Несколько слов об участниках бесед с У. Г. Кришнамурти между 1967 и 1971 гг 5 глава




 

Хислоп: Мы часто усложняем свою жизнь. Можно ли что-нибудь сделать, чтобы этого больше не было?

У. Г.: Ум по своей природе таков, что просто не может иначе, он должен все усложнять.

 

Хислоп: Но в том состоянии, которое вы описали, нет проблем или осложнений. Ум там не создает никаких проблем!

У. Г.: Как привести такое состояние бытия в действие? Что мы можем с этим поделать? Все мы размышляем над этим и представляем себе это состояние как нечто «большее». У меня есть покой, но если у меня будет то, что есть вон у того парня, то у меня будет еще больше покоя. Вам не удается справляться с ситуациями без тревоги, так как ум всегда помышляет о «все большем и большем». Но если вы не мыслите таким образом, тогда нет никакого беспокойства, никакого духа соперничества, чтобы чего-то достичь. Тогда есть только функция. Когда все эти вещи отсутствуют, вы становитесь функционирующим индивидом.

 

Хислоп: Нет никакого беспокойства даже относительно внешних, физических обстоятельств – о возможности нищеты, голода и войны?

У. Г.: Где они? В данный момент их нет. Нет никакого беспокойства о будущем – даже, кстати, о следующем моменте. Что будет в следующий момент, физическое тело, мозг не знают. Ум знает не ум сегодня, а ум вчера, и он проецирует его в будущее. Но когда я смотрю на нее, у меня возникает лишь один вопрос: «Почему она хромает?» Зачем мне связывать это с собственной будущей травмой? Я не знаю, что это; есть только изумление, так что как я могу думать о будущем? Ума там нет, а значит, нет и беспокойства о собственном будущем, о том, что произойдет со мной в старости. Это невозможно. Так что для меня весь мир существует только в том, на что я смотрю в данный момент. В данном случае ум не начинает действовать так, как он действует у вас.

 

Хислоп: Ум не приходит сам по себе?

У. Г.: Нет. Если я лежу на диване, то не думаю ни о прошлом, ни о будущем. Я просто слушаю биение своего сердца. Когда я проснусь, я встану. Если Валентины нет, то я знаю, где пекарня, и схожу за хлебом, или посмотрю, что есть на кухне съедобного, и что-нибудь приготовлю, или если там будет гамбургер, а я голоден, то съем его. Я всю жизнь был вегетарианцем, и если вы дадите мне гамбургер и скажете, что это такое, то я соотнесу с ним только это слово и съем его, так как я не буду знать вкус гамбургера, пока не ощущу его у себя на языке. Откуда все эти идеи о том, что я вегетарианец? Их здесь нет, так как нет никакой психологической памяти. Нет того, что делает жизнь от мгновения к мгновению невозможной. Это не мистическое состояние. Физическое тело и то, как оно функционирует, делает для меня невозможным жить иначе. Это единственный способ, как это человеческое тело – без ума, без идей и образов – может жить и будет жить.

 

Хислоп: Но ведь раньше ум производил идеи и образы!

У. Г.: Психологический ум производил идеи и образы раньше, но не сейчас. Сейчас там присутствует только фактическая память, слова.

 

Хислоп: Что произошло с той частью ума?

У. Г.: Она вдруг исчезла. Так что больше нет ни идей, ни образов, ни сравнений, только слова.

 

Хислоп: А куда ушел тот психологический ум, который был раньше?

У. Г.: Он исчез вместе с появлением тех изменений, которые я описывал. Однажды утром я проснулся и никакого «вчера» не существовало. Вот так. Тело исчезло, а с ним исчезло все. Это было как чистый лист. И не только тем утром – даже сейчас, когда я выхожу из этой комнаты, опять чистый лист. Это не значит, что вообще нет никакой памяти; есть фактическая память. Когда я пойду домой, то если захочу, смогу записать все, что здесь произошло, о чем мы говорили. Но не будет никаких идей, образов, чувств, интерпретаций, так как я больше не могу теоретизировать, философствовать. Ум стал подобен проигрывателю, и он просто повторяет– вот и все.

 

Хислоп: Жизни окружающих вас людей весьма сложны и запутанны. Что вы об этом думаете?

У. Г.: Этот вопрос вообще ничем не обоснован. Если кто-нибудь спросит меня, что делать, как освободиться от эго, как быть счастливым, то я подумаю: а почему он задает мне такие вопросы? Сам себе я их никогда не задаю. Я не знаю, каково это – быть несчастным, и, следовательно, не знаю, каково это – быть счастливым. Это факт, так как я никогда не мыслю такими терминами, как «счастье» или «несчастье».

Ты осознаёшь ощущение – ощущение от сексуальности, от цветка, от коровьего колокольчика, от хромой женщины на улице – все они создают одно и то же ощущение. Эти ощущения следуют одно за другим, и я даже не связываю их с тем, что вижу. И это ощущение не переносится на следующее мгновение. Ему приходит конец. Почему это чувство появилось, что его создало, я не знаю.

Для такого человека секс становится невозможным – и не потому, что он практикует целибат или контролирует сексуальное желание. Когда ты держишь кого-то за руку, для тебя существует только это прикосновение, и только вид этого человека – и больше ничего, никакого ума. В тот момент ты живешь только прикосновением руки, и так как внутри никого нет, никакого ума, который жаждал бы большего, который думает, что объятие или поцелуй даст тебе больше удовольствия, ты просто живешь в этом моменте и даже никак его не называешь. Как такой индивид может заниматься сексом, когда нет вообще никакой тактильной стимуляции?

Ум не может контролировать секс. Возможно, вы сможете его контролировать, практикуя целибат на протяжении сорока или пятидесяти лет, а затем произойдет какой-нибудь промах и все – человек пропал. А здесь секс невозможен. Чувства не делают его возможным. Во-первых, сексуальное желание не отличается от других чувств, оно не более необычное в своей интенсивности, чем чувство, вызванное цветком, птицей, часами на стене или хромой женщиной, идущей по улице. Во-вторых, внутри нет никого, кто бы говорил, что это приятнее, чем что-либо другое, так как ум никогда не вмешивается в чувства. Кстати, вообще нет никакого ума в действии.

 

Хислоп: Обладая многими знаниями и информацией, мы проводим различия между людьми и вещами. Мы говорим, что он отличается от него или нее; это всего-навсего логическое заключение.

У. Г.: Согласно вам, согласно вашей системе ценностей, вы говорите, что она сложный человек. Кто сравнивает? Я не сравниваю. Люди сравнивают. Мы говорим: «Вот эта жизнь благодетельная, а та – аморальная», но согласно какому определению? У вас есть определения, у меня их нет. Простая жизнь, благодетельная жизнь, аморальная жизнь, духовная жизнь – все это просто слова. Вы можете четыре часа говорить со мной о ценности простой жизни, о том, что простой человек – счастливый человек и все такое, а кто-то другой может сказать, что без выпивки и разных приятных переживаний так и не узнаешь, чего ты лишен (смеется), но я на самом деле не знаю, о чем говорят обе стороны. Вот так все просто.

 

Хислоп: Вы разве не оцениваете?

У. Г.: Нет никакой оценки. Кто оценивает? Уши слушают, но нет никакого слушателя. Они просто слушают слова. Предположим, вы спросите: «Что такое медитация?» Я понимаю слово «медитация», но не всю историю и концептуальное мышление, которые стоят за этим словом. Всего этого сейчас во мне нет, хотя я все это изучал сорок лет и даже читал лекции по медитации. Что такое медитация? Я замолкаю, так как нельзя дать никакого ответа, память просто повторяет саму себя: что такое медитация, что такое… Я уже в состоянии медитации, и я думаю: «Почему этот парень задает этот вопрос, почему ему это интересно?». И я не могу ответить. Есть только безмолвие, и безмолвие и есть ответ. Но я не знаю, как я ответил бы на такие вопросы завтра.

Беседы – да, но лекции или дискуссии совершенно исключены. Так как внутри тебя нет ничего, что говорило бы тебе, что ты должны просветить весь мир. Что такое это просветление, я не знаю. Зачем все это обсуждать? Но если вам правда интересно узнать, то я бы обманом заманил вас в это состояние; это все, что я могу сделать. Если вы спросите у меня, что индийские священные писания, великие духовные лидеры и Дж. Кришнамурти говорили об этом, я бы сказал: «Выбросьте их все, так как они вам не помогут». Вы не видите, что Дж. Кришнамурти для вас преграда? Вам нужно освободиться и от него, так же как он говорит вам освободиться от всех других концепций и всех других гуру.

 

Хислоп: Что такое реинкарнация?

У. Г.: Я умираю в это мгновение и затем рождаюсь вновь. Так что как я могу беспокоиться о том, что произойдет со мной в следующей жизни? Когда я умираю в данное мгновение, я знаю, что такое смерть. Для меня каждое мгновение – это новое мгновение и новое рождение. Не о чем думать за пределами этого конкретного мгновения.

Это вопросы для людей, которые так не живут, от мгновения к мгновению. Что такое реинкарнация? Что такое медитация? Почему вообще волнуют такие вопросы? Это мой вопрос. Вы говорите мне о медитации, и я буду вас слушать так же, как и любого другого. Не важно, кого вы цитируете или что вы говорите; для меня это все не имеет смысла, так как я этого не знаю, так как то, что вы говорите, не имеет никакого отношения к этому состоянию бытия.

Так меня нельзя научить. Здесь каждую секунду происходит изучение, но это не опыт, который можно перенести на следующий час или следующий день, чтобы ответить на ваш вопрос достойным образом. Завтра я смогу повторить каждое слово того, что вы сказали. Однако я не смогу ответить на ваши вопросы по медитации.

Что конкретно присутствует в этом состоянии? Этого не узнать, не прожив его. А как его прожить? Это «как» и мешает вам его узнать. Не важно, кого вы слушаете и что он говорит, – это и мешает вам понять это состояние бытия. Но у вас есть о нем некое представление и вы его хотите, и эта идея заставляет вас слушать и также мешает вам пребывать в этом состоянии.

Так как вас интересуют эти абстракции и вы верите, что в них что-то есть, вы приходите сюда или идете слушать куда-то еще. Так что сперва вам нужно освободиться от всех этих абстракций, от всего этого дерьма, так как это вам не поможет; скорее, все это и мешает вам шагнуть в это состояние бытия.

Это был один из самых больших сюрпризов в моей жизни. На протяжении тридцати или сорока лет я представлял себе это состояние, но когда это произошло так, как произошло, это было для меня огромным шоком. Какого черта я тридцать лет слушал все эти абстракции и практиковал и переживал все эти состояния согласно индуистским священным писаниям, согласно Теософскому обществу и Дж. Кришнамурти? Почему я это делал? В любом случае все, что прошло, – прошло, и теперь с этим покончено.

Итак, когда вы сами это обнаружите, все будет совершенно иначе, это придет к вам совершенно по-другому. Это обязательно будет чем-то новым. Возможно, вы употребите схожие слова, но это будет иначе. Это будет вашим открытием, и вы объясните это иначе – по-своему.

Однако настоящая преграда, мешающая вам попасть в это состояние, – абстракции. Посредством абстракций мы думаем, что можем понять состояние Кришнаджи и попасть в него; то тут, то там он намекает, что в этом нет ничего мистического или религиозного. Если вы пойдете и скажете ему, что вот парень, который попал в то состояние, о котором вы говорите, он скорее всего скажет: «Хорошо, но чем это поможет вам?» Я что-то говорю, и он что-то говорит, и кто-то третий тоже говорит что-то другое, а вы при этом где?

Когда вы сами это обнаружите, это будет совершенно другим, и это будет частью физической структуры, и это будет вашим, иначе вы будете открывать для себя и переживать эти абстракции, и ничего более. А затем вы будете проецировать образ этого состояния и сравнивать АсБиБсВи озадачиваться обычными вопросами типа «Является ли А более продвинутым, чем Б?». Подобных сравнений для меня не существует, так как я не стремлюсь получить еще больше. Здесь нет ничего, никакого опыта. Так что где же вопрос сравнения А, Б и В? Вся иерархическая структура, все идеи и понятия индуистской философии и других философий можно выбросить в окно. С ними покончено. Существует ли четыре стадии, пять или шесть стадий – меня не волнует, так как я не мыслю категориями «больше» или «выше». Это именно уму нужно постоянно переживать все больше и больше, ибо ум всем этим обеспокоен.

Это глупость. Нельзя сравнивать одного учителя с другим. Я так не делаю, и даже если бы по Земле ходил сам Бог, меня бы это вообще не интересовало. И дело не в том, что я слишком высокого о себе мнения. Я знаю, что осознанное мной – это то, что сотни и тысячи людей уже осознали до меня. Однако я их не слушал. Это их абстракции мешали мне самому войти в это состояние. Так что, видите ли, какие бы замечательные последователи ни были у учителя, для меня это полная ерунда. Если люди говорят, что он более продвинут и что у него огромное число последователей, я бы просто сказал: «Хорошо, идите за ним и удачи вам».

 

Хислоп: Потому что вы говорите, что знаете только это осознавание, и все...

У. Г.: Единственный мир, который для меня существует, – это тот, который окружает меня в данное мгновение. Так что как меня может интересовать, например, Вьетнам? Смогу ли я ощутить насущность этого? Дж. Кришнамурти часто спрашивал: «Разве вы не чувствуете насущность, разве вы не чувствуете ответственность?» Я не чувствую ответственность – и это не из-за безответственности. Когда я окажусь в такой ситуации, то, возможно, я сделаю то, что необходимо в тот момент. Но сейчас я не думаю ни о той проблеме, ни о том, как справиться с нищетой. В данный момент все это не имеет для меня смысла; для меня существуют лишь слова. Так что все эти философские абстракции и политические и социальные проблемы – как, впрочем, и любая проблема – меня в данный момент не волнуют. Что будет в следующий момент, я не знаю, но если бы я оказался во Вьетнаме или каком-то похожем месте, это был бы мой мир, и я не знаю, как бы я реагировал, но сейчас об этом бессмысленно рассуждать. Так что для такого человека глобальные проблемы не имеют смысла. Разговоры о насущности – уловка, чтобы завлечь вас в это состояние, и это делается из сострадания. Когда вы будете в этом состоянии, возможно, мир изменится. Но что это за новый мир или новое общество, о котором мы говорим? Я и есть новое общество. Не то чтобы я собирался где-то строить новое общество или некий новый Иерусалим. На самом деле это и есть новый мир, новое общество. Я и есть новое общество, так как мои отношения изменились. На самом деле (смеется) у меня нет никаких отношений. Любые отношения существуют только в данное мгновение. Вот и все, это очень просто.

 

Хислоп: А что же произошло с миром скорби?

У. Г.: Нет никакой скорби. Есть только физическая боль. Нет психологической боли. Но кто же страдает? Здесь никого нет, никакого «я», и посему вообще нет никаких страданий.

 

Хислоп: Где во всем этом индивид, и что такое индивидуальность?

У. Г.: Когда вы отбросите все это, вы станете индивидуальностью. До вчерашнего дня я был таким же, я был частью общества, меня окружающего. Но что вы имеете в виду, когда говорите «индивидуальность?»

 

Хислоп: Когда кажешься отдельным человеком, который ходит и говорит о вещах, которые не являются частью меня или моего состояния...

У. Г.: Поэтому можно сказать, что вчера все мы разделяли одно и то же, все мы были частью одной и той же структуры, но каким-то образом я вышел из нее – по своей воле или благодаря своему усилию или желанию, моим молитвам или медитации, или удаче – не знаю.

Каким-то образом что-то произошло, и я оказался вне этой структуры, и эта структура была разрушена внутри меня. Но пока эта структура существует внутри вас, нет никакого отсоединения, хотя вы отделяете себя и думаете, что независимы от этой структуры. На самом деле нет никакого отсоединения; вы думаете, чувствуете и делаете абсолютно то же самое.

Но сейчас, так как эта структура больше не существует внутри меня, то можно сказать, что я стал индивидуальностью. Но я не говорю себе, что я индивидуальность, не отделяю себя от кого-либо.

 

Хислоп: Вы хотите сказать, что в вас нет никакого «я»-сознания?

У. Г.: Есть только одно сознание. Там нет никакого «я». Пока есть «я», есть скука. А это ничем не нужно наполнять. Чаша всегда полна. Когда она хочет, то сама опорожняется и вновь наполняется. Что бы туда ни клали, там на мысли не навешиваются ярлыки, называя их прекрасными, уродливыми или духовными, чистыми или грязными. Мысль – это мысль, она провеивается и выбрасывается. Они просто приходят и уходят, как пассажиры в поезде или на вокзале.

Я осознаю мысль, когда мое внимание, или осознавание, нарушается. Но внутри нет никакого мыслящего. Верным было бы сказать, что мысли создают мыслителя, когда они пускают корни внутри вас. Но здесь мыслям не позволяют остаться и пустить корни, они просто уходят, так что мыслящий вообще не проникает в твое существо.

 

Хислоп: Откуда вы знаете, что ушли от структуры общества или мысли? Что побуждает вас говорить, что подобное произошло?

У. Г.: Откуда я это знаю? До этого я создавал этот рубеж в моем сознании; но сейчас больше нет никаких рубежей. Так что в каком-то смысле можно сказать, что я стал частью целостной структуры. Я знаю, что это звучит парадоксально. Я часть этого в том смысле, что для меня важно все, не какая-то особая вещь, идея или человек. Здесь нет выбора и потому нет каких-то особых отношений и таким образом все отношения одинаковы.

Но что такое отношения? Жизнь имеет отношение ко всему. Вы имеете отношение ко мне, а я – к вам. Мы связаны отношениями как два человеческих существа, и это все отношения, которые я знаю. В этом смысле все это «вхождение» и «выход» происходит одновременно. Став индивидуальностью, ты стал частью целого. Так как в моем сознании нет никаких барьеров, никаких границ, я стал единым со всем, что меня окружает. Не то чтобы ты пытался стать единым со всем. Ум мыслит и говорит о единстве жизни, о том, чтобы стать единым с жизнью и тому подобное. Но здесь это не является ментальным или психологическим усилием. Движение жизни там, вовне, создает движение здесь, внутри; например, движение листика вызывает движение и в тебе. Это движение жизни, это и есть единство со всем, что тебя окружает.

Жизнь – это движение. Имеет ли оно направление? Риши Индии говорили, что нет никакого направления. Но это не имеет для меня значения. Меня волнует только жизнь, только движение. Я осознаю только движение, так что как меня может волновать ее направление или ее смысл или цель? Эти вопросы для меня не существуют. Я знаю, так как даже в безмолвии здесь есть движение. Вся жизнь вокруг меня движется, и это вызвало и движение во мне. От мгновения к мгновению я движусь с этой жизнью… и направление меня не волнует. Здесь нет ни прошлого, ни будущего, это просто постоянное движение. Пока есть движение вокруг меня, есть движение и внутри меня; а когда движения вокруг нет, есть только потрясающее безмолвие, подобно тишине в долинах. Это просто аналогия, а не философская концепция.

 

Хислоп: У меня другой вопрос. В прошлый раз вы говорили, что у вас было ощущение, что вы будто стоите на скале, на краю обрыва, а на другой стороне вершина, и затем вдруг не было больше ничего, и вы обнаружили себя в этом состоянии бытия. Я не совсем это понял.

У. Г.: Память об этом постепенно стирается (говорит с длинными паузами). Мне кажется, они обсуждали сравнивающий ум. Царило безмолвие; это ум осознавал безмолвие, то было не просто осознавание. Когда Кришнаджи сказал: ««То, что есть» – и есть сравнивающий ум», это меня потрясло. Это было мое состояние: то, что есть. Это не было абсолютным безмолвием. И я подумал: «Что я наделал? Четырнадцать лет назад, в 1953-м, у меня был опыт этого великого безмолвия, и я оттуда не сдвинулся ни на дюйм».

На следующий день он сказал, что в этом безмолвии есть энергия, и мое тело вибрировало, оно было похоже на водоворот энергии. А затем, в последний день, он сказал, что в этом безмолвии есть действие, и казалось, что он предоставляет слова для того, чтобы описать мое состояние. Но затем я подумал, что если в этом состоянии есть действие, то я бы никогда это не узнал. Как мне его узнать? Разве ум проецирует это состояние? Подобные вопросы все продолжались и продолжались.

Если действие должно произойти, тогда это безмолвие – действие, и это действие я не мог бы знать. Так что одновременно воздействовали два образа – и это были не две разные вещи, это было одно и то же – и это мешало чему-либо происходить. Это ударило меня в мгновение, и вдруг все это прекратилось.

Вопрос исчез.

Как будто стоишь у пропасти и думаешь, что есть какое-то место, где можно ее перепрыгнуть. Однако невозможно перепрыгнуть долину и оказаться на вершине горы, и некому тебя подтолкнуть, так как сзади никого нет, и прыгнуть не можешь, так как это невозможно – когда это происходит, ты каким-то образом прыгнул, но на самом деле ты не прыгал, и гора вместе с вершиной исчезли; там нет никакой вершины.

 

Виктория: Эти идеи о горе и вершине очень интересны. Они создают в нас ожидание, и мы ищем это нечто и чувствуем, что движемся к нему; но сам этот поиск вершины становится препятствием и мешает нам понимать реальность. Поэтому пока у нас есть представление того, что есть нечто, чего нужно достичь или понять, это противоречит реальности жизни как таковой. Как говорит Кришнаджи, сама идея ожидания чего-либо – отказ [от реальности].

У. Г.: Мы используем эти концепции как стимулы, но они действуют как наркотик для ума. Ум этого хочет; иначе невозможно жить без этих концепций. Ум создает эти концепции, и мы живем в них, и это именно то, что мешает этому произойти. Ум проецирует этот страх и мешает вам прыгнуть; это не вопрос смелости. Никто вас не подтолкнет, а прыгнуть вы боитесь. Страх исчезает, только когда ума нет. Ум есть страх. Это замкнутый круг. Как вы или кто-либо еще может положить этому конец? Это невозможно. Потому и говорят, что необходима милость, или удача. Дело не в том, что я такой великий или потрясающий человек, что это должно случиться именно со мной; нет, это может случиться с любым.

 

Хислоп: Возможно, чтобы это случилось со всеми?

У. Г.: Это возможно для всех. Не думаю, что нужны какие-то особые качества или особое обучение. Это может произойти как с хорошим человеком, так и с мошенником. Мораль или добродетель не имеют к этому никакого отношения.

Я не понимаю, как это происходит, но когда происходит, тебе конец; это неописуемое состояние бытия. Но какой толк обществу от такой индивидуальности? Никакого! Это как цветок – на него можно смотреть или делать с ним что хотите, но цветок просто есть – и все.

 

Хислоп: Давайте вернемся к вопросу о наблюдателе и наблюдаемом. Вы говорите, что исчезает и наблюдатель, и наблюдаемое, и вместе с тем в другой ситуации вы говорите, что есть только наблюдатель без наблюдаемого, и вы говорите о том, как тогда действуют чувства. А в другом случае вы говорите, что наблюдатель также исчезает!

У. Г.: Потому что воздействие случается. Как ты осознаёшь наблюдаемое? Благодаря осознаванию. Когда нет осознавания, то и этого тоже нет. Нет ни наблюдаемого, ни наблюдателя. В этом состоянии и происходит воздействие. Осознавание не знает, что имеет место. Только когда воздействие приводит, например, к состоянию блаженства, или как вы там его называете, оно начинает это осознавать, и каждый раз все по-другому. Это ум хочет назвать это состояние Экстазом, Блаженством, Любовью, Истиной, Реальностью и тому подобным.

 

Хислоп: А бывает, что наблюдатель отделен от наблюдаемого?

Барри: Если вы полностью поглощены созерцанием цветка, вы не проецируете собственное мнение или знания о нем. Вы так поглощены этим «смотрением», как говорит Кришнаджи, что от него не отделены.

У. Г.: Видите ли, наблюдатель – это ум. Ум создал это состояние интенсивности, но когда вы применяете слово «интенсивность», складывается впечатление, что это глаза интенсивно смотрят на цветок. Однако это не так. На самом деле это ум смотрит на цветок с интенсивностью, а не глаза. В этом разница.

Это ум создал эту ситуацию. Один образ смотрит на другой, и эти отношения мы называем интенсивностью. Но когда смотрят глаза, нет никакой «интенсивности». Глаза не называют то, на что они смотрят; это делает ум.

Так как глаза видят вещи такими, какие они есть, нет никакого установления различий, сравнения, называния и прочего. Это именно ум сравнивает, называет одно более красивым, чем другое, более умным и тому подобным.

 

Барри: А как насчет действия мысли? Предположим, вы находитесь в месте, где зимой очень холодно,разве у вас не будет плана действий?

У. Г.: Это животный инстинкт, и он также в нас сидит. Разве я не думаю о том, чтобы переехать в более теплое место на зиму? Но что делать, если я не могу отсюда уехать? Я просто останусь здесь; я буду ощущать, что сегодня довольно холодно, вот и все. В этом разница.

 

Барри: Я бы пошел и нарубил дров для камина и заранее подготовился бы. Разве это не мышление?

У. Г.: Возможно, я поступил бы так же – попытался бы согреть помещение. Но если ничего сделать нельзя, то что же тогда делать? Видите ли, когда оказываешься в этом состоянии, все расставляется по своим местам; это очень просто, а не сложно, как мы думаем.

 

Барри: А что произойдет, если вам нужно носить дрова, чтобы обогреть дом?

У. Г.: Ты осознаёшь свои движения и вес, который давит тебе на плечи, а глаза на все это смотрят – а что еще? Это невинность, и в этом нет никакой озабоченности. Ты не думаешь о том, что с тобой произойдет, если что-то пойдет не так. Подобных тревог больше не существует.

 

Барри: Вы хотите сказать, что это устраняет любые намерения?

У. Г.: Все намерения устранены.

 

Виктория: У нас самые разные намерения: мы хотим добраться до вершины или достичь самадхи, нирваны или чего-то в этом роде, и мы предпринимаем определенные действия для достижения этого. Но если, как вы говорите, нет намерения достичь чего-либо, мы просто находимся с физическим, материальным миром – с таким, какой он есть.

У. Г.: Именно с таким, какой он есть. Если у тебя нет вообще никаких идей или образов относительно нирваны, то ты и не будешь о ней беспокоиться.

 

Барри: Да, я вижу, что это все основано на разного рода намерениях: будь то намерение достичь нирвану стать успешным бизнесменом или что-либо еще.

У. Г.: Когда со слова «намерение» убирается психологическое наполнение, остается только намерение, но оно уже другое. Это будет как то намерение уехать из этого холодного места в более теплое.

Для меня «намерение» – просто слово. В нем нет психологического наполнения. Я использую это слово, когда хочу сказать, что мне нужно уехать из этого холода или поехать в Италию или Индию. Вот и все. Зачем мне ехать, что я благодаря этому получу – всех подобных ожиданий и тревог не существует.

 

Барри: Вы имеете в виду что живете в соответствии с обстоятельствами – что бы ни произошло, вы с этим и пребываете?

У. Г.: Да, пребываю.

 

Барри: Намерение – еще одно название мотивации, не так ли? Возможно ли жить без мотивации? Вся наша жизнь ведь основана на какой-то мотивации, верно?

У. Г.: А вы знаете какой-нибудь другой способ понимания жизни? Так как вы его не знаете и так как для вас единственный способ понять эту жизнь – посредством мотивации, жизнь стала для вас проблемой. Однако некоторые говорят, что существует способ рассматривать жизнь и без мотивации. Откуда вы это знаете? Вы не можете этого знать. Вы можете лишь представлять, догадываться. Поэтому вы создаете жизнь без мотивации и ловитесь на это, и вы постоянно пытаетесь что-то сделать с мотивацией. Возможно, и нет никакого другого способа жить – вот все, что вы знаете. Если это отбросить, тогда вы с мотивацией – одно. Тогда есть шанс постичь мотивацию, и через этот процесс вы, возможно, постигнете жизнь.

Жизнь без мотивации существует. Когда оказываешься в этом состоянии бытия, постигаешь, что нет никакой вершины, никакой долины и что у жизни вообще нет никакой мотивации. Жизнь – это проживание. Но когда вы задаете вопрос «как?», это создает все эти проблемы и всякие осложнения.

 

Барри: Да, если бы мы могли легко устранить все эти идеи, мотивации и прочее, и могли бы смотреть на вещи так, как вы описываете, мы всегда были бы только в настоящем, только в «сейчас», и были бы вместе с этим движением.

У. Г.: Пока ум направляет жизнь, это невозможно. Это всего лишь концепция, идея, образ. Но если бы этого образа или идеи не существовало, что бы вы делали?

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-11-22 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: