Имеют ли какую-нибудь силу слова и формулы заклинаний? Ни один мудрец не хочет верить в них, а между тем каждым своим действием он ежечасно, сам того не сознавая, свидетельствует о своей вере. Так, полагают, что без определенной формулы жертву заклать бесполезно и что нельзя без нее обращаться к богам; сверх того о ниспослании какого-либо блага молятся по одной формуле, об отвращении какого-либо бедствия — по другой, о принятии дара — по третьей. Высшие магистраты, как известно, всегда в точности соблюдают эти различия. Чтобы в молитве не было пропущено какое-либо слово или нарушен порядок, один читает ее по записи, другой следит за ним, третий смотрит за тем, чтобы все хранили молчание; музыкант играет на флейте, чтобы не было слышно иных слов, кроме молитвы. Особенно памятуют о том, что, как только Эриннии шумом помешают молитве или в ней будет сделана ошибка, то немедленно внутренности жертвенных животных следует заменить или удвоить. Еще и теперь сохраняют как образец молитву, которую произнесли Деции, отец и сын, обрекая себя на смерть. Существует и молитва весталки Тукции, которую она читала в 609 г. от основания Рима (в 145 г. до Р. X.), когда, вследствие обвинения в преступной связи, ее заставили нести воду в решете. Еще на нашей памяти, на Мясном рынке были закопаны в землю живыми мужчина и женщина, кажется, греки, а может быть, из какого-либо другого народа, с которым мы тогда воевали. И если кто-нибудь еще и теперь прочитает молитву, которой сопровождалось это жертвоприношение и которую обыкновенно читает главный жрец коллегии квиндецемвиров, тот, конечно, должен будет признать за заклинаниями силу, о которой свидетельствуют события 830 лет. И теперь мы верим, что весталки простой молитвой удерживают на месте беглых рабов, если только они не успели еще покинуть Рима…
Силу заклинаний признают и законы Двенадцати таблиц: «Кто заворожит полевые плоды…» — говорится в них. И в другом месте: «Кто произнесет страшное заклятие…». Нет человека, который не боялся бы заклинаний и ворожбы. Поэтому есть обычай, например, съев яйцо или улитку, тотчас раздавить скорлупу или разбить ее ложкой… Многие думают, что заклинанием можно разбить глиняную посуду; что змеи сами снимают с себя заговор заговором; что даже во время ночного отдыха они собираются на заклинания марсов.[38]На дверях часто пишут заклинания против пожаров… Катон Старший сообщил заговор против вывихов, Варрон — от подагры. Рассказывают, что диктатор Цезарь после одного опасного падения из повозки всегда, как только садился, три раза повторял заклинание, чтобы обеспечить себе безопасность поездки…
Все это можно подтвердить, сославшись на личное сознание каждого. Почему, в самом деле, в первый день нового года мы взаимно желаем друг другу счастья? Почему во время общественных очистительных жертвоприношений (lustrum) вести жертвы поручают людям со счастливыми именами? Почему, говоря об умерших, мы клянемся при этом, что не хотим запятнать их память? Почему нечетные числа обладают, по нашему мнению, особенным значением?.. Почему мы желаем здоровья тому, кто чихнул?.. Думают, что по звону в ушах отсутствующие чувствуют, что о них идут разговоры. Аттал утверждает, что если, увидев скорпиона, сказать «два» — он остановится и не будет кусать. Кстати, скорпион напомнил мне об Африке: как в других странах не начинают дела, не испросив соизволения богов, так в Африке ничего не предпринимают, не произнеся слова «Африка». За столом есть обычай снимать с рук кольца. Если, омочив палец в слюне, коснуться им за ухом, это облегчает тревожные думы… Если во время обеда зайдет речь о пожаре, мы проливаем воду под стол, чтобы его не случилось. Считается очень дурным предзнаменованием, если кто, вставая из-за стола, покачнет скамью, или в то время, когда кто-нибудь пьет, отодвинет стол… В древности хлеб, выпавший из рук, всегда поднимали, и даже не полагалось дуть на него, чтобы очистить от сора; при этом, по словам или мыслям того, с кем это случилось, делались предсказания; считалось особенно ужасным, если хлеб выпадал из рук понтифика во время трапезы в честь Плутона. Для искупления нужно было вновь положить его на стол и сжечь на очаге лара. Говорят, что если лекарство случайно положить на стол, оно теряет силу. Обрезать себе ногти во время римских нундин (базарных дней), начиная с указательного пальца, считается неблагоприятным для денежных дел. Прикосновение к волосам в 17-й и 29-й дни луны охраняет их от выпадения и от головной боли. Деревенский обычай, соблюдаемый почти во всех италийских поместьях, запрещает женщинам во время прогулок по дорогам вертеть веретено и даже вообще нести его незавернутым, так как думают, что это препятствует осуществлению всяких надежд, и особенно надежды на урожай. М. Сервилий Нониан при болезни глаз тотчас же, не называя болезни по имени и, раньше чем кто-либо ее назовет, писал на бумажке две греческие буквы «π» и «α», и вешал ее за нитку на шею. Муциан, бывший три раза консулом, носил таким же образом живую муху в белом мешочке: и оба они уверяли, что благодаря этим средствам глаза их не будут гноиться. Существуют заклинания против града, против многих болезней, против ожогов; некоторые из этих заклинаний были даже испытаны.
Истолкование знамений
Вот как гаруспики объясняли знамения, которые представляли собой внутренности (exta) жертвенных животных.
Их исследованию подвергались селезенка, желудок, почка, сердце, легкие и печень. Мы ничего не знаем о правилах истолкования, относящихся к первым трем органам; мы имеем лишь свидетельство о том, что селезенка иногда менялась местами с печенью. Сердце, вследствие того что его внешний вид менее подвержен случайным изменениям, мало останавливало на себе внимание гаруспиков. Первоначально они даже совсем пренебрегали им, и лишь с 274 г. до Р. X. сердце появляется среди exta. С этих пор было установлено считать хорошим знамением, если на кончике сердца замечается некоторое ожирение. Отсутствие этого органа считалось чудом. Цезарь именно таким образом был извещен о том, что пурпурная мантия и золотой трон погубят его. Легкие, вследствие того что их внешний вид чаще подвергается изменению, заслуживали большего внимания; если легкое оказывалось как бы расколотым, то следовало отложить всякое предприятие. Но самое существенное значение имело исследование печени.
Одна сторона печени имела отношение к вопрошающему (pars familiaris), другая — к судьбе его врагов (pars hostilis). Развитие этой последней, богатство сосудов в этой части печени было, следовательно, дурным знаком. Так же были распределены и щели, которые разделяют печень на доли: была щель «дружественная» и щель «враждебная». Чем тоньше и изящнее была линия щели, тем более благоприятным знаком считалось это для вопрошающего или его врагов. Само собой разумеется, что щель, неправильно идущая или необыкновенная, считалась дурным знаком.
Выдающиеся оконечности печени (fibrae) представляли собой части, наиболее обильные знамениями, особенно та, которая называлась головкой печени — выпуклость на краю правой доли. Отсутствие этой выпуклости означало смерть; удвоение — борьбу двух сил, следовательно, раздоры; если она была как бы расколота щелью, то это предвещало переворот и изменение во всем строе жизни, что могло быть и хорошим, и дурным знаком, смотря по обстоятельствам. Нередки были и чудесные случаи, что еще более осложняло анатомическое исследование гаруспиков. Попадалась двойная печень или с двойной оболочкой, что знаменовало силу и благополучие. Наконец, гаруспики изучали и расположение кровеносных сосудов. Это производилось во время варки внутренностей, которые рассортировывались, согласно требованию ритуала, смешивались с кусками известных частей мяса, пересыпались мукой с солью и сжигались на алтаре. Это называлось «подношением внутренностей» (exta porricere). Во время торжественных жертвоприношений, если жертвой было рогатое животное, его внутренности сначала варились, а потом подвергались сожжению. Если при этом печень разваливалась так, что распадалась на части, то это было таким же дурным знаком, как и полное отсутствие этого органа.
Толкование ауспиций по полету и крику птиц было делом особых гадателей-авгуров. Число птиц, которые при этом подвергались наблюдению, было весьма незначительно; но в то же время всякая птица могла служить непредвиденным знамением, и некоторые из них всегда являлись зловещими. Некоторые из пернатых (без сомнения, редкие в Риме и Италии) пользовались такой дурной славой, что иногда одно появление их влекло за собой искупительные жертвы.
Птицы, над которыми производились наблюдения авгуров, делились на alites и oscines, в зависимости от того, чему придавалось значение знамения — полету их или крику. Птицы, посвященные самым древним латинским божествам — зеленый дятел Марса и орел Весты, имели то преимущество, что принадлежали к обеим категориям. Орел, ястреб и сарыч были alites; ворон, ворона и ночная сова принадлежали к oscines.
Наблюдая alites, авгур должен был прежде всего заметить направление их полета, затем высоту, на которой они держатся, последовательность взмахов крыльями и вообще их поведение, т. е. инстинктивные действия, которые они могут производить пролетая. Так, например, ритуал предусматривает случай, когда птица чистится или вырывает у себя перья. Если наблюдались oscines, то, кроме указанного выше, надо было заметить частоту, силу и в особенности характер крика. Если ворона была слишком болтлива или ворон кричал сдавленным голосом, то это было дурным знаком. Немалое значение имело также и то, куда сядет птица. Наконец, если крик дятла и вороны считался благоприятным, когда слышался слева, то по отношению к ворону было как раз наоборот.
Могло случиться, что во время наблюдения замечалось несколько различных и даже противоположных знамений. В таком случае, по требованию ритуала, их надо было согласовать друг с другом и выделить преобладающее значение того или другого знамения; при этом имелось в виду не только количество, но и качество их.
Что касается качества, то относительно этого мнения расходились. Между птицами была своего рода иерархия, так что знамение, данное орлом, имело больше значения, чем знамение ворона; но при этом надо было принять в расчет и время появления каждого из обоих знамений. Одни утверждали, что первое знамение имеет преимущественное значение; другие же, наоборот, видели в каждом новом знамении подтверждение или уничтожение предыдущего и придавали больше всего значения последнему знамению.
Наблюдатель, кажется, имел право мысленно определить мгновение, с которого он будет считать знамения действительными. Он мог также ограничиться первым знамением, если оно было благоприятно, или же пропустить вначале несколько дурных ауспиций в ожидании лучших.
Существовал еще особый способ гадания, который назывался signa ex tripudiis. При этом замечалось положение и движение птиц, особенно в тех случаях, когда они несли в клюве какой-нибудь предмет, которому можно было придать символическое значение. Греческие предания изобилуют рассказами, в которых птицы роняют сверху что-нибудь, обыкновенно кусочек мяса, похищенный с алтаря в каком-нибудь определенном месте. У Вергилия Эней следит глазами за голубями, посланными ему его матерью Венерой, и замечает, что они едят на лету; эту черту поэт заимствовал из деятельности авгуров. Одно из таких знамений называлось tripudium sollistimum, когда птица, глотая с жадной торопливостью пищу, уронит часть ее. В теории таким способом можно было наблюдать всех пернатых; но на практике наблюдение ограничивалось обыкновенно цыплятами, причем охотно прибегали к искусственным мерам, чтобы получить необходимые знамения. Цыплят запирали в клетки и подвергали строгому посту, что располагало их к прожорливости во время ауспиций. Цицерон возмущается подобными приемами. «Разве может быть, — говорит он, — хотя бы тень пророчества в знамении, которое вымучено таким образом? Если бы птица могла свободно проявить себя, то ее поступок был бы знамением, и ее можно было бы принять за вестницу и истолковательницу воли Юпитера. Но когда вы ее держите запертой в клетке, так что она почти умирает от истощения и потом бросается на пищу с такой жадностью, что часть ее роняет из клюва, — неужели это можно назвать ауспициями?»
Очень часто авгуры и гаруспики при истолковании замеченных ими знамений преследовали политические цели. Таково было объяснение гаруспиков в 58 г. до Р. X., текст которого Цицерон сохранил в своем трактате «Об ответе гаруспиков»: «На латинской земле слышны были шум и стоны, а в соседней местности, прилегающей к городу, какой-то глухой шум и страшный звук оружия, — все это знамения, идущие от Юпитера, Сатурна, Нептуна и Земли (Tellus) — небесных богов, ввиду того что игры отпразднованы были слишком небрежно и были осквернены, священные места употреблены для мирских целей, ораторов умертвили вопреки всем человеческим и божественным законам, данное слово и клятва были попраны, древние и таинственные жертвоприношения были произведены с небрежностью и осквернены. Бессмертные боги предостерегают, чтобы, вследствие раздора и несогласий в высших классах, сенаторы и их вожди, оставленные без помощи, не подверглись опасностям и убийствам, вследствие чего провинции могут восстать под предводительством одного главы, прогнать войска и тем окончательно ослабить государство. Боги предостерегают также, чтобы общественное благо не потерпело ущерба от тайных козней, чтобы не выбирали на высшие должности людей с запятнанной репутацией и приговоренных судом, наконец, чтобы образ правления остался неизменным».
В разных частях эллинского мира было много таких святилищ, в которых давались верующим прорицания от имени божества, которому было посвящено святилище, его жрецами или, по крайней мере, при их содействии. Такие святилища назывались μαντεία или χρηστηρια, а получавшиеся в них вопрошающими ответы — μαντεία или χρησμοί.
Для удобнейшего обозрения оракулов ученые делят их на группы по способам, которыми были сообщаемы прорицания: а) оракулы знаков, которые подразделяются на два вида смотря по тому, состояли ли эти знаки в явлениях природы без всякого участия людей или получались при помощи каких-либо искусственных приспособлений (например, жребиев); б) оракулы экстаза или вдохновения, где ответы были сообщаемы устами вдохновенного богом пророка; в) такие оракулы, в которых божество сообщало свои откровения во сне или в различных видениях, являвшихся в святилище; наконец, г) такие, в которых были вопрошаемы не божества, а души усопших, нарочно для этого вызываемые. В некоторых местностях, впрочем, встречаются рядом различные виды предсказаний.
Оракулов было очень много в Элладе, но известность их была далеко не одинакова, так что о многих мы ничего не знаем, кроме имени, и не можем определить, к какому виду они принадлежали. Мы ограничимся обозрением только наиболее известных оракулов.
Оракулы знаков
Знаменитейшим и древнейшим из оракулов этого вида был Додонский, находившийся в эпирском городе Додона, в области, которой в исторические времена владели молоссы. Здесь находился храм Зевса, еще в «Илиаде» называемого «Пеласгическим»; это название, очевидно, указывает на глубокую древность прорицалища, открытие которого приписывали Девкалиону. Окрестности Додоны в гомеровские времена были населены селлами, которые называются в «Илиаде» «пророками, не моющими ног и спящими на земле»; отсюда видно, что эти селлы заведовали оракулом и вели суровую, отшельническую жизнь. В историческое время они, по-видимому, уже не существовали. Способ предсказаний в гомеровские времена был тот же, что и впоследствии: люди «слушали волю Зевса с высоковерхого дуба». Геродот сообщает о Додонском святилище интересное свидетельство, в котором происхождение его поставлено в связь с Египтом. Он говорит, что по словам египетских жрецов две жрицы были увезены финикиянами и проданы — одна в Ливию, другая в Грецию; они первые основали-де прорицалища в этих странах. По словам же додонских жриц и служителей храма, две черных голубки вылетели из египетских Фив, одна в Ливию, другая в Додону; сев здесь на дуб, прилетевшая голубка сказала человеческим голосом: «Здесь следует быть прорицалищу Зевса, и люди, признавая это за веление свыше, устроили прорицалище». «Я же, — продолжает Геродот, — думаю об этом так: если в самом деле финикияне увезли священных женщин и продали одну в Ливию, другую в Грецию, то мне кажется, что эта последняя была продана в Феспротии, которая есть область Пеласгии, называемой теперь Элладою. Потом, служа там, она основала под дубом святилище Зевса. Естественно, что бывшая служительница храма Зевса в египетских Фивах почтила память его там, куда прибыла, и, когда научилась по-гречески, устроила прорицалище. Додонцы назвали этих женщин голубками, вероятно, потому, что они были варварского происхождения и, как им казалось, говорили по-птичьи. После голубка заговорила по-человечески, когда женщина стала объясняться на понятном для них языке, прежде говорив по-варварски. Иначе как могла бы голубка говорить по-человечески? Черный же цвет голубки показывает, что женщина эта была египтянка». Насколько можно доверять этому сказанию о египетском происхождении Додонского прорицалища, нельзя решить определенно. Очень может быть, что как это сказание, так и другое, по которому в Додоне давали предсказания по полету голубей, обязаны своим происхождением исключительно двоякому смыслу слова πελειοη: оно значит «серый», «седой», и в Додоне обозначало жриц, избиравшихся из пожилых женщин; но, кроме того, слово πελεια или πελειαη обозначает вид голубей серого или сизого цвета: эта-то омонимия, быть может, и послужила основанием для приведенных сказаний.
Руины храма Зевса в Олимпии.
Зевс в Додоне почитался под именем Ναΐοη; рядом с ним пользовалась большим уважением Диона, которую, вероятно, признавали его супругой. Вероятно, существование в Додоне жрецов и жриц находилось в связи с этим двойным культом. По словам Страбона, женщины стали давать прорицания в Додоне именно со времени введения культа Дионы. При Геродоте в Додоне были три жрицы.
В Додоне было несколько способов прорицания. Самый употребительный и древнейший (упоминаемый еще в «Одиссее») — по шелесту листьев священного дуба, росшего близ святилища Зевса. Знамения, которые бог посылал в шелесте листьев, истолковывались жрецами или жрицами, для чего им необходимо было особое вдохновение; это очевидно из того, что додонские пелиады сравнивались с дельфийской пифией и боговдохновенными сивиллами. Этой необходимостью вдохновения для понимания знамений Додонское прорицалище существенно отличалось от других оракулов знаков. Для того чтобы вызвать вдохновение, без сомнения, употребляемы были разные подготовительные священные обряды (вроде омовений, курений, жертвоприношений и т. п.), но о них не сохранилось определенных известий.
Комментатор Вергилия Сервий упоминает о гадании по журчанию воды источника, протекавшего у корня священного дуба. Вероятно, это был тот самый источник, вода которого, по словам Плиния, имела чудесное свойство зажигать погруженные в нее погасшие факелы, хотя горящие факелы при погружении в нее гасли, как в обыкновенной воде. Очень может быть, что жрицы пили эту воду для возбуждения вдохновения перед гаданием, как в Дельфах пифия — воду Кассотидского источника.
Далее мы имеем достоверное свидетельство о гадании в Додоне по жребиям. Именно Цицерон рассказывает, что когда спартанские послы перед сражением при Левктрах явились сюда вопросить о победе и поставили сосуд, в котором были жребии, любимая обезьяна молосского царя перемешала и разметала жребии и все, что было приготовлено для гадания. После этого жрица сказала, что лакедемонянам следует думать не о победе, а о спасении. Стало быть, гадание производилось так, что вопрошающий, положив жребии в сосуд, ставил его на определенное место, вероятно, на жертвенник. Кто вынимал жребии — вопрошающий или жрец, остается неизвестным, но значение вынутого жребия объясняла, по-видимому, жрица.
Еще неоднократно упоминается «додонская медь». Это был пожертвованный керкирцами медный таз, поставленный на столбе, подле которого на другом столбе стояла медная же статуя мальчика, державшего в руке бич из трех медных цепочек с игральными костями на концах. Эти кости касались таза и, ударяясь об него при малейшем ветерке, производили протяжные звуки. Первоначально этот дар керкирцев служил только для украшения и выражение «додонский таз» или «додонская медь», «додонский бич» употреблялось в виде поговорки для обозначения болтливого, никогда не умолкающего человека; но в более поздние времена, быть может, производились гадания и по звукам, производимым ударами бича о таз.
При раскопках, произведенных в Додоне Карапаном, найдено было довольно много свинцовых табличек, на которых были написаны обращенные к оракулу вопросы.
Додонский оракул пользовался меньшей известностью и уважением, чем Дельфийский, но все-таки к нему нередко обращались не только соседи, но и более отдаленные государства (Спарта, Афины, Фивы и др.) или частные лица и даже иностранцы (Крез, по Геродоту). Этолийцы нанесли Додоне решительный удар своим набегом в 219 г.; во времена Страбона Додонское прорицалище было в полном упадке, но все-таки продолжало существовать даже при императоре Юлиане, который обращался за советом в Додону и Дельфы перед походом в Персию в 361 г., и окончательно исчезло, вероятно, только при Феодосии.
Почти одинаковой с Додонским оракулом известностью пользовался оракул Зевса-Аммона, находившийся в Ливии, в оазисе Сива, недалеко от г. Кирена. Собственно говоря, это не был греческий оракул, но его нельзя обойти молчанием, так как он имел огромное значение и для Греции, как это видно, между прочим, из того, что Дельфы, Додона и Аммон нередко ставятся рядом. Греки рано отождествили Аммона со своим Зевсом и, если верить Геродоту, слава его оракула уже в VI в. была так велика, что к нему обращался, в числе прочих греческих оракулов, лидийский царь Крез; но особенно прославился он после похода Александра Македонского. Способ гадания состоял в том, что жрецы в торжественной процессии носили на плечах кумир божества и особый жрец по колебанию и движениям кумира узнавал волю божества и сообщал ее вопрошающим.
Из других оракулов-знаков прежде всего упомянем об Олимпийском «пророческом алтаре Зевса», как называет его Пиндар. Здесь гадания производились посредством иероскопии. Гадатели из рода Иамидов славились тем, что умели извлекать из жертвенных знамений гораздо больше указаний, чем другие. Они гадали не только по внутренностям животных, но и по горению жертвенных кусков на алтаре и даже по кожам животных. Чаще всего, конечно, прибегали к их искусству прибывавшие в Олимпию для состязаний атлеты и их родственники, чтобы погадать насчет победы и т. п.; однако иногда обращались к Олимпийскому оракулу и государства, например, спартанцы в тех случаях, когда при наблюдении эфорами небесного свода являлись знамения, указывавшие на недовольство богов царями.
В ахейском городе Фары находилось прорицалище Гермеса, которое Павсаний описывает так. На площади стояла статуя Гермеса и перед ней жертвенник. Вопрощающий приходил вечером, воскурял благовония перед статуей, подливал масла в лампу, клал монету в урну, стоявшую направо от статуи, и говорил на ухо последней свое желание; затем, заткнув уши, уходил; дойдя до конца площади, открывал уши и первое слово, которое затем слышал, признавал ответом бога. Это — образец гадания по звукам.
Подобные же оракулы были в Фивах при алтаре Аполлона Сподия (где, впрочем, гадали и по горению жертв), в Смирне и пр.