и остальные. Сбежали ли они? Находились ли они в это мгновение в море, на борту Совершенного, уплывая прочь из этого ужасного места к дому и семье?
Я попытался дотянуться Скиллом до Пчелки. И добился такого же слабого успеха, что и всегда, когда пытался связаться с ней. Старания связаться Скиллом сквозь призму боли и необычные ощущения от Серебра были такими же бессмысленными, как если бы я старался докричаться до нее, когда задыхаюсь на бегу. Я сдался и снова устало пошел вперед. Догонишь их с этим.
А вдруг они столкнулись с гвардейцами Служителей? Что, если бежавшие Белые, которых мы освободили, предали их? Сражались ли они и победили или проиграли? А если их захватили в плен? Всякий раз, как мне хотелось остановиться и отдохнуть, я подгонял себя этими мыслями и толкал вперед. Я пришел к ступеням. Я преодолел их.
Темнота стала темно-серой, затем бледно-серой. Я проталкивался к бледному очертанию света, пересеченному линиями, и… Это была приоткрытая дверь, заросшая какой-то растительностью. Я едва смог протолкнуться сквозь запутанную зелень – ежевика порвала мою изношенную одежду и исцарапала кожу, когда я отталкивал колючие ветки в сторону, пока, наконец, не выбрался из зарослей на склоне холма и не встал под ясным синим небом. Трава была выше моих колен и смешивалась с растущим здесь ветвистым низкорослым кустарником.
Мои ноги подкосились, и я сел там, где стоял, не обращая внимания, что моя рана на бедре протестует против такого обращения. Отважившись взглянуть на нее, я увидел, что она тоже была запечатана Серебром, как будто я залатал себя смолой. Я ткнул в нее пальцем и вздрогнул – под заплаткой тело трудилось над своей починкой. Мое зрение немного прояснилось. Я увидел, что мои ладони были серебряными. Я уставился на них: руки были худыми, как у скелета, костлявыми, с выпуклыми венами и сухожилиями. Целиком мерцающие, будто вылитые из Серебра. Мой организм поедал сам себя, чтобы восстановиться, одежда висела на мне мешком.
Я встал и попытался идти дальше. Земля была неровной, пучки травы ловили меня за волочившиеся ноги. Я наступил на сплюснутый чертополох и упал. Было трудно разглядеть крошечные бледные шипы, которые я вынимал из подошвы своей костлявой ноги посеребренными пальцами. Я чувствовал то, что не мог видеть, Серебро давало мне чувствительность, которой мои руки никогда не обладали. Я взглянул на них при свете солнца. Они блестели, сверкали, светились. На них было гораздо больше Серебра, чем когда-либо было у Верити, или оно было гораздо более качественным, чем то, что использовал он. Покрытие на руках Верити напоминало густой слой грязи, мое же выглядело так, словно я носил элегантные серебряные перчатки, которые льнули к каждой линии и складке моих рук. Я повторно проверил места, куда попало Серебро. Неужели взрыв так искромсал мою одежду, или это Серебро разлетелось брызгами и истончило ее? Оно мерцало на некоторых участках моей груди, в пятнах на ногах. Я знал, что оно также покрыло больше половины моего лица. Я не мог вообразить, как я выгляжу. А на что похожи мои глаза? Я оттолкнул эту мысль прочь.
Среди травы были разбросаны длинные расползающиеся нити клевера с листьями и с фиолетовыми цветами. Молли использовала эти цветы, чтобы добавить аромат и вкус к подогретому меду и чаю. Я насобирал горсть и положил себе в рот, ощутив слабое послевкусие сладости и влаги. Клевер помог, но недостаточно.
Мне удалось, пошатнувшись, выпрямиться и встать на ноги, чтобы осмотреться и постараться понять, где я нахожусь. Я решил, что был на одном из холмов за городом. Подо мной находились руины замка Клерреса. Я уставился туда. Это больше не было замком, теперь это всего лишь насыпь камней, разбросанных по всему концу полуострова. Огонь, зажженный Пчелкой, не мог этого сделать. Во мне заработало медленное осознавание. Это было работой драконов, Хеби и Тинтальи. Это была месть, за которой они обещали прийти. Людям понадобились бы месяцы, чтобы до основания разрушить эту крепость, да к тому же людям свойственно сохранять и использовать то, что они завоевали. Драконья кислота проела стены, расплавила камень и растворила древесину. Это походило на упавший пирог. Я заметил две фигуры, движущиеся по обломкам, и увидел еще одного человека, следующего вдоль берега и толкающего тачку вниз по тому, что раньше было дорогой. Она была завалена обломками строений, которые раньше стояли вдоль нее. Так мало людей. Я подумал, сколько же их было похоронено под упавшими камнями. Были ли среди них мои люди? И где был Совершенный?
Не в гавани и не на якоре за ней. Совершенного здесь не оказалось. Здесь вообще не было больших кораблей. Ни одного. Не было тележек, заполненных товарами, перевозимыми в доках, никто не проходил по рыночным улицам и никого из людей не было в складской зоне порта. Всем сохранившимся строениям в городе не хватало крыш, а стены их пьяно наклонялись друг к другу. Однако в доках было много обломков, свалившихся в воду около свай, а над отступающими волнами торчали верхушки мачт затопленных мелких суденышек.
В далеком небе что-то заблестело. Это были крылья красного и синего цветов. Тинталья и Хеби, закончившие свои разрушительные действия и держащие путь домой. А в море под ними – парусник. Был ли это Совершенный? Я смел надеяться на это. Но он уходил. Уходил без меня.
Внизу, у выхода из гавани, в море уходило еще одно судно. Я вгляделся в него. Несомненно, эти корма и рубка – это был живой корабль, Проказница. Уходящая. Без меня.
– Пчелка! – я прокричал ее имя, и затем: – Шут! Не уходите! Постойте!
Глупо. Глупо, глупо. Я сделал глубокий вдох, собрал силы и потянулся Скиллом.
Пчелка! Пчелка, скажи им, что слышишь меня, скажи им вернуться. Я здесь, вернитесь!
Я не почувствовал ни ее присутствия, ни даже напряжения и бурного течения Скилл-потока. Могла ли моя магия быть повреждена, как и остальные части меня? Я попытался снова, изо всех сил толкаясь вперед и безмолвно стараясь дотянуться.
Волна головокружения усадила меня на густую траву. Услышала ли Пчелка меня? Или ее стены были подняты? Я смотрел на корабль, надеясь увидеть, как на нем сворачивают паруса, как он меняет галс и возвращается. Но была ли она хотя бы на корабле?
И находится ли она все еще среди живых, чтобы я мог дотянуться до нее Скиллом?
Если она и была жива, то не слышала меня. Корабль медленно и грациозно уходил вдаль. Оставляя меня. Я стоял, дрожа от голода и мучаясь от жажды, и наблюдал, как судно становится все меньше и меньше. Что я делаю сейчас? Растущая волна отчаяния угрожала меня поглотить. Мне нужно было знать, что произошло, а здесь не было никого, кто бы мог рассказать об этом. Что же мне делать?
Прежде всего – живи, дурачок. Съешь что-нибудь еще помимо клевера. И попей. Найди воду.
Волк во мне всегда жил настоящим.
Я огляделся в поисках явных признаков ручья или родника – более высокой и зеленой травы или болотистого участка. У подножия холма я увидел место, которое выглядело сильно вытоптанным копытами животных. Из тех стад, которые я видел прежде, осталось всего три овцы, которые и щипали траву недалеко от родника. Я направился к ним. Местность вокруг струившегося ключа была лишена травы и покрыта овечьим навозом. Мне было все равно. Грязь застряла между пальцами ног, когда я прошагал прямо по ней к мелкой заводи и нашел в ней прохладное место там, где родник пробивался из земли. Я зачерпнул воду горстями своих покрытых Серебром рук. Взглянул на них – моя осторожность боролась с жаждой, а затем я выпил, не заботясь о том, покроются мои внутренности Серебром или нет. Я все еще черпал воду и пил, когда услышал карканье.
Я поднял взгляд. Стая воронов – почти всегда воронья стая, а одинокая ворона обычно является вороном. Но здесь не могло быть неправильной вороны Мотли с ее серебряным клювом. А алые перья? Она кружила высоко надо мной.
– Мотли! – крикнул я ей. Она снова каркнула, а затем заскользила прочь от меня против ветра вниз, к городу.
– Глупая птица, – произнес я вслух.
Она видела нас. Подожди.
Такой совет был очень не похож на Ночного Волка. Я вернулся обратно к воде. Когда мой живот больше не мог вместить ни капли, я перебрался по воде к краю мутного озерца и выбрался на чистую траву.
Теперь я могу поспать?
Если ты не можешь поесть, спи. Но не у всех на глазах. Когда ты стал таким глупым?
Когда мне стало наплевать. Я не разделил эту мысль с ним. Было бы почти облегчением, если бы кто-то напал на меня, кто-то, кого я бы мог душить, кусать и бить ногами. Мое беспокойство превратилось в злость ко всему, что я не знал и что не мог контролировать.
Я почувствовал ее своим Уитом и повернул голову, прежде чем она приземлилась на ощипанный овцами участок травы у моих ног. Мотли уронила большой кусок чего-то, а затем заскакала в вороньем приветствии.
– Ешь, ешь, серебряный человек, – потребовала она, а затем сделала паузу, чтобы почистить перья. Они стали еще более яркими, с несколькими алыми маховыми перьями в каждом крыле, а черные перья отливали синевато-стальным.
– Серебряный клюв, – сказал я ей в ответ, и она наклонила голову, устремив на меня всезнающий взгляд.
– Снова общалась с драконами, – высказал я предположение, и ее карканье прозвучало как довольный смешок. – Что это? – спросил я, наклоняясь рассмотреть влажный коричневый кусок. Мне не хотелось прикасаться к нему.
– Еда, – сказала она мне и снова поднялась в воздух.
– Подожди! – закричал я ей вслед. – Где остальные? Что произошло?
Она сделала надо мной круг.
– Драконы! Прекрасные, восхитительные драконы! Совершенный теперь тоже дракон.
– Мотли, пожалуйста! Где мои друзья?
– Одни умерли, другие ушли, – сообщила она. – Один идет.
– Кто именно? Ушли куда? Кто идет? Ворона! Мотли! Вернись!
Но птица не обратила внимания на мои крики. Она улетела обратно в разрушенный город, по всей видимости туда, где она своровала еду. Если только это было едой. Я поднял липкий кусок и понюхал. От него исходил густой аромат приготовленного мяса.
Съешь его!
Уверенность Ночного Волка была всем, что мне было нужно. Не колеблясь, я откусил. Это было вкусная соленая говядина. Толстый кусок был размером примерно с мой кулак и, вероятно, настолько большим, какой она только смогла унести. Я перестал на нее сердиться. Да, я все еще нуждался в информации, но мое тело говорило, что еда была более важной вещью на данный момент. И еще вода. Я вернулся к роднику.
Я попил, поплескал водой на лицо и на шею, а затем отчистил с брюк прилипшую к ним корку грязи. Мытье рук никак не повлияло на покрывавшее их Серебро.
Овцы подняли свои головы, и я посмотрел вверх вместе с ними. Ко мне на холм медленно взбирался Прилкоп. На некотором расстоянии за ним следовал Белый. Я стоял и смотрел, как они идут. Прилкоп рассматривал меня с тревогой и, возможно, ужасом. Я так страшно выгляжу? Конечно, так и есть. Когда он подошел достаточно близко, чтобы мне не приходилось кричать, я спросил его:
– Кто выжил?
Он остановился.
– Из твоих или моих? – угрюмо спросил он.
– Моих! – его вопрос разозлил меня скрытым в нем обвинением.
– Пчелка. И Любимый. Парень, что был с тобой, и девушка.
Я подавил свою радость от этих слов, задав следующий вопрос:
– А Лант?
– Воин, которого ты привез с собой? Когда я в последний раз видел твоих людей, его среди них не было. Возможно, его потеряли в воде, когда корабль превратился в драконов.
Еще одно потрясение для моего нетвердого рассудка. Я выбрался из уже замутненной воды и обошел усеянный навозом участок. Прилкоп подошел и зашагал рядом со мной, но не предложил своей руки. Я не винил его.
– Куда отправились мои люди?
– В гавань пришел другой корабль и увез их прочь. Они ушли.
Я встретился с ним взглядом. Его темные глаза были полны тоски.
– Почему ты пришел ко мне?
– Я видел ворону с несколькими алыми перьями. Однажды она мне снилась, эта ворона. Когда я ее подозвал, она спустилась ко мне и произнесла твое имя. Она сказала, что я найду тебя с овцами, – он огляделся. – Теми немногими, что остались, – добавил он, и снова я услышал эти обвинительные нотки в его голосе. – Я видел его с твоими друзьями, когда в последний раз разговаривал с Любимым.
– Ее, – поправил я. – Ты говорил с Любимым? – Трава под моими босыми ногами была относительно свободна от овечьего навоза. Я опустился вниз и сел так неизящно, как старый гобелен падает со своих крючков. Прилкоп был более грациозным, но ненамного. Я подумал, насколько же он старый. Белый, которого он привел с собой, не присел с нами, а остался стоять в отдалении, словно в любой момент намеревался сбежать.
– Оставь еду и вино и можешь идти, – сказал ему Прилкоп.
Тот снял с одного плеча парусиновую сумку, бросил ее, а затем развернулся и побежал. Прилкоп издал нечто среднее между вздохом и стоном. Он потрудился встать на ноги, подобрал сумку и уселся обратно рядом со мной. Когда он открыл ее, поставив между нами, я спросил его:
– Я что, настолько пугающий?
– Ты больше похож на статую, чем на человека, как что-то сделанное из серебра и прикрепленное к покрытому плотью скелету. Это Капра сделала с тобой? Или дракон?
– Это результат моих собственных дел, и ничьих больше. Магия пошла не так, – коротко объяснил я ему, потому что был слишком усталым, чтобы утруждаться лишними словами. – Что случилось? С Пчелкой и Любимым? И всеми остальными?
– Они полагают, что ты умер. Все они. И они отчаянно оплакивают тебя.
Тщеславие – такая странная вещь. Мои друзья оплакивали меня, а моя душа была согрета тем, что они меня любят.
Он тщательно подбирал слова, пока вынимал пробку из покрытой паутиной бутылки вина. Поставив ее между нами, он начал устраивать странный пикник.
– Это хорошее вино, из лучшей таверны в городе. Мне пришлось выбирать их того, что оставили люди. Яйца сырые, из наполовину рухнувшего курятника. Абрикосы не совсем спелые, но дерево упало, так что я сорвал их. То же самое с рыбой – я взял ее из обрушившейся коптильни, и она все еще сырая внутри.
– И ты принес это для меня?
– Я собирал еду, когда увидел ворону. Я думаю, ты более голодный, чем я.
– Спасибо, – меня совершенно не заботило состояние пищи или ее источник. Я едва мог сдерживаться, пока он выкладывал еду на грубую мешковину, в которой ее принесли. – Ешь, пока я рассказываю, – предложил Прилкоп, и я с радостью подчинился. Продукты были небезупречными, как он и говорил, но я съел их. А сырые яйца прекрасны, когда живот их ждет.
В истории, рассказанной Прилкопом, были дыры, но я узнал многое, что успокоило мне сердце. Он видел Пчелку с Шутом, Спарк и Персиверансом. Лант, возможно, погиб. Кто-то сильно обгорел. Сложнее было осознать, что когда корабль Совершенный затонул, из вод гавани возникло два дракона. У меня были свои предположения о том, как это могло случиться. А другие драконы и алый человек прибыли с целью уничтожить все в Клерресе. Я был поражен, когда он заговорил о черном драконе. Это должен был быть Айсфир. Алый человек, которого заметил Прилкоп, вероятно, Рапскаль.
Были вещи, которых он не знал и был не в силах объяснить. Я не мог себе представить, как Совершенный нашел силы стать драконами. Затем я вспомнил, как Шут говорил о моей утерянной колбе с Серебром. Тинталья и Хеби обещали, что они придут, как только смогут, но меня удивило, что и Айсфир проделал такое путешествие. О Проказнице Прилкоп не знал ничего помимо того, что в бухту прибыл корабль с живой фигурой, над которым кружили драконы, криками заставляя всех замолкать. А затем все люди, что остались из приплывших на Совершенном, поднялись на борт.
Логика говорила мне, что я должен быть рад тому, что они в безопасности на пути домой. Но то, что я был оставлен умирать, пусть даже сам настаивал на этом, отзывалось глубокой болью в сердце. Не важно, как это глупо, но то, что они ушли без меня, больно жалило. Это отзывалось болезненным эхом тому, как Молли и Баррич некогда продолжили жить, поверив в мою смерть. Глупое, глупое чувство. Разве не поступил бы я в точности так же? Я направил свои мысли в новом направлении, сосредоточившись на трагедии, отражающейся в глазах Прилкопа.
– С тех пор, как ты вернулся в Клеррес, они плохо с тобой обращались, но я знаю, что ты не пожелал бы им такого. Как люди Клерреса спаслись? Что с твоими Белыми?
Он издал слабый звук.
– Я прожил долгую жизнь, Фитц Чивэл Видящий. На Аслевджале я видел падение владений Белой Женщины и радовался этому. Помнишь ведь, я внес свой вклад в сохранение жизни Айсфиру, пока он был заключен во льдах. Но Клеррес, здесь… да, они дурно со мной обращались, – он посмотрел на узор белых шрамов на своих руках и тыльной стороне ладоней. – Хуже, чем «дурно», – добавил он и поднял взгляд. – Так же, как твоя собственная семья обращалась с тобой, как я припоминаю из рассказов Любимого. Но ты ведь никогда не путал одного своего дядю с другим, не правда ли? Когда я был ребенком, Клеррес (как давно это было!) являлся местом, где учились. Я любил библиотеки! Они рассказывали мне, кто я был! Там находились все сведения о жизни Белых Пророков, что ушли из жизни до меня. Там были описания пережитых ими приключений в поисках их Изменяющих, но еще там были собрания знаний, летописи о древних королевствах, а также карты и истории далеких мест… Ты не можешь представить себе - что Пчелка разрушила своим пожаром. Я не виню ее, она не могла спорить с силами, которые сформировали ее и привели на этот путь. Но я оплакиваю то, что было потеряно.
– Также я оплакиваю Белых в их красивых маленьких коттеджах, которые теперь похоронены под обрушившимися стенами замка Клерреса. Некоторые были всего лишь детьми! Пусть их сны использовались для достижения эгоистичных целей, но ты не можешь винить их больше, чем я виню Пчелку за то, кем она стала. Так много их погибло. Так много.
Он замолчал, задохнувшись от переполнявших его эмоций. Я не ответил. Погибли невинные. Да. Но те, кто мучил и пытал Шута, те, кто выкрали и издевались над моей Пчелкой, – они тоже были мертвы, и я не мог об этом сожалеть.
– Итак. Четверо мертвы. Что теперь будет с тобой?
Он поднял глаза. Взгляд, который он на меня бросил, был предостерегающим.
– Трое мертвы. Капра выжила, – он изучал мое бесстрастное лицо. Мог ли он прочитать мои мысли? – Ты и твои драконы убили почти всех из нас. Я собрал семнадцать Белых. Некогда здесь было более двухсот Белых и частично Белых. Те, кто выжил, успокаиваются под руководством Капры. Она управляла ими в течение многих поколений. Она уже признала, что правление Четверых было недостатком. Теперь она станет Единственной и будет следить, чтобы наша цель оставалась чистой. Я говорил с ней, и она обещала, что мы вернемся к нашим старым порядкам. Я как раз отправился искать продовольствие для тех, кто остался, и увидел пеструю ворону. А когда я окликнул ее, и она подлетела ко мне, я понял, что лучше всего будет разыскать тебя. Отыскать, чтобы просить о милосердии для тех, кто остался. Отклонись со своего пути, отклонись хоть немного. Ради тех, кто находится под моей защитой.
Так вот зачем он пришел? Или он только сейчас понял мое намерение?
Я посмотрел вниз на пустые яичные скорлупки. Он думал купить меня этим?
– Я мог бы отравить тебя, – сказал он, и в его голосе прозвучало тихое торжество в ответ на мое молчание.
– Нет, ты бы этого не сделал. Все эти годы, когда ты воровал съестные припасы у Белой Женщины, ты никогда не пытался ее отравить. Я знаю, в тебе нет убийцы, Прилкоп. И ты должен радоваться этому.
– И это часть тебя, та часть, которую ты никогда не сможешь вырвать из своей души.
– Вероятно, так.
– Я принес тебе еду. Разве мы не можем сторговать ее на жизнь моих Белых?
Я молчал, взвешивая это. Он же принял мое молчание за отказ от его предложения и резко встал:
– Я не думаю, что мы когда-либо были настоящими друзьями, Фитц Чивэл Видящий.
Я тоже медленно поднялся на ноги.
– Мне жаль соглашаться с тобой, Прилкоп, ведь я отношусь к тебе с огромным уважением.
– И я в ответ отдаю тебе должное, – он отвесил мне особый поклон, тот, при котором одна нога сложно вытягивается позади другой. Это выглядело скорее жестким, чем изящным, и, подозреваю, стоило старику усилий. Я ответил ему официальным поклоном Баккипа.
И вот так мы расстались. Больше я никогда не видел Прилкопа.
Когда солнце поднялось выше, я нашел укрытие в зарослях боярышника. Моим спутником была бутылка вина. После того, как я прикончил ее, я спал всю оставшуюся часть дня. Проснулся снова голодным, но в гораздо лучшем состоянии. Улучшилось даже мое зрение, и Ночной Волк заметил:
Ты видишь в темноте так, как я видел когда-то.
И так же, как когда-то, мы отправились на охоту вместе.
Если Прилкоп и предупредил Капру об опасности, она не прислушалась к нему. Возможно, он посчитал меня слишком слабым, чтобы немедленно броситься преследовать мою добычу. Возможно, он думал, что Капра хорошо защищена. Найти ее было легко. Незаметный, как призрак, я прошел через Клеррес, пока не отыскал большое каменное здание, улица перед которым была расчищена от обломков и на котором была начата кладка новой крыши. Капру охраняло несколько человек, но мне не пришлось убивать ни одного из них. Охраняемые двери и окна выходили на улицу, но я вошел со двора. Не издавая шума, своей серебряной рукой я потихоньку выбрал старый камень и известь, проделав собственный вход.
Каким-то образом они разыскали для нее прекрасную кровать. Высокие деревянные столбики поддерживали кружевные занавеси. Прежде чем убить, я разбудил ее. Хватка на горле заставила ее молчать, и я прошептал прямо в ее испуганные глаза:
– Ты умрешь за моего Любимого и за мою Пчелку.
Это было мое единс