Общество анонимных алкоголиков 4 глава




– Ну ты чё, Дэнни! Обижаешь! Одну кружечку можешь с нами выпить!– наступал Трейнор.

– Не, ребята. Только апельсиновый сок,– упирался Скиннер.

Трейнор, уловив черные флюиды, плывущие от Скиннера к Макгриллену, попытался разрядить обстановку и повел речь о новом католическом порнофильме.

– «Боженька все видит», самый офигенный, понял!

Макгриллен пожал плечами и с ухмылкой ушел к бару делать заказ. Народ перед ним расступался, отдавая должное хищно скроенной коренастой фигуре и репутации драчуна. Вернувшись, Макгриллен поставил на столик две кружки и стакан сока.

– Ну, за встречу! Приятно снова увидеть знакомые рожи,– салютовал Скиннер, не глядя на Макгриллена.

Сок оказался неожиданно приятным на вкус. Покусывая соломинку, Скиннер слушал Гэри Трейнора, который опять выступал в своем репертуаре: травил байки о Робе Макензи.

– Слышал историю про гламурных телок?– начал он, повернувшись к Макгриллену.– Мы их сняли втроем. Одна черножопенькая, из Пакистана. Скинни, как ее звали?

– Ванесса. Наполовину шотландка, наполовину индуска,– уточнил Скиннер.– Отец из Кералы, мать из Эдинбурга.

– Смотри, какие мы политкорректные!– Трейнор игриво щипнул Скиннера за плечо.– Короче, поехали к ним на хату, в Мерчи,– пафосная такая вилла, бассейн, все дела, родители на островах отдыхают. Ну, оттягиваемся от души: плещемся, бухаем. Первый раз тогда Макензи голым увидели… Можешь себе представить. А девчонки прямо повизгивают, так у них зудит. Особенно эта азиатка Андреа. Да и Сара тоже. Мы, в общем, разбиваемся на пары, Скиннер уединяется с Ванессой…

– Угу. Только она не дала. Так, пообнимались…

– Х-ха! Не дала, говорит!

– А что такого? Она просто не в настроении была, обычное дело. Что, обязательно трахаться, как свинья? Посидели, поговорили о литературе… Интересная, кстати, девчонка.

– Гы-гы! Да хорош гнать, Скиннер!– Гэри со смехом толкнул его кулаком.– Короче, они там «о литературе говорят», а я Саре палочку запистонил и отдыхаю. А азиатская сучка, Андреа, она прикинута круто, но с мозгами,– Гэри постучал себя по бритой макушке,– полная беда! И вот они в соседней комнате с Макензи закрылись. А я еще до этого с Малюткой Робом беседу провел, типа гламурные девки – это махровые шлюхи, бесстыжие, на все согласные, просто атас. Ну он, видно, на ус намотал. Короче, я за стенкой слышу его бас: «Слышь, мать, прими в сраку, а?» Пару секунд тихо, а потом она так озабоченно, как Красная Шапочка,– тут Трейнор сложил губы бантиком и задействовал китайский акцент: – «А это как? Сьто ты имеесь в виду?»

Макгриллен заржал. Скиннер тоже засмеялся, хотя уже много раз слышал эту историю. Он отхлебнул сока… Что-то было не так. Он понюхал стакан, попробовал на язык. В напитке отчетливо ощущался алкоголь.

Водка!

Подняв глаза, Скиннер увидел идиотскую ухмылку Макгриллена. И даже успел заметить, как она угасла – за миг до того, как его правый кулак въехал Макгриллену в зубы. Удар удался:

Скиннер вложился грамотно, с переносом веса. Макгриллен вместе со стулом громыхнулся на пол.

Гэри Трейнор ошарашенно посмотрел на копошащегося под ногами Макгриллена, потом на Скиннера.

– Дэнни, ты чё…

Скиннера трясло от ярости. Схватив недопитый стакан, он с размаху ахнул им об пол, в каком-то миллиметре от головы Макгриллена.

– Думаешь, это игрушки, да?! Козел, бля! Отравить его хочешь?!.– Он опомнился, посмотрел на окаменевшие лица.– Извините…

Потирая разбитые костяшки, Скиннер поспешно вышел из бара и зашагал по улице. От быстрой ходьбы адреналин выветрился, и на смену пришло сожаление.

Переборщил, конечно… Макгриллен не виноват, откуда ему знать! И все же – почему некоторые мудаки не могут понять, что нет значит нет?

Скиннер нырнул в другой бар – и встретил щебечущую стайку девушек, которых смутно помнил по стажировке. Как выяснилось, имел место девичник. Две самые пьяные подружки налипли на Скиннера с разговорами, но он слушал вполуха – его глаза были намертво прикованы к одной из официанток.

Кэролайн Кибби до конца смены оставалось пятнадцать минут. За столиком в углу она заметила показавшегося знакомым мужчину, который пристально за ней наблюдал. Где-то она его видела… а, ну точно! Мужчина улыбнулся, она тоже ответила улыбкой. Он подошел, поздоровался и предложил после смены выпить кофе.

Это тот парень, что недавно приходил к нам домой. Из муниципалитета, бывший сослуживец… Которого Брайан почему-то не любит.

Она охотно согласилась.

Несмотря на сытный итальянский ужин, недавно съеденный в компании Боба Фоя, Скиннер повел Кэролайн в ресторан «Побеги бамбука», который он отрекомендовал как первоклассный образчик старокитайской кулинарной школы.

Наблюдая за аккуратными, экономными движениями ее палочек, он с трудом верил, что эта девушка – сестра Брайана Кибби. Пару раз ему даже хотелось закричать ей в лицо: «Ты же такая красавица! Какое может быть родство между тобой и этим скользким червяком?!»

Кэролайн, в свою очередь, была очарована Дэнни Скиннером.

Такой симпатичный… Где-то даже смешной. Выражение глаз слегка ошеломленное, в хорошем смысле: типа вселенная вокруг лихо закручена, но это не страшно, а прикольно. На одежде отнюдь не экономит. Даже не верится, что он на пару лет старше Брайана – выглядит гораздо моложе. Лицо свежее, осанка идеальная… Что-то в нем есть такое… внушительное. Даже хочется… равняться на него, что ли…

Потом они гуляли по Медоуз. Вокруг мерцала прохладная темнота, подсвеченная луной и натриевыми фонарями. Спешить было некуда: говорили о чем попало, рассказывали о себе. Кэролайн чувствовала, как усталость трудного вечера шелухой облетает с плеч. Ее глаза, воспаленные от ежедневных занятий за компьютером, постепенно наполнялись светом. Ей хотелось подольше растянуть эту ночь, и она сказала:

– Слушай, у меня есть гашиш… Хочешь дунуть?

Я гашиша вообще-то не большой любитель, но пара затяжек ее братцу не повредят. Только расслабят. Да и для аппетита хорошо.

– К тебе пойдем?– предположил Скиннер, ибо Саут-Сайд был в двух шагах, а до Лита надо было ехать на такси.

– Нет, лучше к тебе. Я в эту квартиру недавно въехала, с соседями еще не познакомилась…

В груди у Скиннера заработали барабанные палочки. По идее, это редкий успех – в первый же вечер залучить такую девчонку к себе, в грот любви, однако вместо хищной радости он чувствовал томительное волнение.

Почему мне неймется увидеть, где она живет, а свою берлогу показывать не хочется? Уж наверняка у меня поуютнее, чем в ее дыре!

Скиннер кивнул. На Форрест-роуд они поймали такси и поехали в сторону порта.

– Ты в Лите давно?– спросила Кэролайн.

– Всю жизнь,– ответил Скиннер, думая о Сан-Франциско, о Дороти. О том, что с радостью бы туда переехал… Не то чтобы ему не нравился Лит. В некоторых смыслах он считал его лучшим местом на свете, однако жить хотел бы где-нибудь еще, а сюда возвращаться лишь иногда.

Любить – еще не значит хотеть постоянной близости, подумал он.

Переступив порог скиннеровой квартиры, Кэролайн робко огляделась, дивясь чистоте и абсолютному порядку.

С ума сойти. К нему что, уборщица ходит?

Памятуя о неприятном свойстве шариков гашиша прожигать в мягкой мебели дыры, Скиннер пошел на кухню за пепельницей. Кэролайн следовала по пятам, озираясь, как в музее, отмечая дорогую мебель и утварь.

– Ты сколько здесь живешь?

– Четыре года.

– Классная у тебя обстановочка…

Кэролайн с восхищением бродила взглядом по его стройной фигуре, по поджарым ягодицам, обтянутым черными брюками. В висках у нее пульсировал горячий туман.

Bay!.. Ням-ням…

– Понимаешь,– рассказывал Скиннер, провожая ее в гостиную,– я несколько лет назад в аварию попал. Машина меня сбила. Перелом руки, ноги, сотрясение мозга, трещина в черепе… Получил хорошую страховку. И всю ее потратил на квартиру.

Он снова со стыдом подумал о Дэсси Кингхорне и жалких пяти сотнях, которые тот не принял.

Надо было предложить ему тысячу. Или даже полторы. Десять процентов.

Кэролайн захотела узнать подробности аварии, и Скиннер принялся рассказывать, благоразумно умалчивая о том, что пострадал по собственной пьяной невнимательности, а она неторопливо забивала косяк и осматривала обстановку. Стены в комнате были выкрашены золотистой краской. Центром композиции служил Г-образный диван черной кожи, перед которым стоял стеклянный журнальный столик. Рядом с камином, увенчанным большим настенным зеркалом, поблескивал плоский экран плазменного телевизора, а по сторонам высились внушительные стеллажи, забитые книгами, дисками и видеокассетами. На каминной полке стояла миниатюрная статуя Свободы.

Кэролайн глубоко затянулась, передала косяк Скиннеру и пошла рассматривать стеллажи. Во время прогулки Скиннер успел поведать ей о пристрастии к рэпу и хип-хопу, так что обилие записей «Эминем», «Доктора Дрея» и «Паблик Энеми» не оказалось сюрпризом. На кофейном столике лежал открытый футляр от диска с надписью «Старички». Названия некоторых песен показались ей любопытными: «Принудительная революция», «День поминовения», «Гроши из шапки нищего»…

– Кто они?– Кэролайн помахала футлярчиком в воздухе.

– Да ерунда,– ответил Скиннер.– Купил на днях, потому что они матери нравились. Местные панк-рокеры. Она с ними тусовалась в молодости… Такая музыка не для меня.

Вернувшись к стеллажам, Кэролайн отметила, что практически все книги, не считая многочисленных томов Байрона, Шелли, Верлена, Рембо, Бодлера, Бернса и новенького, похоже, еще не читанного Макдайармида, были американскими: от Сэлинджера и Фолкнера до Чака Паланика и Брета Истона Эллиса.

– Что, шотландских новеллистов не любишь?

– Не мое. Если мне хочется пьянства и ругани, я иду в ближайший бар. Но читать про это…– Скиннер улыбнулся. В тусклом свете вытянутая нижняя челюсть придала ему сходство с гротескным паяцем.

Интересная у него улыбка. Непростая… Как будто что-то не так… Э, полно! Самое страшное, что может случиться,– это меня в крутой литской квартире оттрахает стройный парень…

– Ну что, идем спать?– просто спросила она. Скиннер слегка оторопел от такой раскованности: для него Кэролайн была прежде всего дочерью Джойс и сестрой Брайана, со всеми вытекающими отсюда пуританскими перегибами.

– Ага, пойдем…

Они неловко взялись за руки и пошли в спальню, похожие не на любовников, а на узников концлагеря, бредущих в газовую камеру.

В спальне на стене висел огромный плакат с изображением звездно-полосатого флага, прямо под ним располагалась кровать с бронзовым каркасом (Кэролайн отметила вопиющее безвкусие оранжевого покрывала). В целом спальня выглядела на удивление убого по сравнению с остальными комнатами.

Скиннер методично раздевался, пытаясь совладать с растущим беспокойством и понять, что же с ним происходит. Эрекция вела себя точь-в-точь как отец: проявлялась через болезненное отсутствие. Кэролайн выглянула в окно.

– Неплохой пейзаж…– сказала она и тут же мысленно себя обругала: ничего себе замечаньице, в духе мамаши!

Ей, судя по всему, тоже было не по себе.

Какого черта? Отчего я вдруг застеснялась?

– Угу, если не считать голубиного дерьма,– с улыбкой согласился Скиннер, скидывая брюки и забираясь под простыню.

Трусы он в силу туманных причин снимать не стал – очевидно, потому, что Кэролайн до сих пор даже не начала раздеваться.

– Точно, они уже весь мир заполонили…– кивнула она.– Только до тропиков не добрались, слава богу. Представь: сидишь под пальмой у бассейна, в руке коктейль, а под ногами голуби воркуют…

Скиннер засмеялся, слегка переборщив с энтузиазмом. Кэролайн поморщилась. В воздухе висела густая неловкость. Он сидел перед ней на кровати – мускулистый, подтянутый, просто загляденье,– а она никак не могла заставить себя раздеться… Ну ладно. Она скинула туфли, стянула джинсы и залезла в кровать, не снимая футболки.

– Холодно?– спросил Скиннер.

– Угу…– хрипло ответила она. И добавила, помолчав: – Наверное, гашиш дурной попался. Состояние какое-то… сама не своя.

– Точно,– согласился он с готовностью.– Знаешь, может… может, нам не надо торопиться? Нет, ты мне очень нравишься, но… В общем, время у нас есть. Давай просто полежим, поболтаем…

– Хорошо,– тихо согласилась она, придвигаясь ближе.

Скиннер посмотрел на нее и в который раз удивился: ничего общего с Кибби! Такая красавица, и тем не менее – вот западло!– ниже пояса у него все обмякло так, словно он не с девчонкой в кровати лежал, а заполнял скучный санэпидемиологический отчет.

Пытаясь придать ситуации хоть толику интимности, Скиннер осторожно убрал волосы с лица Кэролайн, однако почувствовал в ответ лишь всплеск напряженного отчуждения, словно его движение было грубым или угрожающим. Чтобы как-то разрядить обстановку, он решил вернуться к обкатанной теме голубей.

– В Америке,– сказал он, указывая на окно,– на карнизах устанавливают специальные шипы, чтобы голуби не гнездились и не гадили прохожим на головы.

– Здесь их тоже начали ставить,– отозвалась Кэролайн сонным голосом.– Но у вас в Лите, наверное, чайки гадят, а не голуби…

Ей, если разобраться, было уютно с ним. Только странно немного.

Скиннер, будучи патриотом портового города, хотел было выступить в защиту гордой морской птицы, незаслуженно обиженной сравнением с гадкими голубями, но вовремя передумал: ситуацию не следовало накалять.

Кэролайн лежала и думала о своей любимой группе «Стритс». Их солиста тоже звали Скиннер. Майки Скиннер. У него в одной песне говорилось про девчонок – типа там, откуда он родом, их зовут не телками, а пташками. Ей это нравилось: импонировала мягкость слога, несвойственная пролетарской женоненавистнической культуре. Хотя опять же – смотря какая пташка… Неожиданно для себя она спросила:

– Тебе понравились американки?

– Обалденные,– признал Скиннер, думая о Дороти. Может, в этом все дело? Может, его сердце уже отдано?

Кэролайн нахмурилась, и он поспешно добавил:

– Только одеваться не умеют. Даже самые лучшие носят черт знает что. С европейскими женщинами никакого сравнения…

Он в целом чувствовал себя нервно и неловко, словно ему было пятнадцать лет и он впервые оказался в одной кровати с девушкой. Они осторожно поцеловались – и уснули друг у друга в объятиях. Это был глубокий, мирный и странный сон, навеянный, казалось, наркотиком куда более сильным, чем безобидный гашиш.

Скиннер проснулся первым. За окном было светло. Он какое-то время тихо любовался спящей Кэролайн, потом в груди закопошилась давешняя стыдливая неловкость, и он поспешил покинуть кровать. Пройдя на кухню, он принялся готовить завтрак: овсяные хлопья, йогурт, апельсиновый сок, зеленый чай.

В дверях показалась Кэролайн – одетая, к его облегчению, во всё свое, а не в одну из его футболок.

За завтраком они опять болтали о пустяках, и все было замечательно. Проклятая неловкость вернулась лишь перед уходом Кэролайн: Скиннер решился поцеловать ее только в щеку.

– Мы еще увидимся?– спросил он.

– Ну конечно,– улыбнулась она, недоумевая, почему с этим парнем все выходит так сложно.

Может, это из-за Брайана? Из-за его дурацкой ненависти к Дэнни?

Скиннер удержался от соблазна назначить свидание на завтра: ему нужно было время, чтобы все обдумать.

– Давай в четверг?

Кэролайн обрадовалась передышке не меньше Скиннера:

– Отлично.

Она попрощалась и отправилась домой, на недавно снятую квартиру в Саут-Сайде. После ее ухода Скиннер вспомнил, что на четверг у него намечен концерт «Старичков». На столь раннем этапе ему не хотелось путать Кэролайн переносами свиданий, и он решил взять ее с собой. На журнальном столике обнаружился пакетик с остатками гашиша. Скиннер свернул косячок. С первой же затяжки голова поплыла: гашиш был на удивление ядреным.

Ни фига себе! Вот что у нас в Эдинбурге умеют делать! Ничем не хуже той травы, что курили мы с Дороти. Похоже на гидропонику или как там это называется…

Он прикончил первый косяк и свернул второй.

 

Старички»

 

Уже холодает, хотя дни еще по-летнему ясные. А небо словно выбелили хлоркой. Скворец перелетает с соседского карниза на дерево, в клюве прутик. Надо присматривать за чернохвостым Тарквином. Чертов котяра уже несколько гнезд разорил.

Я чувствую, что силы прибывают. Начал ходить на прогулки, вчера даже на вершину холма Драм-Брай забрался. А сегодня надеваю футболку, шерстяной свитер, трико, кроссовки – и шагаю по Глазго-роуд до самого низа. Захожу в компьютерный магазин, узнать насчет новой версии «Харвест Мун», хотя покупать вряд ли буду: раз не зарабатываю, то и тратить не должен, по крайней мере на развлечения.

На улице стоит одна из их рекламных девчонок в ярком плаще с надписью «Оксфам». Улыбается мне, как родному.

– У вас не найдется минутка для «Оксфама»?

– Не найдется.

– Ничего страшного.

– Я знаю.

Девчонка поднимает брови, провожает меня взглядом. Я чувствую, как шея под воротником горит, а в груди пританцовывает радость: не поддался! Они всегда чего-то хотят, всегда! Ничего, я теперь начеку. Где сядешь, там и слезешь.

Прохожу мимо церкви, потом через стадион «Гайл». Да, силы прибывают, но я никогда уже не буду прежним Брайаном. Болезнь похитила здоровенный кусок моей жизни… Скучаю по работе, по сослуживцам. Кроме Скиннера, конечно. Хотя, я слышал, он тоже уволился. Путешествовать вроде собирался… Ну и скатертью дорожка!

Я матери ясно сказал: чтобы ноги его в нашем доме не было! Еще раз заявится – я просто уйду. Какого черта он вокруг нас увивается? Какое ему до меня дело?

Чего он хочет вообще?

На футбольном поле игра в разгаре: парни носятся, пинают мяч. Эх, сейчас бы с ними побегать! Я, правда, неважный футболист, никогда эту игру не любил. Слишком быстро для меня, слишком агрессивно. На меня всегда орали, потому что телился и не мог обработать мяч. А мне просто ловкости не хватало. Зато сейчас, думаю, все вышло бы отлично – выбежал на поле, подхватил мяч, погнал к воротам, как учил отец… И не думал бы о том, что могу ушибиться или кого-то другого травмировать. Потому что я наконец понял: то, что мы делаем, не может повредить. Вредит лишь то, чего мы избегаем.

Что бы теперь ни случилось, я прятаться не буду. Хватит.

Возвращаюсь домой уже в сумерках. В коридоре встречаю мать – она несет на кухню корзину грязного белья. Смотрит на меня долгим взглядом, словно хочет что-то сказать.

– Что?

– Нет, ничего… Ты хорошо прогулялся?

– Нормально.

Поднимаюсь наверх – и первым делом запускаю «Харвест Мун». К черту курочек, к черту овец и гребаную пшеницу! Где там моя Маффи? Перехожу в режим ухаживания, дарю ей торт и цветы. А что взамен, крошка? Что взамен?

Сними-ка платьице!

Белые трусики – вжик! Соскользнули. Они же у тебя белые, да?

А теперь нагибайся через плетень…

Вот так, рачком…

Смотри, какой член! Толстый, грубый, мозолистый… В самый раз – для тугой японской пипки!

…Вот так, малышка… сучка узкоглазая… вот так… блядские сучки-анимэ! Пухлые губки, нежные пипки… и глазищи… у всех до единой огромные глази… о-ох… о-ох… а-ах… ОПА!

Уф-ф, бля… Хорошо!

Все ляжки в сперме… Холостой выброс, пустая трата семени. Хватило бы на целый выводок розовых христианских младенцев… Ага, разбежались! На целый батальон шлюх, чтоб они поперхнулись! На грязных, развратных шлюх, таких как Люси Мур и бесстыжая мартышка Шеннон, что давала Скиннеру.

Дыхание у меня сбито, голова кружится, но я твердо вознамерился перетрахать всех баб на этой гребаной ферме! А завтра пойду в компьютерный магазин и куплю последнюю версию «Великолепного угона» – не зря же ему «Гейм информер» десять баллов поставил.

Суровое небо нависло над городом, как рыхлая гематомная плоть, вызывая желание помыть окна. Сквозь серую муть едва угадывались заросли кривых каминных труб на окрестных крышах – словно сонмища пьяниц, бредущие в обнимку из бара в бар. Выходя из квартиры, Скиннер на всякий случай накинул плащ.

Поднимаясь по прохваченной ветром широкой лестнице, восходящей от вокзала Уэйверли, он посмеялся над собственной глупостью.

Надо же додуматься: назначить девушке свидание на таком юру! Да ее десять раз в залив унесет, пока я до верха доберусь! Идиот…

Шагая через две ступеньки, Скиннер пытался вызвать в памяти образ Кэролайн. Ему не терпелось сравнить продукт работы воображения с реальностью. Вдруг он себя обманул?

На верхней площадке возникла знакомая фигурка. Скиннер приблизился, увидел милый профиль – и чуть не с разочарованием понял: нет, никакого обмана. Перед ним цвела идеальная, чистая красота, достигшая зенита, не испорченная осознанием своей силы.

Волосы светлые, как шелк. Шея тонкая, белая – нежный стебелек. В пунцовых от холода ушах маленькие серебряные сережки с рубинами.

Скиннеру хотелось лениво пастись в этом раю, мягко щипать губами божественные сережки… Давеча, когда они лежали в кровати, ему хотелось того же – но почему-то не осмелился… Он отметил ее ногти – такие длинные, что ими, верно, можно замки открывать.

Кэролайн повернулась, и Скиннеру пришлось прервать беспардонное разглядывание. Он с улыбкой посмотрел ей в глаза. Она улыбнулась в ответ, и Скиннер почувствовал себя как тунец у де Фретэ на сковородке: поджаренный снаружи, сочный и мягкий внутри.

Он повел ее в коктейль-бар – настоящий, американский, никакого сравнения с грязными забегаловкам, где пьет британский пролетариат. На душе вновь закопошилась неловкость, а сердце словно ремнями стянули. Скиннер попытался разобраться в ощущениях. Почему он так себя ведет? Боится показать свое истинное лицо? Робеет перед собственной страстью? К черту Брайана Кибби и Джиллиан Маккейт с ее диетами. Тайм-аут! Он решился и заказал мартини: водка, вермут, толченый лед. В чем дело, черт возьми? Почему он не может просто взять и трахнуть эту красивую, доступную девушку? Что тут сложного?

За первым мартини последовал второй, затем третий. Кэролайн не отставала – ни в выпивке, ни в хмурой задумчивости. Скиннер отлучился к табачному автомату и злобно купил пачку сигарет. Оба пытались совладать с бураном необычных эмоций – шутили, придуривались, задирались, флиртовали,– и алкоголь был суфлером в этом скверном спектакле.

Официант принес четвертую смену мартини. В бокалах болталось по паре маслин, пронзенных пластмассовыми шпажками. Скиннер выудил свой шашлычок и прикусил одну ягодку. Кэролайн посмотрела ему в глаза. Скиннера как током ударило. Осмелев, он притянул девушку к себе и губами вложил ей маслину в рот, практически вплюнул. Кэролайн отпрянула. Чувство было странное и неприятное – совсем не то, что она ожидала.

Дэнни мне очень нравится, но…

Скиннер чертыхнулся про себя: идиотский жест, ничего умнее не придумал! Между ними словно трещина пробежала.

Расслабься, Скиннер! Что ты задергался, как школьник?! Расслабься… Подумаешь, прокол, с кем не бывает. Не смертельно!

Взяв себя в руки, он поднял глаза. Кэролайн сидела на высоком стуле, нахохлившись, как испуганный зверек. У Скиннера от напряжения звенели нервы. Внешне они казались спокойными, но обоим было ясно, что стоит одному из них пересечь невидимую секс-границу, и они брызнут в разные стороны, ощетинившись и шипя. Скиннер рассудил, что все надо делать очень, очень медленно, и осторожно дотронулся до ее руки.

– Большая ладонь… почти как у меня,– сказал он, любуясь божественной игрой света в ее газах.

Интересно, жмурится ли она во время секса? Темнеют ли ее зрачки? Заводит ли она глаза в минуты высочайшего наслаждения – древний жутковато-красивый рефлекс, свойственный некоторым женщинам, да и мужчинам тоже?

Дэнни Скиннер был еще молод и не понимал, что гордыня порой притупляет чуткость, особенно когда в дело впутывается алкоголь, о коварстве которого он уже успел забыть за многие недели трезвости. Кэролайн Кибби была еще моложе, но, как и всякая женщина, обладала природной житейской мудростью, да и повзрослеть ей довелось быстрее, поэтому, пока они шли, взявшись за руки, по улице Виктории, ее не оставляла назойливая мысль, что дело тут ох как нечасто.

Скиннер рассказал ей о концерте «Старичков» и предложил пойти вместе. Она согласилась. Слегка покачиваясь от многочисленных мартини, они вошли в переполненный зал, надеясь, что громкая музыка и новые возлияния заглушат саднящую неловкость. Скиннер разглядывал собравшийся люд с изумлением. Это были панки старой закваски, ровесники его матери. Некоторые по старой памяти вырядились как попугаи; другие, наоборот, щеголяли строгими костюмами и казенными прическами.

Зальчик был обставлен по-спартански, без изысков. Скиннер и Кэролайн протиснулись ближе к бару и заняли местечко у колонны. Музыканты появились на сцене под свист и овации.

Да уж, действительно старички. Цирк! И на сцене, и в зале. Даже те немногие, что умудрились не облысеть, выглядят как шуты в своих панк-нарядах. Наверное, это универсальное свойство юности: презирать влюбленную в свое прошлое старость. Моя старушка рассказывала, что в молодости они так же смеялись над одряхлевшими послевоенными стилягами «Тедди-бойз», как мы сейчас смеемся над динозаврами панк-рока.

К чести музыкантов надо признать: они мало изменились. Разве что раньше косили под старпёров, а сейчас и косить не надо. Крисси Фотерингам на ударных, конечно, выглядит круто: шерстяные рукавицы, драповое пальто, старушечья шляпка, очки в роговой оправе – но лишь потому, что она на добрый десяток лет моложе остальных… А вот и наш солист, Уэс Пилтон! Хватает микрофон и для разогрева выдает «Военное время».

Время подвига и мечты,

Без порнухи и наркоты,

За порядком следят кнуты –

Военное время!

Жизнь по совести и уму,

Нет прощения никому,

Будешь пить – попадешь в тюрьму.

Военное время!

Пилтон строевым шагом, с деревянной спиной, подошел к краю сцены и, согнувшись, буквально выблевал припев:

Военное время – британцы, вперед!

Порядок и слава, ликует народ!

Подонкам позор, ветеранам почет –

Военное время!

Он подпрыгнул – весьма энергично для своих лет – и вновь перешел на хриплый речитатив:

А сегодня в стране беда,

Панки заняли города.

Их бы в армию, как тогда,

В военное время!..

Отгремел последний аккорд. Пилтон вместо поклона вскинул руку в армейском салюте. Зал восторженно взревел.

– Мои почтари сдохли,– сообщил Пилтон улюлюкающей толпе,– но наша группа еще жива… За некоторым исключением. И следующая песня посвящается светлой памяти наших барабанщиков, Донни и Мартина!

Он сделал музыкантам знак, и те дружно грянули «Гроши из шапки нищего».

Скиннер протиснулся к бару, чтобы заказать выпивку, и неожиданно заметил Сэнди Каннингам-Блайта. Старик перетаптывался, опупев от пива, и даже самые матерые панки уважительно расступались, давая ему место. Почтенный повар, пожалуй, был здесь самым дряхлым. Скиннер встретился с Каннингам-Блайтом глазами, но тот его не узнал.

Вернувшись с двумя пластиковыми стаканчиками рома-пепси, Скиннер отметил, что Кэролайн от музыки отнюдь не в восторге: рот у нее кривился, на лице блестел пот, тушь поплыла.

– Даже играть толком не умеют!– прокричала она Скиннеру на ухо.– Чего ты в них нашел?

– Да ничего. Я своего отца ищу.

– Отца? А где он?

– А хер его знает! Не исключено, что по сцене скачет.

Кэролайн пожала плечами и подумала, что ослышалась.

Или не поняла. Трудно придавать значение словам в таком грохоте, да еще сквозь многослойное одеяло алкоголя.

 

Между первой и второй

 

Вернулась. Болезнь вернулась.

Ощущение, которое ни с чем не спутаешь: словно чем-то черным испачкан изнутри. И весь мир тоже испачкан – холодный, враждебный, безжалостный… По телу ходили волны озноба. Ну уж нет! На этот раз он отлеживаться не будет!

Брайан Кибби кое-как оделся и повлек тучное тело прямиком в бар «Центурион» на Сент-Джонс-роуд. С порога его ошарашило густое табачное марево, еще более плотное, чем студеный туман снаружи. В баре стоял громкий гвалт, звенели кружки. Кибби оробел и чуть было не развернул полозья, однако взял себя в руки и приблизился к стойке. На него уставились бесчисленные воспаленные глаза: бывалая пьянь осмотрела его, оценила – и признала за своего.

Кибби нерешительно топтался, думая о коварстве жестокой судьбы. Всю жизнь он куда-то ходил: в школу, в институт, на работу… а теперь пришел сюда. Новый этап.

Ничего у меня не осталось. Даже семьи. И мама, и Кэролайн… Все попали под чары злодея!

Облокотившись на стойку, он решительно произнес:

– Кружку пива и двойной виски!

Бармен видел его впервые, однако обслужил без лишних слов, наметанным взглядом определив перспективного клиента.

Кибби хлопнул стопку виски – и чуть не блеванул. Жгучая горечь пронзила его от макушки до пят. Он торопливо хлебнул пива, радуясь его относительной мягкости. Вторая стопка пошла значительно легче, а третья вообще скользнула, как божественный нектар,– и вскоре Кибби уже куда-то плавно летел. В голове у него шумело, рука стиснула кружку изо всех сил, аж пальцы побелели. Болезненные ощущения не ушли, но здорово притупились. Алкоголь работал как защитный экран. В груди медленно закипало незнакомое чувство – Кибби прислушался и с некоторым удивлением понял, что это чистейшая злоба. До сих пор он ничего подобного не испытывал, ибо по природе был человеком уравновешенным и старался гасить отрицательные эмоции. Но теперь все было иначе: он ощущал сладостную, веселую, агрессивную свободу ярости.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-15 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: