В 20.45 возвращается Борка. Он видел следы Билаля на тропе из Арума в Ти-н-Алькум около И-н-Зазена в сорока километрах отсюда. Я про себя восхищаюсь Боркой, который способен покрыть столь большое расстояние за такое малое время. Туареги прекрасно знают местность и поэтому умеют находить самый короткий путь, спрямляя его в тех местах, где следы не могут быть видны. В этом виде спорта они непобедимы, и европейцу было бы смешно пытаться соперничать сними. За ужином туареги намечают план похода. Каждый наполняет водой свой бидон, берет в мешок запас сухарей, сардин, сахара и растворимого кофе. Уже тридцать пять часов, как Билаля видели последний раз, и сорок часов, как он ничего не ел.
На счастье, луна ярко светит. В 22.30 туареги быстро поднимаются, категорически отказываются от того, чтобы их сопровождали несколько' моих ребят, которые настаивали на этом до последней минуты, и мгновенно скрываются за утесами.
Ночь не принесла ничего нового. В 8 часов возвращается Маталь. По его словам, Джебрин у себя в становище и должен вот-вот сюда прийти. Я очень жалею об его отсутствии. В подобных обстоятельствах он был бы незаменим, и мы бы выиграли сутки. В 15.30 Маталь, юный Эгиа и еще один мальчик-туарег отправляются за водой в Азек-ка-Эмирен. В 19 часов Маталь с Эгиа возвращаются, но троих туарегов все еще нет. Не знаю, что и думать. Я колеблюсь между двумя противоположными чувствами. С одной стороны, туареги вышли на правильный след и не сойдут с него, пока не найдут Билаля, живого или мертвого. Но с другой – время неумолимо идет и Билаль свалится от истощения сил и умрет от голода и жажды. Сейчас середина августа, и еще стоит очень сильная жара. Если мальчик инстинктивно не забрался в какое-нибудь укрытие, чтобы поспать, то, по моему мнению, больше двух суток он продержаться не может, а они уже давно истекли. Так я и перехожу от оптимистических предположений к пессимистическим, стараясь обнадежить своих сотрудников и Ирэн, которая очень расстроена исчезновением своего поваренка, такого веселого и забавного. Все мы плохо спим, к пище почти не притрагиваемся, все время вглядываемся вдаль. Лучший способ отвлечься – это работа.
Сегодня 15 августа. Ожидание долго не затянется. Скоро мы узнаем исход этой истории. Все мы в напряжении, малейший шорох в уэде или в горах заставляет нас вздрагивать. Больше всего мы боимся увидеть, как наши туареги возвращаются одни или несут с собой бесчувственное тело Билаля. Не слышно обычных шуток, время как будто сгустилось. Около 11 часов в большом цирке, где стоит палатка, внезапно появляется Маталь, и как только я его завидел издалека, мне сразу показалось, что в глазах его светится улыбка. Не спеша, без всякого видимого волнения, он говорит мне: «Билаль нашелся. Он тут, чувствует себя хорошо. Пойди к нему».
Какое облегчение! Быстро иду в лагерь туарегов. Они все сидят на земле, измученные, но улыбающиеся, счастливые и гордые тем, что их экспедиция окончилась удачно. Билаль сидит на одеяле, прислонясь спиной к стене грота; черты лица его заострились, глаза потухли; он небрежно протягивает мне руку и, видно, еще не очень понимает, какое опасное приключение он пережил и что уцелел он чудом. Маталь заваривает чай и приготовляет всем поесть. Потом туареги рассказывают мне о своем походе.
Выйдя из И-н-Итинена в 22.30, они сначала шли вдоль уэда Ти-н-Рассутин, потом вдоль уэда Та-н-Ренха и в половине первого добрались до Ти-н-Булегана. Луна зашла, темнота была полная, поэтому они легли и проспали до 5 часов утра. К 7 часам дошли до уэда И-н-Каокал, где есть гельта. В 8.30, все время идя по следам Билаля, они уже были у гельты уэда Изазан, до которого Борка накануне не дошел. В 10.30 они были у Ихинарака, в полдень – в Тиуэрди-н-Гэргу, где есть глубокая гельта. Они обнаружили, что Билаль здесь напился и отсюда пошел босиком. У них появилась надежда найти его живым. Не останавливаясь, продолжали путь, в 14 часов прошли уэд Ти-н-Атеким, в 15.30 уэд Тарансела, в 17.30 – Ти-н-Изек, что на дороге в Ти-н-Алькум; в 18.30 они добрались до уэда Белаль-эль-Мусса; дальше они пошли по тропе в направлении Абд-эль-Фока до Ти-н-Тарута, дошли до Риэи на дороге из Арума в Гат, потом шли через Теджериуэльт и в 19.30 достигли Альмоза.
Они заметили, что с некоторого времени Билаль тащился все медленнее и много раз останавливался, чтобы собраться с силами. Инстинкт следопытов подсказал им, что развязка близка, поэтому они удвоили внимание. Снова настала ночь. Они не хотели упустить свою добычу. Дойдя до Ти-н-Брахима, увидели Билаля – он лежал под небольшим скальным навесом, а у скалы неподалеку сидели и сторожили его, как на часах, два шакала. Мальчик казался бездыханным. Чтобы узнать, жив ли, они его окликнули.
«Да, – отозвался Билаль, с трудом очнувшись от забытья, и нашел еще силы спросить: – Что вы здесь делаете? Что вы ищете?» «Тебя!» – ответили трое туарегов. «Спасибо!» – просто ответил Билаль и снова закрыл глаза.
Ему дали немножко фруктового сока, потом глоток кофе и сухарь. Туареги подкрепились тоже – накануне они ничего не ели, слишком дорого было время. Выступили в обратный путь; шли медленно, поддерживая Билаля. Они направлялись к гельте И-н-Каокал, потому что их бидоны были уже пусты; туда они пришли в час ночи.
Они натощак за двадцать два часа проделали путь в шестьдесят километров –и это в разгар августа! Что касается Билаля, то между тем моментом, когда его последний раз видел Коломбель, и тем, когда его нашли, прошло пятьдесят шесть часов. Там, где он лежал, не было ни малейшей надежды найти воду; он был настолько слаб, что следующего дня бы уже не пережил, а может быть, погиб бы еще ночью от зубов шакалов! Но выносливость этого подростка все же удивительна. К переходам по Тассили он был совсем неподготовлен, в отличие от детей туарегов, но за последние четыре месяца получал обильную и здоровую пищу, которая укрепила его организм.
Возвращались они напрямик. Сначала, поддерживаемый своими спасителями, которые его все время поили, Билаль еще имел немного силы идти сам, но вскоре туарегам пришлось его поочередно нести, и так его и доставили в лагерь. Целых три дня он почти не двигался и много спал. У него так болели ноги, что он едва мог стоять. Теперь моя очередь расспрашивать Билаля, и я пытаюсь у него узнать, каким образом, уйдя от Коломбеля, мастерская которого всего в четырехстах метрах от лагеря, на другой стороне уэда, он заблудился, хотя ходил здесь раз пятьдесят! Для нас это просто непостижимо.
Но Билаль теряется и ничего объяснить не может. Для него, так же как и для Маталя и других туарегов, тут все проще простого: он попал во власть дженуна или, по местному выражению, стал маджнуном. Он шел, не отдавая себе отчета в направлении, и не особенно заботился о том, чтобы найти лагерь, от которого один раз был всего в ста метрах. Он полностью потерял понятие о времени и помнил только, что шел ночью и шел долго, потому что скалы были очень красивы в лунном свете! Рассказывая, он много раз подчеркивает эту странную, абсолютно фантастическую красоту; при этом воспоминании глаза его загораются, и кажется, он снова видит, как перед ним из темноты возникают иссеченные песчаниковые глыбы. В какой-то момент его начала мучить жажда. И тогда он увидел маленького мулой-мулоя – траурную каменку, хорошенькую черную птичку с белой головкой и грудкой, которую считают божьей посланницей, живущую обычно у водоемов. Билаль пошел за ней и действительно вышел к водоему, где Маталь и Картерон видели его следы, в гельте Тиуэрди-н-Гэргу; это глубокая выемка с резко наклонными и скользкими краями. Зачерпнуть воды было нечем; он лег ничком, вытянувшись во весь рост, чтоб напиться, и соскользнул в воду. Дитя оазиса, он чуть-чуть умел плавать и, барахтаясь, как щенок, сумел зацепиться за берег и выбраться из водяной ловушки, едва в ней не утонув, что было бы почти невообразимым, но, по-видимому, не единственным случаем. Выбравшись на берег, он снял свои полотняные штаны, чтобы высушить их на камнях, а сам сел рядом отдохнуть в тени, в небольшом углублении скалы. Уже почти засыпая, Билаль увидел, что его штаны схватил шакал и удирает с ними. Мальчик побежал за шакалом, швыряя в него камнями, и одежду удалось спасти. Он вспоминает, что тут окончательно снял кеды, потому что ноги покрылись волдырями и было очень больно в обуви; он связал их за шнурки, повесил себе на шею – слишком ими дорожил, чтобы бросить, – и пошел босиком. Так Билаль продолжал идти, много раз отдыхая в подскальных укрытиях; его одолевала усталость, но больше всего он боялся уснуть, так как заметил, что за ним по пятам идут два шакала и, следовательно, пока он спит, они могут перегрызть ему горло, как они обычно делают с козами. И действительно, когда туареги его нашли, два шакала сидели на страже.
Я много раз слышал от кочевников Сахары, что шакал инстинктивно чувствует истощенного, умирающего человека и неотступно следит за ним в надежде поживиться. До сих пор я считал эти рассказы легендой, но после свидетельства Билаля и трех туарегов вынужден все же в какой-то мере поверить им.
Чтобы отметить удачный исход этого опасного приключения, которое вполне могло бы окончиться трагически, мы устраиваем маленький праздник. Мы не жалеем шербы и чая для трех спасителей, и в свое становище они отправляются нагруженные всяческой провизией – чаем, сахаром, сардинами, вареньем, рисом, печеньем, постным маслом – короче, всем, что мы смогли только выделить из своих запасов; сверх того мы даем им еще хорошее вознаграждение, которое они вполне заслужили, но вовсе его не требовали, потому что старались не ради него. Действительно, во время этого тягостного происшествия все проявили большую сплоченность, а для туарегов немалые физические усилия были совершенно естественны. В Сахаре не оставляют человека на гибель, не попытавшись помочь ему, ведь каждому могут изменить силы, любой может попасть в неблагоприятные условия. Прежде чем уйти от нас, Борка говорит мне: «Благодарим тебя за подарки, которые ты нам сделал, но если бы ты нам ничего не дал, мы бы ничего не попросили. Здесь, в Сахаре, принято помогать людям в беде».
С этих пор Билаль считает меня своим вторым отцом; он говорит, что я вернул ему жизнь. Позже, когда мы возвратились в Джанет, он попросил свою семью пригласить меня на чай с финиками.
В один из последующих дней случается маленькое неприятное происшествие. Когда Картерон собирался залезть в спальный мешок, его ужалил в руку скорпион, пригревшийся в тепле. Мы как раз укладываемся в тот момент, когда он подходит, заикаясь от волнения, к нашей палатке. Мы вскакиваем с постелей, зажигаем свет; я обильно поливаю его марганцовкой, а Ирэн варит ему очень крепкий кофе. Разбуженные неожиданным шумом, сбегаются другие сотрудники; некоторые шатаются спросонья. Разглядывают укус на руке, качают головами, дают советы. Картерон снова отправляется спать. Ночью я несколько раз подхожу к нему, считаю пульс. У нас в аптечных запасах есть противоскорпионная сыворотка, но врач посоветовал мне пользоваться ею только в самых крайних случаях, потому что инъекция вызывает обычно такие же болезненные явления, как и сам укус. На следующее утро Картерон завтракает с нами и кажется вполне живым; он ощущает слабую боль в руке, у него несколько увеличен паховый лимфатический узел, и мизинец в какой-то степени потерял подвижность. Я спрашиваю его, где скорпион; он приносит мне в коробочке прекрасный экземпляр, совершенно черный, с ядовитым жалом длиной около сантиметра.
«Ты как его убил?» – «Не знаю, ничего я с ним не делал, не ударил – вообще ничего...»
Насекомое и вправду совершенно цело. Кто бы мог подумать! Скорпион ужалил Картерона, и сам же от этого умер!
Немного позже такой же случай произошел с Пьером Мартэном, но и тут все обошлось без последствий.
Наконец-то явился Джебрин! Я ему наказываю, чтоб Билаля больше за водой не посылали, даже если тому это доставляет удовольствие. Жизнь входит в свою прежнюю колею, с той разницей, что настроение у всех несколько поднялось. Билаля все время навещают туарегские мальчишки и с восторгом слушают рассказ о его приключениях, который он не устает повторять. К Джебрину постоянно приходят в гости родственники и знакомые. Туареги племени кель меддак проявляют к нам особенное уважение за старания, которые мы приложили, чтобы спасти Билаля.
В Джанете произошли весьма неприятные события. Получено известие, что отряд мехаристов, стоявший у ливийской границы, дезертировал, прихватив оружие и снаряжение. Другой отряд был распущен, но люди захватили вьючных верблюдов, находившихся на пастбищах. Командующий гарнизоном в Джанете взбешен: «Вот они, ваши друзья туареги! Хорошенькое дело!»
Я отвечаю, что на их месте поступил бы так же. Что такое в нынешней ситуации несколько верблюдов? И кроме того, наверное, долгие годы верной службы тоже чего-то стоят? Да и кто бы купил вьючных верблюдов, когда французы вынуждены уехать? Из уст в уста передаются распоряжения ничего не покупать у французов, что наносит ущерб многим семьям, которые счастливы были бы продать свой холодильник, а не бросать его здесь из-за нехватки транспортных средств.
Некоторые из тех, кто служил в армии, приходят к нам в лагерь, в их числе Мохаммед аг Брахим, который был с нами на Тиссукаи; он хочет наняться к нам на службу; его я беру, но всех, разумеется, взять не могу. Эти люди остались без жалованья. На что они будут жить и кормить свои семьи? Более того, они боятся репрессий и не смеют появиться в Джанете. Когда Мохаммеду приходится туда отправиться по нашим делам, он соглашается на это только в том случае, если я гарантирую его безопасность. Приходится пережить нелегкий период, но враждебности по отношению к нам мы не заметили ни со стороны тассилийских туарегов, ни со стороны населения Джанета. Все настроены скорее дружественно.
В И-н-Итинене, как и в Та-н-Тартаите, под одним навесом, стены которого были покрыты росписями «периода полорогих», я обнаружил культурный слой. Я произвел раскопки с помощью Пьера Мартэна, который не пожалел труда просеять все пылеобразные зольные отложения слоя. Здесь два очага, и в одном из них сохранилась на три четверти обуглившаяся козья голова. Около нижнего очага мне удалось собрать целый ряд бусин из скорлупы страусиных яиц на разной стадии изготовления, кремень, служивший для сверления отверстий для нанизывания, костяные шила. Расположение этих разнообразных предметов четко показывает, что женщины, продолжая следить за приготовлением пищи, чинили одежду из шкур, а одна модница предпочла делать себе украшение. Вечное женское кокетство! Кроме многочисленной керамики в слое были обнаружены обломки жернова, зернотерки, наконечники стрел, пластинки с обработанными краями, палитра для красок, на которой еще сохранилась охра. Пищевые остатки все лежат в одном месте, что означает, что сидевшие у очага люди механически бросали их в эту сторону. Более старый очаг имел возраст 4860±250 лет, что соответствует 2910 году до н. э., а более недавний – 4630±250 лет, что соответствует 2680 году до н. э.
В самой верхней части слоя, которую я отношу к «периоду лошади», с гладкой, без орнамента, керамикой, обнаружено замечательное костяное украшение для волос.
Гранулометрический анализ показал, что в ту эпоху дули слабые ветры.
Если говорить о растительности, то она имела тот же характер, что в Та-н-Тартаите, то есть здесь произрастали сосны, кипарисы, дубы, европейское масличное дерево. Таким образом, изучение двух слоев выявило, что в два относительно влажных периода здесь существовала средиземноморская растительность.
И-н-Итинен чрезвычайно обогатил наши знания. Нам посчастливилось найти здесь не только палитру, на которой сохранилась красная охра, мы обнаружили в других укрытиях еще и маленькие плоские жернова, а вместе с ними пестики, предназначенные для растирания охр, и чашечки для разведения красок, так что теперь мы составили себе достаточно точное представление о том, чем пользовались художники «периода полорогих».
Очень повезло моему коллеге Ф. Мори в массиве Акакус на ливийской территории: производя раскопки, он между двумя культурными слоями с остатками очагов нашел обломок породы, отвалившийся от стены, на котором сохранился фрагмент фрески «периода полорогих». Поскольку оба слоя удалось датировать, было определено, что обломок относится к 2780 году до н. э. Это неопровержимое свидетельство того, что слои, которые по своему содержанию были отнесены к «периоду полорогих», действительно восходят к нему.
Нет ни одной скалы с росписями «периода полорогих», где не были бы видны следы временного пребывания людей – керамические черепки, неподвижные (нижние) жернова, зернотерки, наконечники стрел, топоры, плакетки с обработанными краями, рубила и так далее. На Тассили я раскопал уже около десятка неолитических стоянок, и все они приблизительно сходны между собой. Для «периода полорогих» – это мусор, оставленный пастухами, состоящий из пищевых отходов. Удивительно то, что остатки лежат под скалой на нетронутом слое песка и глины, который по толщине не превышает десяти сантиметров и содержит очень мало фрагментов, отделившихся от стен в результате эрозии. Ни разу мне не удалось обнаружить в этих слоях ни малейших следов человеческой деятельности, предшествующей неолитическому периоду.
Во время нашего пребывания в И-н-Итинене на эти места обрушился такой сильный дождь, что вода стала просачиваться сквозь мощные выступы скал, под которыми мы расположились. Мы тут же подставили под эти ручьи всю свободную посуду, чтобы собрать небесную влагу; в одном из тазов, после того как вода отстоялась, я обнаружил обильный глинистый осадок. Поскольку он принесен водой, осадок намыт с поверхностной части скал, во впадинах которых задержалась глинистая пыль, занесенная песчаным ветром. Таким образом, становится понятным, как образовались песчано-глинистые слои под скальными навесами. Почему же тогда в них нет слоев более древних, чем те, что соответствуют «периоду полорогих»? Я думаю, потому, что как раз перед тем был период больших дождей, которые промыли укрытия, унеся части породы, осыпавшиеся со стен, – в противном случае они бы остались на земле. Следовательно, период большой влажности был в Сахаре не в столь уж давние времена; этот же факт может служить объяснением тому, что в гористых местностях Сахары не было найдено ни одной стоянки, предшествующей неолиту.
На И-н-Итинене мы особенно хорошо могли наблюдать результаты эрозии песчаниковых масс дождевой водой – желобки, канавы, впадины, за тысячелетия разъевшие песчаники и давшие ветрам тот материал, из которого образовались сначала дюны, потом барханы и, наконец, поглотивший все песок. Разумеется, начало этого процесса восходит к очень древним временам, потому что обычно считается, что навесы и ниши образовались при очень жарком и влажном климате, вызвавшем интенсивное химическое разложение, что-то вроде гниения оснований скал.
До чего же величественное зрелище представляет собой эта струящаяся по песчаникам вода, прыгающие по уступам стен каскады, с шумом обрушивающиеся на кучи камней; потоки, стремительно заполняющие уэд, готовые своим яростным течением унести не успевших укрыться в надежном месте людей и животных; гигантские котлы, в которых водяные вихри со скоростью огромного волчка крутят камни. Под тяжестью обрушивающейся на них воды размытые в основании скалы падают и, с адским грохотом ударяясь о землю, рассыпаются на куски, так что воздух сотрясается на много километров вокруг, например в Джаббарене. В Сахаре, а особенно на Тассили, дождь придает пейзажу незабываемый вид. Наполняются гельты, напитывается водой песок. Людям этой воды хватает иногда на недели или на месяцы, а порой и на годы; животные также на несколько месяцев обеспечены кормом; повсюду из земли появляются ростки ашеба – осень после обильного дождя дает богатые пастбища. Зато с корнем вырваны несколько деревьев, которые еще росли на высотах, и почвенный слой, до того остававшийся на склонах гор, смыт окончательно. В результате за десятилетие атмосферные осадки, по-видимому, приносят столько же вреда, сколько пользы, потому что окончательное уничтожение леса способствует полному исчезновению почвы. Но в этих нечеловеческих условиях пустыни люди живут сегодняшним днем и используют только то, что сегодня может обеспечить их выживание.
Дождь, извергавшийся водопадом несколько дней на Тассили, воодушевил моих сотрудников и дал им пищу для размышлений. Из чтения различной литературы они составили себе представление, что эрозия здесь носит ветровой характер; теперь, разглядывая росписи, сохранявшиеся на скалах в течение более чем пяти тысячелетий, они начинают понимать всю сложность этого явления. В некоторых случаях наличие ветровой эрозии несомненно, но роль ее преувеличивать не следует.
После дождя снова устанавливается ясная погода, и несколько дней мы дышим восхитительно свежим воздухом, но это, к сожалению, длится недолго.
Картерон воспользовался несколькими свободными днями, чтобы попытаться поднять зайца, и в своих поисках набрел на осыпь, под которой было что-то вроде небольшого темного помещения. Как только глаза его привыкли к темноте, сквозь белый налет, покрывавший все внутри, он различил на двух стенах росписи. Жорж снимает налет губкой и с удивлением обнаруживает, что, если к нему поднести спичку, он медленно горит, как резина. Мы наполняем этим веществом до половины банку из-под растворимого кофе и отдаем его на анализ; оно датируется 300 годом до н. э. Следовательно, росписи были покрыты этим слоем гораздо позже времени их создания, для того чтобы скрыть их. Из каких соображений? По всей видимости, этого мы никогда не узнаем. Что же касается самих картин, то на них представлены какие-то странные человеческие фигуры, с прическами в форме колпака, нарисованные красным, желтым и белым, причем при расчистке, правда осторожной, стены краски совсем не пострадали и их яркость просто удивительна. Верхние части лиц у людей прикрыты масками, а на одном надета львиная голова. Эти маленькие стилизованные маски дают хронологический ориентир, поскольку напоминают негритянские маски «периода круглоголовых». Уже четвертый раз росписи такого стиля и выполненные в такой технике встречаются в темных убежищах, – по всей видимости, эти укрытия служили местом инициации.
Мы все более убеждаемся в том, что И-н-Итинен – одно из самых интересных становищ на Тассили. Помимо «великих богов», подобных тем, каких мы видели в Сефаре, тут есть великолепная человеческая фигура в головном уборе «мирового судьи», многочисленные росписи «периода круглоголовых», слоны более чем четырехметровой высоты, большие быки, какие-то животные с песьими головами, крокодил и прочие.
К «периоду полорогих» относятся великолепные ансамбли, например красивые женщины верхом на быках в богатой сбруе, к боку которых приторочены бурдюки с водой – весьма интересная этнографическая подробность, свидетельствующая о том, что это весьма древний способ транспортировки воды. На той же фреске изображена сцена суда; люди в парадных костюмах и воины при оружии, одетые в настоящие мундиры, указывают на существование социальной структуры с резко выраженными иерархическими ступенями; вся композиция отличается высокими художественными достоинствами.
Что же касается росписей, относящихся к «периоду лошади», то к ним прибавились еще два изображения боевых колесниц.
Работа в Титераст-н-Элиасе, массиве, отстоящем от нас километров на двенадцать, не представляет никаких особых трудностей, поскольку наша знаменитая тропа позволяет быструю переброску людей и оборудования. Там мы находим целую коллекцию росписей. Кроме того, три найденных там очага дали материал, годный для анализа, в результате которого были получены даты: 1320, 2610 и 5450 годы до н. э. Последняя дата, самая ранняя из всех, полученных до сих пор для Тассили, относится к скальному навесу, на стенах которого можно различить остатки живописи «периода круглоголовых». Следовательно, росписи «круглоголовых» принадлежат, по всей вероятности, к этому времени, но для полной уверенности следует подождать еще и других датировок.
В одном скальном навесе, где в самые жаркие часы относительно прохладно, использовавшие его охотники-туареги оставили множество костей муфлонов и газелей; мы с Картероном попытались, развлечения ради, из костей, которыми был завален пол, изготовить шила и иглы с помощью обычного куска песчаника, найденного тут же. К нашему величайшему удивлению мы выяснили, что вполне возможно изготовить орудия из кости путем простого трения их не о специальный кремень, а об обыкновенный камень! У Картерона получилась вполне приличная иголка, ушко которой он просверлил остроконечным кусочком кремня, подобранным на земле. А сколько гипотез строилось для объяснения столь простой технологии и сколь сложной она представлялась!
Пришло время окончательно упаковываться и возвращаться в Джанет. Не могло быть и речи о том, чтобы бросить здесь животных, к которым мы привыкли: десяток ящериц, которых Ирэн собрала и кормила; пять живых гадюк, помещенных в пустой металлический ящик, где раньше хранилась мука для кускуса; длинного и очень красивого ужа, которого мы с Картероном поймали после невероятных акробатических трюков в скалах. И, естественно, Тазульт и Сейед, которым придется первый раз путешествовать в автомобиле. Билаль будет в пути присматривать за Тазульт – она вот-вот должна ощениться. А Сейеда я увез с собой во Францию, и он стал для нас живым воспоминанием о последней большой экспедиции на Тассили; соседям нашим он внушал ужас, а друзьям – боязливое восхищение.
Вот уже два дня, как мы в Джанете. В один из вечеров, когда мы в компании последних оставшихся в бордже французских военных смотрим фильм, входит вестовой и передает коменданту сообщение о том, что пропал самолет гражданской авиации, вылетевший в район Мадамы на ливийско-нигерийской границе. В последней принятой радиограмме сообщалось, что, не найдя пункта назначения, самолет развернулся в обратном направлении, но из-за нехватки горючего вынужден сесть в «уэде между двумя горами».
Комендант немедленно поднял по тревоге и выслал на поиски несколько вездеходов «шесть-шесть»; они прошли вдоль всего барьера Тассилийского нагорья, исключив из района поисков эрг Адмера и Тенере, находящиеся к югу от Джанета, где нет никаких «уэдов между двумя горами». На следующий день к 13 часам они вернулись ни с чем.
Целый день над районом патрулирует специально снаряженный на поиски разведывательный самолет с аэродрома в И-н-Аменасе, но ничего не обнаруживает. Утром третьего дня в Джанете приземляется маленький двухмоторный самолет, совершенно такой же, как пропавший, и принадлежащий той же компании. Пилот проделал путь от Алжира без штурмана и второго пилота. Поскольку поиски могут затянуться, мы решаем прийти на помощь. Картерон полетит вместо второго пилота, а я вместо штурмана.
В 14.30 мы пристегиваем привязные ремни и взлетаем. Я расположился позади пилота, карты лежат передо мной. Радио настроено на И-н-Аменас, который координирует все спасательные операции. Мы принимаем передачу открытым текстом, причем слышимость прекрасная, и я могу оценить успехи, сделанные в этой области за несколько лет. Мы летим над Тассилийским нагорьем в направлении И-н-Эззана по трассе, ведущей в Мадаму, по которой должен был лететь потерпевший аварию самолет. Между двумя определениями я рассматриваю местность в бинокль – мы находимся на высоте 1200 метров, что дает широкий обзор для наблюдений. Есть ли у экипажа маленькие зеркальца, так называемые SOS, отражающие пучки световых лучей, видимые за много километров, мы не знаем. Мы ничего не видим.
Пилот делает расчеты и сообщает нам свое мнение, кажущееся вполне правдоподобным. Если самолет достиг района Мадамы, не нашел площадки для приземления и развернулся, то запаса горючего ему должно было хватить только для того, чтобы сесть много западнее Джанета.
Но где и как его искать, если в качестве ориентира мы имеем указание самого общего характера: «Садимся в уэд между двумя горами»? При других обстоятельствах это можно было бы принять просто за глупую шутку, но в данном случае это скорее свидетельство полной растерянности пилота, не имевшего даже отдаленного понятия о том, где он находится.
Зато мы точно знаем, что в качестве запаса воды и продовольствия у него с собой только несколько бутылок минеральной и бутерброды. Следовательно, нужно методично искать вплоть до самого И-н-Эззана и, если с этой стороны мы ничего не обнаружим, продолжить поиски в противоположном направлении, то есть к западу от Джанета.
Мы находимся в воздухе уже около часа, когда нас внезапно вызывает И-н-Аменас.
«Внимание, внимание, примите сообщение. Самолет Пайпер XYZ обнаружен разведывательным самолетом на Х°У' северной широты, Х°У' восточной долготы. Пилот заметил ходящего около самолета человека, но не может понять, это потерпевший аварию пилот или местный житель. Конец».
Я прошу И-н-Аменас повторить координаты и отмечаю их на карте. Самолет находится в центре массива Анахеф, в северо-восточной части Хоггара, то есть к юго-западу от Джанета, что полностью подтверждает предположения нашего пилота. Я хорошо знаю район, о котором идет речь, и знаю, что туареги там практически не бывают, а для вездеходов он недоступен. Запрашиваю связь с И-н-Аменасом.
«Алло, И-н-Аменас. Место посадки самолета Пайпер XYZ для вездеходов недоступно. Посылайте вертолет. Район кочевниками не населен. Замеченный – член экипажа. Конец».
Два дня спустя мы узнали, что экипаж действительно был спасен вертолетом и доставлен в Таманрассет. Только у одного из пассажиров нашлись силы, чтобы подняться, остальные настолько ослабели, что лежали в тени крыльев.