«После трехдневных поисков мы по-прежнему не имеем сведений о маленькой Лейле Хэтэуэй, пяти лет, пропавшей в среду в коммерческом центре округа Ориндж.
Лейла — дочь скрипачки Николь Копланд и нью-йоркского психолога Марка Хэтэуэя. Впрочем, отец девочки, вопреки рекомендациям ФБР, пожелал выступить перед камерой с обращением к потенциальным похитителям его дочери».
Марк появляется на экране, мертвенно-бледный, с изменившимся лицом и кругами под глазами.
«Я хотел бы сказать тем, кто похитил мою дочь: не надо делать ей ничего плохого… Попросите у меня выкуп, я заплачу. Попросите у меня все, что угодно, и я сделаю это. Но не трогайте ее. Я вас умоляю…»
* * *
Всему свое время, и время всякой вещи под небом
Время рождаться, и время умирать […]
Время убивать, и время врачевать
Время разрушать и время строить
Время плакать, и время смеяться […]
Время раздирать, и время сшивать
Время молчать, и время говорить
Время любить, и время ненавидеть […]
Экклезиаст, глава 3
* * *
10 января 2005 года
— Я ухожу, Коннор.
Марк только что прошел в кабинет друга. Несколько месяцев назад их кабинет переехал в великолепное здание Тайм-Уорнер-центра. Переезд был запланирован давно, но Марк не принимал в нем участия. Эти три года, с тех пор как исчезла Лейла, он не ходил на работу, посвящая все свое время поискам дочери.
— Ты уходишь, куда?
— Я не знаю. Во всяком случае, ты можешь убрать мое имя с таблички кабинета. Если хочешь выкупить мою долю, поговори с Николь, она не будет против.
— Возьми себя в руки, старик! — отвечает Коннор, обнимая друга. — То, что с тобой сейчас происходит, это ужасно, но ты не одинок. У тебя любящая жена, и я с тобой, я рядом. Сейчас более чем когда-либо мы должны держаться вместе.
— Я знаю, — говорит Марк, высвобождаясь, — но я не могу больше притворяться, это выше моих сил.
Коннор не сдается:
— Мы все всегда преодолевали, ты и я! Ты помнишь? Навсегда вместе, на всю жизнь! Позволь теперь мне помочь тебе, как ты помог мне когда-то.
Но Марк не слышит его. Тогда Коннор выкрикивает ему, как будто пытается убедиться в этом сам:
— Мы все-таки выжили, но никогда ничего не забывается: боль, она затаивается внутри нас — в сердце, но всегда в конце концов мы возвращаемся к жизни. Я делаю это все эти годы, я учусь делать это!
Но Марк уже не слушает его.
В отчаянии Коннор делает последнее предупреждение:
— Не совершай глупостей: если ты зайдешь слишком далеко, ты не выберешься.
Марк пожимает плечами и направляется к двери. Он уже не здесь.
— Если я когда-нибудь вернусь, то только с ней, иначе…
Наша месть станет прощением [105]
Живите хорошо. Это и есть самая лучшая месть.
Талмуд
Сегодня
В самолете
17 часов 10 минут
— Не могу больше! — вздохнула Лейла, положив ложку.
Марк, Эви и Лейла засиделись во «Флоридите». Наевшись до отвала, девочка с досадой смотрела на остатки огромного мороженого, с которым ей не удалось справиться. Отец ласково взъерошил ей волосы и склонился к иллюминатору. Под ним простирался теряющийся в бесконечности ковер из облаков. Признания, которые он только что сделал Эви, вернули его к истокам прошлого, вновь наполнив множеством затаившихся в глубине души воспоминаний.
Но сейчас ему нужно только одно из них:
— Ты не должна поступать, как Коннор, — твердо произнес он, поворачиваясь к Эви. — Ты не должна портить свою жизнь, желая отомстить.
Девушка посмотрела на него скептически:
— Я думаю, вы не можете понять…
— Ну, почему же, — прервал ее Марк. — Я могу понять твои страдания, они ведь подобны моим! Тебе плохо, и это неизбежно. То, что случилось с твоей матерью, — преступление, и это естественно, что тебя переполняет гнев…
— …и ненависть, — добавила Эви с горящими глазами.
Марк положил ей руку на плечо:
— Гнев может быть полезным, если направить его в положительное русло.
— Это болтовня психиатра! — воскликнула девушка.
Марк подумал над ее аргументом несколько секунд, затем ответил:
— Месть не утолит боли, можешь мне поверить, и это тебе говорит не психиатр.
— Если бы Коннор был здесь…
— Если бы Коннор был здесь, он сказал бы тебе, что перенесенное горе местью не вылечить. У него есть опыт.
— Но этот человек… — забормотала Эви с болью в голосе, — этот Крэйг Дэвис… я хотела бы причинить ему в десять, сто раз больше зла, чем он сделал мне!
— Если ты убьешь его, это не вернет тебе мать, а твой поступок будет преследовать тебя всю жизнь. Все изменится, и никогда уже не будет прежним…
Марк налил девушке стакан воды. Эви только коснулась ее губами, а затем призналась взволнованно:
— Всю нашу жизнь мою мать и меня всегда презирали и унижали такие типы, как он…
— Я понимаю, — ответил врач.
— Я не хочу больше позволять топтать меня!
— Ты права, — согласился Марк, — но, кроме мести, есть и другие средства.
Эви подняла на него глаза, в них стояло недоверие.
— И что я, по-вашему, должна делать?
Марк помолчал, сознавая, что вызовет недоброжелательную реакцию у девушки.
— Простить.
— Нет! Я не хочу прощать! — возмутилась Эви. — Я не хочу забывать!
— Простить — не значит забыть, — объяснил он терпеливо. — Прощать — не значит отпускать грехи. Месть только разжигает ненависть, прощение освобождает нас от нее.
Она тоже помолчала немного, а затем ответила дрожащим голосом:
— А если бы это была ваша дочь и ее бы убили, вы простили бы?
— Не знаю, был бы я на это способен, — признался Марк, — но я уверен, что попытался бы.
Он посмотрел на Лейлу, которая играла бумажными зонтиками, украшавшими мороженое.
— Я думаю, простить — это самое трудное на свете, — продолжил Марк, — по крайней мере, это тот случай, когда требуется очень много силы.
Далее он заговорил более спокойно:
— Но простить ты должна — ради тебя самой, Эви. Тебе нужно освободиться от прошлого и наконец начать нормальную жизнь.
Эви пожала плечами:
— Для меня это уже невозможно. У меня ничего нет: ни семьи, ни денег, ни перспективы…
— Черт побери, — воскликнул Марк, — перед тобой вся жизнь! Не придумывай всяческие отговорки по поводу того, что у тебя нет будущего!
— Но этот человек — убийца! — взвизгнула девушка на грани нервного срыва.
И Марк наконец сказал девушке то, что хотел сказать с самого начала:
— Ты знаешь, Эви, я думаю, что за этим Крэйгом Дэвисом стоит другой человек, которого ты хочешь наказать…
Эви затихла.
Марк продолжил:
— …и этот человек, которого ты хочешь убить, — ты.
— Нет! — потеряла самообладание Эви, слезы брызнули у нее из глаз.
Но Марк тверд.
— Конечно, да. Ты винишь себя в том, что не поверила словам матери. Ты чувствуешь себя ответственной за то, что произошло, и не можешь этого пережить.
— Неправда! — защищается Эви, однако слезы, текущие по ее лицу, стоят больше признания.
— Не воображай себе, что все могло бы быть иначе, — успокоил ее Марк. — Ты ни в чем не виновата, Эви, ни в чем.
— Почему я это сделала? Почему я не поверила ей?!
— Это пройдет.
Он обнял ее.
— Она всегда обманывала меня, но не в тот раз, не тогда…
— Это пройдет.
Эви уткнулась головой в его плечо. Она не ожидала, но Марк освободил в ней что-то, глубоко запрятанное внутри.
Целую минуту она молчала, пока Лейла не спросила тихо:
— Папа, а почему Эви плачет?
— Потому что у нее горе.
— Это из-за мамы?
Марк молчаливо покачал головой в знак согласия, а Лейла, в свою очередь, обняла Эви.
— Не грусти, — сказала маленькая девочка, лаская волосы своей старшей подруги.
Немного успокоившись, Эви подняла глаза на Марка. Врач протянул ей бумажный носовой платок.
— Папа, я хочу писать, — вдруг объявила Лейла голосом младенца.
— Я пойду с тобой, — предложила Эви.
Марк согласился.
Они заверили его, что вскоре вернутся на место. Оплачивая счет, он с благодарностью смотрел на удаляющихся Эви и Лейлу.
Они держались за руки как две сестры.
* * *
Марк уже собрался покинуть «Флоридиту», оставив Исааку чаевые, пропорциональные размерам вазы с мороженым.
Вот тогда он и увидел ее.
Одна, сидя на задворках зала, Элисон Харрисон заканчивала второй бокал «Дом Периньон».
— Розовое шампанское… — произнес Марк, приближаясь к столу наследницы.
Элисон сняла солнечные очки и посмотрела на него:
— Вы снова скажете, что это любимый напиток Хемингуэя? Я бы скорее подумала о виски…
— Во всяком случае, это был любимый напиток Кэри Гранта и Деборы Керр.
Жестом она пригласила его сесть. После их предыдущей беседы, очень для нее значимой, она надеялась, что он вернется. Этот человек, лицо которого почему-то было ей знакомо, обладал странным магнетизмом, не имеющим ничего общего ни с обаянием, ни обольщением. Беседа была недолгой, но когда она исповедалась ему несколькими часами ранее, то почувствовала себя освобожденной от ужаса, поселившегося в ней давно…
— Почему у меня такое впечатление, что я знаю вас? — спросила она.
— Это еще срабатывает, эти трюки, чтобы продолжить знакомство? — удивился он шутливым тоном.
— Нет, я серьезно.
Марк признался:
— Скажем, несколько лет назад у меня было пятнадцать минут медийной славы.
— В какой области?
— Психология. Меня много показывали по CNN и MSNBS.[106]Я был дежурным психологом — тем, кто успокаивает телезрителей после каждого трагического события: массовое убийство в школе Колумбайн, теракты 11 сентября, распространение сибирской язвы…
— И вы больше не практикуете?
— Больше никогда.
— Почему?
— По причине как раз трагического события. Которое коснулось меня. В таких случаях осознаешь, что все советы, которые ты давал другим не допускающим возражений тоном, в конечном счете не помогают твоему собственному горю.
Тень пробежала по лицу врача. Элисон сгорала от нетерпения узнать больше, но последовало молчание, которое окунуло ее в собственные тревоги. От алкоголя, который она выпила за время всего путешествия, у нее разболелась голова. Несмотря на это, она выпила еще бокал шампанского, проглотив его залпом, через силу. Она хотела повторить, но Марк остановил ее:
— Если придется выносить вас из самолета, боюсь, ваши друзья папарацци очень обрадуются. Не делайте им этого подарка.
Она пожала плечами:
— Одним унижением больше, одним меньше.
— Почему вы так жестоки к себе?
— Потому что это единственная свобода, которой я располагаю, — ответила она. — Потому что моя жизнь не стоит ничего.
— Я знаю, что мужчинам не дозволено спрашивать об этом, но сколько вам лет, Элисон? Двадцать четыре? Двадцать пять?
— Двадцать шесть.
— Как можно говорить, что жизнь ничего не стоит, в двадцать шесть лет?!
— А это уже моя проблема.
Умышленно Марк спровоцировал ее:
— Не рассчитывайте, что будете плакаться мне в жилетку. У вас есть все, что можно пожелать: деньги, молодость и, несомненно, здоровье… Вы думаете, что ваша жизнь ничего не стоит — так измените ее! Делайте что-то другое, с другими людьми. Вы можете даже начать с нуля: купить себе новое лицо, новое имя, новую жизнь.
— Жизнь переделать нельзя, ее можно только продолжить. Все знают это, господин психолог.
— Сегодня утром я задал вам один вопрос, но вы мне не ответили.
— Я уже не помню, — заявила она, смутившись.
— Я хотел узнать, за что вы хотите себя наказать.
Элисон почувствовала, как ее захватывает неодолимая потребность все выложить этому человеку, которого она знала всего несколько часов. Желание немедленно избавиться от мучившего ее секрета было слишком велико. Конечно, последствия могут быть ужасны: тюрьма, бесчестье… Но если хорошенько подумать, уже долгие годы ее жизнь — тюрьма. А что касается бесчестья…
Встретив взгляд молодой женщины, Марк задал свой вопрос в последний раз:
— За что вы наказываете себя?
— Потому что я убила мальчика.
Элисон
Воспоминание третье
Беверли-Хиллз, Калифорния
Весна 2002 года
Два часа после полудня
В роскошной комнате средиземноморской виллы Элисон открывает один глаз и тут же смыкает его.
О, моя голова!
Накануне вечером она организовала небольшую вечеринку по случаю дня рождения своего очередного мимолетного дружка. Сборище гламурной молодежи Беверли-Хиллз продолжалось до поздней ночи. Элисон слишком много выпила и в отвратительном состоянии легла спать только рано утром.
Когда наконец она решилась посмотреть на часы, выругалась от досады и подскочила на кровати.
А, черт!
Элисон обещала присутствовать на открытии нового спортивного зала для VIP-персон в Хантингтон-Бич, но уже опоздала. Она сделала несколько шагов к туалету, но просыпаться тяжело: тиски сжимают голову, в желудке изжога, во рту сухость, ресницы слиплись. Теперь она сожалела о каждом стакане водки, о каждой текиле, которые накануне с улыбкой опрокидывала в себя. За последние несколько лет такие тяжелые похмельные пробуждения стали привычными. И каждый раз она клялась себе, что это больше никогда не повторится, но ее добрые намерения были тщетны…
Она ополаскивает лицо водой, тащится на кухню, где Грасиелла, старая гувернантка из Пуэрто-Рико, хлопочет с утра, дабы навести порядок после вчерашнего погрома.
— Почему ты меня не разбудила? — упрекает ее Элисон.
— Ты меня не просила.
— И чего ты ждала? Уже два часа!
Латиноамериканская служанка вынимает из духовки тарелку и кладет на стол.
— Смотри, я приготовила тебе блинчики с лимоном и сахаром, как ты любишь.
Элисон со злостью отталкивает тарелку:
— Жир и сахар! Ты сошла с ума? У меня нет желания стать такой же жирной, как ты!
Грасиелла невозмутимо проглатывает упрек. Она уже двадцать лет служит у Ричарда Харрисона и знает Элисон с рождения. Раньше они ладили. Элисон рассказывала ей обо всем, что с ней случалось за день, делилась своими заботами и секретами. Но с некоторых пор они отдалились друг от друга.
В плохом настроении молодая женщина накладывает себе немного овсяных хлопьев и запивает их апельсиновым соком.
— У меня болит живот, — жалуется она, открывая стеклянную дверь.
Дверь кухни выходит на великолепный игровой домик, устроенный около бассейна в форме гитары, наполненного до краев. Элисон ненадолго усаживается на стул из тикового дерева, но начинает накрапывать дождь, и она убегает.
— И погода против меня! — злится наследница.
Вернувшись в кухню, она находит две шипучие таблетки, которые растворяет в стакане воды.
— Тебе бы надо сначала принять парацетамол, — замечает ей Грасиелла. — Аспирин только усилит изжогу.
— Что ты в этом понимаешь? — выходит из себя Элисон. — Ты не врач, ты служанка.
С этим оскорблением на губах она выходит из комнаты, закрывается в ванной и обрушивает на себя холодный душ, который скорее доводит ее до исступления, нежели успокаивает. Уже в комнате она натягивает облегающие джинсы Blue Cult, римские сандалии от Феррагамо, затем в раздражении перетряхивает все свои шкафы в поисках майки.
— Куда ты ее засунула? — рычит она, вылетая на кухню.
— Что? — спрашивает Грасиелла.
— Мою майку!
— У тебя их сотни.
— Моя розовая майка от Stella McCartney!
— Если ее нет в шкафу, значит, она в стиральной машине.
— Я что, просила тебя стирать ее?!
— Ты мне вообще ничего не говорила. И хватит капризничать, Эли. Тебе уже двадцать два, а не двенадцать.
— А ты не разговаривай со мной так!
— Я с тобой разговариваю, как это делала бы твоя мать, если была бы здесь.
— Но ты не моя мать, ты — моя домработница.
— Я, может быть, и твоя служанка, но все-таки выложу тебе всю правду: ты становишься невыносимой, Элисон. Ты ведешь себя как избалованный ребенок, глупый и эгоистичный. Ты бессердечна и бесчеловечна. Ты отравлена всем самым пагубным, что дают деньги: презрением и потерей истинных ценностей. Ты все еще не поняла, что богатство — это не только права, но и обязанности. Ну а уж на обязанности тебе плевать! У тебя нет никаких планов в жизни. Да, конечно, я твоя служанка, малышка моя, но даже мне с некоторых пор стыдно за тебя…
Задетая жестокой правдой Грасиеллы, Элисон хватает стоящую на столе чашу с хлопьями и наотмашь швыряет ее в лицо домработницы.
Грасиелла — женщина старая, но сноровку вовремя уклониться от летящего в нее снаряда еще не потеряла, и чаша разбивается о стену.
Несколько секунд обе пребывают в оцепенении, одна перед другой, парализованные яростью и внезапностью их ссоры.
Первой сдается Элисон, она убегает из дома и забивается в свою машину, огненно-красный внушительных габаритов внедорожник. Дрожащая, с затуманенными глазами, она поворачивает ключ зажигания, нажимает на газ и вылетает из ворот своего владения.
* * *
Зачем я это сделала?
Сильный дождь вперемежку с молниями и громом обрушивается на дома, выстроенные в аккуратную линию, на цветущие, безупречно ухоженные сады. Джип «Вранглер» летит на полной скорости вдоль улиц, обсаженных пальмами и смоковницами.
«Почему я была такая отвратительная?» — спрашивает себя Элисон, заливаясь слезами.
Все, что только что ей высказала Грасиелла, — правда. С некоторых пор она ведет себя как маленькая идиотка. Она употребляет слишком много алкоголя и наркотиков, и это мешает ей держать себя в руках, из-за своей импульсивности она ходит по краю пропасти.
Дождь усиливается.
Она покидает роскошные холмы Беверли-Хиллз и въезжает в переплетение железнодорожных путей Калифорнии. Машинально она едет в направлении Хантингтон-Бич, хотя уже знает, что не поедет на открытие спортзала.
Раздавленная стыдом, она пытается привести в порядок свои мысли. Нужно изменить образ жизни, и срочно. Иначе ее когда-нибудь так занесет, что случится непоправимое!
Элисон тормозит, вытирает слезы. Дождь хлещет так, что дворники едва успевают удалять воду с ветровых стекол.
Молодая женщина пытается приободрить себя: она молода и потеряла всего лишь несколько лет. У нее есть еще время исправить положение, вернуться к учебе, не ходить больше по друзьям, которые и не друзья вовсе, перестать водиться с этими пустоголовыми выскочками…
От порывов ветра джип сотрясается. На шоссе сигнальные панели призывают быть осторожнее.
Элисон уже вся во власти надежды. Вот сейчас она вернется домой, извинится перед Грасиеллой и скажет «спасибо» за то, что та открыла ей глаза! Она проведет с ней всю вторую половину дня, поделится своими добрыми намерениями и поможет приготовить еду, как когда-то в детстве…
Сегодня вечером она сообщит хорошую новость отцу. Как раз на этой неделе Ричард находится в Лос-Анджелесе. У него всегда имелись большие планы на ее счет, но она по глупости и упрямству отдалилась от него. Ну ладно, теперь-то он опять сможет гордиться своей дочерью!..
Охваченная желанием поскорее осуществить свой план, Элисон протискивается между автомобилями в надежде проскользнуть в первый открывшийся просвет. Дорога выходит на типичное для Лос-Анджелеса пространство, где парковки чередуются с торговыми зонами. Элисон щурит глаза, стараясь сквозь пелену дождя разобраться в дорожных указателях. По правде сказать, ориентировалась она всегда неважно — вот и теперь проскочила боковую дорогу, по которой хотела поехать. И в конце концов оказалась на уличном паркинге. Яростный ветер, потоки дождя — Элисон вспоминает фильм «Магнолия»,[107]который заканчивается таинственным и ужасающим дождем из падающих с неба жаб…
Многие машины приткнулись к обочине, пережидая грозу, но Элисон продолжает путь.
Внезапно раздается мелодичный телефонный звонок. Аппарат в ее сумочке, а та — внизу, под пассажирским сиденьем.
Все знают, что нельзя отвечать на телефонный звонок, ведя машину, но все это делают.
Элисон наклоняется за мобильным телефоном, говорит себе, что только посмотрит номер, глянет, кто звонит. А потом перезвонит попозже, когда…
ЖЕСТКИЙ И ВНЕЗАПНЫЙ УДАР.
Элисон подскакивает, охваченная паникой. Она наехала на что-то. Бордюр тротуара? Животное? Она жмет на тормоза, останавливается и открывает дверцу джипа. Сердце бешено колотится. Как только она выходит из машины, ее худшие опасения подтверждаются: она наехала не на что-то.
Это кто-то.
Это ребенок.
* * *
— Эй, ты как, с тобой ничего не случилось?
Элисон бросается к мальчику, но при виде его безжизненного тела застывает от ужаса. Ребенок малюсенький и хрупкий. На его одежде и на шоссе следов крови не видно, но положение головы ребенка заставляет опасаться, что он ударился об один из многочисленных бетонных ящиков для цветов, стоящих вдоль дороги.
В смертельном ужасе Элисон вертит головой во все стороны, отчаянно ища поддержки.
— На помощь! Помогите мне!
Но вокруг — ни души. Сильнейшая гроза с ударами грома и сверканием молний опустошила улицы.
Не паникуй! Только не паникуй!
Она возвращается к машине, подбирает телефон, намереваясь набрать 911, но номер службы спасения занят — конечно, в связи с ненастьем.
Она пробует во второй раз, затем в третий. Безуспешно.
Исхлестанная потоками дождя, она решает сама отвести ребенка в больницу.
Бережно она приподнимает его и несет к джипу.
— Ты должна выпутаться! Не теряй голову!
Она трогается с места, и, несмотря на панику, ей удается вырулить на шоссе. Больница находится на востоке центральной части города, это не очень далеко.
— Только не умирай!
Залитая слезами и дождем Элисон, не верящая в Бога, умоляет его:
— Пожалуйста, сделай так, чтобы он остался живой! Чтобы он выкарабкался!
На дороге тьма, и все расплывается в потоках ливня. Три часа дня, а кажется, что стоит глубокая ночь.
— Не наказывай меня через этого малыша!
Наконец она въезжает на парковку для машин «Скорой помощи», но основной проезд перегорожен двумя пожарными автомобилями, которые как раз разворачиваются. Вместо того чтобы дождаться, когда освободится проезд, Элисон предпочитает поехать по световым указателям, ведущим к общей стоянке. Припарковав джип, Элисон рывком открывает дверцу, огибает машину и берет ребенка на руки. Но когда она приподнимает его, перед ней предстает ужасающая картина: маленький мальчик мертв.
Она страшно кричит, затем в невменяемом состоянии сильно прижимает его к себе.
Проходит много времени, прежде чем она захлопывает дверцы машины.
Отупевшая, не соображающая, что ей дальше делать, Элисон впадает в прострацию. И в этот момент она непроизвольно, почти рефлекторно набирает номер своего отца.
* * *
Через полчаса
Дождь закончился, влажный туман окутал стоянку.
Огромный «Хаммер» с тонированными стеклами вторгается на территорию больницы. Первым из него выходит Ричард Харрисон в сопровождении высокого негра внушительного телосложения. Куртис — телохранитель Харрисона, а по совместительству — исполнитель его темных дел. Во время своего восхождения бизнесмен позаботился окружить себя узким кругом лиц, обязанных ему всем и готовых отдать за него жизнь. Куртис из их числа.
Мужчины сразу же обнаруживают Элисон. Она сидит около стенки, обхватив голову руками. Одежда на ней вымокла, лицо мертвенно-бледное. Она дрожит, стучит зубами и, кажется, находится в состоянии, близком к психозу. Руки ее судорожно сжаты, и в одной из них она сжимает серебряную цепочку ребенка, упавшую в машине. Ричард наклоняется к дочери, дотрагивается до ее лица и ощущает, что она горит как в лихорадке.
— Отвези ее домой, — просит он Куртиса. — Грасиелла о ней позаботится. Вызови доктора Дженкинса, если ей станет хуже, и держи наготове самолет.
Пока Куртис закутывает Элисон в одеяло и несет к «Хаммеру», Ричард открывает дверь джипа, обнаруживает там труп ребенка и тут же захлопывает ее.
— А остальное? — спрашивает Куртис бесстрастно.
— Остальным займусь я, — отвечает Ричард.
* * *
Пустыня Мохаве
Восточная часть Калифорнии
Ричард Харрисон три часа гонит джип своей дочери. Он покидает мегаполис-спрут и намеревается углубиться в пустыню. Путешествие на грани безумия: на переднем сиденье — труп ребенка, завернутый в шотландский плед, словно в саван. Даже в самых страшных снах Ричард не мог представить себе, что однажды он подвергнется такой пытке.
В жизни он прошел через многие испытания: Вьетнам 1965-го, тогда он был молодым офицером; жена, больная раком, все стадии которого он прошел вместе с ней; ежедневные экономические баталии в мире бизнеса… Подростком, чтобы преодолеть страхи, он постоянно старался опередить события, проворачивая в сознании свои наихудшие опасения — в надежде усмирить их. С годами он очерствел, но привычку сохранил. В последнее время он и сам готовился к болезни, к смерти и чувствовал, что способен мужественно предстать перед ними. Но никогда он не был готов к этому — хоронить собственными руками ребенка, убитого его дочерью. И он спрашивал себя: способен ли он совершить это?..
С тех пор как Ричард выехал, он несколько раз останавливался, его рвало. Он ехал с широко открытыми окнами, так как воздух казался ему невыносимо удушливым. И все равно он задыхался и чувствовал, что его может хватить удар.
Но он не мог не позаботиться о дочери. Несколько недель назад ее уже лишили прав на три месяца за вождение в состоянии опьянения. Если сейчас ее задержат за убийство при отсутствии водительских прав, она долгие годы проведет в тюрьме, и он, несмотря на все его связи, ничего не сможет для нее сделать.
Он попытался убедить себя в том, что еще может спасти положение: Элисон избежит заключения! После Палм-Спрингс он остановился в магазине садового инвентаря, купил лопату и мотыгу, заплатил наличными, избегая смотреть в сторону камеры наблюдения, и был почти уверен, что его никто не узнал. Он был самым богатым человеком в этой стране, но о нем писали только экономические издания, он не светился на обложках журналов, как Билл Гейтс или Уоррен Баффет, и был готов спорить на что угодно — красотка, обслужившая его за кассой, читала скорее «Телегид», нежели «Бизнес-уик».
С Элисон все было иначе: ее похождения создали ей скандальную известность у читателей желтой прессы, а это означает — у каждого жителя Лос-Анджелеса. С другой стороны, несмотря на то, что ему рассказала дочь по телефону, Ричарду с трудом верилось, что не было ни одного свидетеля несчастного случая, и он опасался, что полиция вскоре доберется до нее. Ему нужно было действовать быстро.
Очень быстро.
* * *
Еще целый час джип продолжал свой путь через горные массивы и скалистые равнины, поросшие лишь кактусами. К ночи Ричард Харрисон добрался до совершенно дикого пространства, недалеко от границы с Невадой. Он съехал с главной дороги, намереваясь углубиться в местность, состоящую из замшелых булыжников и развалившихся скальных пород. Среди этой бесплодной пустыни он заметил лежащий немного поодаль небольшой участок растрескавшейся земли, осененный «деревом Иисуса».[108]Место приглянулось ему, он остановил машину, оставив зажженными фары.
В семь часов вечера он вонзил мотыгу в землю.
В десять он опустил тело в могилу.
В полночь — последний взмах лопаты.
В час ночи Ричард произнес молитву по покойнику, сел в машину и проделал путь в обратном направлении.
В три часа утра посреди совершенно пустынной местности Куртис сидел в джипе, ожидая сигнала хозяина поджечь машину.
В шесть часов Ричард вернулся в Беверли-Хиллз и отвез дочь в аэропорт.
Через два часа частный самолет миллиардера оторвался от земли и направился в сторону Швейцарии с Элисон на борту.
* * *
Ричард остался в Соединенных Штатах, ожидая последствий.
В первый день не произошло ничего. И на второй, третий и четвертый.
В конце недели он понял, что до них никогда не доберутся и что его дочь выпуталась из этого дела.
Но может ли он вычеркнуть такое из своей памяти и заставить себя поверить в то, что этого никогда не было?
Перед тобой вся жизнь
Будущее — это настоящее, вышедшее из прошлого.
Андре Мальро [109]
Сегодня
В самолете
Шесть часов вечера
— Дамы и господа, наш самолет начинает снижение и вскоре приземлится в аэропорту Нью-Йорка. Займите, пожалуйста, ваши места, спинки кресел приведите в вертикальное положение и пристегните ремни.
Объявление командира корабля резко прервало рассказ Элисон.
Словно вырвавшись из страшного сна, молодая женщина подняла глаза и оглянулась вокруг. «Флоридита» быстро пустела, и две стюардессы приглашали последних клиентов занять свои места.
— То, что я совершила, нельзя простить, — сказала Элисон, стирая с глаз остатки туши. — А худшее — это то, что я позволила отцу заняться этим. После той трагедии я осталась в Швейцарии и лечилась от депрессии. Когда я вернулась, все было так, будто ничего не произошло.
Потрясенный и повергнутый в ужас рассказом Элисон, Марк все же попытался найти нужные слова:
— Нет ничего, что нельзя было бы простить, но в жизни есть вещи, которые нельзя изменить. Сколько бы вы ни старались мучить себя, это не вернет ребенку жизнь.
— Это меня не утешает.
— А я и не пытаюсь. Вы должны нести ответственность и быть готовой к тому, что вам может стать еще хуже. Но ваша жизнь не кончена. Есть множество дел, которые вы можете совершить: прийти на помощь другим детям, участвовать в социальных и гуманитарных акциях. И не только вкладывая деньги. Вам решать, но не оставайтесь пленницей вашего прошлого. И потом — может быть, мы не все понимаем…
Он не закончил фразу.
Он подумал о своей чудом вернувшейся дочери и своих собственных страданиях.
Элисон взглядом призывала его продолжать.
— Возможно, страдание не всегда бесполезно, и оно открывает путь к чему-то другому, — предположил он. — Быть может, смысл всего этого от нас ускользает.
Наследница опустила глаза и спросила:
— Какой смысл может иметь смерть ребенка?
Марк открыл рот, но не нашелся, что ответить.
* * *
— Вам пора идти на место, господа, — одна из стюардесс настойчиво приглашает их встать из-за стола.
Марк автоматически встал. Ему хотелось бы пообщаться с Элисон подольше, уговорить ее создать себе будущее даже с таким прошлым.
Самолет начал раскачиваться и пошел вниз, к облакам. Стюардесса поспешила проводить врача к лестнице, ведущей к главной палубе.
В спешке он забыл свой бумажник на одном из столиков «Флоридиты». Когда Элисон заметила это, Марка уже не было. Она осмотрела портмоне, отметила потертость кожи, но с искушением открыть его все-таки справилась. Вместо этого она положила бумажник в карман и дала себе слово вернуть его позже.
Словно сама себе пообещала увидеть его вновь.
* * *
В этот самый момент на Манхэттене Коннор бросил взгляд на часы в стиле ультрамодерн, украшавшие стену его приемной в клинике Моцарта. Здесь он занимался самыми серьезными пациентами, которых не мог лечить в своем кабинете. Менее чем через час он увидит Марка. Он ждал этого момента со смешанным чувством нетерпения и опасения.
В нескольких метрах от него, в глубине изящного дивана, сняв обувь и поджав ноги под себя, сидела Николь. Коннор заметил, что она дрожит, и принес ей одеяло. Она положила его себе на колени, поблагодарив врача взглядом. Он опустил ей руку на плечо, и на мгновение они погрузились в безмолвие, каждый в свое. Солнце садилось над Баттери-парком, наполняя комнату теплым, чайного оттенка светом, создавая контраст с голубыми холодными тонами клиники…
— Как, ты думаешь, он отреагирует, узнав правду? — спросила Николь.
Он тоже задавал себе этот вопрос.
Дружба, которая связывала его с Марком, — сохранится ли она после того, что произойдет? Он вспомнил ту страшную рождественскую ночь, когда три несчастных создания приехали к нему…