В течение шести недель вдовствующая императрица отправляла одного посла за другим, стремясь достичь какого-то соглашения. Несмотря на дерзкие возражения сменившего Цзя сановника, она предлагала выплачивать империи Юань дань, намеревалась поделить страну, обещала чтить Хубилая как дядю юного сунского императора. Но Баян, располагаясь вокруг Ханчжоу, отказывался обсуждать условия — или полнейшая капитуляция, или продолжение войны. Однако при этом не проявлялось никакой мстительности. Он гарантировал, что капитуляция купит мир народу и безопасность царственной семье, даже прислал копию указа Хубилая, подтверждающего его слова. Некоторые при дворе советовали сражаться до последнего солдата, другие хотели вообще покинуть столицу, но вдовствующая императрица Се решила иначе. На самом деле никакого выбора и не было. Сухопутные силы и флот Баяна соединились. Столица была почти полностью окружена и слабела с каждым днем по мере того, как бежали на юг солдаты и гражданское население.
Конец, по крайней мере этой главы, наступил быстро. Новый первый министр Чэнь Ичжун удрал в поисках безопасного убежища. 26 января 1276 года вдовствующая императрица отправила Баяну в его ставку в 20 км к северу от города письмо, признающее сюзеренитет Хубилая: «Я почтительно сто раз кланяюсь Вашему величеству, благодетельному, блистательному, духовному и воинствующему императору Великой Юань». Через неделю представляющий двор наместник передал династическую печать Сун и меморандум, заявляющий о готовности императора уступить Хубилаю свой титул и отдать все свои территории. Баян триумфально вступил в город со своими командирами и войсками при полном параде. Хорошенькие куртизанки дрожали при мысли о том, что может с ними случиться; сотня этих девиц, полагая, что их свяжут и в компании с евнухами и музыкантами погонят в долгий путь на север, не стала дожидаться этого и утопилась. И наконец 21 февраля прошла заключительная официальная церемония подчинения, когда пятилетний император Чжао Сянь самолично привел своих сановников к Баяну и в знак покорности поклонился в сторону севера, туда, где находился Хубилай.
Баян, как и Хубилай, сдержал свое слово. Когда в 1215 году монголы взяли цзиньскую столицу Пекин, то ударились в оргию разрушений и убийств. Однако теперь захват столицы был совершенно иным: мирная передача власти, строгий запрет не уполномоченным на то войскам входить в город, гарантия безопасности царственной семьи, защита царского мавзолея; не делалось никаких попыток расстроить денежное обращение или хотя бы моды. Монголо-китайские офицеры составили списки всех солдат, гражданского населения, запасов еды и наличных, прежде чем забрать сокровища для отправки на север. Ополчения распустили, регулярные войска влили в армию Баяна. Безусловно, всех чиновников заменили монголами, уроженцами северного Китая и немногими сунскими ренегатами, но в других отношениях, как с гордостью докладывал Хубилаю Баян, «рыночные места девяти улиц не переносили, и блеск целой эпохи остается таким же, как прежде».
Указ Хубилая повелевал всем продолжать жить как всегда. Сановников и чиновников не наказывали за прошлое; знаменитые места брались под охрану; вдовам, сиротам и беднякам оказывали помощь из общественных фондов.
26 февраля из Ханчжоу в Пекин отбыл первый из двух огромных караванов со свитой — 300 сановников, 3000 кибиток с добычей, государственными печатями и самим актом капитуляции. Через месяц Баян, выполнив свою задачу, оставил Ханчжоу и весь южный Китай в руках своих подчиненных и направился на север со вторым караваном, везущим царствующую семью: мальчика экс-императора, его мать, принцесс, наложниц и родственников. В городе осталась лишь больная вдовствующая императрица Се — до тех пор, пока не сделается годна для такого путешествия.
Через три месяца, в июне, эта огромная толпа прибыла в столицу, где ее приветствовал Хубилай, радость которого была такова, что он не мог найти достаточно высоких похвал для Баяна. Он пожаловал ему 20 комплектов «одежд единого цвета» — получение даже одного такого считалось высокой честью — и вновь утвердил его соруководителем Военного Совета. «Стоглазый» был героем империи, гением, спасителем, едва ли не новым воплощением Субудая.
Позже вдовствующую императрицу и ее внука поселили в Пекине, где им предоставили необлагаемое налогами хозяйство. Жена Хубилая Чаби проявила личную заинтересованность в их благополучии. Старая дама жила своей жизнью с небольшой пенсией и слугами и умерла шесть лет спустя. Вот так официально закончила свое существование империя Сун, и конец ее сопровождал не взрыв разрушения, но всхлип мира и сочувствия.
* * *
Но был и другой конец, столь иной, какой только можно вообразить: кровавый, полный отчаяния, страданий и страшного горя. Он породил «драму немыслимой силы», как сказано в блестящем исследовании Ричарда Дэвиса о завоевании империи Сун.[57]Ее пролог начался перед самой капитуляцией, когда сунский двор отправил на далекий и безопасный юг двух оставшихся малолетних принцев, братьев юного Чжао Сяня, который скоро двинется в Ксанаду — четырехлетнего Чжао Ся и трехлетнего Чжао Бина. С ними отправился дух, совсем не похожий на тот, каким были отмечены церемонии сдачи — дух возмущенного и бескомпромиссного сопротивления чужеземному господству. Здесь присутствовало нечто героическое, напоминающее слова Горация из написанных Маколеем «Баллад Древнего Рима»:
Какая смерть прекрасней,
Чем в бою с врагом, тебя превосходящим,
За прах твоих отцов
И храмы твоих богов?
Но при этом разыгрывалась трагедия великой культуры, которая, когда отрицать действительность было уже невозможно, затыкала уши, закрывала глаза и выбирала смерть.
Когда принцы бежали, а монголы наступали, смерть витала в воздухе — не только вынужденная, но и избранная добровольно, либо в бою, либо путем самоубийства. Ричард Дэвис в своем ярком описании этого страшного времени приводит поименные списки 110 покончивших с собой видных деятелей, хотя и не самого высокого ранга. А ведь были многие сотни других на более низких государственных постах и многие тысячи простых людей обоих полов и всех сословий.
Один лишь крайний пример: в январе 1276 года Ариг-хайя столкнулся с ожесточенным сопротивлением в Таньчжоу (ныне Чанша), в 750 км от побережья в провинции Хунань. Разумеется, сопротивление одолели. Тогда наместник Ли Фу тщательно подготовил массовое самоубийство своей семьи и челяди. Все напились допьяна, а потом всех предал мечу помощник Ли Фу, который затем убил свою жену и перерезал себе горло. Военный же советник наместника утопился вместе с женой и наложницей. Один местный ученый сжег свой дом, а с ним себя, своего брата, двух сыновей и 40 человек слуг. По всему городу, как сказано в «Истории Сун», люди «уничтожали свои семьи. В городе не осталось ни одного колодца, не заваленного человеческими телами, в то время как на деревьях трупы висели густыми гроздьями». Реку Сян запрудили мертвые тела. Может быть, это преувеличение, и многие из этих смертей на самом деле произошли в ходе штурма? Возможно; но когда город пал, Ариг-хайя увидел, что никакого другого наказания не требуется, так как город, но существу, сам покончил с собой.
А что тем временем происходило с двумя малолетними принцами и их свитой? Их везли на юг, набирая по пути добровольцев, готовых сражаться за их дело — трудностей с набором не возникало, поскольку их свита прихватила с собой огромные суммы наличных. Затем они сели на корабли и поплыли вдоль побережья от одного порта к другому, направляясь во Вьетнам. Это уже был не маленький отряд преданных до конца лоялистов, а целая армия в 200 000 копий, перевозимая боевым флотом в тысячу кораблей. И вдруг разразилась страшная буря. Старший из малолетних принцев, Чжао Ся, едва не погиб. Потом он все равно умер на острове неподалеку от Вьетнама. К этому времени передвигавшиеся по суше монголы обогнали их. С оставшимся принцем, Чжао Бином, флот медленно потащился обратно вдоль побережья к заливу, где Жемчужная река (Чжуцзян) расширяется, впадая в море к западу от Гонконга. Здесь имелось густое скопление островов, способных предоставить беглецам убежище.
Так что еще не все было потеряно. Они нашли хорошую островную базу, с которой можно было организовывать возвращение империи. К северу от острова располагались мели, которые, казалось, исключают появление вражеских боевых кораблей. На южном конце острова холмы круто спускались в море, отчего остров и получил свое название — Яйшань, Утес-Гора. Именно здесь летом 1278 года устроили свою последнюю цитадель шестилетний принц и его верные спутники — мачеха, вдовствующая супруга императора Ян Цзулян, его настоящая мать, наложница низкого уровня, и главный советник Лу Сюфу. Многие их последователи жили прямо на боевых кораблях, другие — на берегу, торопливо сооружая простенькие дома и укрепления.
Монгольские войска находились в 80 км вверх по реке, в городе, который потом одно время именовался Кантон, а теперь называется Гуанчжоу. В конце февраля 1279 года сунский боевой флот в тысячу кораблей с приличными запасами еды и воды приготовился к сражению. На взгляд очевидца, выглядели они впечатляюще: борта их кораблей прикрывали покрытые коркой грязи циновки для защиты от огненных стрел и зажигательных бомб, а для отражения брандеров суда ощетинились кольями. Малолетний принц находился на флагмане. Весь этот флот был, согласно одному отчету, соединен цепями для подготовки к отражению скорого нападения.
Монгольский флот, насчитывающий всего около трехсот кораблей, зашел снизу по течению, обогнув побережье моря. Уступая противнику в численности, монголы не спешили нападать. Их командующий отправил послание, давая супцам шанс сдаться, но те не собирались этого делать ни под каким видом. Тогда монголы обнаружили, что у них есть преимущество в мобильности над противником, скованным цепями и стоящим на якорях, и установили блокаду между сунскими судами и берегом, перерезав тем снабжение водой, после чего спокойно расположились в ожидании подходящего момента для удара. Они стояли там две недели, иногда пробуя наскакивать на врага, но в основном довольствуясь наблюдением за приливами и погодой, в то время как у сунцев иссякала питьевая вода.
Затем дождливым утром 9 марта половина монголов оседлала отлив и двинулась на фланги деморализованных и ослабевших сунцев; через шесть часов другая половина флота ударила с другого направления, уже подхваченная приливом.
В итоге все закончилось катастрофой для сунцев. Отчеты сообщают о том, что море сделалось красным от крови, и о ста тысячах погибших. Ученые согласны, что это огромное преувеличение, но даже настоящая цифра достаточно ужасна — около тридцати-сорока тысяч убитых. Единственным свидетелем, описавшим подробности битвы, был лоялист Вэнь Тяньсян, находившийся в качестве заложника на одном из монгольских кораблей. Позже он запечатлел увиденные им ужасы в стихах:
Внезапно нынче утром небо потемнело;
Поднялся ветер, хлынул дождь — знаменья зла;
Ударили катапульты и гром; обрушились стрелы.
Людские трупы всюду, словно волокна конопли.
И волны смрадные мне сердце разбивают на куски.
Когда лоялисты увидели, что происходит, многие из них — сотни, а возможно и тысячи — покончили с собой, бросившись в воду с привязанным к себе грузом. Одним из них был Лу Сюфу, советник мальчика-императора. За борт он прыгнул, держа на плечах шестилетнего принца, последнего в своем роду, тринадцатого в линии сунских правителей — все еще облаченного в желтое царское одеяние и с пристегнутыми вокруг талии имперскими золотыми печатями.
* * *
Так закончил свой путь самый последний из династии Сун. Для Вэнь Тяньсяна ничто не могло лучше передать отчаяние поражения или послужить более выразительным символом самого ценного в сунской культуре — преданности, способной не остановиться даже перед наивысшей жертвой. Такие высокие идеалы наверняка бессмертны.
Убежище горное сменилось могилой морскою,
Без империи как без семьи.
Для людей с волей в тысячу лет
Наши жизни не знают пределов.
Однако значение Вэнь Тяньсяна выходит за рамки свидетельства конца Сун — он и сам был образцом тех лоялистов, которые категорически отказывались принять новый режим. Если судить по краткому подведению итогов, можно подумать, что коль скоро Хубилай одержал победу, дальше все пошло само собой. Однако это было отнюдь не так. Сунское сопротивление проявлялось на всех уровнях и многими способами: бегством с насиженных мест, партизанской войной, убийствами из-за угла и — самое поразительное — самоубийствами.
Но сперва посмотрим, что означали на практике высокие идеалы Вэня — или его косность, в зависимости от вашей точки зрения. Богатый, блестящий ученый, известный поэт и знаменитый красавец, он был видной фигурой при дворе и даже участвовал в переговорах с Баяном. Но он был слишком негибок, чтобы стать хорошим политиком — страстный, нетерпеливый, надменный, сущее мучение для тех, кому приходилось с ним общаться. Еще до последней битвы, когда его семья бежала от наступающих на юг монголов, непоколебимая преданность Вэня стала причиной смерти его матери и трех детей. Его жена, две наложницы и трое других детей попали в плен. Жене его предстояло тридцати лет пробыть в заточении, один из детей умрет, двое навсегда останутся в ссылке — «юные ласточки без гнезд, дрожащие на осеннем холоде», по скорбным словам их отца.
После битвы Вэнь четыре года провел в плену, из которого Хубилай лично предложил освободить его, если только он перейдет на сторону монголов. Он отказался, невзирая на мучительные последствия для своей семьи — дочери его умерли, а он не мог даже собрать их кости, умерла и его мать, и он, не имея возможности выполнить погребальные обряды, оказался предателем конфуцианского идеала сыновней почтительности. Но он все равно не согнулся, заявив: «Верноподданный не может служить двум господам» — позиция, оказавшаяся по существу самоубийственной. Он стремился к смерти, как все мученики на всем протяжении истории, чтобы оправдать свои идеалы. В январе 1283 года телега вывезла его на дровяной рынок Пекина, где его и казнили на глазах у огромной толпы.
Вэнь стал воплощенным символом верного слуги, сунским мучеником и примером того, как должен вести себя истинный лоялист: забудь о семейных узах, преданность господину и делу превыше всего. «Коль жизнь отдана за дело, она прожита не зря», — писал он. Людям с более уживчивым характером такое самоотречение кажется мазохистским, однако для истинно верующего оно достойно восхищения.
Были и многие тысячи других, которые предпочли скорее умереть, чем подчиниться, во многих случаях — покончив с собой. Это одно из наиболее поразительных явлений начального периода правления Хубилая. Самоубийство было вполне утвердившимся ответом на поражение в среде военных, которых обязывала к нему честь. Однако в среде простых граждан, как и в вооруженных силах, никогда не бывало подобного тому, что произошло после монгольской победы над империей Сун. Ничто не могло более ярко выказать силу и глубину сунской культуры. Триста лет люди на всех уровнях общества жили в условиях относительной стабильности и растущего процветания, управляемые чиновниками, которые при всех их недостатках действовали в рамках приверженности идее служения и благородного поведения. Триста лет! В поисках подобной стабильности, культурного единства, растущего богатства и интеллектуальной изощренности жителям Запада имеет смысл оглянуться ни больше ни меньше как на Римскую империю. Воздействие на умы простого народа пережило растущую слабость сунского правительства, символизируемую разлагающей роскошью Ханчжоу.
Но все это было лишь еще одним признаком близящейся катастрофы, а главным была война, которая за предыдущие 45 лет погубила миллионы людей на севере, а миллионы других заставила покинуть родные места, теперь же опустошала и юг. И вот что любопытно: там, где войны бушевали сильнее всего, на севере, не было никакого обычая кончать с собой — то ли потому, что для подданных чжурчженьской империи Цзинь страдания от рук варваров давно стали обыденным делом, то ли потому, что местные жители всегда могли бежать на юг. Однако на юге, в империи Сун, для многих подданных, лишившихся своего государства, самый смысл жизни заключался в их культуре. Когда стало больше некуда бежать, для этих тысяч людей остался только один способ утвердить свою свободную волю: предпочесть жизни, лишенной смысла и чести, то, что они считали почетной смертью.
В живых оставался только один член правящего семейства Сунской империи: внук вдовствующей императрицы Чжао Сянь, который пятилетним мальчиком официально сдался Хубилаю. Когда он подрос и возмужал, то начал становиться все большей помехой для Хубилая. Источники обычно сообщают о нем лишь то, что его в конечном итоге отправили в Тибет, дабы сделать монахом, и что он умер в 1323 году.
Но в Храме Великого Будды в городе Чжанъэ в провинции Ганьсу, являющемся одними из традиционных ворот в Тибет, я услышал куда более интересный рассказ о его судьбе. Директор музея У рассказал мне такую историю.
Однажды Хубилаю приснился сон, что из определенного места во дворце вылетел дракон. На следующий день к нему наведался Чжао Сянь. К несчастью, Хубилай обнаружил, что юноша стоит на том самом месте, откуда в его сне возник дракон. Это заставило Хубилая понять, что Чжао опасен для государства и однажды попытается свергнуть династию Юань. Именно поэтому Чжао отправили стать монахом — прямо здесь, в Храме Великого Будды, месте погребения матери Хубилая. Здесь он и оставался много лет, пока в возрасте 53 лет не покончил с собой.
Если тут все правда, то это странное примечание к концу империи Сун: последний император, запертый в отдаленном монастыре, вот уже десятки лет позабытый внешним миром, намного переживший человека, сместившего его с трона, в конце концов, как столь многие из его подданных, спасается от отчаяния, выбрав смерть…
Часть третья
ОСЕНЬ
Глава 10