Часть первая. Гвидо.
Хотя март ещё только наступил, снег уже сошел, дорожки высохли. Скоро монотонную зелень сосен сменят свежие листья, клумбы расцветут тюльпанами и гиацинтами, душистые травы наполнят воздух волнующими ароматами, с полей будет доносится запах лаванды… Ах, Арео, чудный край!
Гуляющий по белой, мощёной белым камнем дорожке юноша сорвал два цветка бессмертника и полюбовался. Потерявшие за зиму цвет, но не форму, цветы были прекрасны. «Они словно мудрость из книг, что доносится до нас сквозь века. Уходит цвет, уходит страсть и ярость, которой были вызваны те или иные мысли, но форма остаётся – навечно». Юноша машинально спрятал цветы в карман.
Звали молодого человека Гвидо Фантическу. Это был изящный молодой человек с фарфорово-бледным, несмотря на южное солнце, лицом и прямыми чёрными волосами. Строгая монастырская форма нисколько не портила его, наоборот, в ней он казался ещё стройней и серьёзней, чем есть. С коротким серым френчем из тонкого сукна контрастировал дорогой шелковый шарф, ослепительно белый и лёгкий. В тонких длинных пальцев с тщательно отполированными ногтями мелькали четки – некрупные шарики из раухтопаза и синего сапфирового кварца с небольшим серебряным дуоццио.
В этом апреле Гвидо Фантическу исполнялось семнадцать. Когда точно – никто не мог сказать. Семнадцать лет назад его, младенца нескольких дней отроду, подкинули к монастырю, здорово озадачив всю монастырскую братию.
Такое было обычным лет сто-пятьдесят назад. Но в наше время никто не прячет младенцев в корзину, чтоб тайком поставить на чужое крыльцо. Полно государственных приютов, куда можно свободно принести ребёнка и никто не задаст тебе лишних вопросов. Совсем младенцев из таких приютов часто забирают – бесплодные семьи, феминистки или просто женщины, живущие гражданским браком, реже – мужчины. Подбрасывать ребёнка к монастырю – дикость, достойная авантюрного романа! Отец-настоятель Юлий, несмотря на долгие годы духовной жизни, почувствовал совершенно мирской и суетный интерес и решил оставить ребёнка, а не передавать в государственное учреждение. Мальчика крестили именем Гвидо, по основателю монастыря и дали фамилию Фантическу – ту, что в миру носил отец Юлий.
Первым делом к младенцу пригласили доктора. Он был так бледен, что это сочли проявлением какой-то болезни. Но доктор развеял их опасения, белизна кожи была естественной. Кто бы ни были родители мальчика, они явно были не южане, и это озадачило братьев-кристальянцев ещё сильней.
При Ареосском монастыре святого Кристалия издавна находилась школа для мальчиков из благородных семей. И, хотя на дворе наступал семнадцатый век, ещё оставались семьи, отдающие своих детей в монастырь. В основном это были те, кто видел своих чад делающими карьеру в Церкви или на Форуме. Больше всего епископов и кардиналов церкви Двойного Круга выпускалось именно из Арео. Но младенец? Однако, отец Юлий настоял на своём.
Впрочем, Гвидо был удивительно спокойным ребёнком. Он мало плакал и почти не болел. Рано научился ходить и говорить и быстро уразумел, что вокруг него твориться. Он, казалось не питал склонности к беготне, крикам и нелепым шалостям. Однако его нельзя было назвать вялым или меланхоличным. Это была натура усидчивая, глубоко цельная и сильная. Монастырские правила не казались ему обузой. Ему нравились эти древние стены, прохладные помещения, аскетизм жилых покоев и роскошь молельных залов. Ему нравилось вставать рано утром и начинать свой день с молитвы в часовне, когда алтарь только-только украсили свежими цветами. Ему нравилось проводить дни, сидя в просторной монастырской библиотеке – читать он тоже научился очень рано, или гулять по саду.
Когда ему исполнилось десять лет, его отдали в школу вместе с остальными мальчиками. Братья-кристальянцы так и не выяснили, кто же родители Гвидо и, что бы избежать разногласий, отец Юлий признал Гвидо круглым сиротой и своим воспитанником. Гвидо воспринял это спокойно. Выросший внутри общины, он не понимал, что такое «настоящая семья» и не скорбел по воображаемым родственникам. Отец-настоятель был его отцом, монахи – братьями, маленькая белёная келья – его комнатой.
В школу он пришел, умея читать, писать и считать, как и все остальные мальчики. Почти все они получали домашнее воспитание, и им было сложно привыкнуть к новому распорядку, к общей спальне, к монастырской кухне. Гвидо, выросший на этом, вскоре завоевал любовь и расположение своих ровесников. Многие мальчики приходили к нему, поговорить о доме, самые стеснительные – даже поплакать. С детства вращающийся среди духовенства, Гвидо с лёгкостью перенял у них многие манеры. Христианская Церковь Детей Господних стоит на том, что бы привлекать людские сердца, и у Гвидо это получалось просто великолепно. Старшие ученики никогда не трогали «монастырского мальчика» и Гвидо рос счастливым, не знающим человеческой жестокости ребёнком.
Он очень хорошо учился. Немалую роль в этом играла и его природная усидчивость, но и так же то, что он был очень одарён. И теоретическая математика, практическая алгебра, геометрия, теория физики и химии для него были столь жнее интересны, как литература, история, география и иностранные языки. И он всегда просил записать его на дополнительные курсы, которые порой читали приезжие преподаватели. Но настоящей его любовью была риторика, искусство говорить. Это был его талант и призвание.
В пятнадцать лет он впервые выступал на большом диспуте. Это было знаменательное и волнительное событие. В огромной старинной аудитории-амфитеатре он был самым младшим и его противники, которым было по восемнадцать-двадцать лет, сначала посматривали на него насмешливо. Многие из них приехали из семинарии, кое-кто уже принял сан и выступал не в первый раз. Среди судей были профессора богословия и сам кардинал Ангеррано ди Риенци. Тема диспута была сложная – «Образ и подобие». На подготовку давалась всего неделя и всю эту неделю Гвидо спал, ел, ходил с книгой в обнимку. Он даже потребовал список Ветхого Завета на яферском и словарь, что бы удостоверится в правильности обычного перевода.
Первый раз, взойдя на трибуну, Гвидо не ощутил страха – только восторг и азарт. Поздней, отец Юлий сказал ему, что ещё не заговорив, мальчик уже выиграл – такой уверенный был у него вид. Говорить Гвидо учился по древним, дохристианским практикам, когда частенько от того, как громко звучит твой голос на Форуме, зависела твоя жизнь и жизнь страны.
Его последний аргумент – о том, что Дьявольское наущение есть часть Божьего замысла, согласно церковным положениям о том, что Бог сильнее Дьявола и что Дьявол не есть самостоятельная сущность, а лишь падший ангел, а значит, является его частью, загнал его оппонента в тупик. Спорить дальше означало выставить себя еретиком, и молодой семинарист признал своё поражение.
После многочисленных поздравлений к нему подошел кардинал.
- Ваше высокопреосвященство, - Гвидо церемонно поцеловал его перстень, ничем не выдавая своего волнения. Он впервые видел столь высокопоставленного священника. Кардинал был очень молод, ему ещё не исполнилось и сорока. У него было узкое лицо северянина, серые глаза и серебристо-русые волосы. От пурпурного одеяния тонко пахло фиалковой водой, а красиво отточенные ногти блестели, как стеклянные.
- Приятно видеть столь одарённое юное создание – кардинал улыбнулся одними глазами. – Кто занимался с тобой риторикой?
- Отец-настоятель, ваше высокопреосвященство.
- Могу лишь сказать, что ты уже превзошел своего наставника. Нет, не скромничай, сын мой. Я восхищён, и хочу, в знак восхищения, подарить тебе вот это.
Он протянул ему четки – удивительно красивые, из прозрачного дымчато-серого и ярко-синего камня. С чёток свисал серебряный дуоццио.
- Я привёз их из паломничества в Яферу к Гробу Господнему.
Гвидо взял подарок с благоговейным трепетом. Дело было не в Гробе Господнем. Его приводил в восторг разговор с кардиналом, он впервые видел человека, настолько явно воплощающего власть. Церковную власть, но для юноши, оторванного от мирской жизни это было настоящим откровением. Гвидо любовался его руками – белыми, ухоженными, украшенными массивным золотым перстнем c тёмно-синим сапфиром.
- Безмерно польщён, ваше высокопреосвященство.
Через пару месяцев после этого случая отец-настоятель позвал Гвидо для приватного разговора в свой кабинет. Гвидо любил там бывать. Высокие полки, уставленные старинными фолиантами так и манили. Массивный стол, окантованный латунью, дорогой серебряный письменный прибор, украшенный искусно отчеканенными сценами из Библии (отец Юлий не признавал новомодных железных ручек), стул с высокой готической спинкой, старинное распятье кетского мрамора – маэстро Фенра искусно расположил прожилки и пятна алых вкраплений так, что и впрямь казалось, что кровь течёт по Его искаженному мукой лицу, портрет, изображающий жившего два с половиной Гвидо Чиварра, рыцаря-скрутара, спасшегося из дагоберийского плена милостью святого Кристаллия. Солнце косо ложилось на натёртый пол, запах лаванды, чернил, воска и пергамента всегда ассоциировался у с покоем и поддержкой.
- Вы хотели видеть меня, падре? – Гвидо всегда использовал старинную форму обращения, понимая, что напрямую называть священника «отцом» не вполне тактично.
- Да, сын мой. Присядь, я хочу с тобой поговорить.
Гвидо присел на палисандровую скамью, глядя на приёмного отца без всякой тревоги. Совесть его была чиста, в учёбе он преуспел, грехи, сколько бы их не было, ему отпустили. Что бы он не услышал, он примет это спокойно.
- Ты уже взрослый, Гвидо, - начал Юлий, с удовольствием рассматривая своего воспитанника. Юлию уже давно перевалило за шестьдесят, волосы вокруг тонзуры совершенно побелели, но во взгляде карих глаз не было ни намёка на старческое слабоумие. – Тебе пятнадцать. Ты уже думал о своей судьбе?
- Всё в воле Господней, как суждено, так и будет.
- Я много думал о твоей судьбе, Гвидо. Тебе пятнадцать, это не простой возраст. Перед тобой есть два пути. Ты можешь, подобно многим своим сверстникам, покинуть монастырь и продолжить обучение в светской школе, что бы потом поступить в университет. Твоих талантов хватит на это, без сомнения. Я же, со своей стороны, окажу тебе помощь и поддержку в меру слабых сил моих.
Гвидо молчал, благочестиво сложив на коленях узкие ладони.
- Есть и второй путь. Скажи мальчик мой, только не скрывай от меня – сильно ли тебя тяготит монастырская аскеза? Ответь искренне. Мечтаешь ли ты о плотских наслаждениях, о низменных удовольствиях, о… любви?
- Нет, падре, - совершенно искренне ответил Гвидо. Он и правда не мечтал ни о чём таком, хотя, конечно, порой задавался вопросом – что это такое? Он видел, как вспыхивают романы между другими учениками, как те словно становятся безумными и идут наперекор правилам и здравому смыслу. Неужели оно того стоит? Странные, нерациональные чувства и мимолётное утоление похоти?
- Потому что, мальчик мой, если ты чувствуешь в себе силы отказаться от соблазнов мира, для тебя есть и другой путь. Я могу дать тебе рекомендации в духовную семинарию Марциона и а так же в Университет Международных Отношений… Как ты смотришь на то, чтобы посвятить свою жизнь Богу, служению во славу его среди иноверцев?
Гвидо ничем не выдал своих чувств, лишь длинные, загнутые на самых кончиках ресницы дрогнули. Одновременное обучение в семинарии и университете означало только одно – должность отца-миссионера при посольстве! Это… Это… Это была судьба на которую едва ли мог рассчитывать он, сирота без роду без племени. Миссионер при посольстве был фигурой особой. Скромный на первый взгляд священник должен представлять всю мощь христианской церкви и всю Её доброту и благостность, которая выражается в учении празенна. Отец-миссионер должен привлекать сердца иноверцев, поддерживать братьев по вере, дабы они были стойкими и незаметно, незримо, но ощутимо влиять на работу дипломатов так, как угодно Матери-Церкви, к вящей славе Господней, соответственно. Этого удостаиваются не все, а только самые лучшие. Ездить по миру, встречаться с правителями и первосвященниками других стран… Это просто мечта!
- Но достоин ли я, падре?
- Более чем. И я это говорю тебе искренне, - отец Юлий повертел в руках тонко отточенное перо. – Когда то я и сам… Да, когда-то я и сам мечтал о подобной судьбе и даже дерзал постигать нужные для этого науки, но Господь не сулил мне таланта для столь высокой миссии. Что ж, я не могу посетовать на Господа, ведь он подарил мне тебя. Ты же, на мой взгляд, идеален для этой миссии. В тебе я вижу то, что искали в нас наставники – природный ум, грацию, тонкость понимания и глубину суждений. Скажи, Гвидо, ты согласен?..
- Да, падре. Я безмерно польщён вашим доверием и постараюсь оправдать его, - Гвидо молитвенно сложил руки. – И да будет судьба моя в руках Господа.
Так начался новый этап в его жизни. Помимо общей программы ему преподавались многие другие вещи – придворный этикет других стран, основы ведения внутренней и внешней политики, иностранные языки а так же масса мелочей, которые должны были помочь ему в дальнейшей жизни. Ведение светской беседы и умение одеваться, стенография и секретарское дело, умение быстро запоминать имена, лица, адреса, даты… Отец Юлий искренне радовался, глядя на Гвидо – красивого, умного, талантливого, воспитанного, казалось, созданного Богом для шелковой тёмно-синей сутаны священника-дипломата. То, что мальчик пойдёт по стезе, для которой когда-то оказался не готов он сам, восхищало его и наполняло законной гордостью. Он покупал мальчику дорогие подарки – несессер из кожи тонкой выделки с золотым тиснением и серебряными маникюрными принадлежностями, изящное шелковое кашне, мозаичный бювар, карманные часы, инкрустированные цирконами и гранатами, письменный прибор из синтайского фарфора и белого нефрита. «О, падре, вы слишком добры» - Гвидо принимал подарки с подобающей улыбкой и изъявлениями благодарности. «Мальчик мой милый, я хочу, что бы когда ты прибыл в столицу, ты не стеснялся ни в чём перед другими студентами».
Неизвестно, что за студенты будут в Марционе, но тут, в Арео, он не чувствовал ни в чём чужого превосходства. Даже те, что задирали нос перед остальными учениками, с уважением относились к «монастырскому мальчику». Когда же Гвидо стал постарше, этот вопрос отпал сам собой. Зато встал другой.
В мужских монастырских, да и светских впрочем, школах (впрочем, в женских та же картина) отношения между учениками являются обычным явлением. И собственно, запреты на такие отношения весьма формальны, если, конечно, влюблённые не переходят черту и держат всё в тайне. Но Гвидо, выбравший для себя раз и навсегда стезю священника, твёрдо решил, что должен избегать соблазнов. И стойко переносил ухаживания, любовные записки и прочие знаки внимания, изо всех сил стараясь не впускать в душу пагубное тщеславие.
Впрочем, не всегда получалось изобразить из себя холодного и равнодушного священника. Один из юношей – Нероне Деларосса, выпускник, старше Гвидо на целый год, однажды просто прижал его к стене и поцеловал. Гвидо был напуган и ошарашен таким напором – Нероне был старше, выше, сильнее и, прояви он настойчивость, Гвидо пришлось бы не сладко. Он хорошо помнил, как они стояли тогда в арке, ведущий во внутренний двор, солнце светило сбоку, Нероне прижимал его обеими руками к стене и молчал. От поцелуя горели губы, сердце колотилось, как сумасшедшее и от близости и жара чужого тела Гвидо ощущал странную, сладкую истому. Ему понадобилась вся его сила воли, чтобы прошептать «Нет, Неро, перестань, не надо».
- Проклятые святоши, – чёрные глаза Нероне сверкнули, - они запудрили тебе мозги, ты не понимаешь от чего отказываешься! Бежим со мной, Гвидо! Я из богатой и знатной семьи, я дам тебе всё! Стань моим, и ты будешь счастлив и никогда ни в чём не узнаешь нужды, я клянусь!
- Нет, - Гвидо выдохнул, не отводя взгляда, - нет, Неро. Я сам выбрал свою судьбу.
И Нероне отошел, сжав кулаки и прикусив губу так, что кровь потекла по подбородку. А Гвидо потом долго молился и каялся в часовне, прося избавить его от искушения. А через неделю Нероне, прервав обучение, покинул монастырь.
Но сейчас все эти страсти мало волновали Гвидо. Он сдавал экзамены – чуть раньше, чем остальные, что бы заранее приехать в Марцион, пообвыкнуть и обжиться в большом городе. Конечно, Гвидо не сидел в монастыре целыми днями. На последнем году обучения учеников отпускали в город, всегда можно было купить какую-нибудь мелочь, зайти в кафе или пиццерию – выпить кофе и почитать газету, зайти на почту, посмотреть новые книги и журналы. Юношу знали в городе – иногда к нему обращались прямо на улицах с просьбами вроде «Прочите, что написал доктор» или «Надпишите посылку для племянницы» или спрашивали что-нибудь из Библии, о церковных праздниках, просили истолковать новость – Гвидо никогда никому не отказывал в просьбах и деньгах. Относится к людям с любовью и покровительством – это Гвидо впитал вместе… не с молоком матери, а с «патентованной смесью для вскармливания младенцев, лишенных материнского молока от доктора дю Фабре», которой кормили его добрые братья.
И вот сейчас Гвидо гулял по монастырскому саду, обдумывая свой последний экзамен. Риторика. Его успехи всем давно известны – а значит и требования будут строги: кому много дано, с того много и спрашивается. Эта была одна из прописных истин (буквально прописных – именно её Гвидо достаточно часто выводил в тетрадях, обучаясь каллиграфии), в которые юноша свято верил.
Он остановился у куста, покрытого крупными, уже лопнувшими, показавшими самые краешки свеженьких и ароматных листочков, почками и сунул руку в карман – достать листок, на который вкратце выписал тезисы своего выступления, все возможные аргументы и опровержения…
- Эй! Ты не знаешь, как найти Гвидо Фантическу?
Юноша с удивлением взглянул на говорившего. Это был молодой человек старше его на несколько лет, с короткими (непристойно короткими) каштановыми волосами, одетый так чудно, что Гвидо не смог удержать безмятежное выражение лица – прищурился и изогнул бровь, обозначив излом – гримаса, от которой он упорно пытался избавится уже несколько лет, потому что она придавала ему совершенно неподобающий для духовного лица ехидный и надменный вид. На коротко стриженном была очень странная куртка из кожи неизвестного Гвидо животного и лишенная пуговиц, зато края были обрамлены какой-то короткой металлической бахромой (до изобретения застёжки-молнии ещё оставалось несколько лет), странные брюки не то из мешковины, не то из парусины («жинс» или «дженс», мода, недавно зародившаяся среди рабочей молодёжи крупных портовых городов разных стран, в Арео ещё не добралась) и совершенно невероятную, ни на что не похожую обувь, и вовсе изготовленную Бог знает из чего (кроссовки появились за год до окончания Янгеле Арне средней школы). В руке у него был странный небольшой чемоданчик, словно бы из слоновой кости (пластик ещё не получил широкого распространения и считался скорее диковинкой, чем утилитарным материалом). «Он наверное, циркач… Из какого-нибудь балагана… Хотя вроде сейчас не время ярмарок… Что ему нужно?»
Тем временем, юноша тоже рассматривал своего собеседника.
- Подожди-ка? А не ты ли случайно и есть Фантическу?
- Я, - Гвидо не стал отрицать очевидное, - а чем могу…
- Я пришел, - совершенно безапелляционно перебил его странный тип, - что бы восстановить справедливость!
Он шагнул вперёд, ухватив вскинутую в неосознанном защитном жесте тонкую руку и вновь нажал на кнопку сбоку прибора. Гвидо ощутил, словно почву выдернули у него из-под ног, странное непонятное головокружение и словно бы падение в пропасть…
На ветке, покрытой крупными, источающими липкий сок почками, остался висеть белый шелковый шарф.