Если же говорить о связи между рисунками Южного Орана и Центральной Сахары, то она несомненна. Наблюдается идентичность стиля, техники и патины. В Магрибе сохранность их хуже из-за разрушающих скалы дождей, которые в некоторые годы весьма обильны, и снега.
Темы, однако, варьируются: например, баран с шарообразным предметом между рогами, который в Южном Оране играл, по-видимому, важную роль, не встречается больше нигде в Сахаре, хотя там есть еще два больших центра наскальной живописи: Тассили-н-Аджер и Феззан. У каждого центра есть свои характерные особенности и свои собственные сюжеты. Если в Южном Оране доминирует баран, то на Тассили или в Феззане чаще встречаются сюжеты сексуального характера с многочисленными и часто откровенно реалистическими сценами совокупления. На Тассили очень распространен рисунок спирали, причем встречается он в связи с фигурами и людей, и животных, но ни в Феззане, ни в Южном Оране он не обнаружен.
Авторы всех этих рисунков, насколько можно об этом судить по профилям человеческих изображений, принадлежали к одной и той же белой расе, однако отдельные группы людей уже, вероятно, достаточно разошлись, чтобы верования их были различны. И более того, каждая из этих групп эволюционировала по-разному, в зависимости от условий жизни, климатических факторов и различных конфликтов, в которые вступали те или иные племена, что и отражает наскальная живопись каждого региона.
Из этого следует, что установить общую хронологию и единую классификацию для всех наскальных рисунков Сахары нельзя и что каждый регион должен изучаться особо, причем исследовать нужно каждый сектор методически, чтобы получить все возможные характеристики для сравнения.
Что касается происхождения рисунков, оно остается по-прежнему загадочным. Некоторые ученые полагают, что корни их лежат в Капсийской культуре североафриканского верхнего палеолита, центры которой находились в основном на нагорьях Константины и в Тунисе и которая оставила нам несколько прорисованных плакеток и маленьких скульптур среднего достоинства. Мне кажется, что эта гипотеза не основана на убедительных аргументах. Я признаю, что не могу предложить взамен никакого другого решения. Хронология сахарского неолита только разрабатывается, и даты, полученные методом радиоуглеродного анализа, показывают, что он древнее, чем это предполагалось всего несколько лет тому назад. Новейшие методы – радиоуглеродный анализ, пыльцовый анализ (палинография), гранулометрия и другие – придают исследованиям по первобытной истории все более научную основу, но результаты еще слишком немногочисленны, чтобы делать окончательные выводы.
Когда я вернулся в Бешар, майор Жийом принес мне три куска песчаниковой плакетки, подобранные в хаммада Хаммагир, показавшиеся ему обработанными. Когда в Музее Человека ее собрали и склеили в одно целое, стало видно, что это сокол с тонко вырезанной головой. Эта вещь была на поверхности неолитического слоя, в котором попадалось множество обработанных предметов. В Египте известно большое количество близких по форме плакеток, тоже с изображением сокола, но меньших размеров; эти маленькие резные предметы, встречающиеся в гробницах додинастического периода, служили дощечками для растирания косметических красок, а может быть, имели и магический характер. Еще раз выявилась аналогия с тем, что производилось в Египте, и даже можно задать вопрос: не является ли этот предмет предшественником изображений египетского бога Гора? Это всего лишь гипотеза, но египетская цивилизация не родилась на пустом месте; верования, которые она отражает, должны были, хотя бы частично, иметь своим источником верования неолитических народностей, живших в окрестностях Нильской долины,– может быть, и в Сахаре. На сегодняшний день плакетка из Хаммагира – единственный известный предмет такого рода.
В 1965 году я отправился в Тагит, прелестный красочный маленький оазис на юге Бешара, рядом с которым существует прекрасный ансамбль скальных рисунков. Априори можно было предположить, что это юго-восточное продолжение цепи изображений Южного Орана, которая простирается от Джебель Амура до хребта Ксур. Однако это совершенно не так.
Там можно увидеть великолепные панно с изображением быков; контурная линия прекрасно отполирована, равно как и вся поверхность внутри рисунка. У всех этих жвачных – рога в форме лиры, что соответствует виду Bos africanus, сильно отличающемуся от Bos ibericus Южного Орана, имеющего толстые и короткие рога. И хотя они покрыты густым слоем патины – нужно уточнить, что большая часть этих рисунков вырезана на горизонтальных плитах, а потому действие солнечной радиации на них очень велико,– они довольно поздние и отличаются замечательным качеством; эти рисунки следует отнести к одной из «школ» «периода полорогих». Рядом можно видеть более ранние изображения и весьма посредственных львов, которые можно отнести к периоду упадка стиля «периода буйвола», особенно ярко выраженному в Южном Оране; для этого времени характерны сидящие на корточках молящиеся фигуры и изображенные рядом с ними львы и страусы, неважные по стилю и примитивные по технике исполнения. Остальное – маленькие быки и лошади, более или менее определенно связывающиеся с прочерченными буквами ливийско-берберского алфавита [25], – большого интереса не представляет.
Обследовав всю зону между Бешаром, Оглат Берабером и Табелбалой, мы не нашли ни одного нового рисунка. В Хаммагире, напротив, мне посчастливилось увидеть маленькое живописное панно, обнаруженное военными с базы; на нем изображены красивые небольшие лошади и изящные антилопы. Это единственная роспись во всем районе. Стиль изображения животных напоминает расписанные плиты, найденные раньше неподалеку отсюда, в Джорф Торба, в доисламском кургане; они датируются благодаря ливийско-берберским надписям, которые не могут быть старше первых веков нашей эры.
Весь этот район необычайно богат доисторическими культурными слоями, лежащими прямо на поверхности, а потому охота за наконечниками стрел – любимое развлечение здешних военных. Эта мания охватила и здешних кочевников, которые у входа в столовую предлагают их по динару за штуку, причем если берешь несколько штук, то цена падает до полдинара и ниже. Сколько же археологических богатств распыляется таким образом, сколько слоев потеряно для изучения! Все, что мне удалось сделать, это заинтересовать одного увлеченного археологией офицера и заставить его зарисовать план всех обнаруженных стойбищ, с чем он прекрасно справился. Хоть документ останется! Помощь добровольцев в Сахаре нельзя переоценить: археолог не может поспеть повсюду и часто ценная информация поступает от военных самого разного звания. Таким образом были сделаны совершенно исключительные открытия, например росписи Тассили, которыми мы обязаны лейтенанту Бренану; есть и много других – всех имен перечислить невозможно, эти люди компенсировали ущерб, нанесенный памятникам военными и гражданскими лицами. Особенно я имею в виду «нефтяников», которые в Большом Восточном Эрге предавались откровенному грабежу и привезли во Францию целые ящики, битком набитые предметами первобытной культуры; к несчастью, все это валяется по чердакам и, может быть, в один прекрасный день попадает на барахолку, а ведь некоторые вещи не представлены в музеях.
Обстоятельства позволили мне обследовать эрг Эр-Руи и эрг Эль-Ачан; в один я попал из Табелбалы, а в другой – из Оглат Берабера. В этих покрытых дюнами районах нет никакой надежды найти наскальные рисунки или росписи, зато очень многочисленны различные предметы первобытной культуры, относящиеся к самым разным эпохам.
К величайшему своему удивлению, я обнаружил, что весь этот обширный район был прежде покрыт болотами. Свидетельством тому служат поднимающиеся там и тут бугры, внутри которых находятся окаменелые корни, а на них – обломки древесных стволов. Эти окаменевшие деревья не имеют ничего общего с деревьями третичного периода, часто встречающимися в Танезруфте, где на поверхности на довольно больших пространствах лежат внушительные окаменевшие стволы, зачастую рядом с костями динозавров. Здесь болота существовали в более поздние времена. Остатки террас показывают, что они поднимались на четыре или пять метров над нынешним уровнем почвы; впрочем, и сама почва часто образована глинистыми озерными донными осадками, изобилующими раковинами моллюсков. Берега этих древних озер густо усеяны орудиями эпохи неолита; здесь попадаются рубила с плоским основанием, что позволяло очень удобно держать их в руке, много просверленных бусин из скорлупы страусовых яиц. Но хотя бусин здесь очень много, среди них нет ни одной орнаментированной, так же как среди тех, которые мне приходилось видеть в частных коллекциях. Я подчеркиваю эту деталь, поскольку существовало предположение, что орнаментировка изделий из страусовых яиц, восходящая к африканской Капсийской постпалеолитической культуре, была характерна для всего неолита Южного Орана и прилегающих к нему с юго-запада районов, вплоть до Рио де Оро. Но до сих пор все мои исследования по этому вопросу в зоне Бешара, плато Гир, Эр-Руи и Эль-Ачана, в горах Ксур от Бени-Унифа до Афлу, только опровергали эту теорию.
В десятке километров к северо-востоку от Бешара военные показали мне большую мастерскую леваллуазского периода, в которой лезвия и острия производились в почти промышленном масштабе; среди них нам попалось несколько двусторонних рубил [26], сделанных в ашельских традициях [27]. Там их столько, что хватило бы насыпать курган! В эрге Эр-Руи и его окрестностях впадины между дюнами буквально набиты ашельскими рубилами, причем та их часть, которая выходит на поверхность, потемнела от солнечного света, а края выравнены песком,– стало быть, изделия лежат на этом месте уже тысячи лет! Проходя через одно ущелье, я на площади не больше ста квадратных метров насчитал их более шести сотен. Но это, по всей видимости, не мастерская, потому что осколков от обтесывания не видно. Нет и никаких следов становища: ни пепла очага, ни пищевых отходов,– хотя, может быть, все это унесено ветром. Место это мало подходит для обитания, и на первый взгляд такое скопление рубил кажется необъяснимым.
Подобная концентрация этого вида орудий не ограничивается эргами Эр-Руи, Эль-Ачан и Игиди, она продолжается и дальше к югу, вплоть до Мавритании. После окончания работы конгресса по проблемам первобытной истории Африки, который проходил в Даккаре в 1961 году, я имел возможность посетить район Эль-Бейда, неподалеку от пальмовой рощи в Атаре, и там обнаружил ту же плотность распространения палеолитических орудий, но если там одни слои находились во впадинах между дюнами, то в других местах – на краю долин, пригодных для обитания человека.
Обилие осколков от обтесывания позволяет говорить о мастерских. Мой друг и коллега Теодор Моно, присоединившийся к нам в Эль-Бейаде после долгой разведывательной поездки на верблюде по восточным районам, привез в седельных сумках прекрасные экземпляры неолитических орудий, продолговатых по форме и безупречных по обработке. Еще раньше, во время восемнадцатидневного рейда без воды через Маджубу, он заметил, что неолитические стоянки встречаются очень часто, и значит, население этих мест в ту эпоху должно было достигать неслыханной плотности. Западные области Сахары, ныне столь засушливые, в прошлом, по-видимому, хотя это кажется невероятным, являлись наиболее густонаселенными.
Проведя два месяца в Южном Оране и успев за это время подробно обследовать плато уэда Намус, которое тоже было плотно населено, особенно в эпоху неолита, я получил возможность поехать в Хоггар, где меня очень гостеприимно приняли на атомной базе в И-н-Эккере. Благодаря любезно предоставленным мне средствам передвижения, я смог объехать окрестности и вновь осмотреть наскальные рисунки в Агеннаре около Таманрассета, в Тите, Хирафоке, Иделесе, И-н-Эккере и Араке; все они относятся к «периоду полорогих», и рядом с ними я постоянно обнаруживал керамику, подобную найденной в культурных слоях этого периода на Тассили. Мне также дали вертолет, и я смог потратить день на то, чтобы обследовать массив Ти-н-Фельки, к северо-востоку от Адрар-Ахнета; там случайно была обнаружена неолитическая стоянка, давшая девять шлифованных топоров, плакетки с обработанными краями и прекрасную пуговицу шестиугольной формы из сердолика. Эту последнюю вещь я позднее показал известному ученому фульбе Амаду Хампате-Баа, о котором я еще расскажу, и она вызвала у него бурное восхищение. По его словам, такие вещи и в наше время представляют предмет вожделений женщин-фульбе; по форме она напоминает гнездо страуса, а поскольку эта птица, прежде чем насиживать, откладывает до сорока яиц, то ее считают символом плодородия. И Хампате-Баа пояснил, что эта штука ценится на вес золота.
Столь большое сходство между предметами из культурных слоев «периода полорогих» в Центральной Сахаре и современными или очень недавними у фульбе поистине удивительно. Я много раз находил в этом массиве выстроенные в ряд камни, представляющие собой остатки загонов для скота. Теодор Моно, который в свое время обследовал лежащий поблизости Ахнет, обнаружил там сходные ряды камней и предположил, что это остатки защитных стен. В своей монографии об Ахнете он сообщил о том, что нашел в убежище культурный слой, образованный порошкообразным веществом, и извлек из него кости, принадлежащие ослу. По его описанию легко установить сходство с культурными слоями «периода полорогих» на Тассили; наличие в пищевых остатках костей осла не должно удивлять, потому что одна из настенных картин в Тиссукаи изображает сцену охоты на это животное, которое тогда было еще диким. Добавлю, что в Ахнете очень много рисунков этого же периода, все они были изучены профессором Моно.
С помощью вертолета я произвел обследование высоких вершин Те-федеста, гранитной гряды, которая является северо-западным продолжением Кудьи в Хоггаре; я смог вновь увидеть те росписи, которые изучал еще в 1940 году, когда был мобилизован в отряд мехаристов Хоггара. Они были открыты в 1935 году альпинистской экспедицией капитана Коша, с тех пор ставшего генералом; в ту экспедицию входили мои друзья Франсуа де Шаслу-Лоба, Фризон-Рош, Пьер Ишак и Пьер Левден. Я воспользовался своим путешествием для того, чтобы обследовать становища, которые были открыты с тех пор. Здесь я обнаружил такую же, как на Тассили, керамику времени плакеток с обработанными краями, а также остатки загонов для скота.
Ареал обитания пастушьих племен расширяется по мере наших исследований и выходит далеко за пределы Тассили, что, конечно, мы и предполагали. Но пути миграций нужно еще уточнить.
В 1967 году в ущельях Арака были открыты росписи «периода полорогих»; благодаря тому, что с них по моей просьбе были сняты копии и сделаны снимки, я смог опубликовать их. Известны они и в Ти-м-Миссао, в Танезруфт-н-Ахнете, а также дальше к западу, в массиве Земмур; теперь мы можем с уверенностью сказать, что племена, пасшие коров и быков, были распространены по всей Сахаре, но художественные свидетельства своего пребывания они оставили только там, где рельеф этому благоприятствовал и где это позволяло наличие скальных укрытий, что может быть только в гранитных массивах, но исключено в зоне регов и дюн; о пребывании пастушьих племен в этих районах свидетельствуют остатки керамики, плакетки и остатки загонов для скота, и нужно систематически вести их поиск.
Неспециалисту эти объяснения могут показаться несколько техническими и сухими, но тем не менее для того чтобы понять, каким было прошлое Сахары, и уяснить себе, что археологические гипотезы могут строиться только на основании многочисленных наблюдений, они совершенно необходимы.
Глава 5
ТАССИЛИ В НЕЗАВИСИМОМ АЛЖИРЕ
Алжирцы, завоевав независимость, решили организовать туризм в Сахаре, в частности на Тассили-н-Аджере, где алжирский туристический клуб разбил палаточный лагерь около гельты Тамрита. Из него тысячи туристов, ежегодно приезжающих на плато, отправляются на стоянки с наскальными рисунками.
В апреле 1967 года я снова приехал в Джанет, где меня с радостью встретили мои многочисленные друзья. Джебрин, которого предупредили о моем приезде, тоже здесь, хотя ревматические боли делают для него подъем и спуск с перевала Тафалелет все труднее и труднее. Мы бросаемся друг другу в объятия и оба радуемся этому негаданному свиданию, которое напоминает нам нашу молодость и первую встречу тридцать пять лет назад. Билаль тоже здесь; это больше не тот мальчишка, который доставил нам столько беспокойства в 1962 году, а повзрослевший и весьма высокий молодой человек. Оба будут сопровождать меня в поездке на плато. Мы обмениваемся новостями, и я узнаю, что тропа на Ассакао приведена в совершенно негодное состояние на редкость обильными дождями, которые прошли на Тассили и в районе Джанета три года тому назад. Джебрин даже отмечает: воды было столько, что никто из туарегов такого и не припомнит. Воды уэда снесли половину садов и много домов в Джанете. В этой несчастной стране, где пески поглотили всю пригодную для пахоты землю, дожди могут стать настоящей катастрофой; так случилось и в 1964 году. Но я тем не менее хотел проехать по этому пути – не мог поверить, что титаническая работа, затраченная на то, чтобы сделать эту тропу проезжей, могла полностью погибнуть. Итак, мы отправились в путь на двух лендроверах, одном юнимог-мерседесе и грузовике, который вез человек двенадцать, вооруженных лопатами и заступами.
Кое-как, разбирая на пути осыпи, выравнивая ямы, добираемся до входа на перевал. Отсюда я отправляюсь пешком на разведку. Пройдя немного, я, пораженный, останавливаюсь: прохода больше нет. Огромные скалы, высотой в два этажа, сдвинуты с места, как игрушечные кубики. Чтобы проехать, нужны упорство, время и средства, но строителей мало, и они уже приустали.
Эта попытка проваливается, и мы возвращаемся в Джанет, откуда отправляемся к перевалу Тафалелет и проходим его пешком. Оказавшись на плато, Джебрин приводит своих верблюдов, на которых мы должны добраться до Титераст-н-Элиаса, И-н-Итинена, Тимензузина и Та-н-Зумайтака.
Росписи в том же состоянии, в каком я видел их первый раз, некоторым они кажутся несколько поблекшими; но для того чтобы получить ту чистоту и свежесть цвета, которую видят в книге, сообщившей об открытии росписей, нам пришлось оживить краски, увлажнить скалу и расчистить их от глинистых наслоений, скопившихся за тысячелетия. Нынешние посетители этих мест забывают, что мы часто прибегали к помощи лупы, чтобы проследить контуры, и нужно было потратить целые дни, а иногда и недели на воспроизведение во всей их полноте сложных сцен, целые фигуры которых значительно повреждены дождевыми потоками. Если бы на иллюстрациях мы сохранили те краски, которые видели невооруженным глазом, то они выглядели бы выцветшими и едва различимыми, как пейзаж, который близорукий видит без очков.
То же самое было в Европе с росписями франко-кантабрийской области, копии с которых были сняты аббатом Брейлем: при посещении пещер Дордони многие были разочарованы. Восстанавливая цвет,. Брейль брал за основу тот, который он получил, смачивая поверхность росписи, что возвращало краскам их природный оттенок, и контраст получался тем разительнее, что его копии были выполнены на белой или слегка тонированной бумаге. Он меня и научил этому способу,, посоветовав, естественно, принять все необходимые меры предосторожности, чтобы ничего не испортить. Этим, методом и работают все французские и испанские специалисты по наскальным росписям, без него маленькие фигурки в гротах восточной Испании вообще нельзя было бы воспроизвести. Но совершенно очевидно, что прибегать к этому способу всем позволить нельзя, потому что его неоднократное и бесконтрольное применение может повлечь за собой необратимую порчу росписей.
Сами по себе росписи не изменились, но тем не менее я вынужден с грустью констатировать, что от одного панно в Тамрите отколот кусок, что многие фигуры обведены карандашом, а некоторые рисунки, что совсем уж плохо, для удобства фотографирования покрыты бесцветным лаком. Столь прискорбное поведение туристов позднее вызвало к жизни специальный закон, по которому все районы с наскальными рисунками были объявлены национальными археологическими заповедниками, причем охране будут подлежать также сохранившиеся флора и фауна.
Не без волнения расстаюсь я с Джебрином. Мы все же договариваемся, что, если мне удастся вернуться без большой задержки, мы еще отправимся с ним вместе в одну разведывательную поездку, на этот раз в район Верхнего Фаднуна: нужно наметить границы будущего заповедника и выяснить, есть ли рисунки на западе плато Тамрит.
Проект этот удалось осуществить в мае – июне 1969 года, благодаря любезности доктора Хена, занимавшего в то время пост министра общественных работ в алжирском правительстве. Джебрин утверждает, что у него еще хватит сил меня сопровождать, но при том условии, что с нами поедут двое его сыновей, Муса и Агауэд, чтобы заниматься верблюдами, водой и дровами, потому что его старые ноги уже отказываются ему служить для такой тяжелой работы. К этим троим туарегам присоединяется еще Гиса, работавший в нашей экспедиции в 1956 году; с тех пор он вступил в алжирскую армию, где был горнистом, что, несомненно, больше подходило его мирному нраву, чем ношение' оружия.
И вот снова над нами звездное ночное небо, а вокруг золотые пески эрга Адмер, южные уэды, густо поросшие этелем, который в изобилии дает нам дрова для костра. После дневных переходов, долгих и тяжелых, потому что температура уже довольно высока, вечером мы спокойно сидим у котелка, в котором кипит вода для чая; чаем занимается Агауэд, Гиса замешивает тесто для кесры, а Муса ведет пастись верблюдов. При свете костра видно, как по песку бегают великолепные, с черными в белую крапинку панцирями скарабеи; когда их поймаешь, они защищаются, разбрызгивая в глаза очень едкую жидкость; в поисках добычи охотятся за большими черными жесткокрылыми насекомыми огромные тарантулы (в действительности это галеоды), и время от времени, подняв хвост, проползает скорпион, преследующий различных кузнечиков (акрид), привлеченных светом. Так каждый вечер повторяется простая и неизменная сцена из жизни кочевников Сахары, в которой у каждого точно обозначенная роль. Все пятеро мы сидим за шербой у большой эмалированной миски и черпаем из нее деревянны--ми ложками.
В гельте Дидер молодой туарег и двое негритят привели к водопою голов тридцать верблюдов и наполняют водой бурдюки. Хотя они очень молоды, справляются они с этим прекрасно. Мальчишки хватают в охапку бурдюки, которые немногим меньше их самих, и не без труда грузят их. Когда все готово, туарег садится в великолепное седло и в полном сознании своего высокого положения гордо направляется к каравану, а негритята более скромно взгромождаются на вьючных верблюдов. Туарегская иерархия, таким образом, соблюдена, и Джебрин улыбается, глядя, как удаляется от нас этот маленький мирок. Жизнь его племени идет своим чередом... На самом деле в Сахаре продолжает существовать тайная форма рабства. Что стало бы с семьей этих черных слуг, если бы она жила по современным законам, предоставленная своей собственной судьбе? Эти слуги – термин «раб» в данном случае неадекватен – в действительности свободнее и безусловно счастливее, чем многие рабочие наших заводов.
В 1969 году Джебрину должно быть около семидесяти трех лет; он не очень в этом уверен, но помнит, как отец говорил ему, что он родился в тот год, когда племя кель аджер совершило набег на племя иккараден,– это последнее название означает на языке тамахак «воры» и применяется к тебу (теда) из Тибести. Местные хроники относят этот военный поход к 1896 году. А с другой стороны, Джебрин утверждает, что во время мятежа племени аджер в 1917 году он еще не носил покрывала, что уменьшает его возраст на несколько лет, потому что молодые туареги надевают покрывало на шестнадцатом году.
Вода в гельте Дидер очень грязна: она зеленоватого цвета и в ней масса разлагающегося верблюжьего помета. На счастье, над восстановлением автомобильной дороги, ведущей в Форт-Полиньяк, работает дорожно-строительный отряд; у него есть грузовик-цистерна, который ездит за водой в Форт-Гардель, а вода там превосходная. Поэтому все то-время, что мы остаемся в районе, Агауэд и Муса наполняют наши бурдюки из этой цистерны.
В пяти или шести километрах к западу от Дилера на скалистом выступе должно было быть много наскальных рисунков, обнаруженных три-четыре года назад инженерами путей сообщения, которые приводили в порядок дорогу. Джебрин расспросил туарегов, и мы их легкоразыскали. Это прекрасный ансамбль: на слегка наклонной плите сгруппировано около ста двадцати рисунков, выполненных по большей части полированным штрихом; многие из них весьма близки к изображениям уэда Джерат. Тут можно увидеть больших быков с лирообразными рогами, увенчанными символическими предметами, а впереди них фигуру человека, который, по-видимому поклоняется им,– этот сюжет встречался и в Джерате. Один бык, длиной более пяти метров, особенно эффектен благодаря спиральным мотивам великолепной работы, которыми украшено все его туловище. Весь ансамбль подтверждает, что бык изображен в «период буйвола», и если в это время он еще и не был одомашнен, то, по крайней мере, началось его приручение. С другой стороны, любопытно отметить, что символические предметы, часто изображаемые между рогами животного,– здесь это длинная, расположенная горизонтально палка – в точности такие же, как у некоторых быков «периода полорогих» на Тассили. Подобное сходство свидетельствует о том, что это не случайная экспрессивно-художественная деталь, а определенная традиция.
В становище Та-н-Терирт – это название соседнего уэда – обнаруживаем около сорока изображений маленьких сов, до сих пор в наскальном искусстве неизвестных. В противоположность технике полированного заглубленного штриха, в которой выполнены большие рисунки, здесь применялась техника пунктировки; силуэты многих из этих птиц перерезают контуры изображений больших быков, следовательно, они вырезаны позднее. Может быть, они тоже относятся к «периоду полорогих», но, поскольку никаких других археологических данных нет, это остается сомнительным. Несмотря на все мои старания, ни следов очага, ни характерного орудия, которое помогло бы хоть как-то сориентироваться, я не нашел.
В этих местах мы провели шесть дней, которые понадобились мне для снятия копий, а потом снова отправились в путь – в небольшой оазис Ихерир; расположен он на дне каньона того же названия и для этого района в некотором смысле представляет собой жизненно важный центр. Верблюжью тропу, очень трудную для животных, мы оставляем и следуем по автотрассе, петляющей по обнаженному, совершенно сухому плато, где мы потихоньку жаримся на медленном огне. После дневного перехода добираемся до края плато, и перед нашими глазами внезапно возникает зеленое пятно садов Ихерира – пышные пальмы, корявые фиговые деревья и длинные опушенные тростники. Нужно только спуститься по довольно крутому склону – и мы в деревне. Вождь с удовольствием предоставляет нам для жилья пустующую соломенную хижину и великодушно приглашает к своему столу.
В Ихерире четыреста жителей, занимающихся попеременно садоводством и пастушеством. Когда мужское население работает в пальмовой роще, женщины кочуют с козами на плато; когда сады заботы не требуют, мужчины становятся пастухами. Вода сюда стекается отовсюду, но используют ее нерационально. Растут пальмы, фиговые деревья и виноград, но никаких фруктовых деревьев не культивируют, а абрикосы и персики на этой земле вполне могли бы произрастать. Здешние люди объясняют, что им никогда не попадались косточки этих плодов, чтобы их посадить!
Люди племени кель ихерир, полукочевники, полуземледельцы, среди туарегов – исключение; обычно считается, что обработка земли унизительна. Это маленький обособленный мирок, уже давно живущий своей жизнью на дне каньона. Судя по довольно темному цвету кожи, они не чистокровные туареги. Легенда гласит, что однажды раб племени кель ахаггар искал пропавшего верблюда в горах массива Адрар, к югу от Ихерира, и встретил там гостеприимно принявших его людей; он взял в жены женщину из этого рода и больше к своим хозяевам не вернулся. Значит, кель ихерир – это не потомки ни кель ахаггар, ни кель аджер. Прежде оазис был во владении султанов Иманан, владык Тассили-н-Аджера и Хоггара. Последний аменокаль племени аджер, Брахим аг Абакада, никогда не предъявлял прав сюзерена на Ихерир и никогда там не был.
Жилища в этом оазисе тоже особые, каких нигде больше в Сахаре не встретишь. Это большие хижины, фундамент которых представляет собой более или менее правильный четырехугольник; сложены они из валунов, добытых в уэде, и скреплены глиной; в центре стоит раздвоенный сверху столб, а на него опираются балки; этот прочный остов покрыт тростником, укрепленным снаружи и изнутри круговыми валиками, оплетенными веревками. Внутри хижина перегорожена глиняной скамьей на две части; дальняя часть, в глубине, посыпана мелким песком и служит спальней, а в передней, там, где дверь, в углу сложен из камней очаг. Для проветривания в стенах, очень низко, проделаны небольшие отверстия, так что у пола всегда сквозняк. Перед хижиной, как правило, выстроена стенка, огораживающая двор, где обитатели сидят по вечерам, а летом спят. Все сооружение довольно удобно и очень прочно.
В деревне много интересных развалин. Во-первых, сразу за садами находится старый ксар, который приписывают туркам, владевшим оазисами Феззана вплоть до итальянской оккупации, то есть до 1902 года, но приписывают неправильно, потому что, по всей вероятности, он намного древнее. Затем есть какое-то старое строение неизвестного происхождения из трех-четырех комнат. И наконец, третья группа развалин – с комнатами абсолютно правильной формы, построенными из камней, скрепленных раствором такой необыкновенной прочности, что мой геологический молоток высекает из него только искры. Дж. Каркопино, которому я показал планы этой постройки, увидел в них сходство с римскими развалинами в Остии и предположил римское влияние. В том, что римляне доходили до этих мест, нет ничего невозможного. Одно время подразделения III легиона Августа стояли в Гадамесе: в уэде Эль Аджаль, в Феззане, были обнаружены римские развалины, осколки стекла и керамики; в 1934 году в одном могильнике доисламского периода в Джанете также была найдена римская керамика.
Еще одна достопримечательность Ихерира – это тайные хранилища в скалах уэда, где здешние жители в неспокойные времена прячут и хранят урожай фиников и зерна. Хранилища прекрасно зацементированы, и грызуны не могут туда проникнуть. Любопытно, что в одном из этих хранилищ обнаружилась наскальная роспись.
Когда здешние старухи узнали, что приехал Джебрин, они все сбежались приветствовать его и спросить, почему он так редко их навещает. Смотреть, как они беседуют, держась за руки, как влюбленные, просто трогательно, но достоинство они сохраняют удивительное. Поговорив, женщины поднимаются, оправляют одежду, и Джебрин, старательно соблюдая обязательный церемониал, немного провожает их.
Среди нынешних обитателей деревни живет еще старый каид из Ахарара, который прекрасно помнит, как я проезжал через его маленький оазис в 1935 году.
На следующий день, когда я объявляю, что хочу уехать, возникает непредвиденный инцидент. Сын вождя деревни, Сенусси, исполняющий здесь обязанности фельдшера, не желает, чтобы моим проводником был Джебрин. Он приводит тот довод, что здесь мы не на территории его племени и что кель меддак и так зарабатывают много денег на туристах, приезжающих посмотреть наскальные росписи в район Джанета, а в своем районе кель ихерир сами хотят получать доходы от ремесла проводника, и потому меня должен сопровождать только человек их племени. Отправляясь на поиски наскальных росписей, я и предвидеть не мог, что стану причиной подобной ссоры. Но в этом краю, где заработки так редки, каждый, очевидно, только о том и думает, чтобы получить с туристов хоть какой-нибудь доход. Я объясняю, что я не турист, что алжирское правительство как раз и поручило мне обследовать возможные места наскальных росписей, что это в их общих интересах. Они ничего и слушать не хотят, авторитет правительства или префектуры, будь то в Алжире, в Джанете или в Илези, для них ничего не значит, хотя административно они и подчиняются этому правительству. По правде говоря, так оно всегда и было, даже в прежние времена по отношению к их собственным вождям. Чтобы исчерпать инцидент, я заявляю, что Джебрин устал и останется ждать меня в деревне, а «го сын, Агауэд, поедет со мной, чтобы заботиться о верблюде. Следовательно, одного человека пусть мне дадут, и я его вознагражу. На том и порешили, и назавтра мы утром отправились в путь; в качестве проводника с нами едет, взгромоздившись на осла, старик лет семидесяти из племени кель ихерир, Муса Атангор.
Из оазиса мы выезжаем по руслу уэда Аггеле; проезд затруднен растущими где попало без всякого ухода пальмами. Тропа идет вдоль уэда по береговому откосу, среди камней и сверкающих на солнце неглубоких водоемов, над которыми кружатся стрекозы. Около 9 часов утра, перед тем как начать трудный подъем на голое плато, где у верблюдов больше не будет пищи, проводник останавливает нас на небольшой площадке, затененной тамарисками. Рядом есть гельта, и, как утверждает Муса Атангор, в ней можно искупаться, не рискуя подхватить бильгарциоз [28]. Вода чудесная, и я не могу устоять. В 13.30 взбираемся на акба под названием Азазум и в 14.45, после тяжелого подъема по камням, под палящим солнцем, доходим до вершины, но потратив намного меньше времени, чем предсказывал нам старичок. В 16.30 добираемся до выемки в скалах Ассалана, где, совершенно измученные жарой, делаем привал на ночь. Тропа, которой мы продвигались от самого перевала, хорошо намечена и расчищена. Муса рассказал, что ее построили военные еще во времена капитана Шарле в 1909 году. Этого офицера прозвали «капитан реджемов», потому что на всех тропах, по которым ему пришлось путешествовать, он приказал поставить вехи в виде куч камней.
В Ассалане есть два грота с росписями. Один из них, чрезвычайно интересный, был открыт в 1949 году экспедицией Бернара и неправильно назван Тахилахи, по наименованию района. Весь пол его покрыт козьим пометом, под которым вполне может лежать доисторический культурный слой. Следовало бы произвести раскопки, но, поскольку я здесь в разведывательной поездке, налегке, у меня на это нет ни сил, ни времени. Я подбираю на земле очень красивый обработанный кремень. Во втором же гроте есть прекрасное изображение колесницы.
Утро следующего дня я потратил на обследование небольших «каменных лесов» в окрестностях. Во многих впадинах скал я обнаружил следы росписей, но все они сильно попорчены, в хорошем состоянии не сохранилось ни одной. Зато почти всюду я нашел остатки загонов для коров, многие из них были использованы туарегами для постройки очагов и загонов для коз. Это еще одно доказательство того, что племена «периода полорогих» посещали эти места, на что указывают и росписи. После полуторачасового перехода добираемся до гельты Тальмест в уэде Тиджелаин; ширина ее около пятидесяти метров, и вода в ней очень чистая, потому что животные сюда попасть не могут; глубина гельты от двух до трех метров; рыба в ней не водится. Еще один часовой переход – и мы на длинном гребне, окаймляющем плато. В полдень мы уже в Аззере (это место мне позже называли Ихерен), на восточной оконечности песчаникового массива, изрезанного многочисленными проходами. Заглянув в один большой скальный навес, я остановился в восхищении перед росписями, занимавшими в длину девять метров. Здесь и б