Лес обступал их тёмной громадой деревьев, царапая по крыше мокро-обледенелыми ветками. Тишина вокруг стояла невообразимая, густая, даже какая-то чёрная. Единственное, что её нарушало, – всплески холодного ветра, хрустевшего о наст, и… да, и ещё Дин, который не стеснялся выражать своё мнение о сложившейся ситуации:
– В Бога твою мать и селезёнку! Опять встали! Да чтоб тебя так и разэтак…
Удручающе красивый, но, увы, совершенно безжизненный пейзаж пустого, укутанного метелями леса предпочёл оскорблённо промолчать.
Долбанув Детку кулаком, Дин полез под неё, вспоминая всю родню механиков на Северной Стороне.
– «Берите-берите, скорее у меня член отвалится, чем эти шестеренки вас подведут…» Тьфу ты, мать твою, и не побоялся ведь, богохульник, святым клясться!..
Детка, из-под которой теперь торчали только его обутые в сапоги ноги, затряслась и заскрежетала, словно печально вздыхая. Скрипнула, несколько раз дёрнулась, и вновь замерла в ожидании, пока Дин закончит сбивать наледь с шестерёнок под днищем.
Наконец, когда всё было улажено, он вновь выполз на свет божий и, уперев руки в бока, полной грудью вдохнул мороз и вкусный запах обледеневшего леса. Выпустил в небо облачко пара, оглядываясь по сторонам: деревья и снег, снег и деревья. Ни хрена больше.
Только две длинные, исчезающие в далёкой тени полосы от колёс Детки на сугробах.
Наверное, если бы не Сэм, сладко спавший за железной стенкой, Дин бы с радостью проорался всласть и попинал бы зло этот уже осточертевший им снег. Ну а так пришлось ограничиться пинком поршня, на который крепилось левое заднее колесо, и отправляться внутрь их экипажа.
Детка снова вздрогнула, чихнула облачком дыма из покосившейся трубы на крыше и медленно поползла дальше по заснеженному подлеску.
***
А начиналось-то всё как хорошо, а? Да просто отлично начиналось, ей-богу!
Ну, точнее, не совсем. Недалеко от места, где они были в последний день осени, в какой-то глухомани начало твориться неладное с трупами. Нет, народ привык к тому, что изредка покойники бродят по погосту, главной площади или, фиг бы с ним, у себя по дому. Ничего особо удивительного не было бы, и если бы почившие товарищи взяли дурную привычку бросаться на любого, кто подойдёт ближе, чем на два локтя. Такое тоже случалось.
Но окончательно нервы односельчан не выдержали, когда их покойники принялись самостоятельно выбираться из-под земли и размазываться подорогами, заборам и деревьям. Особо творческие очень картинно развешивались по составным частям на близлежащих деревьях, откуда снять кровавые гирлянды кишок было ещё труднее.
Дин с Сэмом добрались туда к раннему вечеру и тут же, не заходя в корчму, отправились в засаду. Сначала замёрзли в зюзю, пока обхаживали местный изрытый множеством ног погост, потом очень прытко и с задорными воплями поиграли в догонялки с несколькими парами горящих в темноте глаз, ну а после, запершись в экипаже, принялись с неподдельным интересом наблюдать, как стая кладбищенских гулей увлечённо грызёт пороги Детки и трубу у неё на крыше.
– У меня один вопрос, – помнится, отдышавшись, протянул Сэм, – кто бы этим тварям намекнул, что они, во-первых, давно уже вымерли, а во-вторых, едят только мертвечину?!
– Сдаётся мне, перед тем как сожрать, они нас всё-таки убьют, – успокоил его Дин.
Сэм вздохнул.
Потом они, дождавшись рассвета, который спугнул гулей, поменялись с ними ролями. Убить эту падаль можно было только в гнезде, иначе смысла не было: гулям не нужна была вторая особь для размножения, а значит, упусти хоть одного – пиши пропало. Поэтому красоту утреннего зимнего леса слегка перекосило от дурацкой процессии, пронёсшейся ураганом сквозь бурную метель: сперва – стая обезумевших от голода и страха гулей, то и дело врезающихся на полном ходу в деревья и сминающих кусты, а следом за ними – ржавая тарантайка, с гиканьем и подзадориваниями едва вписывающаяся в повороты.
Они прогнали гулей сквозь весь лес, но те ушли по болоту, в которое Дин нырять благоразумно отказался. Переругиваясь, они с Сэмом вышли наружу… и замолчали.
– Ну что ж, – бодро, перекрывая свист метели, крикнул Дин, –чур виноват не я.
Ветер усердно продолжал зализывать бураном следы колёс. За ними простирался огромный пустынный лес, в котором они петляли всё утро, не запоминая дороги.
Сэма посетило малодушное желание броситься гулям вдогонку и напроситься к ним.
***
На второй день их блужданий по заснеженному лесу, сугробы в котором становились всё выше и выше, у Детки сошло с обледеневшей оси колесо. На полном ходу.
– Знаешь, – глубокомысленно поведал Сэму Дин, разглядывая увешанный амулетами потолок из-под кучи хлама, в который укатился от толчка, – иногда мне начинает казаться, что что-то в нашей жизни идёт не так… и это отнюдь не смутная догадка, а очень и очень отчётливое подозрение.
Сэм только мрачно посмотрел на него из-под горы свалившегося ему на голову оружия и мешочков с солью.
***
– А я уже начинаю забывать, каково это – путешествовать без ежедневных поломок! – неприкрыто фальшиво обрадовался Дин, когда они в очередной раз застряли в заснеженном хворосте.
–Ежечасных, – хмуро поправил его Сэм. У него, в отличие от брата, не было желания дурачиться.
Они заблудились. Заблудились настолько, что не могли выйти на тракт или хотя бы не занесённую тропу вот уже семь дней.
– Да брось ты, Сэмми. – Дин присел рядом с ним на корточки, положив руки на колени и заглядывая в опущенное лицо. – Рано или поздно этот блядский лес должен кончиться.
Это было, конечно, справедливо, вот только такими темпами, с обледеневшим экипажем и постоянными поломками, скорее кончатся их вода и еда, чем «этот блядский лес».
Дин и так это понимал, без нотаций, поэтому Сэм промолчал.
***
У них никогда не было Рождества по-человечески. Так чтоб свечки на ёлке, деревянные и стеклянные шарики, веночек из хвои на входной двери…
Да у них и двери-то этой не было. Разве что Деткина.
Но никогда, никогда ещё им не приходилось встречать Рождество, помирая от голода и жажды в окружении только деревьев, метели и шуточек Дина, – а судя по всему, именно такая перспектива поджидала их маленький отважный экипаж, пробиравшийся сквозь буран и наледь.
– Я готов начать составлять список самых отстойных праздников в своей жизни, – вглядываясь в бесконечную череду ёлок-сосен-клёнов-дубов, сказал Сэм. Дин, растянувшийся на лежаке, лениво отозвался, даже без задора:
– В этом списке будет день, когда ты лишился девственности?
– Нет, – огрызнулся Сэм. – А вот твой день рождения – обязательно.
Оба замолчали.
Им ничего больше не оставалось делать, кроме как скрашивать уныние и серость препираниями и спорами, кто больше виноват в том, что Дин – идиот. Ну, по крайней мере, Сэм считал, что их препирательства можно назвать именно так.
Но в конце концов они оба очень устали.
Слишком.
Сэм настолько ушёл в свои мысли, что пропустил момент, когда Дин поднялся с лежака и, подойдя к рычагам управления, одним движением опустил тормозной. Детка вздрогнула и послушно встала на месте, светясь окошками изнутри.
– Всё, хватит с нас на сегодня. Отдыхай. – Дин мягко погладил её по рычагам, натужно скрипящим от усталости, и повернулся к Сэму. – И ты тоже. Пошли ложиться.
Они потушили все лампы, кроме одной, у изголовья, и устроились на смятых одеялах. Сэм думал о том, что это, наверное, глупо – чтобы всё закончилось вот так. В глуши, забытых Богом лесах.
Но, наверное, стоило принять конец таким, каким ему суждено быть. По крайней мере, он с братом. И Деткой. И без единого хорошего воспоминания о Рождественском вечере.
Сэм уткнулся носом в плечо Дина и закрыл глаза.
– Мы выберемся, – услышал он уже сквозь сон, – и не из такого выбирались. И обещаю, это Рождество не войдёт в твой глупый список. Мы сядем у ёлки в какой-нибудь таверне, разопьём по тёплому глинтвейну, загадаем желания… Всё будет хорошо.
Сэм настолько устал, что у него не было сил спорить. Только сонно прошептать:
– И не надейся, твой день рождения всё равно останется в мом списке отстойных дней.
Заснул он под тихий смех Дина.
***
– Эй, Сэмми. – Что-то отнюдь не мягко коснулось его плеча. – Просыпайся.
С трудом разлепив глаза, Сэм уставился в стену, у которой, когда он засыпал, лежал Дин. Машинально потрогал рукой покрывало – холодное, давно остывшее.
Как оказалось, будил его именно Дин. Прямо-таки тряс, как плодоносящую грушу. Так, ну, его хотя бы никто не съел, пока он, судя по налипшему на волосы снегу, бродил по лесу вокруг экипажа. Уже неплохо.
– Отвали, – сонно пробормотал Сэм и уронил лицо обратно в подушку. – Дай умереть спокойно.
– Не дам, – возбуждённо отозвался Дин. – Пошли, у нас праздник.
Сэм застонал и отодвинулся к стенке. Но в конце концов Дину, естественно, удалось вытащить его из постели и дотолкать до двери, за которой всё так же высился тёмный бесконечный хоровод деревьев.
Сэм сразу вспомнил, где они находятся, и настроение у него испортилось окончательно. Судя по всему, поспал он не больше пары часов, и он подумал, что вполне понимает сумасшедших гулей, развешивавших своих жертв по окрестным деревьям. Дин с ума сошёл будить его посреди ночи.
Но как только он собрался разворачиваться, опционально – давать Дину по морде, а потом отправляться досыпать, как Дин обвил его руками со спины и положил подбородок на плечо:
– С Рождеством.
И вытолкнул наружу.
Сэм не успел смягчиться и разозлиться вновь – настолько быстро всё произошло. Но это, как выяснилось, и не понадобилось.
Потому что совсем рядом с Деткой стояла самая настоящая рождественская ёлка. Посреди ночного леса, в окружении сугробов, из снега торчала пушистая разлапистая ёлочка, горящая огоньками, как звёздами. Приглядевшись, Сэм понял, что к её иголкам воском прилеплены крохотные свечки, которые они обычно использовали для заклинаний и пентаграмм.
Не загорелось бы, подумал Сэм, но почти сразу выбросил эту мысль из головы. Слишком уж было красиво.
Пока он стоял и смотрел на рождественское чудо, не веря своим глазам, Дин захлопнул дверь, спрыгнул на снег и потянул его за руку назад.
– Я даже венок на вход скрутил, – похвастался он и показал на Детку. Обернувшись, Сэм едва не заорал от ужаса, но годы кровавой охоты всё-таки дали о себе знать. Хотя, конечно, такое надругательство над симметрией, геометрией и ёлочными ветвями увидеть можно было редко.
– Ужас невероятный, – честно резюмировал он. – У нас на двери как будто огромная колючая задница выросла.
– Критик, – тут же обиделся Дин.
Сэм оглянулся ещё раз, обернулся вокруг своей оси, не будучи в силах оторвать взгляд от окружающей его чудесной красоты. Ночь лежала на земле, холодная и чёрная, а ветер тихонько гладил свечные огоньки на ёлке, горевшей ярче солнца. С неба сыпался мягкий, переливающийся в свете пламени снег. В руку Сэму ткнулась тёплая кружка, и он машинально сжал пальцы.
– Я обещал ёлку, таверну и глинтвейн. – Дин пожал плечами. – Представим, что мы находимся в таверне под названием «Два дебила в лесу».
Сэм не смог даже отшутиться. Просто стоял и смотрел в свою кружку, не зная, что сказать.
Тогда Дин шагнул к нему, упёрся ладонями в грудь и тихо добавил:
– А ещё я обещал, что это Рождество не станет самым худшим.
И Сэм вновь почувствовал себя мальчишкой, который мечтал о празднике. Мальчишкой, которому старший брат пихает в руки коряво обклеенный подарочной бумагой подарок, пока отец спит.
Почему-то Сэму подумалось, что Дин никогда не изменится. Всегда, в каждом из миров, будь то самые невероятные из них, Дин останется его Дином.
– Спасибо, – наконец выдавил он, и Дин улыбнулся ему в ответ. – Спасибо.
– Принесу покрывала, посидим на порожке, загадаем желания.
Дин скрылся за поеденной ржой дверцей, экипаж чуть покосился под тяжестью его шагов на амортизированных латунных колёсах. Сэм вновь повернулся к их ёлке и только теперь увидел, что, помимо свечек, Дин всю её завешал амулетами, старыми шестернями и мешочками с травами и заклинаниями. Короче говоря, всем, что нашёл на полках под крышей.
Сзади скрипнула дверь, и Сэм, пряча улыбку, отхлебнул из своей кружки.
И тут же поперхнулся, сплюнув на снег.
– А что? – пожал плечами Дин в ответ на его недоумённый взгляд. – Где я тебе глинтвейн посреди леса найду? Малины заварил. В растопленном снегу.
– Господи святый Боже. Ты не дашь мне спокойно скончаться в этом лесу, ведь так?
– Так, – широко улыбнулся Дин и, опустившись на покосившийся порог их Детки, распахнул накинутое на плечи одеяло: – Запрыгивай. Будем усердно делать вид, что это Рождество не пошло гулю под хвост.
Они сидели рядышком, под одним одеялом, и смотрели кто куда: Дин – в заснеженную бесконечность, Сэм – в небо, тучи на котором стали расходиться, обнажая блестящие в свете двух лун звёзды. Всё было так хорошо и сладко, даже гадкий на первый вкус малиновый чай, что Сэму казалось, будто земля в эту ночь вся осыпана драгоценными камнями. Они горели в небе, пылали в еловых ветвях, сияли в лунном свете на обледенелом снегу на земле и ветвях.
И Сэм понял: они выберутся. Обязательно выберутся. Наверное, попади они в Пекло, встреться с Дьяволом или самим Богом (хотя представить такое, конечно, было сложно) – они бы всё равно справились.
А тут – всего лишь заснеженный лес. Да даже пускай им придётся блуждать в нём год, два, тысячу – всё равно они обязательно…
– Хотя бы подальше от дороги ушли, бестолочи. Время-то опасное, разбойничье.
Сэм и Дин недоумённо обернулись на голос, внезапно разорвавший многодневную тишину.
Локтях в двадцати от них стронулась с места повозка с запряженной в неё лошадью. На козлах устроился похожий на толстого воробья селянин в тулупе, с окладистой бородой чуть ли не до колен. Под фонарём с почти догоревшей свечкой, свешивавшимся спереди экипажика, отчётливо виднелся разъезженный тракт.
Селянин чмокнул губами, понукая лошадь, и та устало тронулась. Через несколько минут скрип колёс стих вдали, оставив Дина и Сэма в молчании, которое у них не хватало сил нарушить, провожать глазами одинокий огонёк фонаря.
Когда в лесу снова воцарилась тишина, они повернулись друг к другу и молча отхлебнули по глотку заваренной Дином малины.
– Если ты хоть словом заикнёшься о том, что я бродил здесь целый час и не увидел тракта, – наконец сказал Дин, – честное слово – скручу, как этот венок.
А Сэм и не собирался ничего говорить. С улыбкой, медленно переходящей в смех, он поднял глаза к небу и от всей души поблагодарил их счастливую звезду.
В его жизни не было ни одного рождественского чуда.
Кроме Дина.