В. Кудров
КРАХ
СОВЕТСКОЙ МОДЕЛИ ЭКОНОМИКИ
Москва
2000
УДК 330.342.173
ББК 65.013.7
К 88
В монографии дается оценка того наследия, которое Россия получила от бывшего СССР в виде советской модели экономики и сформированными в ней особым общественным менталитетом, структурой экономики, сверхкрупными производствами и непрофессионализмом по отношению к современным требованиям рыночной экономики. Помимо авторских оценок, в книге содержатся оценки этого наследия со стороны представителей советско-российской экономической науки и западной советологии.
Книга рассчитана на научных работников, преподавателей, аспирантов и студентов экономических вузов и всех тех читателей, которые следят за ходом социально-экономических преобразований в нашей стране.
Рецензенты: академик Н.П. Шмелев,
д.э.н., профессор М.А. Портной
Мнения, высказанные в докладах серии, отражают исключительно личные взгляды авторов и не обязательно совпадают с позициями Московского общественного научного фонда.
Книга распространяется бесплатно.
ISBN 5-89554-199-2
© Кудров В.М., 2000.
© Московский общественный научный фонд, 2000.
СОДЕРЖАНИЕ
Введение.......................................................................................... 4
1. Об истоках большевизма.......................................................... 7
2. Кавалерийская атака на капитал и первые шаги к новой экономической модели 40
3. Основные черты советской модели экономики.................... 59
4. Централизованное планирование........................................... 98
5. Советская модель экономики и советская экономическая наука 126
6. Советская экономика и ее модель глазами западной советологии 166
7. Советская модель экономики в других социалистических странах 185
Заключение.................................................................................. 210
Введение
В нашем современном российском обществе до сих пор сохраняется широчайший спектр суждений, часто весьма противоречащих друг другу по поводу многообразных социально-экономических проблем, так или иначе связанных с большевизмом и октябрьским переворотом 1917 года или непосредственно порождённых ими. Сказанное относится и к различиям в оценках тех или иных событий и фактов из нашей послеоктябрьской истории, социально-экономи-ческой политики СССР и России.
Изданная в последнее время научная литература и публицистика, симпозиумы и «круглые столы», теле-и радиопередачи, наконец, просто встречи и беседы с представителями многообразных слоёв общества разных возрастов и профессий воочию показали, что дифференциация мнений российской элиты и населения в целом по названным вопросам сегодня не только не уменьшилась, но даже усилилась. При этом бросается в глаза, что если одни, в основном негативно оценивая прошлое, считают его уже преодолённым и не имеющим перспектив вновь стать реальностью, то другие стремятся не только изобразить его в розовом свете, но и в той или иной степени возродить. Значительно меньше людей задумываются над тем, что наше прошлое настолько укоренено в нас, что существует повсеместно и сегодня, и многие тяготы трансформационного периода проистекают именно из этого.
Но понять это трудно, ибо экономические реформы в России, проводившиеся в 1992-1998 гг., закончились неудачей. Народ стал жить хуже, производство сократилось. Но когда серьезные реформы в России проводились последовательно и до конца? Может быть, лишь только в советские времена, когда была уничтожена рыночная модель в нашей экономике и на ее месте построена модель нерыночная, командно-административная. Но это и привело нашу страну в тупик.
Долгое время мы считали, что социализм (первая фаза коммунистической формации), который на деле в нашей стране осуществили большевики, это не только самый прогрессивный, но и весьма прочный общественный строй, своего рода монолит, способный успешно решать многие стратегические задачи развития производства, его эффективности, потребления и жизненного уровня людей. В других социалистических странах, возникших после второй мировой войны, также питали иллюзии в отношении сущности и перспектив развития этого строя.
Экономическая основа социализма – государственная собственность вместе с централизованным управлением и планированием всей экономики, подкрепленная невероятной мощью партийного аппарата, а также КГБ и армией, казалось, образовала такую крепость и мощь, что попросту в мире нельзя было сыскать сил, чтобы ее поколебать. Но в 1989-1991 гг. социализм рухнул почти везде, как карточный домик. Силы разрушения, как оказалось, нашлись, более того, они уже давно зрели внутри общества и экономики “реального социализма”. В годы “военного коммунизма”, индустриализации, коллективизации и войны, т.е. в периоды чрезвычайщины и мобилизации, эти силы не могли проявить себя, и лишь в послевоенные годы мирного развития наружу вышли все внутренние противоречия, вся гнилость и нежизнеспособность “нового строя”. Однако они не были глубоко осмыслены и проанализированы на научной основе в нашей стране.
Более того. После падения “реального социализма” прошло уже немало времени, а серьезных и капитальных исследований экономики нашего недавнего прошлого в России как не было, так и нет. Есть, правда, призывы разработать новую парадигму экономических знаний. Но как это сделать, не разобравшись и не отказавшись от старой парадигмы и ценностей “реального социализма”? Значит, велика еще инерция прошлого. И чем скорее мы с этим разберемся, тем легче нам будет идти вперед. Переход к новой парадигме невозможен также и без отказа от старых ошибочных теоретических конструкций и большевистской практики, от вредных традиций российского социального реформаторства.
К сожалению, современная российская экономическая наука не сбросила окончательно груз прошлого и часто недооценивает тот вред, который порой наносила советская экономическая наука нашему обществу. Напомню, что в бывшем СССР общественные науки в целом – и экономическая наука в частности, особенно политэкономия социализма, – официально считались партийными науками. На деле это означало, что партия ждала от обществоведов не оригинальных исследований и неожиданных выводов, а прежде всего поддержки и пропаганды своих решений и своей политики. Многие партийные решения, в частности и те, которые принесли много горя стране, готовились при непосредственном участии советских обществоведов. Тем не менее социалистические заблуждения советской экономической науки не канули в прошлое. Многие российские экономисты и сегодня открыто призывают хотя бы к частичному возврату в прошлое.
Вообще призыв к частичному возврату прошлого в условиях, когда рынок ещё незрел, не сформирован, а экономика лежит на дне кризиса, вполне понятен. Непонятно другое: почему советская экономическая наука не поняла самой сути советской принудительно-плановой, нерыночной, а потому и бесперспективной экономики; почему она и сегодня (а она продолжает жить и сегодня) не хочет понять суть экономики рыночной и найти рациональные пути движения к ней.
Об истоках большевизма
Советская система и советская экономическая модель созданы руками трех поколений российских большевиков. Большевизм – это крайне левое, радикальное, или экстремистское ответвление от марксизма, оформившееся в начале этого века и добившееся политической победы в России в 1917 г. Идеология большевизма во многом противоречила основополагающим идеям Маркса, но зато полностью отвечала национальным традициям и текущему моменту в истории нашей страны. В сущности, главный и самый широкий исток большевизма лежал в стремлении огромной массы людей изменить, т.е. улучшить социальные условия своего существования. А условия эти и в ныне развитых странах в прошлом были порою ужасающими. Ужасающими они были и в России. Идейная подпитка большевизма поэтому шла как извне, так и изнутри своей страны.
Внешние конкретные источники большевизма связаны прежде всего с марксизмом, практикой “государст-венного социализма” в Германии при Бисмарке, а также со всевозможными утопическими теориями и религией, пришедшими с Запада. Именно Маркс создал удобную идеологическую конструкцию вокруг идей классов и классовой борьбы, обнищания пролетариата, неравенства в распределении доходов и богатств, в результате чего призвал к “экспроприации экспроприаторов”. Хотя жизнь очень скоро показала, что классовые различия совсем не обостряются, что наряду с классовыми в обществе существуют и многие другие (ещё более острые) различия – национальные, религиозные, клановые, культурные, номенклатурно-бюрократи-ческие и т.д., тем не менее для революционеров-профессионалов было очень удобно взять на вооружение идею создания райского процветающего общества, существующего без классов на базе обобществления средств производства и рационального (по науке) управления.
Революционеры-профессионалы, бунтари всех мастей (в истории их было великое множество, и, приходя к власти, они обычно приносили великие несчастия своему народу) создавали на этой идейной основе в 19-20 вв. культ революции, насильственного переворота вообще. Но потом неизбежно оказывалось, что это прямой путь к личной диктатуре, абсолютной власти, к авторитаризму и даже тоталитаризму, т.е. безграничному насилию.
В древние времена и в средневековье такие общественные формы образовывались в государствах фараонов, инков, иезуитов в Парагвае, в Китайской империи. Существовали они в Древней Спарте, христианских, индийских общинах, различных мессианских сектах в разных странах. Вспомним и первобытный коммунизм у племен на заре человечества. Это был мир не свободных людей, или товаропроизводителей, а мир кланового, военного, религиозного или бюрократического насилия и принуждения в интересах единоличного или группового (коллективное руководство!) господства. Например, в Парагвайской республике долгое время в средние века всё управление в стране осуществлял Орден иезуитов, католический монашеский орден, основанный в 1534 г. в Париже монахом Игнатием Лойолой. Основными принципами Ордена, претворявшимися в Парагвае на практике, были следующие: строгое повиновение младших старшим, централизация, абсолютный авторитет главы Ордена, взаимный шпионаж, оправдание любых средств высокой целью.
В таких общественных формах человеческой жизни и производства нет ни свободы, ни товарно-денежных отношений, но есть распределение по указанию сверху, нет хозяйственного расчета, определения истинной стоимости (ценности) вещей. Недаром Маркс писал, что в основе стоимости лежат общественно-необходимые затраты рабочего времени, и игнорировал потребительную стоимость (полезность), спрос и предложение, различия в качестве труда. А в годы “военного коммунизма” большевики стали уже вводить вместо денег талоны и ордера с указанием, что на производство данного продукта потрачено 2,5 или 12 трудовых часов, разрабатывались энергетические сертификаты и т.д.
Всё это прямо вытекало из следующих предначертаний Ф.Энгельса: “Непосредственно общественное производство, как и прямое распределение, исключает всякий товарный обмен, следовательно, и превращение продуктов в товары… а значит и превращение их в стоимости. Когда общество вступает во владение средствами производства и применяет их для производства в непосредственно обобществленной форме, труд каждого отдельного лица, как бы различен ни был его специфический характер, становится с самого начала и непосредственно общественным трудом. Чтобы определить при этих условиях количество общественного труда, заключающегося в продукте, нет надобности прибегать к окольному пути; повседневный опыт непосредственно указывает, какое количество этого труда необходимо в среднем… План будет определяться в конечном счете взвешиванием и сопоставлением полезных эффектов различных предметов потребления друг с другом и с необходимыми для их производства количествами труда. Люди сделают тогда все это очень просто, не прибегая к услугам прославленной стоимости”[1]. Я полагаю, что из подобных рассуждений возникли троцкистские идеи трудовых армий и боевых профсоюзов, вся советская практика планирования и ценообразования, а также уравнительного распределения доходов в СССР. Из подобных рассуждений начинается прямая и хорошо выглаженная бульдозерами дорога к государственной и партийной экономической науке, опирающейся на ЦК КПСС, КГБ и иные надёжные столпы.
Находясь под гнетом государственного бюрократического аппарата, многие марксисты и иные утописты издавна призывали к отмене не только денег, но и государства. Однако как только они приходили к власти, то в первую очередь проявляли заботу об укреплении государственных рычагов управления. И примером здесь служил германский опыт “государственного социализма” при Бисмарке (70-90 гг. XIX в.). Именно немцы провозглашали уже тогда централизованное государственное управление и планирование в интересах якобы свободы. И хотя социалистическая идея родилась не в Германии, именно здесь она развивалась наиболее сильно, получила воплощение в марксизме и была затем благожелательно воспринята в России. Как свидетельствует Ф.Хайек, немцы даже вынашивали претензию на организацию новой Европы[2]. Именно Бисмарк создал “образец экономического устройства”, в котором “были заранее созданы все условия, необходимые для победы социализма”, а все люди перестали быть частными лицами и превратились в госслужащих. Их целью стало не личное или семейное счастье, а укрепление организационного единства государства, приобретшего небывалую власть и силу[3]. Сторонником ценностей “прусского социализма” был и О.Шпенглер, который выступал за единство и дисциплину нации, за создание государственного, т.е. этатистского социализма.
Важную роль играют и различия в национальном характере, в особенностях исторического развития, если всерьёз говорить о направлениях социального обустройства в разных странах. На эту сторону дела обратил в своё время внимание наш выдающийся народник-революционер и анархист М.Бакунин. В своей книге “Государственность и анархия” он писал: “…В немецкой крови, в немецком инстинкте, в немецкой традиции есть страсть государственного порядка и государственной дисциплины, в славянах же не только нет этой страсти, но действуют и живут страсти совершенно противные; поэтому, чтобы дисциплинировать их, надо держать их под палкою, в то время как всякий немец с убеждением свободно съел палку. Его свобода состоит именно в том, что он вымуштрован и охотно преклоняется перед всяким начальством”[4].
И далее: Все желания и требования немцев “были устремлены, главным образом, к одной цели: к образованию единого и могучего пангерманского государства в какой бы форме оно ни было, республиканской или монархической, лишь бы это государство было достаточно сильно, чтобы возбудить удивление и страх во всех соседних народах… Для коммунистов или социальных демократов Германии крестьянство, всякое крестьянство есть реакция; а государство, всякое государство, даже бисмарковское – революция”[5].
Разнообразные утопические и религиозные концепции социализма существовали задолго до Маркса и Бисмарка. Они, с одной стороны, утверждали общечеловеческие принципы справедливости (“не убий”, “не укради” и т.д.), формировали идеи социальной защищённости, равенства и братства, провозглашали перспективы построения “земли обетованной”, “городов Солнца” и т.д., а с другой стороны, утверждали необходимость отмены частной собственности, предпринимательства и торговли. Известно, что католическая церковь вплоть до XVIII в. выступала против частной собственности, рассматривая последнюю практически как кражу, а в годы средневековья в Европе прошло немало религиозных бунтов против частной собственности.
Всё это формировало социалистические идеи, марксизм и не могло не оказывать воздействия на российский большевизм. Родоначальникам этих идей и в голову не приходило, что реализация их на практике выльется в рабский труд, равенство в нищете, обязательную принудительную веру, поразительную неэффективность производства, авторитаризм и даже тоталитаризм с претензией на мировое господство с явной агрессивностью.
Чрезвычайно важным оказалось и воздействие на формирование большевизма внутренних конкретных российских источников, значение которых недооценивается и до сих пор. Говоря о внутренних источниках большевизма в России, я имею в виду прежде всего российских народников, хотя многие из них жили за границей. Хочу пояснить: из всех утопических теорий, конечно, марксизм является главным идейным источником большевизма, но нельзя сбрасывать со счетов и внутренний источник, каковым было российское народничество и первое поколение российских марксистов, вышедших из народничества.
Прежде всего следует ещё раз сказать о российских исторических традициях, связанных с централизованным государственным управлением громадной территорией с разнообразной палитрой этнического, социального, экономического и политического разнообразия в региональном аспекте. Речь идёт и о традициях дикого крепостничества, очень напоминающего рабство, об отсутствии Ренессанса и реформаторских движений, характерных ещё для средневековой Европы. О неразвитости и слабости отношений частной собственности и восточном деспотизме (вспомним не только Ивана Грозного, но прежде всего Петра I). Все это формировало особый менталитет коммунальности, общинности, артельности, который в советское время стали называть коллективизмом. Этот менталитет возникал естественным путём на почве борьбы за выживание на огромном пространстве огромной страны с суровым климатом при обилии враждующих между собой сил, на почве крепостничества и трудностей, подчас несоизмеримых с теми, что преодолевались людьми на Западе. Кроме того, страна испытала самое негативное влияние не только татарского ига (уберегли от него Запад), но и больших и малых крестьянских бунтов и восстаний.
Огромное влияние на формирование народнического революционного движения в 60-80-х годах прошлого века оказали традиции государственной деспотии и крепостничества. Крестьянская реформа 1861 г. решила далеко не все проблемы и носила половинчатый характер. Она освободила крестьян от крепостного права, но не сделала их подлинными хозяевами своей земли. Они продолжали арендовать земли у своих помещиков. Это и породило особый критический энтузиазм и революционный настрой в широких слоях российской интеллигенции и особенно молодежи. В то же время народники боялись грядущего капитализма в России и верили в её особый некапиталистический путь развития.
А. Марксизм
Для многих сейчас уже совершенно очевидна необходимость перехода от былой идеализации и даже сакрализации марксизма-ленинизма и советского общественного строя к пониманию их несостоятельности в разных, если не во всех аспектах, особенно в их претензиях на практике на гуманность и прогрессивность, а в теории на научность, адекватность объективным закономерностям и на монополию в общественной науке. Ведь еще совсем недавно было принято считать, что все мировое обществоведение делится на две части: научную, марксистскую, и ненаучную, вульгарную, немарксистскую, т.е. буржуазную.
Наша страна, да и ряд других государств, многомиллионные народы заплатили безмерную цену за свою прошлую абсолютную веру в марксизм и его национальные разновидности, за свои розовые надежды на его всесильность. В конечном счёте им пришлось воочию убедиться, что марксизм представляет собой мировоззрение, оторванное от реальных тенденций развития общества, точнее самую большую утопию из всех, какие знало человечество, но утопию, обращённую к обездоленной, люмпенизированной части человечества, которая особенно податлива на политические манипуляции и способно служить слепым орудием в руках корыстных и безответственных политиканов-диктаторов. Как справедливо пишет Я.А.Певзнер, “…марксизм-ленинизм-сталинизм-маоизм – исторически сложившийся второй этап утопического социализма. Его резкое отличие от первого (Мор, Фурье и пр.) состоит в следующем: там были мечта, теория, пожелания, не оказавшие никакого влияния на реальное положение дел, … здесь же было “дело”, охватившее 1/3 мира, которое свелось прежде всего и главным образом к разрушению старого. А как только перешли к новому, так сразу же выяснилось, что прежние идеи социализма – пустышка, блеф, обман”[6].
Хотя Марксу и Энгельсу принадлежит великая заслуга как одним из основателей социал-демократического движения, известные претензии марксизма на роль “не догмы, а руководства к действию”, оказавшись воплощёнными в жизнь, во многом обнажили отрицательные черты марксизма как учения, его функцию разрушителя немалой части того ценного, что создавалось в истории цивилизации.
Внешнюю глубину и научность марксизма-ленинизма нельзя оторвать от теории революции, от пафоса революционной борьбы, которыми были проникнуты вся жизнь и деятельность Маркса и Энгельса, а затем Ленина. В основе всего этого – революционное нетерпение, болезненные процессы первоначального накопления капитала в условиях раннего, а точнее, дикого капитализма, и знаменитые “три источника”, содержавшие, как известно, массу ошибочных, не подтвердившихся позже положений.
Будучи фанатом революции и классовой борьбы, находясь на позициях классовых предпочтений[7], Маркс не любил славян, и в частности русских. В статье “Демократический панславизм” он пишет: “Славяне – мы ещё раз напоминаем, что при этом мы всегда исключаем поляков – постоянно служили как раз главным орудием контрреволюции. Угнетаемые дóма, они вовне, всюду, куда простиралось славянское влияние, были угнетателями всех революционных наций ”[8]. Вождь мирового пролетариата делил таким образом нации на революционные и контрреволюционные, подобно тому, как классы он делил на эксплуататорские и эксплуатируемые.
Но больше всего досталось от него русскому народу. В той же статье он пишет: “…ненависть к русским была и продолжает быть у немцев их первой революционной страстью; со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских областях Австрии; и никакие фразы и указания на неопределённое демократическое будущее этих стран не помешают нам относиться к нашим врагам, как в врагам”[9].
Итак, похоже, что истоки коммунистического терроризма, введенного большевиками в России, прослеживаются уже в этой статье. В другой своей статье, которая называется совсем просто “Русские”, Маркс также высказывает свою негативную оценку этой нации: “Полмиллиона вооруженных варваров только ждут подходящего момента, чтобы напасть на Германию и превратить нас в крепостных православного царя”[10].
Всё это, по меньшей мере, вздор, но мировой опыт показал вздорность и пресловутого тезиса Маркса о том, что вся прежняя, до победы социализма, история была лишь предысторией человеческого общества. И этот постулат нельзя отрывать от других положений марксова и марксистского исторического материализма, его экономической и политической теории.
Классики марксизма рассуждали так: общество делится на классы эксплуататоров и эксплуатируемых; рабочие продают свою рабочую силу капиталистам, создают прибавочную стоимость, присваиваемую буржуазией; эксплуатируемые сметают класс эксплуататоров, грабят награбленное и строят рай на земле; общественное развитие происходит в результате прогресса производительных сил, ведущего к смене формаций. Последней формацией является коммунизм, выше которого ничего нет и быть не может; единственный фактор производства – живой труд, который эксплуатируют; главный порок капитализма в том, что для него целью производства является прибыль, а не благосостояние людей; к рабочему классу относятся главным образом лица, занятые физическим трудом по найму, наниматели же являются эксплуататорами, а все остальные относятся к промежуточным слоям; рабочий класс в силу своего общественного положения естественным образом стремится к социализму; путь к социализму лежит через насильственную революцию; её цель – уничтожение буржуазного государства и частной собственности, создание пролетарского государства, или диктатуры пролетариата с общественной или государственной собственностью вместо частной; необходимое содержание социализма и перехода к коммунизму – уничтожение товарно-денежных отношений, рынка и денег, а содержание социалистической экономики – высокая централизация управления и планирование всех её частей и элементов; господствующее положение в обществе должна занимать коммунистическая партия, а все остальные партии должны быть либо уничтожены, либо не иметь права на существование.
Марксов анализ состоит из десятка банальностей, именуемых категориями типа базис и надстройка, формация, антагонистические и неантагонистические противоречия, первичность материального производства и т.д. Главный же вопрос, вопрос о глубинном содержании исторического процесса в прошлом, настоящем и будущем, был представлен в марксизме, скажем прямо, извращённо.
История общества фактически представляет собой историю долгого становления цивилизации, главной чертой которой стала не борьба классов, а формирование некой гармонии, объединения людей на почве создания материальных и духовных ценностей. Это было и остается процессом консолидации, сложной, противоречивой, нередко мучительной, поскольку она сопровождается борьбой этносов, наций и стран, социальных страт и нравов, а главное, всегда была (и не может не быть) объединением людей, совершенно разных по характеру своего труда, по их вкладу в производство, но неизменно (даже если вклад равен нулю или минусовой величине) претендующих на максимальную “получку”. Это относится ко всем классам, профессиям и социальным прослойкам, включая и рабочий класс.*
Возникновение же марксизма обусловлено теми же факторами, что и рождение других направлений утопического социализма. А его быстрое распространение было связано с тем, что на первоначальных ступенях – с XVIII и до первой половины ХХ веков – уровень социально-экономического развития, анархия и стихийность производства были таковы, что открывали перед владельцами средств производства возможности беспощадной эксплуатации на протяжении 12-14 часового рабочего дня без дней отдыха, использования труда детей и сопровождались периодическими кризисами перепроизводства, массовой и хронической безработицей, удержанием заработной платы ниже прожиточного минимума.
Как известно, в течение длительного времени бедственное положение широких слоёв населения сочеталось с почти непрерывными войнами. Согласно Марксу и особенно Ленину такие факторы политики, как противостояние государства демократическим силам с использованием методов террора, региональные и мировые войны, захваты колоний, прямо вытекали из коренных особенностей капитализма, его частнособственнической природы. Между тем дело обстояло по-другому. Основным средством борьбы буржуазии за прибыли была и остается конкуренция, а во внешней агрессии инициативная роль принадлежала наследию феодализма в лице монархического дворянства, военщины и разных видов тоталитаризма. Реальное соотношение сил, формы и методы борьбы в разные периоды и в разных странах складывались неодинаково, но генеральная линия общественного прогресса заключается в том, что при всех зигзагах верх берёт в конечном счёте либерально-демократическое направление, — и это выразилось, например, в таких свершениях исторической важности, как ликвидация многовековой (со времен Древнего Рима и до 50-х годов ХХ в.) колониальной системы и неотразимые удары по всем разновидностям тоталитаризма.
История общества – это история борьбы между демократией и диктатурой, между угнетением и свободой. Это – борьба между свободой предпринимательства и административным управлением экономикой и обществом, между централизованным планированием и рынком, правом на частную собственность и её запрещением. При этом в условиях товарного хозяйства и политической демократии решающую роль в общественной жизни играют не эксплуатация, не антагонизм классов, а взаимодействие работодателя и наёмного работника, капитала и труда, свободы и дисциплины, эффективное функционирование модели саморазвития, основанной на механизме рынка и конкуренции. С ликвидацией феодализма враждебное противостояние одних сил с другими, хотя и не исчезает, но отступает под натиском мирных, конструктивных форм состязания, а его главной ареной и главным механизмом является регулируемый демократическими силами рынок.
Самое важное в научном подходе к истории заключается в том, что марксистское деление на классы – это в сегментации общества не только не единственное, но и не главное. Не главным является и деление общества по религиозному, этническому признакам, по уровню доходов и т.д. Главное же в общественных отношениях – это деление на творческих и нетворческих, любящих добро и добру враждебных, работающих и ленивых, здоровых и больных, порядочных и бесчестных, умельцев и неумёх, надёжных и не очень. На этой почве образуются социальные группировки, партии и общественные организации.
По мере развития капитализма постепенно огромную роль стали играть такие факторы, как укрепляющиеся демократизм и парламентаризм, а также социальные факторы, факторы эффективности производства, личного потребления населения, от которого Маркс абстрагировался в своём анализе, возрастала роль экономической науки. Расширялся и укреплял свои позиции в обществе средний класс, образовавшийся на базе значительного повышения среднего уровня жизни, а с середины ХХ в. и на базе сокращения дифференциации в распределении доходов. Всё большая часть людей стала понимать, что “теория” классов, якобы прогрессивных и реакционных, главных и неглавных, это социальный расизм, который истинная наука не признаёт.
Таким образом, теория классов и классовой борьбы в марксизме – это примитивная и бессодержательная позиция. Собственники и неимущие были всегда и всегда сосуществовали и договаривались между собой. И совсем необязательно, что если неимущие приходят к власти, то хозяйство и государственное устройство страны начинают работать лучше, чем прежде. Всегда и везде существуют руководители и исполнители. И хороший эффективный руководитель – это, прежде всего, профессионал, авторитетная личность. Кстати, рабочий класс, по определению, – это класс не руководителей, а исполнителей.
Следующий вопрос марксистской экономической теории, который не подтвердился жизнью, – это вопрос об измерении труда. Объективный процесс развития рынка, товарно-денежных отношений, против чего так неистово выступал марксизм, развитие цивилизации вывели человечество на дорогу к нормальной, обеспеченной и защищённой законом жизни. А разница в оплате труда зависит не только от затрат труда, но и от полезности создаваемого продукта, соотношения между спросом и предложением на него. Именно поэтому доходы популярных артистических звёзд, композиторов, писателей, художников и т.д. порой намного превышают прибыли капиталистов. И российские большевики-ленинцы, советские чекисты, матросы и красногвардейцы просто не могли понять, что Шаляпин, Рахманинов, Бунин и другие гении русской культуры попросту уникальны и невоспроизводимы и поэтому заработанные ими миллионы, недвижимость и т.д. они имели не по закону эксплуатации, а по закону рынка, спроса и предложения, т.е. вполне заслуженно. И распространив на них практику пайкового распределения, мы лишились их навсегда.
В процессе строительства после октябрьского переворота 1917 г. реального социализма мы создали антидемократическое общество с монополией одной партии, абсолютной властью одного человека, а большинство населения, именно тех, “кто был ничем”, не только оставили с “ничем”, но и поставили в ещё худшее положение. Прежние мелкие собственники (крестьяне, кустари, лавочники и пр.) не только потеряли свою собственность – гарантию честного и свободного труда, но и даже те ограниченные права участия в забастовках, митингах, чтения газет разных направлений и др., которые они имели до революции. Они потеряли право на свободу вероисповедания, на свободу передвижения и т.д. Получили же они право на подневольный, принудительный и малопродуктивный труд. Получили право на образование, которое оказалось в рамках тоталитарного режима и было в значительной мере идеологизировано. Получили право на бесплатное лечение, которое, как правило, было плохим.
Но главная цель и смысл октябрьского переворота оказались в другом. Незначительная часть общества, его ничтожное меньшинство, получила необъятную власть и “стала всем”. Монополия одной партии по существу привела к формированию в стране эксплуататорского класса особого рода, гнёт которого оказался намного сильнее того гнёта, который большевики приписывали буржуазии в капиталистических странах.
Здесь можно провести прямую параллель с фашизмом, возникшим сначала в Италии в начале 20-х годов, затем в Германии в начале 30-х годов. Фашисты также отбирали элитный общественный слой, из которого формировалась монопольная партия, они также противопоставляли друг другу разные слои общества и на самый верх последнего посадили своего вождя, или фюрера, располагавшего безграничной властью. Ни о какой народности или демократичности такого общества речь идти не может. Однако в отличие от большевиков фашисты не уничтожали свой собственный народ, не ликвидировали полностью частную собственность, рынок и предпринимательство. Но в главном у них было много общего: люмпенизированная социальная база, поддержка рабочего класса и железная диктатура. Недаром в Италии и Германии фашисты и коммунисты имели практически один и тот же электорат и конкурировали за него между собой. Прав был Генрих Бёлль, сказав, что “фашизм – это коммунизм бедных”[11].
Необходимо понять и бессмысленность самого понятия “коммунизм” как конечной цели, т.е. прекращения развития общества на том его уровне, когда воплощается в жизнь лозунг “каждому – по потребностям”. Истинная общественная наука выдвигает на первое место не достигнутый уровень развития, а стимулы и возможности его продолжения. С этой точки зрения коммунизм – по сути античеловеческая теория, ибо декларируемый ею будущий строй означает предел социально-экономического развития. Точно также известная формула социализма – “от каждого по способностям, каждому – по труду” заключает в себе ставшую роковой пустоту и неясность: что значит “по труду”? По часам труда или по его результатам? Если по часам, то это и есть та самая “мелкобуржуазная уравниловка”, которая на словах осуждалась большевизмом, а на деле пронизывала всю общественную жизнь в СССР и сочеталась с огромными привилегиями номенклатуры, с неравенством, вытекавшим из её интересов. Если же по результатам, — а только это и можно рассматривать как принцип, — то где та мера, при помощи которой результаты можно определить? Где тот эталон, при помощи которого категория “общественно-необходимый труд”, занимающая в экономической теории Маркса одно из центральных мест, может быть наполнена реальным содержанием и перестать быть мифом? Практическая проверка марксистской идеи о труде, как о мериле ценности произведенных благ при социализме, в ранние сове