БОГАТСТВО, ВОЗМОЖНОСТЬ ОТЛИЧИТЬСЯ. 6 глава




— Пестрый петух на самом деле не хотел драться, — заметил Джек.

— Это точно. Хотя это была определенно боевая птица. Почему вы на него поставили?

— Он мне понравился. У него была походка вразвалку, как у моряка. Он вовсе не жаждал крови, но, когда ему бросили вызов, он не сплоховал. Это был редкий храбрец, он продолжал драться даже тогда, когда у него не оставалось никакой надежды. Я не жалею, что поставил на него. Доведись этому бою повториться, я бы поставил на него снова. Вы сказали о письмах?

— Два письма. Давайте без церемоний, прошу вас.

— Спасибо, Стивен. Адмиралтейство подтверждает получение письма мистера Обри от седьмого настоящего месяца. А это из Бата. Посмотрим, что сообщает нам Куини… О боже!

— Что случилось?

— Боже мой, — повторил Джек, колотя кулаком по колену. — Давайте выйдем отсюда. Софи выходит замуж.

Джек кипел и булькал как котел; лишь отшагав добрую милю, он смог произнести нечто членораздельное:

— Куини пишет из Бата. Один малый по фамилии Адамс — у него большое имение в Дорсете — сделал Софи предложение. В два счета обтяпано, клянусь душой. Никогда не ожидал от нее такого.

— Может, леди Кейт повторяет сплетни?

— Нет, нет! Она навестила матушку Уильямс по моей просьбе. Я рассчитывал, что она меня примет, если я к ним приеду. Куини знает там всех.

— Конечное дело. Миссис Уильямс, поди, была польщена таким знакомством.

— Да. Так что она их навестила, и миссис Уильямс, радостно чирикая, все ей рассказала, даже описала во всех подробностях имение женишка. Вы могли ожидать от Софи подобное, Стивен?

— Нет. И я сомневаюсь в правдивости этой истории, поскольку следует предположить, что предложение было сделано непосредственно невесте, а не через ее родительницу.

— Черт бы меня побрал, жаль, что меня нет в Бате, — тихим голосом произнес Джек, потемнев от гнева. — Кто бы мог ожидать от нее такое? Это чистое лицо… Я готов был поклясться… Эти милые добрые слова, которые она говорила совсем недавно. А теперь дело дошло до предложения руки и сердца! Вспомнить только, как ее рука держала мою, гладила ее… А какое чистое, небесное лицо, боже ты мой!

Стивен вновь заявил, что нет никаких доказательств, он напомнил, что миссис Уильямс способна лгать чрезвычайно разнообразно. Человек умный и даже мудрый, Стивен утешал друга как мог, но с таким же успехом он мог разговаривать с мулом. Джек замкнулся, лицо его приобрело жесткое, решительное выражение. А он‑то полагал, что нашел свой идеал — не из тех, что все делают тишком да с вывертами. Больше он не скажет об этом ни слова. Когда они добрались до перекрестка Ньютон Прайорс, Джек проговорил:

— Стивен, я знаю, что у тебя самые добрые намерения, но я, пожалуй, поеду через холмы в Уайвенго. Я сейчас даже для коня неподходящая компания. Вам моя лошадка не нужна? К ужину меня не ждите, перекушу где‑нибудь по дороге.

 

— Киллик, — произнес Стивен, — отнесите ветчину и кружку пива в комнату капитана. Он, возможно, придет домой поздно. Я ухожу.

Сначала он шагал неторопливо, ровно дыша, со спокойным сердцем, но, миновав знакомые мили и поднимаясь на Полкари, пошел быстрее, причем решимости его как не бывало. А достигнув вершины холма, задышал так же часто, как стучал механизм его часов. «Тук‑тук‑тук, ты дундук, — произнес он, силясь улыбнуться. — Правда, так быстро я еще никогда не поднимался. Это я тренирую ноги, ха‑ха‑ха. Вот только зачем? Ну и видок, должно быть, у меня. Хорошо, что ночь на дворе».

Теперь он замедлил шаг, чувства его обострились: не слышно ли какого движения в лесу, кроличьем садке Гоула или аллее позади него? Вдали по правую сторону послышался зов самца косули, ищущего самку; вдали слева раздался плач кролика, которого терзал горностай. Крик совы. Смутные очертания дома, заснувшего среди деревьев, и в дальнем его конце — одинокий желтый глаз башни.

Он спустился к молчаливым вязам, покрытым пышной листвой; дом стал виден целиком. Там, под вязами, он обнаружил знакомую лошадку и привязал ее к кусту орешника. Стивен подкрадывался к дому, но, услышав ржание лошади, вернулся, погладил животное по бархатистому крупу и шее, потрепал ее, по‑прежнему разглядывая из‑за холки свет, затем отвернулся. Отойдя ярдов на сто, когда башня утонула среди деревьев, он остановился как вкопанный и прижал руку к сердцу. Потом двинулся дальше, ступая тяжело, неуклюже, спотыкаясь о колею, заставляя себя идти вперед нечеловеческим усилием воли.

 

— Джек, — произнес он следующим утром во время завтрака. — Пожалуй, я должен вас покинуть. Попытаюсь найти место в дилижансе.

— С чего вдруг?! — Джек остолбенел. — Неужели вы можете оставить меня, когда все летит в тартарары!

— Я не вполне здоров и надеюсь, что на родине приду в себя.

— Вид у вас действительно хуже некуда, — озабоченно заметил Джек, внимательно приглядываясь к другу. — Я был настолько поглощен своими собственными злополучными делами, а теперь еще и это. Я не уделял вам достаточно внимания. Я так виноват, Стивен. Вам, должно быть, чертовски скучно здесь, с одним лишь Килликом, без всякого общества. Надеюсь, вы не заболели по‑настоящему. Теперь я вспоминаю, что последние несколько недель у вас было плохое настроение, вы были не в духе, даже к инструменту не прикасались. Может, вам стоит проконсультироваться у доктора Вайнинга? Со стороны ему будет проще определить, что с вами. Прошу, разрешите, я схожу за ним. Нужно спешить, пока он не отправился к своим пациентам.

Стивен употребил все время между завтраком и приходом почтальона на то, чтобы успокоить друга. Он прекрасно знал природу своего недуга, он болел им и раньше. От такой хвори не умирают, и он знал лекарство от нее. Эта хвороба называется solis deprivatio.

— Отсутствие солнца? — вскричал Джек. — Вы смеетесь надо мной, Стивен? Неужели вы собираетесь ехать за солнцем в Ирландию?

— Это всего лишь мрачная шутка, — отозвался Стивен. — Я имел в виду Испанию, а не Ирландию. Знаете, у меня имеется дом в горах по ту сторону Фигуэрас. Часть крыши у него провалилась. А в той части, над которой кровля еще держится, живут овцы, но за ней мне все же надо присматривать. Еще там гнездится множество летучих мышей с длинными хвостами. Я наблюдаю их поколение за поколением. А вот и почта, — произнес он, подойдя к окну и протягивая руку. — Вам одно письмо, мне ни одного.

— Счет, — произнес Джек, откладывая конверт в сторону. — Я совсем забыл, вам тоже есть письмо, оно у меня в кармане. Вчера мне довелось увидеть Диану Вильерс, она попросила меня передать вам эту записку и наговорила в ваш адрес тьму комплиментов. А я рассказал, каким вы были отличным соплавателем. И как превосходно вы обращаетесь с виолончелью и скальпелем. Она очень ценит вас…

Возможно, и ценит. Во всяком случае, записка была по‑своему доброй.

 

«Мой дорогой Стивен,

Как плохо вы относитесь к своим друзьям — столько дней не подаете признаков жизни. Правда, я была неприветлива с вами в тот последний раз, когда вы навестили меня. Пожалуйста, простите. Виной тому был восточный ветер, или первородный грех, или полнолуние, или что‑то в этом роде. Я нашла несколько любопытных индийских бабочек, вернее, их крылышки в книге, принадлежавшей моему отцу. Если вы не слишком устали и не заняты, то, возможно, придете вечером и взглянете на них?

Д.В.»

 

— …Возможно, никаких достоинств в этом и нет. Я просил ее играть вместе с нами по четвергам; она хорошо знает наше трио, хотя играет на слух. Однако, раз вы должны ехать, я отправлю к ней Киллика, пусть извинится за нас.

— Возможно, я уеду не сразу. Посмотрим, что принесет нам следующая неделя; в конце концов, овцы покрыты шерстью, а летучие мыши всегда найдут укрытие в часовне.

 

По бледневшей в темноте дороге Стивен ехал не торопясь, обдумывая воображаемый диалог. Подъехав к дому, он привязал мула к кольцу и только намеревался постучаться, как Диана сама открыла ему дверь.

— Добрый вечер, Вильерс, — произнес он. — Благодарю тебя за записку.

— Мне нравится, как ты произносишь «добрый вечер», Стивен, — проговорила она с улыбкой. Она явно была в хорошем настроении и, конечно же, выглядела прекрасно. — Ты не удивился, что я встретила тебя здесь?

— Не слишком.

— Все слуги ушли. Какой ты официальный, явился с парадного входа! Я так рада видеть тебя. Забирайся в мое логово. Я приготовила для тебя бабочек.

Стивен снял башмаки, аккуратно сел на маленький стул и произнес:

— Я пришел, чтобы попрощаться. Очень скоро, возможно на следующей неделе, я покидаю эту страну.

— Ах, Стивен… и ты оставишь своих друзей? Что же будет делать бедняжка Обри? Не можешь же ты бросить его сейчас. Похоже, у него очень плохое настроение. А что буду делать я? С кем я смогу перемолвиться словом, кого буду мучить?

— Да неужели не с кем?

— Я тебя сделала очень несчастным, Стивен?

— Порой ты обращалась со мной как с собакой, Вильерс.

— О господи! Я так сожалею. Больше я никогда не буду недоброй по отношению к тебе. Ты действительно намерен уехать? О боже. Но друзья на прощание целуются. Подойди, сделай вид, что ты разглядываешь бабочек… Я их так красиво разложила. Поцелуй меня, а потом можешь идти.

— Ты лишаешь меня воли, Диана, и тебе это очень хорошо известно, — произнес он. — Я медленно поднимался на гору, разучивая слова, которые я тебе скажу, сообщая, что приехал, чтобы порвать с тобой, но порвать, забыв о всех обидах, так, чтобы сохранить к тебе лишь добрые и дружеские чувства.

— Порвать? О боже, это слово мы никогда не должны произносить.

— Никогда?

Однако это слово появилось в его дневнике через пять дней.

«От меня требуется обманывать Д. О., хотя я не привык к обману и для меня это мучительно. Он, конечно, тоже пытается ввести меня в заблуждение, поскольку уважает мой взгляд на его отношения с Софи. У него необыкновенно открытая и правдивая натура, а его попытки напустить тумана безуспешны, хотя и настойчивы. Диана права: я не могу оставить его одного в его нынешнем трудном положении. Зачем же она его еще больше затрудняет? Из‑за своей порочности? Живи я в ином веке, я бы назвал это дьявольской одержимостью; да и теперь это убедительный ответ: один день она становится сама собой, очаровательнее ее не найти никого; на следующий день она холодна, жестока, полна желания причинить боль. Однако, благодаря их частому повторению, слова, которые глубоко ранили меня совсем недавно, утратили свою силу. Закрытая дверь перестала быть смертью для меня; моя решимость порвать с нею крепнет, это не просто намерение ума, а нечто большее. Я не помню, где обнаружил одну важную мысль, то ли в себе самом, то ли у какого‑то автора: слабый, почти не ощутимый соблазн может оказаться более стойким, чем соблазн сильный. Я не испытываю сильного соблазна отправиться в Мейпс. Так же, как не испытываю сильного соблазна пить опиевую настойку, капли которой из суеверия считаю каждую ночь. В настоящее время в моем флаконе четыреста капель этого успокоительного средства. Да, я его принимаю…»

— Киллик, — спросил Стивен, захлопнув дневник со смущенным раздражением человека, которого застали за тайным занятием. — Что ты хочешь мне сказать? Ты смущен, тебя гложет совесть. Ты пьян!

Киллик подступил ближе и, облокотясь на кресло доктора, прошептал:

— Внизу какие‑то гнусные рожи, сэр, спрашивают капитана. Черный таракан в тощем парике и с ним два верзилы вот с такими кулачищами. Дерьмоеды гребучие в круглых шляпчонках, а один из них спрятал под плащ жезл. За милю видно, что судебные приставы.

— Я потолкую с ними на кухне, — кивнул Стивен. — Нет, лучше в малой столовой: она окнами выходит на лужайку. Упакуй рундук капитана и мой саквояж. Дай мне его письма. Запряги мула в двуколку и гони ее вместе с нашим багажом к Фоксдинской дороге.

— Есть, сэр. Упаковать, запрячь, выехать!

Предоставив хмурым судебным приставам томиться ожиданием в малой столовой, Стивен улыбался от удовольствия: наконец‑то настала пора действовать. Он знал, что еще миля‑другая и опасность будет позади. Подъем по меловому склону на солнцепеке лишил незваных гостей остатков человеколюбия, и ускользнуть от них было делом непростым.

 

— Доброе утро, — произнес Стивен, снимая шляпу. Диана едва удостоила его кивком и посмотрела на доктора так, словно тот был куском прозрачного стекла.

— Похоже, вы очень спешили, доктор Мэтьюрин. Вам, должно быть, не терпится повидать…

— Простите, но мне нужно сказать два слова капитану Обри, мадам, — отвечал он с таким же, как у нее, холодным взором и отвел лошадь с наездницей в сторону. — Джек, по вашу душу явились судебные приставы: вас ждет долговая тюрьма. Нынче же вечером мы должны отправиться во Францию, а затем в Испанию. Ваш рундук в двуколке: она ждет нас у Фоксдинской дороги. О крыше над головой не беспокойтесь, я все устрою. Если поторопимся, то можем успеть на фолкстонский пакетбот. —

Повернувшись к Диане, Стивен поклонился ей и стал спускаться по склону.

Послышался цокот копыт, затем голос Дианы:

— Поезжайте вперед, Обри. Поезжайте, вам говорят. Я должна поговорить с Мэтьюрином. — Догнав доктора, она произнесла: — Так нельзя, Стивен, неужели ты уедешь и не попрощаешься со мной?

— Неужели ты не оставишь меня в покое, Диана? — отвечал он, подняв на нее предательски затуманившиеся глаза.

— Нет, нет, нет! — вскричала молодая женщина. — Ты не должен покидать меня! Хорошо, поезжай в свою Францию, но пиши мне, пиши и возвращайся. — Она крепко стиснула его руку своей изящной ладонью и ускакала прочь. Из‑под копыт ее лошади взлетали комья земли.

 

***

 

— Только не Фолкстон, — возражал Джек, скача на муле по поросшим травой тропам. — Дувр. Сеймур командует «Аметистом». Нынче ночью он повезет во Францию императорского посла. Он возьмет нас на борт. Мы с ним вместе служили на «Марлборо». А с борта корабля флота Его Величества мы можем послать судебных приставов ко всем чертям.

Проехав миль пять, Джек сказал:

— Стивен, вы знаете, что за письмо вы принесли мне? В маленьком конверте, запечатанном облаткой?

— Не знаю.

— Оно было от Софи. Письмо было адресовано мне лично, вы слышите? Она пишет, что появились слухи об этом Адамсе и его претензиях, которые могли мне досадить. Но все это лишь сплетни. Досадная болтовня. Она видела его считанные разы, да и то когда он умасливал ее мамашу. Она пишет и о вас. Передает горячий привет и говорит, что будет рада увидеть вас в Бате. Погода стоит чудесная. Боже мой, Стивен, я никогда еще не чувствовал себя таким несчастным. Состояние пропало, возможно, также и карьера, а теперь еще вот это…

 

— Не могу выразить, какое это облегчение, — произнес Джек, наблюдая, как стаксель «Аметиста» наполняется ветром, — оказаться в море. Здесь все ясно и просто. Я имею в виду не бегство от судебных приставов; я о сложностях береговой жизни вообще. Думаю, что я не очень‑то приспособлен к суше.

Оба стояли на шканцах, в окружении потерявших дипломатическую надутость атташе, секретарей и прочих лиц посольской свиты, которые качались из стороны в сторону, цепляясь за снасти и друг за друга, когда фрегат начало подбрасывать на волнах после того, как скалы Дувра скрылись в пелене летнего дождя.

— Да, — заметил Стивен, — я тоже когда‑то чувствовал себя как неумелый акробат, идущий по канату. Мне тоже все представляется иначе. Совсем недавно я приветствовал бы эту перемену без сожаления.

 

Глава четвертая

 

Тулон. Мистраль наконец‑то стих, так что на поверхности моря не осталось почти ни одного гребня, увенчанного шапкой пены. Воздух был по‑прежнему прозрачен, и в подзорную трубу, с холмов предместий, можно было разобрать названия семи линейных кораблей, стоящих на Petite Rade [11]: «Формидабль» и «Эндонтабль» — оба восьмидесятипушечники, а также «Атлас», «Сипион», «Энтрепид», «Монблан» и «Бервик», каждый из которых был вооружен семьюдесятью пятью орудиями. При виде последнего корабля английская гордость могла быть уязвлена, поскольку еще несколько лет назад он принадлежал британскому королевскому флоту. Если бы англичанам удалось заглянуть в тщательно охраняемые доки Арсенала, то их гордость пострадала бы снова — там стояли еще два британских семидесятичетырехпушечника: «Ганнибал», отбитый у сэра Джеймса Сомареса в Гибралтарском проливе в 1801 году, а также «Суифтшюр», захваченный неприятелем в Средиземном море перед самым заключением мира. Эти трофеи спешно ремонтировались.

Да и сам Тулон был весь охвачен самой кипучей деятельностью. Молчаливые, покрытые зеленью холмы, огромные мысы и острова, гигантская ширь Средиземного моря, простирающегося за ними — синего и неподвижного; потоки горячего слепящего света, и за всем этим — шумный, скученный городок, кишмя кишащий крохотными фигурками — белые рубахи, синие штаны, ярко‑красные кушаки, — и каждая из них была при деле. Даже под лучами жаркого солнца они трудились словно муравьи — суда сновали из Арсенала на Petite Rade, с Petite Rade на Grande Rade [12], от крупных кораблей к набережным и обратно. Мастера облепили огромные, мощные корабли на стапелях, орудуя теслами, молотками для конопачения, буравами, кувалдами, баграми. Команды каторжников разгружали дуб с Рагузы, стокгольмскую смолу, гамбургскую паклю, рижские рангоутные дерева и тросы. Шум вся эта сутолока производила несусветный. Бесчисленные запахи огромного порта, вонь сточных канав, протухшей воды, раскаленного камня, жареного чеснока и рыбы, смешиваясь, поднимались ввысь.

 

— Обед, — произнес капитан Кристи‑Пальер, закрывая перечень смертных приговоров кошелькам, — начнем с бокала «баньюля», анчоусов и горсти оливок, черных, разумеется. Потом, пожалуй, заглянем в миску ухи Эбера, за которой последует обыкновенная лангуста в court bouillon [13]. Затем настанет черед отведать gigot en croute [14]. Барашек особенно изумителен теперь, когда тимьян в цвету. Под конец закажем сыр, землянику и какой‑нибудь пустячок к нашему кофе — к примеру, немного английского джема. И никаких ваших архитектурно‑гастрономических сооружений, Пеноэ; моя печень не выдержит их в такую жару. А нам предстоит выполнить уйму работы, если мы хотим, чтобы «Аннибал» был готов к спуску на следующей неделе. Нужно еще заняться всеми досье Дюмануара. Хорошо бы он вернулся. Я бы еще нынче допросил мальтийцев. Если мы задержимся с обедом, то их не успеют расстрелять…

— Давайте оросим барашка «тавелем», — предложил капитан Пеноэ, который знал, что рискует услышать философские замечания не только по поводу пищеварения, но и весьма неуместные, относительно Понтия Пилата и того, как неприятно допрашивать подозреваемых в шпионаже — совсем недостойное занятие для офицера, — если сотрапезника не прервать. — Он такой…

— Два «ростбифа» желают вас видеть, месье, — сообщил вестовой.

— О нет! — воскликнул капитан Кристи‑Пальер. — Только не сейчас, черт бы их побрал. Скажите, что меня здесь нет, Жанно. Возможно, буду в пять. А кто они?

— Первый — Обри, Жак. Утверждает, что он капитан ихнего флота, — отвечал вестовой, разглядывая, прищурив глаза, официальный документ, который держал в руках. — Родился 1 апреля 1066 года в Бедламе [15], Лондон. Род занятий отца: монах. Род занятий матери: монахиня. Девичье имя матери: Лукреция Борджиа. Второго пилигрима зовут Этьен Матюрен…

— Живее, — воскликнул капитан Кристи‑Пальер. — Мои панталоны, Жанно, мой галстук. — Для удобства он сидел в исподнем. — Сукин ты сын, где сорочка?! Пеноэ, сегодня мы должны устроить отменнейший обед. Найди одежную щетку, Жанно. Этот англичанин мой бывший пленник, я вам о нем рассказывал. Отличный моряк, интересный собеседник. Вы, конечно, не станете возражать, если мы будем разговаривать по‑английски. Как я выгляжу?

— Если встанете на ходули, — отвечал по‑английски капитан Пеноэ, — и выкатите грудь колесом, то произведете на них впечатление.

— Приглашай их, Жанно, — произнес Кристи‑Пальер. — Дорогой мой Обри! — воскликнул он, заключая Джека в объятия и целуя его в обе щеки. — Позвольте представить вас: капитан фрегата месье Пеноэ — капитан фрегата сэр Обри, а это доктор Мэтьюрин. Одно время они оба были гостями на моем «Дезэ».

— К вашим услугам, сэр, — отвечал капитан Пеноэ.

— Domestique, monsieur [16]— отвечал Обри, покраснев. — Penhoet? Je preserve — je ai — le plus vivide remembrance de vos combatte a Ushant, a bord le Pong, en vingtquatre neuf. — Последовало вежливое, внимательное, но гробовое молчание, и, обратясь к Кристи‑Пальеру, Джек спросил: — Как правильнее сказать: «У меня остались самые живые воспоминания о доблестных действиях капитана Пеноэ близ Юшанта в 1799 году?»

Когда капитан Кристи‑Пальер произнес эту фразу, в отличие от Обри действительно по‑французски, вновь появились улыбки, на этот раз более приветливые; он благодарно пожал англичанам руки и заметил:

— Мы все можем говорить по‑английски. Мой коллега — один из наших лучших переводчиков. Давайте‑ка сразу приступим к обеду. Вы устали, запылились, выбились из сил. Издалека ли сегодня прибыли? Как переносите эту жару? Необычно для мая. Вы видели моих кузин в Бате? Мы можем рассчитывать на вашу компанию на какое‑то время? Как я рад вас видеть!

— Мы надеялись, что вы отобедаете с нами! — воскликнул Джек. — Мы livre une table — заказали столик.

— У себя на родине приглашаем мы, — произнес Кристи‑Пальер безапелляционным тоном. — После вас, любезные друзья, прошу вас. Нас ждет скромная трапеза — небольшая гостиница в предместье города, но там есть muscat trellis, свежий воздух, и хозяин готовит сам.

Ведя гостей по коридору, француз повернулся к Стивену и сказал:

— Доктор Рамис снова с нами. Во вторник он вернулся из отпуска. Я попрошу, чтобы он зашел к нам после обеда — он не выносит зрелища застолья, считая нормальную еду убийственным чревоугодием. Наш доктор сообщит вам все новости о произошедшей у нас вспышке холеры и новом виде египетского сифилиса.

 

— Капитан Обри заставил нас попотеть, — сообщил Кристи‑Пальер капитану Пеноэ, располагая ломтики хлеба как располагались корабли эскадры адмирала Линуа. — Он командовал квартердечным бригом «Софи»…

— Как же, помню.

— Сначала он имел преимущество, находясь с наветренной стороны. Но вскоре попал в ловушку — вот мыс, ветер дул отсюда, переменчивый ветер. — Кристи‑Пальер заново переживал все перипетии охоты за бригом. — Тогда он мгновенно переложил руль и, точно фокусник, мгновенно поставив лисели, промчался сквозь строй наших судов впритирку к борту адмирала. Хитрый лис, он был уверен, что я не стану рисковать, чтобы не попасть в собственный флагман! И он знал, что «Дезэ» изготовится к бортовому залпу довольно поздно! Он пронесся мимо нас, и если бы ему повезло…

— Что значит «повезло»?

— Если бы ему сопутствовала удача, то он мог бы оставить нас с носом. Но адмирал поднял сигнал «Преследовать». «Дезэ» всего неделю назад вышел из дока, днище у него было чистое, и он любит, когда с раковины заходит свежий ветерок. Короче говоря… Я бы разметал вас по всему морю своим последним бортовым залпом, если бы вы не метались из стороны в сторону, как заяц.

— Прекрасно помню, — отвечал Джек. — У меня душа ушла в пятки, когда я увидел, что вы стали приводиться к ветру. По правде говоря, она ушла туда еще раньше, когда я увидел, что вы делаете две мили вместо моей одной, не потрудившись даже поставить брамсели.

— Это был подвиг — прорваться сквозь строй кораблей, — заметил капитан Пеноэ. — Я был готов пожелать вам удачи. Я бы нанес по вам удар, но адмирал обогнал мой корабль. У вас, англичан, на борту слишком много орудий, разве не так? Слишком много для того, чтобы оторваться от погони при таком ветре.

— Все орудия я выбросил за борт, — отвечал Джек Обри. — Хотя в принципе вы правы. Но разве мы не вправе сказать, что на ваших кораблях слишком много людей, особенно солдат? Вспомните «Феба» и «Африкэн»…

Простая трапеза завершилась еще проще — бутылкой бренди и двумя стаканами. Капитан Пеноэ, уставший от застольных трудов, вернулся к себе в контору. Стивена увезли к доктору Рамису, с его более полезным для здоровья столом, отпаивать минеральной водой из серного источника. На фоне фиолетового неба мыс Сисье выделялся пурпурным пятном. Воздух был густо наполнен уютным пением цикад.

Джек и Кристи‑Пальер выпили немало. Теперь они рассказывали друг другу о превратностях службы, и каждый удивлялся тому, что у собеседника тоже имеются причины жаловаться на судьбу. Кристи‑Пальер застрял на карьерной лестнице: будучи capitaine de vaisseau, что приблизительно соответствовало английскому чину капитана первого ранга, он сетовал на то, что «во французском флоте нет надлежащего уважения к заслугам — везде мерзкие подковерные интриги, политические авантюристы преуспевают, а настоящие моряки загнаны в угол». Французский капитан изъяснялся намеками, но Джек знал из бесед годичной давности и из откровений его разговорчивых кузин, что его друг не слишком ярый республиканец, он презирает вульгарность и полное невежество в морских вопросах этого выскочки Бонапарта, что ему по нраву конституционная, либеральная монархия, что он давно чувствует себя не в своей тарелке. Кристи‑Пальер предан своему флоту и, разумеется, Франции, но недоволен ее правителями. Недаром еще год назад он очень толково, со знанием дела, обсуждал проблему лояльности ирландских офицеров, служащих в королевском флоте. Но сейчас, хотя четыре сорта вина и два коньяка притупили его бдительность, француз был озабочен главным образом личными обстоятельствами.

— У вас‑то все очень просто, — говорил он. — Вы собираете всех, кто представляет ваш интерес: своих друзей, знакомых лордов, сэров и пэров, а потом, с помощью ваших парламентских выборов, произойдет смена министерства, и ваши очевидные заслуги будут признаны. Что же происходит у нас? Республиканские интересы, роялистское влияние, католические интересы, интересы масонов, консульские интересы, которые, как я слышал, скоро будут называться имперскими. Все они пересекаются между собой, словно спутавшиеся якорные канаты. Надо бы прикончить эту бутылку. Вы знаете, — произнес Кристи‑Пальер после некоторой паузы, — мне так надоело просиживать штаны в конторе. Единственная надежда, единственный выход из создавшегося положения это… — Тут голос его затих.

— Думаю, грешно молиться о том, чтобы началась война, — произнес Джек, думавший так же, как его бывший враг. — Но оказаться в море!

— Очень грешно, без сомнения.

— Тем более что единственная стоящая война возможна только против страны, которая нам больше всех по душе. Поскольку ни голландцы, ни испанцы нам теперь не страшны. Всякий раз, вспоминая о них, я удивляюсь, как хорошо испанцы строят прекрасные, огромного тоннажа корабли и как странно управляют ими. В сражении при Сент‑Винсенте…

— Во всем виновато их Адмиралтейство! — воскликнул Кристи‑Пальер. — Все адмиралтейства одинаковы. Клянусь головой моей матушки, что наше Адмиралтейство…

Вошедший посыльный помешал ему совершить акт словесной государственной измены. Француз извинился, отошел в сторону и прочитал депешу. Он перечитал ее еще раз, чтобы винные пары не рассеивали внимания. Кристи‑Пальер был человеком массивным, похожим на медведя, ростом он уступал Джеку, но превосходил осанистостью и умел устоять на ногах, сколько бы ни выпил. Еще его отличали широкие, покатые плечи и очень добрые глаза — добрые, но отнюдь не глупые, и когда он вернулся к столу с кружкой кофе в руках, они стали жесткими и проницательными. Помолчав некоторое время, прихлебывая кофе, Кристи‑Пальер продолжил.

— На всех флотах одни и те же беды, — медленно произнес он. — И многие беды проистекают от шпионов. Мой коллега, который обязан их вылавливать, сейчас в отпуску. Я его замещаю. Я только что получил описание мужчины в черном сюртуке с подзорной трубой, которого заметили нынче утром на горе Фарон. Он разглядывал наши укрепления; среднего роста, худощавый, светлые глаза, парик с короткими завитками, серые панталоны, говорит по‑французски с южным акцентом. Он также разговаривал с одним барселонским торговцем — любопытным типом, владельцем двух фелюк, что стоят во внутренней гавани.

— Наверняка речь идет о Стивене Мэтьюрине! — воскликнул Джек. — Он не расстается с подзорной трубой. Это один из лучших инструментов фирмы Долланда. Уверен, это он был на горе Фарон нынешним утром, когда я еще спал. Он искал своих птиц, на которых просто помешан. Накануне Стивен упомянул какого‑то чудовищно редкостного конька или синицу, которая там обитает. Я еще удивляюсь, — хохоча от души, продолжал Джек, — что Стивен не отправился в форт и не попросил коменданта одолжить ему артиллерийские оптические приборы. Ну что вы, это такая святая простота, какой свет не видывал. Даю вам честное слово, он изучил всех жуков и насекомых, какие только существуют на свете, и, кроме того, способен в два счета оттяпать кому угодно любую конечность. Но одного его отпускать нельзя никуда. Что касается морского дела, то он не может отличить бакборт от штирборта и киль от клотика. Я уверен, что это был он, судя еще и по тому, что ваш незнакомец разговаривал с барселонским купцом. И наверное, на его языке? Он много лет жил в тех краях и говорит на тамошнем наречии словно местный житель. Мы как раз туда направляемся, у него имеется там недвижимость. И как только он побывает на острове Поркероль, чтобы взглянуть на редкостный кустарник, который больше нигде не растет, мы двинемся дальше. Ха‑ха‑ха, — громко захохотал он, — подумать только, за бедным добрым Стивеном следят как за каким‑нибудь шпионом! Ха‑ха‑ха!



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-12-29 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: