Я не люблю слово «ненавижу».
Я ненавижу дождь…
Из-за него я вспоминаю тот день.
День, в который хоронили моих папу и маму, тоже выдался дождливым.
Десять смертей в Японии каждый день.
Точная статистика меняется из года в год, но для меня смерть — дело личное.
Да, я говорю о смертях в ДТП.
Это случилось вскоре после того, как я пошел в школу.
Мои родители оказались среди этих десяти.
Личная машина — удобный инструмент и в то же время один из самых опасных.
Мне пришлось узнать об этом очень рано.
Тяжело. Горько. Грустно.
Сердце ныло так, словно его сжимали тисками.
Любой бы плакал, когда из его жизни пропали бы люди, к существованию которых ты давно привык.
После похорон, на которых я стоял в полной прострации, пошли разговоры о том, кто меня примет.
Я смотрел в землю глазами, на которых уже высохли слезы.
— …
— …
Женщина и мужчина что-то сказали мне, но я не услышал.
Даже несмотря на юный возраст, я понимал, что они пытались приободрить меня, но смог лишь вяло отозваться в ответ.
В итоге, они меня и усыновили.
Непосредственная женщина и добродушный мужчина, представившиеся двоюродным братом отца и лучшей подругой матери.
Они хорошо заботились обо мне и не забывали провожать каждое утро в школу, несмотря на работу.
А каждые выходные мы куда-нибудь ездили.
— Я — флорист. Я лучше всех в мире разбираюсь в цветах.
Поскольку во время поездки в парк развлечений на прошлой неделе я упрямо смотрел вниз, в этот раз меня повезли в другую префектуру любоваться красивыми пейзажами со склона горы.
И действительно, с нее открывался прекрасный вид на цветочное поле.
Но в моих глазах отражалась лишь пустота…
Хоть я и не отвечал женщине ничем, кроме «простите…», она все продолжала рассказывать мне про цветы.
Мужчина тоже пытался утешить меня, но я не реагировал.
Дома… у них дома происходило то же самое.
— Сегодня готовлю я. Еда всегда лучше, когда ее готовит женщина.
Обычно нам готовил мужчина, но сегодня вызвалась она.
Честно говоря, получилось у нее плохо.
Я молча съел все и начал молча смотреть в окно.
Не то чтобы я что-то в нем увидел. Как раз наоборот. Я не хотел ничего видеть.
Наступило утро, и они проводили меня в школу.
— Доброе утро, Мидзуки-кун.
— …
Учитель добродушно обратился ко мне, но я как всегда молча прошел за свою парту.
Одноклассники не травили меня. Некоторые даже волновались обо мне и пытались разговорить.
— Спасибо… извините…
Но я не реагировал на них и день ото дня смотрел в окно.
Не то чтобы я о чем-то думал.
Мне не хотелось думать.
Не хотелось забывать папу и маму.
Но со временем мне стало так тоскливо, что я больше не хотел вспоминать их лица.
Поэтому я стал ненавидеть всех.
Сильно ненавидеть.
Хоть я никогда не говорил этого, но ненавидел и не мог ничего с этим поделать.
Не строй из себя папу. А ты не строй маму.
Не лишайте меня дорогого.
Все вы только об этом и думаете. И учитель. И одноклассники.
— Мидзуки-кун, сегодня выходной. Ты куда-нибудь хочешь сходить?
— Нет…
— Значит, сегодня мы…
В ответ на мой тихий шепот женщина попыталась что-то сказать, но мужчина покачал головой, прерывая ее.
Какое-то время они пытались меня подбодрить, но затем вышли из комнаты, о чем-то разговаривая друг с другом.
Даже ребенком я понимал, что поступаю плохо.
После того дня они начали чаще что-то обсуждать между собой.
Я был даже рад этому, ведь они стали больше оставлять меня одного.
Прошла неделя.
В пятницу, вернувшись домой после школы, я остолбенел.
Весь дом был заставлен цветами.
— Что за…
Цветы выбили у меня из головы все остальное.
Ведь они были везде — во дворе, на двери, в коридоре, в каждой комнате. Самые разные, но все очень красивые.
— Ну что, Мидзуки? Я же говорила, что я величайший флорист? — сказала женщина в ответ на мое изумление.
Она говорила так горделиво и с таким самодовольным видом, словно у нее в душе разыгралось детство.
— Мидзуки-кун, мы хотим, чтобы ты больше говорил с нами о себе, — добродушно обратился ко мне мужчина размеренным голосом.
— …
— Мы с ним разбираемся лишь в цветах. Мы умеем жить лишь цветами. К сожалению, мы не можем вернуть тебе радость жизни, Мидзуки. Мы просто не знаем как. Поэтому мы решили показать тебе, в чем состоит радость жизни у нас. Понимаешь?
Я не понимал, о чем она.
Происходящее казалось таким бредовым… и в то же время, что-то в выражении ее лица изменилось.
— У-угу…
— Отлично, наконец-то ты хотя бы кивнул. Дальше будет лучше!
Хоть я кивнул и слабо, словно меня запугали, женщина радостно заулыбалась в ответ.
И действительно, дальше было лучше.
Каждый день у нас дома цвели любовно украшенные цветы.
Мужчина лично вырастил каждый из них. Женщина лично украсила каждый из них.
Хоть это и показалось мне несусветной глупостью, но стоило задать хоть малейший вопрос, и начинались бесконечные рассказы о том, как именно они выращивали и украшали тот или иной цветок.
Никакие слова не могли вместить все те чувства, что они испытывали по отношению к цветам.
Со временем я сдался. Хоть я и не слушал ничего другого, но эти рассказы начал.
Я пытался забыть услышанное, но в мою голову нескончаемым потоком лилась все новая и новая информация.
Хоть я и не проникся цветами, я начал понимать, насколько эти два человека любят цветы.
И как на самом деле заботятся обо мне…
Я старался не думать о будущем. Ведь приняв это, я забыл бы обо всем.
О своих настоящих папе и маме.
Поэтому я решил сопротивляться изо всех сил.
Я понимал, что не могу противостоять взрослым, но решил попытаться сохранить хотя бы чувства.
— Я пошел… гулять.
— О-о, Мидзуки, у тебя друг появился?!
— Д-да.
— Конечно, иди! Детям положено гулять.
Я соврал.
В школе я всегда был одиночкой и отказывался с кем-либо общаться.
И, тем не менее, мужчина и женщина обрадовались до слез в глазах.
Я чувствовал себя мерзко.
Я врал людям, которые всегда думали обо мне и относились с добротой.
От мысли об этом начинало ныть сердце.
Я прятался в укромном уголке парка и ждал, пока не стемнеет.
Дни шли, складываясь в недели, а затем и в месяцы.
Постепенно мое отношение к тем двум людям начало меняться.
Та непосредственная женщина… на самом деле оказалась очень добродушной, но неумелой.
А добродушный мужчина… человеком, который беспокоился о других далеко не только на словах.
И все же я не хотел называть их отцом и матерью.
У меня было неприятное чувство… что если я сделаю это, то все изменится навсегда.
Поэтому я запечатал эти слова глубоко в своем сердце, стараясь не смотреть правде в глаза.
Прошло полгода. Одноклассники, наконец, махнули на меня рукой и начали общаться между собой.
Толку от меня, если я на каждой перемене лишь смотрю в окно.
Такая жизнь продолжилась и в следующем году, и когда я перешел во второй класс.
Апрель.
Время, когда цветет сакура.
И не только она. Это время, когда распускаются все цветы.
А также время, когда цветы у них дома становятся еще ярче.
Я перешел в следующий класс, нас перетасовали по классам. Какие-то одноклассники остались старыми, какие-то поменялись.
Классный руководитель остался тем же. Как я узнал уже потом, он сам попросился к нам.
Но даже с новыми одноклассниками я общался по-старому.
— Слушай, а каково это — быть сиротой?
Этого типа я серьезно недолюбливал.
Мне вообще казалось, что у него с головой что-то не в порядке — ну кто в здравом уме будет такое спрашивать?
—...
Естественно, я промолчал и продолжил смотреть в окно.
— Эй, а ну отвечай.
Он продолжил говорить, но я не слышал.
Вернее... я не хотел слышать его слов.
Ничем, кроме ноющей боли в сердце, это не закончится.
— Айда домой вместе?
— Я на автобусе езжу...
— Так я живу рядом и езжу на том же автобусе. Ты что, забыл? Я с тобой и вчера, и позавчера шел.
— Да?..
Похоже, этот мальчик ездил в школу и из школы на одном автобусе со мной, и каждый день пытался со мной заговорить.
— Представляешь, моя мама говорит, что нельзя пирожное поливать сразу кленовым сиропом и медом. Поэтому в следующий раз я помимо сиропа и меда его еще шоколадом посыплю. Думаешь, прокатит?
—...
Каждый день он без устали что-то мне рассказывал.
Не знаю, что этот мальчик во мне нашел, но он продолжал говорить обо всем на свете.
Из его рассказов я понял, что он был сладкоежкой до мозга костей. Он постоянно говорил о сладостях, а уж если что-то сладкое давали в столовой, этот тип устраивал за еду настоящие баталии.
А мне... мне было все равно, вкусная моя еда или нет...
— Слушай, Кагия. Тебе что нравится?
—...
— Ну хоть что-нибудь? Ну? А то ты вечно сидишь недовольный.
— Н...
В яблочко. Кажется, это называется так.
Каждый день после смерти моих родителей мне было горько, тяжело и тоскливо.
Но важнее то, что я и правда был всем недоволен.
И, услышав эти слова от неприятного мне типа, я разозлился, впервые со дня смерти моих родителей.
— Ненавижу! Ненавижу вас всех!
Мальчик ошарашено застыл, а я немедленно выбежал из класса.
С тех пор мальчик стал странно смотреть на меня.
Естественно, говорить он стал меньше. Он сидел и над чем-то думал, и лишь сладости выводили его из этого состояния.
Наконец, он совсем затих. По крайней мере, я так думал.
Мне полегчало на душе. А затем наступил тот самый день. Утром шел ненавистный мне дождь.
Я не любил ходить в школу под дождем, но боялся того, что скажут мне те двое, если я не пойду.
Взвешивая варианты на весах, я всегда выбирал поход в школу.
В тот день мальчик сказал, что пойдет в школу без меня, поэтому дорога была тихой.
Я пришел в школу, зашел в кабинет и удивленно посмотрел на свою парту.
—?..
На ней стояла ваза с желтыми цветами.
— Кх... х...
Такое чувство, что когда я увидел эти цветы, из меня изверглось все, что я копил в себе.
Все те слезы, которые я хотел пролить после смерти родителей, но не мог.
Все это время я ощущал лишь пустоту и бессмысленную тоску.
Но тогда я заревел.
В кабинете были и другие дети, но я плакал, не обращая на них внимания.
— Пусть тот, кто это сделал, немедленно поднимет руку! — сказал классный руководитель на утреннем собрании с красным лицом.
И руку поднял... тот самый мальчик.
Он пришел с огромной шишкой на голове. Трудно сказать, что с ним случилось.
— Почему ты сделал это?! — отругал молчавшего мальчика учитель.
Я не понимал, почему на него кричали из-за меня.
Я ведь был школьником, причем младшеклассником, и не понимал, что означали цветы на парте.
Поэтому я встал, загородил его собой и сказал:
— Хватит! Цукисиро не сделал ничего плохого!
Мальчик и учитель сильно удивились, что такой молчун может настолько громко разговаривать.
— Он... Цукисиро... мой друг!
Желтые цветы... герань.
На языке цветов означают «утешение», «настоящую дружбу», «решимость» и «счастье, что ты есть».
Красивый цветок африканского происхождения, цветущий с апреля по ноябрь.
Этот мальчик, Цукисиро Юдзи, выяснил, что я живу в доме цветочников, и поэтому тщательно изучил вопрос, хоть цветами и не интересовался.
Он бы не сделал этого, если бы не беспокоился обо мне, а я бы не понял смысл этого жеста, если бы отец и мать не рассказывали мне о цветах.
И дело было не только в отце, не только в матери, не только в мальчике.
Многие люди помогали мне, терпели меня и одаривали добротой.
И всех их надежды разбивались о мою ненависть.
С тех пор я не люблю слово «ненавижу».
Потому что это слово растаптывает надежды людей, самих людей и все остальное.
Я люблю дождливые дни.
Они напоминают мне о том дне, когда я, наконец, заметил руки помощи, протянутые отцом, матерью и другом.
Все эти люди были моей реальностью, моим сокровищем... с которым я ни за что бы не расстался.
Глава 4. Решимость
Я услышал, как мерно стучат капли.
Очнулся я уже не в сокровищнице, а сидя на кровати в королевской спальне.
За три месяца кровать изрядно запылилась, но все еще осталась по-королевски мягкой и теплой.
Я посмотрел в окно. Хоть днем и было ясно, сейчас снаружи шел практически ливень.
«Никогда не увидишь дорогих тебе людей».
Эти слова прозвучали, словно смертный приговор.
Ведь я до сих пор не отплатил им.
Ни неумелой, но доброй матери.
Ни заботливому добродушному отцу.
Ни бестолковому, но искреннему другу-сладкоежке.
От одной мысли о том, что я никогда их не увижу, становилось тоскливо.
Но… звуки дождя меня пусть немного, но успокаивали.
— Мидзуки, ты в порядке?
— Да, в порядке. Прости, что напугал.
Меньше всего хотелось тревожить еще и Шелерию.
За это меня может с чистой совестью осмеять мое прошлое, в котором я поклялся больше не задевать ничьих чувств.
— Хорошо хоть дождь пошел…
— …Ты любишь дождь, Мидзуки?
— Да, очень люблю.
— Ясно… я тоже люблю.
Это радует.
Многие люди считают дождь неприятным, но меня он успокаивает.
Если вслушаться, можно даже услышать, как капли свистят в воздухе.
Хорошо, что в этом безжизненном, опустевшем мире остался хотя бы дождь.
— Все-таки, Мидзуки, тебе не стоит оставаться в этом мире.
— О чем ты?
— Я же сказала лишь то, что ты не сможешь уйти «такими темпами».
— …Э?
Эти слова означали… возможность.
Они могли воодушевить меня.
Но…
— Но если это возможно, то что ты здесь делаешь, Шелерия?
Безжизненный, заброшенный мир.
Если здесь знают о параллельных мирах, должен быть и способ попасть в них.
По крайней мере, я так считаю, тем более раз тут есть такая удобная магия.
Я спросил ее, не подумав. Наверняка Шелерия поняла, что это невозможно, и сдалась.
Однако Шелерия покачала головой.
— Магия — наука о создании чего-то из ничего.
Чего-то из ничего… в моем мире это точно невозможно.
Нет, если как следует подумать, несколько таких вещей все же есть, но сделать что-то без использования чего-либо еще однозначно невозможно.
— Я — придворный маг школы Пустоты. Поэтому в магии я разбираюсь.
— Школы Пустоты?
— Да, мы исследуем незримые вещи и ищем несуществующие. И одно из достижений нашей школы — доказательство существования параллельных миров.
— Значит… то, что я нахожусь здесь…
— Именно. Если параллельные миры существуют, то в теории должен быть способ вернуть тебя обратно в твой мир.
Я не знал, о какой теории шла речь.
Но словам Шелерии поверить готов.
Пусть я знаю ее лишь несколько дней, но уверен, что она не врет.
Шелерия увидела, как я облегченно выдохнул, и улыбнулась.
— Я обязательно верну тебя в твой мир. Обещаю.
— Спасибо…
Шелерия кивнула и встала.
— Что же, тогда нам нужно подготовиться.
— Подготовиться?
— Именно. Конечно, я сказала, что магия создает что-то из ничего, но это лишь в идеале. Магия не настолько всемогуща. Помнишь ту бумагу, что я использую для воды и огня? Вот и более сложной магии нужны такие вещи.
— А-а…
И правда, я не помню еще ни одного случая, чтобы Шелерия творила волшебство без ничего.
Пусть она живет в другом мире, но и тут есть свои сложности.
— Нужно выяснить, что нам нужно, и собрать инструменты. Ты поможешь мне?
— Естественно. И вообще, ты ведь ради меня стараешься, так что с какой стати я должен стоять в сторонке?
— Хе-хе, ты прав. А, и даже если тебе нечем будет помогать мне, можешь приготовить мне известной тебе еды?
— Хорошая мысль. Что смогу — приготовлю.
Затем мы с Шелерией вышли из замка по той же самой дороге.
Хоть воздух в замке и промерз, мне почему-то было тепло.
Снаружи все еще шел дождь.
Слышался стук капель по земле, и казалось, что дождем стал весь мир.
В этом мире жили лишь я и она… мне должно быть страшно, но я спокоен.
— Возьми.
Шелерия отдала мне хороший плащ, который взяла из королевской комнаты.
Хоть и не хочется пользоваться чужой вещью, но дождь идет сильный, и я хорошенько натянул капюшон.
Лишь после этого я понял, что за три месяца в одежде должны были поселиться блохи и моль.
Неужели и насекомые…
Видимо, да.
На всем пути от горы до замка мне не попалось ни одного насекомого. Мы шли по такой заросшей земле, но нас ни разу не укусили. Обычно насекомые бы такого не допустили.
Я мотнул головой, избавляясь от приставших мыслей, и пошел вслед за Шелерией.
Она тоже подняла капюшон и вышла из здания.
Похоже, что капюшоны наши зачарованы, поскольку капли по ним стекали лучше, чем по зонту.
Как необычно…
Все-таки эта «магия» — странная и непривычная для меня наука.
Мы прошли еще немного до соседнего здания.
Кажется, Шелерия назвала его домом придворных магов.
Судя по ее словам, помимо ее школы Пустоты есть и много других.
Мы вошли в дом (каменный, как и все остальные строения), и с наших плащей полилась вода. Внутрь плащей не попало ни единой капли, и я вновь восхитился могуществом магии.
Внутри, конечно же, оказалось пыльно.
Но этого стоило ожидать от здания, которым уже несколько месяцев не пользовались.
— Это лаборатория магистра школы Пустоты.
Эта комната выглядела еще более пыльной… словно ей не пользовались уже несколько лет.
Повсюду валялись горы книг и записей, благодаря которым комнату не стыдно было назвать лабораторией.
Я не мог прочитать никаких записей. Я и без того слаб в иностранных языках, а уж буквы параллельного мира и вовсе вижу впервые.
Потом я заметил, что в комнате валялись и листки вроде тех, что использовала Шелерия. Все они были изрисованы прозрачными чернилами, из-за которых листки просвечивало насквозь.
Возможно, это свойство чернил как-то связано с названием школы Пустоты.
— Здесь есть описания способов возвращения?
— Да, три месяца назад… вскоре после того, как все исчезли, я из любопытства посмотрела местные материалы и помню, что видела нечто подобное, — ответила Шелерия, приступая к поискам.
Естественно, пыль поднялась в воздух.
— Но ведь это чужие вещи… — опасливо спросил я, видимо, не до конца привыкнув к отсутствию людей.
— Если найдется кто-то, кто обвинит меня в этом, я с радостью приму наказание.
Не было людей, которые могли наказать тебя за ошибки.
Я подумал, что это очень грустно.
А еще хуже мне стало от мысли о том, что я позволяю Шелерии делать что-то плохое.
От этого я сразу почувствовал себя виноватым.
— Я помогу. Что искать?
— Хорошо. Проводящую бумагу… она тут повсюду разбросана, собери как можно больше.
Видимо, проводящая бумага — это те самые прозрачные листки и есть.
— Ладно. Скажи, если я смогу помочь чем-то еще.
— Ага… а, Мидзуки, сначала я хочу рассказать побольше подробностей.
— Да, что?
— Это случится не прямо сейчас, но через несколько часов действие леденца прекратится. У нас есть еще четыре, так что пока волноваться не о чем, но надо по возможности экономить их. Поэтому давай я расскажу тебе все важные вещи сейчас.
Мы так свободно разговаривали, что я и забыл, что между нами все еще стояла языковая стена.
Хорошо бы было, если бы леденцы работали вечно, но даже в этом мире все не так просто.
Четыре леденца. Значит, мы сможем поговорить с Шелерией лишь еще два раза.
Действительно, нужно поберечь их для важных разговоров.
— Понял.
— Угу. Начну с еды. Раз уж такое дело… предлагаю есть в столовой домов магов. Поскольку здесь хранится королевская еда, в домах оборудованы холодильные комнаты…
В основном она говорила на бытовые темы.
Оказывается, возвращение — дело не одного и не двух дней. Времени уйдет больше.
Поэтому мы решили пользоваться холодильной комнатой… помещением, выложенным льдом и исполнявшим роль холодильника.
Домашние животные, вроде коров и свиней из моего мира, тоже исчезли, но замороженные туши в холодильных комнатах остались.
Вся еда, что хранилась снаружи этих комнат, засохла, но не испортилась.
Как я понимаю, это тоже из-за отсутствия жизни… видимо, исчезли даже микробы.
Кстати, как оказалось, Шелерия однажды прошлась до столицы и набрала там нужных вещей.
Естественно, газовых плит в этом мире нет, и для приготовления еды на кухне установлены дровяные печи.
Дров мне хватало не всегда, но Шелерия иногда помогала огнем красных листков. Как я узнал от нее, красная проводящая бумага очень дорогая, и позволить себе готовить еду с ее помощью могли только богатые и знатные люди.
Воду я взял из колодца неподалеку. Сначала я попробовал ее на вкус. Вода оказалась неплохой, и живот у меня не заболел. Думаю, в этом мире вообще вся вода чистая, ведь здесь нет выхлопных газов.
В конечном счете, с магией я ей так толком помочь и не смог. Выходит, когда кончится действие леденца, мне придется переключиться исключительно на домашнее хозяйство.
Опыта приготовления еды в печи у меня не было, но оказалось, что еда в наших мирах сильно отличается. Шелерия с огромным любопытством смотрела на результаты моих трудов и радостно их съела.
Мне вспомнился тот день, когда я впервые приготовил еду своим новым родителям.
Конечно, я был маленьким и сделал лишь несложные сладости, но отец с матерью хвалили их так же, как эту еду — Шелерия.
И меня это очень обрадовало.
Особенно с учетом того, что Юдзи называл эту еду невкусной.
Он человек честный и скупой на комплименты, и именно поэтому я, стараясь угодить ему, заинтересовался готовкой.
— Мидзуки. Рошежь рле токор торощь… а, сашекфю, бейфкдие васолщинофь.
После припозднившегося обеда действие леденцов закончилось.
Я знал, что это произойдет, и не удивился, но удобнее от этого не стало.
— Ибер.
— Угу. Я помогу.
Закончив есть, мы вернулись в ту же самую комнату и продолжили поиски.
Конечно, я мог заниматься лишь сбором той проводящей бумаги с прозрачными письменами.
Шелерия же обложилась книгами, после чего принесла еще больше книг и записей из библиотеки и погрузилась в чтение.
Мне оставалось лишь следить, чтобы ей не приходилось отвлекаться, так что я взял на себя стирку и готовку.
Стиральных машин тут не было, так что одежду я впервые в жизни постирал руками, но вышло неплохо.
Так продолжалось еще четыре дня. Наконец, Шелерия закончила свои исследования.
На пятый день она с самого утра заперлась в чистой лаборатории для экспериментов.
Я не понял, что она сказала, но Шелерия жестами объяснила, что мне нельзя входить, так что еду и постиранную одежду я оставлял у двери. Ощутил себя своей матерью несколько лет назад.
Наконец, на утро шестого дня улыбающаяся Шелерия вышла из лаборатории.
— Зокодо, Мидзуки.
За тот день, в который я не видел лабораторию, она успела полностью обклеить ее проводящей бумагой.
Шелерия расклеила красные, синие, желтые, зеленые, белые и черные листки в строгом порядке, так что они образовали сложный геометрический рисунок, тянущийся через стены, пол и потолок.
— Мидзуки, довьри.
Шелерия достала один леденец из коробки и положила себе в рот, а еще один передала мне.
Я тоже положил леденец в рот.
Да, вкус и правда странный.
Не сладкий и не горький, но почему-то приятный…
— Мидзуки, ты меня слышишь?
— Да, слышу хорошо.
Шелерия обрадовано кивнула, а затем серьезно посмотрела на меня.
Ее взгляд напомнил мне глаза моей матери, когда она смотрела на цветы. Лицо погруженного в работу человека.
— Я сделала все, что смогла. Если честно, если это не сработает, то других мыслей у меня нет.
— Спасибо.
— Мидзуки, если это не сработает… — начала было Шелерия, но я прервал ее.
— Любой, даже самый маленький шанс — это уже чудо для меня.
Шелерия нашла меня, Шелерия рассказала мне про путь домой.
Шелерия хорошо относилась ко мне, Шелерия помогла мне выжить.
До чего же капризным надо быть, чтобы жаловаться на плохие шансы?
В конце концов, это не может не сработать. У нее обязательно получится.
Я верю, что старания Шелерии не были напрасны.
— Я благодарен тебе, Шелерия. Да, мне будет грустно, если ничего не получится, но я смирюсь.
— …Хорошо.
Глаза Шелерии забегали, словно она хотела что-то сказать, но все же молча закрыла их.
Наконец, она вновь разомкнула веки, посмотрела на меня своими золотистыми глазами и сказала:
— Слушай, Мидзуки. Можешь исполнить один мой каприз?
— Каприз?
— Да. Я хочу, чтобы ты подарил мне этот день, Мидзуки.
Какая сущая мелочь, чтобы называть ее капризом.
От мысли о капризе волшебницы я представлял себе нечто невероятное, но такая просьба вполне в стиле Шелерии. В конце концов, она всегда стеснялась о чем-либо меня просить.
Наверное, потому что…
Естественно, над ответом я не задумывался.
— Конечно, я с радостью проведу его с тобой.
— Отлично! Тогда мне надо подготовиться! — сказала Шелерия с счастливой улыбкой.
И почему-то от вида ее улыбки у меня кольнуло в сердце.