Характеристика социального работника, его клиента и начальника.




Касаясь социально-демографической характеристики социального работника, представленного в текстах, хочется отметить “лицо без возраста”, что вполне объяснимо с точки зрения характеристики анекдота как речевого жанра (лаконичность, краткость, обобщенность представляемых образов и пр.). Клиенты представлены взрослыми (13 чел.), значительно реже – пожилыми людьми (5 чел.) и детьми (1 чел.).

Та же ситуация при гендерном анализе действующих лиц: представлен только один социальный работник – мужчина и три – женщины, остальные действующие лица не имеют гендерной принадлежности. В ситуации с клиентами мы имеем дело с той же невыраженной половозрастной структурой. Отсутствие мужчин среди лиц пожилого возраста в анекдотах обуславливается тем, что первоначально социальная работа ассоциировалась с надомным социальным обслуживанием бабушек-пенсионерок, их более продолжительной жизнью в сравнении с мужчинами.

Хотя в рейтинге клиентов лидером является живописная “бабуля” (5 случаев из 18 упоминаний о клиенте), в текстах появляются такие действующие лица, как наркоман, алкоголик, гомосексуалист, бомж, политик, бандит, водитель, родительница, “женатый” и “нормальный” (по 1–2 раза).

выделить несколько видов клиентов в зависимости от имеющихся у них социальных и личностных проблем: психоэмоциональные проблемы, депрессия.


 

Социальный работник клиенту:

– Зря вы жалуетесь на комплекс неполноценности. Напротив, вы на редкость правильно оцениваете свои возможности.

Физическая немощь, приводящая к необходимости оказания помощи в быту, при передвижении и т. п.

Две продвинутые бабули общаются:

– Слушай, Петровна, человека молодого нашла! Заботливый такой: продуктов принесет, мусор выбросит, в доме приберется и по душам поговорить может!

Вторая загорелась

– Где же ты такого сыскала!? Тоже хочу!

– В Интернете, на сайте соцработа.ру.

Отсутствие четкой проблемы у клиента, неопределенность запроса к социальному работнику:

Входит посетитель к социальному работнику. Тот усаживает клиента, спрашивает:

– Как дела?

– Хорошо.

– А чего тогда пришли?

Безработица:

– Я боюсь безработицы. – Это ты-то? Ты ведь все равно ничего не делаешь. – Да, но платить-то перестанут.

Бедность:

Приходит клиент к социальному работнику. Социальный работник ласково говорит

: – Прошу Вас, присаживайтесь и расскажите о всех ваших заботах.

– Ой, Вы – моя последняя надежда. Займите мне 100 рублей до получки.

Спектр проблем, рефлексируемых в анекдоте, в полной мере соответствует реальной социальной работе, которая на данный момент имеет очень широкое поле объектов, предполагает оказание помощи в решении огромного количества социальных и личностных проблем. Прорывом в образе социальной работы является то, что она перестает ассоциироваться только с оказанием материальной помощи (льготы, пособия, субсидии), но и включает в себя психосоциальный компонент, таким образом расши- ряя профессиональный репертуар социального работника за счет смежных областей деятельности (психологии, педагогики, медицины, права и др.).

Характеристика социального работника варьируется в текстах в зависимости от того, с кем он вступает во взаимодействие, поэтому мы выделили типы социальных работников по этому критерию. Так, по отношению к клиенту все исследуемые тексты дали нам возможность говорить о четырех типичных видах: индифферентно-равнодушный социальный работник, безучастный к обращениям граждан, доходящий по- рой до циничности и жесткой снисходительности.


 

Молодой социальный работник обращается к своему старшему коллеге:

– Скажите, как Вам удается сохранить столько сил и энергии? Ведь у Вас столько клиентов, каждый со своими проблемами, и всех нужно выслушать?

– А кто их слушает?

В данном случае клиент переводится из позиции субъекта, заслуживающего внимания и уважения, в положение объекта, надоедливо мешающего, отвлекающего специалиста от работы, никчемного и туповатого “винтика”, которому положено “стоять, где стоит”.

Телефон доверия. Оказывается, о моей работе еще Чуковский писал – “И такая дребедень целый день – то тюлень позвонит, то олень”.

Оптимистично-беззаботный социальный работник, обладающий позитивным настроем, однако не старающийся глубоко вникнуть в проблемы клиентов и оказать действенную помощь, поверхностный в суждениях, некритичный к окружающей реальности.

Голосует социальный работник на обочине. Останавливается машина. Водитель спрашивает: “Вам куда?” Соцработник, садясь в машину: “А не все ли равно? Я везде пригожусь! Поехали!”

Доброжелательно-заботливый социальный работник, отзывчивый, внимательный, благожелательный и чувствительный к проблемам клиента, стремящийся помочь.

Бабуля старенькая такая, у перекрестка, голова дергается, руки трясутся, голосок дребезжит, обращается к социальному работнику:

– Молодой человек, Вы мне не поможете на ту сторону перейти?

– Конечно, бабушка, вот сейчас только зеленый свет загорится...

– Зеленый?!.. На зеленый я и сама могу!

Раздраженно-недовольный, замученный, несчастный, неудовлетворенный своей работой и жизнью, критически воспринимающий окружающую действительность.

– С чем у вас ассоциируется профессия “социальный работник”?

– С просторами космоса.

– Неужели такая полная свобода деятельности? 112 Социологические исследования № 7, 2015

– Нет, просто хочется послать ее подальше...

Первый и третий типы отношений являются доминирующими, их противоположность приводит к заключению, что в массовом сознании социальный работник выступает носителем явно противоречивых характеристик, совмещая как позитивное, так и негативное начало, отсутствует единая ассоциативная связь с представителем данной профессии. Из содержания анализируемых текстов складывается представление о социальном работнике как о человеке достаточно креативном и оригинальном, вы- нужденном творчески приспосабливаться к функциональным обязанностям, что час- то обусловлено отсутствием элементарных возможностей для оказания помощи сво- им клиентам.


 

Можно говорить об ироничном отражении трагичной универсальности современного социального работника, вынужденного в своей непосредственной практике решать самые разнообразные проблемы, взаимодействовать с различными клиентами, находить выход из безвыходных положений. Тема непредсказуемости и уди- вительной находчивости социального работника в поиске средств решения проблем клиента является достаточно популярной.

Беседуют два социальных работника:

– Я каждого своего нового клиента всегда спрашиваю, играет ли он в шахматы…

– И что?

– Если он не играет, советую начать играть, а если играет, советую прекратить.

– Но зачем?

– Да сам не знаю, но в 80% случаев помогает…

В то же время фокусом большинства анекдотов, посвященных проблемам социального работника, выступает заработная плата. Присутствующий в текстах “черный юмор” только подтверждает бедственное и драматическое положение социального работника.

Отношение клиентов к социальному работнику неоднозначно. Выделено несколько типов клиентов по особенностям взаимодействия:

1. Потребительски-манипулирующий тип: клиенты ориентированные на собственную выгоду, хитрые, стремящиеся манипулировать социальными работниками в своих интересах, старающиеся “обойти” официальные инструкции и положения.

2. Формально-сочувствующий тип, который совмещает в себе, с одной стороны, понимание сложности социальной работы как профессии, ее рисков, проблем, выражает сочувствие и жалость, а с другой – сохранение приоритета собственных интересов по сравнению с социальным работником, утверждение его подчиненного положения.

В день своего столетия юбилярша говорит своему соцработнику:

– Ах, я так к вам привыкла! Кто еще будет так за мной ухаживать, если вы вдруг умрете?!

Парадоксальность, “вывернутость” отношений, представленных в этом анекдоте, проявляется в том, что клиент в реальности зачастую оказывается в более выгодном положении, чем социальный работник. Комичность и трагизм сюжета подтверждается распространённостью ситуации в сфере надомного обслуживания, где социальные работники не на много младше своих подопечных, т.е. работают до 60–70 лет, возрас- та, когда уже им необходима помощь.

3. Скептически настроенный тип клиента, не доверяющий социальному работнику, ожидающий от него подвоха и какой-нибудь “гадости”.

Клиент у социального работника:

– Так все плохо, так тошно, жить не хочется....

– Ну что вы, сейчас постараемся ситуацию исправить. Сядьте удобнее, расслабьтесь, закройте глаза, слушайте меня внимательно и повторяйте: “У меня все хорошо. Я самый счастливый человек. Я себя отлично чувствую. У меня ничего не болит”.


 

Клиент открывает глаза и говорит:

– Я рад за вас…

Переиначивание, своеобразная инверсия высказываний социального работника может рассматриваться не только как позитивный, но и как относительно негативный факт. Так, А.В. Дмитриев, рассматривая политические анекдоты, построенные по подобной схеме, отмечает: «“Выворачивание” слушателем или читателем текста речи политика чрезвычайно нравится людям. Они испытывают от любого, даже скучного и простого текста речи ни с чем не сравнимое наслаждение, если им удается его перефразировать, извратить и затем осмеять. Чего стоит фраза Л.И. Брежнева о том, что после очередного съезда “мы будем жить значительно лучше”, если добавить вопрос простого человека из зала: “А мы?” Вся важность человека, в очередной раз обещающего нечто неопределенное, сразу исчезает. Он становится как бы равным для слушающего его, низводится к обычной посредственности» [Дмитриев, 1998].

Ирония и нигилизм демонстрируют недоверие клиентов, не чувствующих равенство с социальными работниками, рассматривая последних как более высоких по статусу, представителей элиты и способствующих их угнетению. В то же время в приведенном примере раскрывается другой существенный ракурс социальной работы – ее ограниченность в средствах оказания помощи клиенту, недостаток возможностей воздействовать на него. Тем самым социальный работник становится “угнетенным угнетателем”, заложником профессии, государства и его политики, не способствующим эффективному и адекватному, соответствующему ситуации поиску и использованию ресурсов для решения проблем клиента.

4. Простодушно-доверчивый тип характеризует наивно-глуповатого в размышлениях и поступках клиента, открытого и беспомощного, надеющегося на понимание и заботу со стороны социального работника: Бабушка на приёме у социального работника.

– Милок, у меня проблема! Как сяду, так и сижу, сижу, сижу… Лягу – все лежу и лежу…

– Бабуля! Видишь дверь, так и иди, иди, иди...

5. Отношение к социальному работнику явно не выражено. Телефонный звонок:

– Здравствуйте! Это ваш социальный работник. Ну, как дела?

– Спасибо, хорошо!

– Ой, простите, я, кажется, не туда попал…

Руководитель социального работника в анекдотах предстает как циничный, не заботящийся о персонале человек, иногда искренне удивляющийся их безропотностью и покорностью. Одновременно он – лицо, которое напрямую ответственно за материальное благополучие своих подчиненных, этакий “барин”, самолично и самовольно решающий “кого казнить, кого миловать”. В этой группе чаще всего воспроизводятся отношения неравенства, возникающие при распределении благ (обычно заработная плата). Можно предположить, что это доминирующее представление о начальнике в любой сфере профессиональной деятельности, а не только в социальной работе.


 

Социальные работники в кабинете шефа. Планерка.

– Итак, кто из вас в этом году быстрее всех выполнит план, тот получит от меня шоколадку.

– Шеф, нам бы зарплату...

– Та-а-а-а-к, начина-а-а-а-ется! Я уже купил шоколадки!

Встречаются анекдоты, в которых произошла замена словосочетания “социальный работник” на врача, психолога, педагога и пр. Такая трансформация проходит безболезненно, не нанося ущерба смысловому содержанию, поскольку предметом, внимания выступают стиль управления и отношений между членами трудового коллектива, которые можно считать универсальными (например, авторитарные, демократические, либерально-попустительские).

В связи с тем, что отношение начальника рассматривается в анекдотах как при- чина и результат низкого материального благосостояния социальных работников (а в анализируемых текстах у социального работника явно прослеживается только одна социальная проблема – низкий уровень дохода), в классификаторе контент-анализа авторы посчитали целесообразным выделить два типа отношений социального работника к руководству: пассивное (уничижительное повиновение) и рабское согласие, принятие существующей ситуации.

Прочитав объявление на двери кабинета начальника “В связи с тяжелым материальным положением предприятия все сотрудники переводятся на должность рабов”, социальные работники прыгали из окон, так и не узнав, что сегодня 1 апреля.

Активная протестующая позиция, возмущение, независимость, подчас действенное неповиновение.

Касса. Выдача зарплаты. В очереди – социальные работники. Начальник в бухгалтерии пьет чай. Социальный работник не выдерживает: “Скажите, а где же ваш кот, которого Вы так тщательно скрываете?”

Начальник: “Какой кот?”

Социальный работник: “Который наплакал мне эту зарплату”.

Одинаковая частота встречаемости выделенных жизненных позиций социальных работников говорит не только о неоднозначности его образа, но последняя так- же подчеркивает его прогрессивную роль, стремление показать и доказать примером возможность и действенность сопротивления как механизма решения собственных жизненных проблем.

Отрицательные черты личности социального работника, лицемерие, корысть, цинизм, высокомерие становятся достаточно часто объектом внимания.

Дочка долго не могла понять, где перспективы образования “социальный работник”. Но папа твердо знал…. И через год, подписывая у нотариуса дарение квартиры от Анны Михайловны, еще раз доказал дочке – «Папа “тему” говорил». * * *


 

Чтобы решить две глобальные проблемы, социальным работникам надо бездомных скормить голодным! Клубок социальных, меж- ивнутриличностных, профессиональных проблем способствует формированию профессиональной деформации и выгоранию специалистов. Утро. Понедельник. Начальник спрашивает у социального работника

– Глаза у тебя опухшие и красные... Ты что, пил?

– Нет, блин. На работу идти не хотел: плакал.

Специфика профессии “социальная работа” в текстах выражена слабо. Наблюдается упоминание имен ученых, практиков (З. Фрейд, М. Ричмонд), учебных дисциплин профессионального цикла (история социальной работы, технология социальной работы, социальное обеспечение), методов исследования (социологический опрос), учреждений социальной сферы (Росстат, Минэнерго, ЖЭУ), социально-значимых понятий (проект, бюджет), профессионализмов (трудная жизненная ситуация, инстру- ментарий) и атрибутики (гимн социальной работы), практически отсутствует сленг.

Современные технологии социальной работы используются весьма ограниченно и в представлениях населения сводятся к финансовой помощи и беседам “по душам”, как соответствующие двум подходам к пониманию сущности социальной работы: гуманитарной и технологической. В первом подходе делается упор на активизацию ресурсов самого клиента, поиск в собственном “Я” возможностей для решения проблем, формирование и принятие ответственности за свою жизнь, развитие рефлексии, грамотное использование имеющихся социальных сетей и поддержки. Цель помощи – не решить за клиента его проблемы, а создать условия для самостоятельного действия.

– Сколько социальных работников нужно, чтобы поменять лампочку?

– Один. Только лампочка сама должна захотеть поменяться.

В рамках гуманитарной парадигмы проблема считается решенной, когда клиент сам начал решать проблемы. Это может быть реализовано прежде всего посредством индивидуальной психосоциальной работы. Технологическая парадигма, наоборот, предполагает использование ресурсов общества, здесь помощь в первую очередь оказывается в виде материальных, финансовых и других натурализованных ресурсов. Неожиданным оказалось явное преобладание гуманистического (15 случаев) над тех- нологическим подходом (5 случаев). Таким образом, представление о социальном работнике как источнике материальных благ постепенно уходит из массового сознания.

Можно отметить выраженную тенденцию: анекдотов про социальных работников значимо меньше, чем про представителей смежных профессий – психологов, врачей, педагогов. Например, при поиске в Интернете на запрос “Анекдоты про социальных работников” не выдается практически ни одна достоверная ссылка. Объяснение данного факта относительной новизной профессии, на наш взгляд, не выглядит убедительно. Возможно, объяснение лежит в следующей плоскости: во-первых, социальные функции, выполняемые данными профессиями, оцениваются обществом по-разному.


 

Социальный работник – лицо необходимое, действительно спасающее, в большей степени обладающее желанием и умением помогать, чем психолог. Психолог же более меркантилен, хитер, жаден и циничен (см.: [Арефина, 2010]). Можно сделать вывод о признании общественным мнением (скорее молчаливым, но согласованным) значимости и востребованности данной специальности. Во-вторых, для объяснения небольшого количества анекдотов о социальном работнике можно использовать идеи Р. Барта о различии языка угнетенных и угнетающих2.

В рамках концепции социальные работники, с одной стороны, выполняя заказ угнетающих (властных элит, правых сил, олигархов и других общественных групп, руководящих страной и определяющих социальную политику государства), становятся членами группы угнетателей, с другой стороны, призваны и осуществляют по возможности защиту угнетаемых и помощь им (в современной терминологии – “наиболее уязвимых слоев населения”, “попавших в трудную жизненную ситуацию”). Двойственность ситуации усугубляется тем, что по своим социальным характеристикам социальные работники не очень отличаются от своих клиентов (низкий уровень заработной платы, схожие с клиентами условия жизни и деятельности, низкий уровень признания значимости профессии и др.). А идентификация себя с группой угнетенных приводит к обеднению языка и, соответственно, юмора социального работника.

Это частично подтверждается контекстом восприятия и оценки социальной работы: в большинстве случаев (21) он является критическим, указывает на проблемные зоны в социальной работе, озвучивает и акцентирует внимание на сложностях и проблемах социальных работников и их клиентов. Количество анекдотов с нейтрально- сбалансированным (безоценочным) и позитивным (утверждение благополучия, элементы гордости за профессию) контекстом представлены довольно значимо (17 и 13, соответственно), что может свидетельствовать об определенной престижности и популярности профессии социальной работы.

Выводы.

Анализ анекдотов о социальной работе позволил выявить основные особенности, обусловленные личностными характеристиками ее субъекта. В противовес массовому представлению о социальной работе как женской деятельности большинство анекдотов не носят ярко выраженной гендерной окраски. Сюжетная ли- ния не демонстрирует процесс оказания помощи, ограничиваясь ситуацией общения. Выделенные типы взаимоотношений социального работника с клиентом и руководителем позволяют сделать вывод о противоречивости, неоднозначности и многофункциональности профессии, не предполагающей единообразия. Образ клиента не является унифицированным лицом, вариативен как по личностным, так и по возрастным характеристикам. Руководитель социальной службы олицетворяет образ доминирующего, властвующего начальника, распределяющего блага, но никоим образом не свя- зан с осуществлением будничной социальной работы.


 

Поведение социального работника экстраполируется на социальную работу как профессию и определяет отношение к ней в массовом сознании. Анекдоты, посвященные социальной работе и ее специалистам, отражают специфику данного профессионального и коммуникативного дискурса в современной России, особенности взаимоотношений как между самими специалистами, так и между ними и их клиентами. Анекдоты не имеют специфической аудитории и понятны всем, отражают стереотипные представления общественного сознания. Образ социальной работы в анекдотах может быть резюмирован так: “Социальному работнику после работы требуется социальный работник”.

3.)2015 г. в.н. ярская, е.р. ярская-смирнова ИНКЛЮЗИВНАЯ КУЛЬТУРА СОЦИАЛЬНЫХ СЕРВИСОВ Ярская Валентина Николаевна – доктор философских наук, профессор, Сараовский государственный технический университет им. Ю.А. Гагарина, Саратов, Россия (jarskaja@mail.ru); ЯРСКАЯ-СМИРНОВА Елена Ростиславовна – доктор социологических наук, PhD, профессор, Научно-исследовательский университет “Высшая школа экономики”, Москва, Россия (eiarskaia@hse.ru).

Несколько лет назад в СМИ разгорелся скандал по поводу некорректного изображения трудовых мигрантов. Опубликованная в Санкт-Петербурге брошюра1 изображала мигрантов в виде рабочего инвентаря – валика, кисти, метлы и шпателя, как людей, занимающихся грязным и тяжелым трудом, которые, поработав в России, должны уехать домой. Многие правозащитники, общественные деятели выступили с резкой критикой таких образов как унизительных и разжигающих ксенофобию (см.: [Яновская, 2012]). Эта иллюстрированная инструкция, задуманная в помощь мигрантам, на деле активировала процессы стигматизации. Но благодаря тому, что событие стало поводом для острой общественной дискуссии, проблема социального исключения мигрантов приобрела новые дискурсивные очертания, в частности, актуализировались вопросы о принципах и ценностях инклюзии в пространстве социальных сервисов. В статье мы представим инклюзию как категорию социальной теории, цель социальной политики, элемент профессиональной и организационной культуры социальной службы, а также предмет исследования.

Категория инклюзии: теория, практика, политика. Категория инклюзии хорошо известна в России не только исследователям социальной политики, но и многим специалистам в первую очередь благодаря активному обсуждению проблем инклюзивного образования в средствах массовой информации и научном дискурсе. Сегодня понятие инклюзивной школы, появившееся за рубежом в 1960–1970-е гг. [Osgood, 2005; Vislie, 2003], наполняется смыслами и адаптируется к российскому контексту [Инклюзия… 2008; Ярская-Смирнова, 2009]. Одновременно социальная инклюзия приобретает более широкий контекст – применительно к мигрантам, пожилым, молодежи, меньшинствам, группам с особыми потребностями [Социальная политика, 2010; Ярская-Смирнова, 2010; Ярская, 2012; Ярская, Бабаян, 2014].

Социальная инклюзия понимается как процесс, требующий определенных усилий для достижения равных возможностей всех, независимо от пола, возраста, социального статуса, образования, этнической принадлежности, дабы обеспечить им полноценное и активное участие во всех сферах жизни, участие в процессе принятия решений; это процесс преодоления бедности и социального исключения (см.: [Анто- нова 2013: 156; Ярская, 2012]).


 

Возможности социального участия можно расширить и использовать посредством специальных механизмов, среди которых важную роль играют такие ключевые социальные институты, как образование и право, а также распространенные ценности и нормы, в соответствии с которыми строится взаимодействие и происходит взаимопонимание людей.

За рубежом социальная инклюзия регулярно становится предметом правительственных докладов и отчетов крупных международных организаций [WorldBank, 2013; Thepromotion …, 2001] и научных исследований; выходят академические рецензируемые периодические издания – “Жур- нал социальной инклюзии” (JournalofSocialInclusion https://www104.griffith.edu.au/ index.php/inclusion), “Социальная инклюзия” (Socialinclusion https://www.cogitatiopress. com/ojs/index.php/socialinclusion/index).

Концептуальное определение инклюзии восходит к идеям Т. Парсонса. У него процесс инклюзии является компонентом эволюционных изменений наряду с дифференциацией, адаптивным совершенствованием и обобщением ценностей. Инклюзия оказывается необходимой для координации функций меняющейся системы. Процесс дифференциации и адаптивного совершенствования делает все более трудным поддержание таких дихотомий, как высшие и низшие классы или “граждане первого или второго сорта”. Если ранее исключенные группы смогут сформировать легитимизированную способность “вносить вклад” в функционирование общества, их включают в общую систему со статусом полного членства [Парсонс, 1993: 114]. Ценностные образцы поддерживаются в рамках дифференцированных подсистем и сегментированных элементов общества. Обобщенный нормативный образец применяется в виде “при- ложений”, ценностных ориентаций определенных коллективов, организаций, групп. Если же происходит процесс дифференциации, то система сталкивается с функциональной потребностью обобщения таких “конкретных приложений”, формулирования ценностных образцов на более высоком уровне общности, “чтобы легитимизировать более широкое многообразие целей и функций входящих в него элементов” [там же, 1993: 115]. По Парсонсу, хотя речь идет о версиях инновации, процессы инклюзии чреваты сопротивлением и конфликтами в силу приверженности групп конкретным вариантам ценностных образцов.

Идеи Парсонса получили новую жизнь в концепции “капитала разнообразия”, формирование которого в развитых странах считается необходимостью, поскольку “рост или даже простое поддержание уже существующего уровня жизни экономически немыслимо без притока транснациональных мигрантов, способность городов гармонично абсорбировать новые этнические группы становится важнейшим факто- ром их конкурентоспособности, а может быть, даже и выживания” [Мейлахс, 2007: 210]. Инклюзия входит в стратегические задачи многих международных организаций, а также выступает фундаментальной категорией социальной политики и общественной жизни, становясь одним из ключевых условий обеспечения благополучия людей, качества жизни и расширения возможностей развития. Речь уже идет не только о функциональной необходимости включения тех или иных “элементов” в систему, а об особой этике заботы и уважения к разнообразию.


 

В отчете ЮНИСЕФ о детях с ограниченными возможностями речь идет об инклюзивном образовании и инклюзивном здравоохранении [Дети с ограниченными…, 2013]. Инклюзивные школы нацелены на принципиально иные достижения, чем те, что чаще всего признаются официальной системой образования. Цель такой школы – дать всем учащимся возможность полноценной социальной жизни, активного участия в коллективе, местном сообществе. Инклюзивное здравоохранение строится на принципах доступности спектра услуг всем детям, в том числе с инвалидностью, особенностями интеллектуального развития, из семей мигрантов, приёмным детям [Ярская-Смирнова и др., 2014].

Следовательно, инклюзия может рассматриваться как характеристика повседневных практик, выражаясь в профессиональных компетенциях сотрудников, в процессе социального обслуживания, повседневном взаимодействии с сообществом и клиентами, дискурсах проектов и программ. В мире бизнеса сложилось понятие корпоративной инклюзивной культуры: инклюзия понимается как совокупность мер, процедур, программ, правил и действий, которые создают среду, где разнообразие человеческих потребностей и ценностей не мешает, а способствует успеху [Романов, Яковлева, 2013]. Принципы инклюзии публикуют на сайтах компаний, в информационных материалах, включают в уставную документацию, а все сотрудники проходят соответствующий тренинг (cм., напр.: [Creating… 2015]).

В отечественных социальных сервисах накоплен опыт как исключения, так и инклюзии. Этот не всегда рефлексируемый фон повседневного знания становится частью профессиональной культуры. В подходе, который можно называть социально- антропологической методологией, профессиональная культура социальных служб рассматривается как совокупность связанных между собой ценностно-сим волических и поведенческих элементов, рассматриваемых на разных уровнях. К ним относятся установки и идеалы, которые формулируются в официальных нормативных документах, учебных изданиях, средствах массовой информации и повседневных дискурсах. Используемые учеными и специалистами-практиками определения понятий не являются ценностно нейтральными, они проникают в их де ятельность и влияют на политику в отношении разных групп на селения, создавая сеть контроля над людьми, попавшими в ловушку экономической нестабильности [Миллс, 2011; Wacquant…, 2009]. В частности, следует обратить внимание на то, что в современных условиях появляются новые культурные объяснения и оправдания социального неравенства, идут символические процессы кон струированияинаковости [Ярская, 2012; Ярская- Смирнова, 2013; Ярская-Смирнова, Романов 2013]. В связи с этим важно рефлексировать ценностные установки, которые проявляют себя в практике социального обслуживания.


 

“Проблему перед нами не ставили, и мы не заморачивались”. В наших исследованиях по проблемам инклюзивной социальной политики, а также профессионализации социальной работы в России2 нас интересовали те правила и практики, складывающиеся в повседневности социальной службы, в которых проявляются установки на инклюзию. Ранее мы указывали на существующий в социальной политике дефицит структурных, т.е. организационных, и нормативных механизмов инклюзии на уровне принятия решений. В данном случае нас интересуют формальные и неформальные правила, по которым происходит взаимодействие получателей и провайдеров социальных услуг, “стратегии” и “тактики”, которые вырабатывают сотрудники этих служб, чтобы преодолеть или избежать существующие барьеры.

Наши собеседники – специалисты по социальной работе центров социального обслуживания, центров помощи семье и других учреждений социальной защиты. Они оценивали внешние и внутренние барьеры, препятствующие доступу клиентов к социальным сервисам, дифференцирующие возможности в получении таких сервисов. Работа с этими барьерами ведется по-разному. Так, сотрудники, чью позицию условно можно назвать “избирательной”, отсутствие гражданства признают препятствием к получению социальных услуг: “Не могу работать с человеком, если нет гражданства РФ... Законы предусмотрены только для граждан России, а для стран СНГ и мигрантов у нас нет…” (Сибирь 01). С мигрантами работают миграционные службы, общественные организации.

Специалисты сталкиваются с ситуациями, которые порой кажутся им безвыходными: “У нас бывают лица без гражданства, которые, когда был Советский Союз, уехали из Казахстана в Россию, советский паспорт утерян. Они не граждане Казахстана и не граждане России, рожают детей, у детей нет документов. …ребенку нужно учиться, а у него нет документов… В услугах мы никому не отказываем, но решить проблемы не можем. Да, можем на какое-то время поместить их к нам … временно их прописываем, чтобы получить какие-то льготы, но если это не граждане, то ничего не положено” (Поволжье 05).

Еще одну группу высказываний можно условно назвать “инклюзивная позиция”: “к нам могут обратиться как те, которые имеют гражданство, так и те, которые не имеют гражданства, работу мы будет предлагать в том и том случае” (Сибирь 04); “Всё оформляется, несмотря на то, какое у них гражданство” (Сибирь 06);

“Участковые специалисты [социальной работы], без разницы, работают со всеми гражданами, категориями” (Урал 04). Некоторые респонденты дополнительно легитимировали свои ответы ссылками на нормативно-правовую базу: “Федеральный закон о социальном обслуживании гласит: граждане, проживающие на территории Российского государства и не имеющие гражданства, имеют одинаковые права при получении социальных услуг”; другие ссылались на “капитал разнообразия”, характеризующий как население, так и профессиональную группу: “мы не делим национальность абсолютно, у нас многонациональный район, и социальные работники многонациональны,...если клиент из национальных меньшинств, есть социальный работник, может оказать услугу” (Поволжье 10).


 

Некоторые информанты формулировали инклюзивные установки как личную позицию уважения ближнего как равного себе: “мне не важно, русский – не русский, – все люди” (Урал 03). Еще один тип аргументации апеллирует к традиционным ценностям: “Отличие семей кавказского воспитания в том, что бабушку на социальное обслуживание не отдадут. …Нам у них надо учиться. К сожалению, мы теряем добрые русские традиции…” (Поволжье 08). В этом высказывании на первый план выходит мораль семейной и общинной сплоченности, а институт социального обслуживания показан как разобщающий механизм. Порой, судя по рассказанным историям, оказание помощи осуществляется вне нормативов, как душевный порыв, “на уровне рефлекса, по-другому нельзя” (Столица 07).

Если взят курс на инклюзию, постепенно складываются практики, накапливается опыт и знания, кристаллизуются правила. Пока же многие не считают необходимой выработку специальных правил или принципов работы с клиентами-мигрантами или этническими меньшинствами: “Я уверена, что не надо выделять какую-то категорию в отдельный список. Хотя специфика есть” (Поволжье 01). К специфике работы информанты относят “языковой барьер или незнание культурных особенностей”, хотя в целом этнические меньшинства, мигранты “такие же клиенты, как и другие” (Поволжье 02). В некоторых интервью лейтмотив “равенство” тематически расширяется, выходит на тему особых правил обращения с клиентами: “Нельзя говорить человеку другой национальности, что ты считаешь нормой, он может подумать, что ты не хочешь оказывать помощь” (Центр 01).

В соответствии с упомянутыми идеями Парсонса, когда ранее исключенные группы стали легитимно вносить вклад в функционирование системы, происходит инклюзия – они включаются в неё со статусом полного членства.

Некоторые информанты принципом профессиональной практики считают культурный релятивизм: “Если я работаю с семьей и знаю, что у неё мусульманское вероисповедание, не сможешь же предложить, что есть в христианстве. Цыгане – у них национальные традиции, обычаи, что-то приемлемо, а для других неприемлемо” (Поволжье 04).

Инклюзия – вызов. Вряд ли удастся создать инклюзивную культуру, если работники отказываются коммуницировать между собой или с клиентами на основании расовых, культурных, национальных, гендерных различий или личностных особенностей. Формирование инклюзивной повестки дня становится сложной задачей изменения структуры и культуры организации. Формированию инклюзивной культуры социальной службы могут препятствовать, например, такие условия: сотрудники игнорируют сложность жизненной ситуации мигрантов, меньшинств и других уязвимых групп; проявляют маргинализирующие установки; ошибочно представляют принимающее мигрантов общество гомогенным; опасаются, что рост разнообразия может подвергнуть распаду социальную сплоченность принимающего общества [Constructing..., 2011].


 

Правила поведения с клиентами могут приобретать институциальный характер, когда они обсуждаются и утверждаются в коллективе: “Пристроились к нам ходить цыгане, одеваются плохо, приходят за помощью. Ну, мы уже поняли, что они просто пользуются нами, решили ограничить контакты” (Урал 05). В попытке управлять ограниченными ресурсами складываются практики избирательной инклюзии, основанные на контроле подлинности нужды. Контекст, в котором формируются так



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-11-23 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: