А с утра потянулась служба, трудная и муторная. Я пытался вжиться в происходящее, уловить - что здесь да как, и зачем все это надо. И через месяц знал уже все, что было мне знать положено.
Место под батальон было выбрано к северу от станицы, на большом холме, метрах в семиста от крайних дворов. Правда, был еще хуторок, домов в пять, которые стояли совсем рядом, через дорогу на КПП. В том хуторке мгновенно появились предприимчивые местные, которые в любое время суток охотно принимали от военных тушенку и ГСМ, расплачиваясь сносным коньяком, дрянной водкой, дешевым пивом и семечками.
О тех днях, когда батальон появился в Червленой, говорили много и охотно. Рассказы те были преисполнены героическим пафосом. Суть рассказов сводилась к тому, что это невероятно трудно – в течении месяца рыть окопы день напролет, а ночью сидеть в этих окопах с ржавым автоматом в обнимку и делать вид что не спишь, - бдительно вглядываешься в ночь. Пьяные офицеры шарахались по траншеям, пинками будили солдат и рассказывали поучительные истории одна другой страшнее, о том, как это опрометчиво – спать на посту когда вокруг так и кишат боевики.
Из благ цивилизации оперативно могло появиться только электричество.
Дров не было. Дрова привозили из Сибири. Каждый день солдатня на нескольких шишигах ехала на вокзал доставать тяжелые сырые осиновые и березовые бревна из полувогонов, грузить в машины и вываливать на краю батальона. Там в любое время дня всегда находились человек тридцать со всех рот, а так же часть наряда по кухне. Бревна пилились на чурки пилами системы «Дружба 2». Пилы были тупыми и работать было тяжело. Время от времени находился доброволец, который заявлял своему старшине, что умеет наточить пилу, брал напильник и окончательно губил инструмент. Кололись дрова топорами, с приваренными кроватными ножками вместо рукоятей. Хотя наряд на дрова был не легче любого другого, желающие попасть в него находились всегда - главным образом потому, что никто там не стоял у тебя над душой, а огрести люлей можно было только в случае невыполнения нормы или потери инструмента. К тому же «лесосека» находилась в непосредственной близости от «пьяного» хутора.
Не было питьевой воды. За ней каждое утро куда то ходила цистерна в сопровождении БРТа разведвзвода. Когда она останавливалась около столовой, со всех рот к ней шли дневальные с бачками. Вода отпускалась по норме – один бачек на взвод в сутки.
Тут и там вокруг батальона поднимались клубы пара – в этих местах на поверхность выходил родоновый кипяток, и тотчас исчезал в песке. Так что с наличием технической воды проблем не было – скважина давала воду в баню, умывальники и кухню. Вместе с кипятком шел природный газ, потому кипяток вырывался из труб рывками, прерывавшимися яростным шипением и бульканьем. Находились умники кипяток поджигать – из-за этого случилось несколько серьезных ожогов и один маленький пожар. Пить родоновую воду было можно, как и любую жидкость, но медицина настоятельно не рекомендовала этого делать. Так что первую осень и зиму батальон изнывал от жажды.
Вторым бичом была грязь.
Для того, чтобы по-человечески помыться, нужно было встать за час до подъема. К этому времени кипяток в умывальниках успевал остыть до приемлемой температуры. И это был единственный вариант. Для того чтобы остудить кипяток просто не было других емкостей, кроме баков над умывальниками. В батальоне имелась баня, которая располагалась в палатке возле санчасти, и мы, как и все нормальные военные, должны были посещать ее как минимум раз в неделю. Только вот мыться под душем водой, температура которой 93 градуса по Цельсию, мягко говоря – некомфортно.
Первый раз нормально помыться мне довелось незадолго до Нового 2001 года.
Самой большой радостью для нас была смена белья. Постельное, белухи и портянки возили то ли с Ханкалы, то ли с Грозного, и случалась сея радость приблизительно раз в месяц. Практически невыполнимой задачей была стирка формы. Подменки у старшин не было. Высушить китель со штанами за ночь было нереально, не говоря о бушлате с ватниками. Все, что военнослужащий мог себе позволить, – решиться провести бессонную ночь (если той ночью он был свободен) за стиркой портянок. Для этого нужно было после отбоя пойти в умывальник, сунуть половину портянки под струю кипятка, потом размахивать ею, чтобы остыла, намылить и повторить так же с другой половиной. Ночью портянки сушились возле печки. И даже этот простой процесс необходимо было контролировать – портянки могли прогореть, а могли уйти, ибо скомуниздить стираное всяко проще, чем стирать самому.
Напасть третья – вши.
Вши приехали в батальон вместе с матрацами, неизвестно сколько хранившимися на каких-нибудь секретных складах на случай ядерной войны, и от долгого лежания принявшие толщину и структуру досок. Во многих матрацах сохранились следы жизнедеятельности грызунов.
Сожительство с вшой – дело на редкость неприятное. Вошь первым делом селится на поясе, в бельевых швах. Размножается бурно, охотно, кусает азартно, зло, отчего по телу распространяется раздражение. Травили вошь сообща. Раз в неделю медичка выставляла под взводом трехлитровую банку с вонючим раствором, и выдавала несколько одноразовых шприцов. Раствор следовало наносить по всем швам одежды, после чего вошь на несколько дней отступала.
Вшей ласково называли БэТэРами.
Несмотря на все меры, которые принимались в вопросах гигиены питания – к концу первого месяца в батальоне случилась дизентерия. То была сущая катастрофа. Поголовье болезных решительно не помещалось в двух палатках санчасти. Скудная медицинская библиотека была уничтожена за неделю, а первые письма с далекой Родины пришли только через два месяца. Дневальные по санчасти искали опустошенные пивные полторашки, набирали в них кипяток и выставляли возле дверей сортира студить. Больным волей-неволей приходилось перенимать местные обычаи оправления туалета.
***
Строился и закапывался батальон ударными темпами. Весь день напролет экскаватор копал по периметру глубокий ров, складывая вынутый грунт на внутреннюю сторону, безжалостно уничтожая обустроенные неделей ранее щели, окопы и ДОТы, после чего огневые точки восстанавливались, но уже на валу. По углам аккуратного квадратного периметра поднялись караульные вышки. Эти круглосуточные посты в целях безопасности были обиты толстыми железяками, украденными с железной дороги. На постройку этих вышек, да еще кухни, ушла почти вся деловая древесина. Все остальное строилось из того, что удавалось найти в развалинах. Развалин в округе было много, на них отправлялись саперы, и складывали то, что удавалось добыть, в большую кучу. Куча эта являлась объектом особо охраняемым, поскольку хотя бы какие-то стройматериалы требовались всем. Специальный офицер из РМТО постоянно торговался возле кучи со старшинами, клянчившими несколько досок на неотложные нужды.
Первыми кирпичными зданиями, появившимися в батальоне стали штаб и кича, которая никогда не пустовала. Контрактники и офицеры пили много и буйно. Оружие было повсюду – изоляция перебуханых военных являлась необходимостью.
Глава 7. Беседа.
Первый раз огреб я через неделю по приезду.
Подошла моя очередь заступать дежурным по роте. Ночь прошла без происшествий, подошло время подъема.
- Командуй, - сказал я Зайцу.
- Вэ-э-э-этараяротапа-а-а-А-А-А –ДЪЕ-О-О-О-М! – Зайцевская манера орать команды с поста дневального походила на то, как в ринге представляют боксеров.
- Завали хлебало! - отозвался третий взвод, поголовье «крутых» и «почти отслуживших» в котором превышало половину.
Заскрипели шконки, захрустели в расправляемых молодых плечах суставы, захлопали портянки. Народ, кто не видел в себе выдающихся заслуг и особенностей, вылазил из палаток и брел к забору на перессык.
Утренняя зарядка – святой армейский ритуал во все времена – в батальоне «Пьяные Винни-Пухи» не практиковалась. Только разведвзвод, в тех редких случаях, когда не уходил в ночь по своим неведомым делам, выбегал на пробежку. Бегали они, отжимались и подтягивались в бронежилетах, чем недвусмысленно подчеркивали свою принадлежность к элите.
Остальной же люд время до завтрака коротал как придется. Кто-то находил в себе силу и решимость сходить до умывальника умыть рожу, кто-то, удовлетворив неотложные физиологические потребности, возвращался к актуальным и досыпал поверх заправленной кровати, кто-то уже озадачился тем, что котелок его за ночь вырастил ноги.
«Крутые» досыпали по-людски, и в то время, когда все остальные уже топтались на месте построения.
- Третий взвод, выходим строиться на завтрак.
- Слышь, мент. Еще раз зайдешь сюда – рожу сломаю! - из темноты вылетел сапог и приземлился возле моих ног.
- Рота уходит на завтрак через семь минут! – тщательно выговаривая слова, чтобы голос не дрогнул, ответил я и запнул сапог обратно в темноту.
***
- Слышь, сержант, тебя там на беседу приглашают.
А я, сменившись с наряда и завалившись на кровать, уже начинал верить, что сегодня беседа не состоится.
- Ну, пойдем.
***
Кузя парнем был здоровым и выглядел старше своих лет. Разговаривал он неспешно, рассудительно и, в отличие от остальных крутых, голос никогда не повышал.
- Ты, сержант, человек в роте новый. Поэтому и выкаблучиваться тебе еще рано.
Дальний проход между палатками освещался только луной и редкими далекими отблесками от качавшихся на ветру фонарей. Беседовать собрались человек десять. Кузя обозначал точку зрения собравшихся, те, временами, добавляли упущенное. В голосах «подсирал» привычно проскакивали истерические ноты. Я вяло соглашался, так как спорить особо было не о чем.
- Так что вот, сержант, придется тебе огрестись маленько.
- Ну, в этом я не сомневаюсь.
- Чё-о-о-о ты сказал? – самый мелкий и самый задиристый, как это бывает, АГСник но кличке Бес рванулся в мою сторону, но на полушаге наткнулся на непреодолимую преграду в виде Кузиной руки.
- Есть у тебя выбор, сержант, - невозмутимо продолжал Кузя. – Можешь ты с одним из нас схлестнуться, а можем мы тебя толпой в грунт втоптать. Чего выберешь?
- А с одним – это с кем?
- А вот с Мишей Стадником.
Миша тоже парнем был нехилым.
- Что-то здоровый сильно, ссыкотно мне. Давайте лучше толпой.
Драться я никогда не умел. Но во времена волосатой юности заметил, что когда кумарят толпой – то друг-другу непременно мешают, отчего количество ударов получается большое, но действительно тяжелых - не так много до цели доходит.
Крутые вяло попинали минуты полторы, на том и разошлись.
Коварный расчет оправдался. Даже форма моя ментовская осталась целой.
Глава 8. Расклад.
Сухраб попал в автороту, Женька в минометку. Встретились мы дней через десять, возле столовой. Увиделись в толпе легко – никого из нас из ментовской формы так и не переодели. У каждого на лице были следы бесед с крутыми.
- Я через неделю на мост уезжаю, - Сухраб, который даже в омской учебке не набрал веса, сейчас выглядел похудевшим.
- Это через Терек который?
- Ага. Наши там блок-постом стоят, меняются через месяц. Говорят - постреливают там, с того берега.
- Так может тебе боевые посчитают, пока ты на блок посту тусоваться будешь?
- Да вряд ли. Он же на этом берегу стоит.
- Но пуля то долетит!
- Андрюха, ты сплевывай иногда, и по голове своей деревянной стучи, когда такие вещи говоришь.
Повздыхали, закурили еще по одной.
- Вам тоже сигареты с плесенью дают?
- Да. А я думал – у нас старшина их специально проквашивает, чтобы меньше пазили. Сам-то не курит, собака.
- А мне ЗИЛа дали. Рухлядь. Завтра заводить будем. Так что – свидимся на мосту, если повезет к вам ехать.
- Тебе уже повезло, Женька. С коньяком будешь.
- Куда там. Бензик пипетками выдают. Ну, посмотрим… Писем никому не было еще?
- Мне писарь рассказывал, что почта через Ханкалу ходит. Адрес местный знаешь?
Адрес батальона был военно – секретным: Москва-2000, в/ч 6776.
- Знаю, как не знать.
- Писарь говорит – Москва-2000 – это Ханкала и есть. Письма там со всей Чечни собирают. Как накопится на грузовик – так в Моздок везут. Короче, почта в среднем за два месяца оборачивается.
- Совсем печатьно так-то.
Разошлись молча, часто оглядываясь друг - другу вслед.
Глава 9. Охотник.
Первое письмо мне принес Хойко.
Мы пилили дрова. Большая часть нормы уже была выполнена, когда за моей спиной раздался его тихий, лишенный эмоций голос.
- Здравствуйте, сержант, товарищ Андрей.
Я не мог поверить глазам.
Хойко одет был в малоношеный натовский камуфляж, поверх которого красовалась криво штопаная снайперская разгрузка. СВД стволом вверх болталась за спиной. Сомнений не было – Хойко службу несет в разведвзводе.
- Здравствуй, Три Икса.
Прозвище к нему прилипло в Новокузнецке. Как еще можно было прозвать человека, в чьем военном билете написано: «Хойко Хасеромович Харатетто, национальность: хант», стрелял который навскидку, невероятно точно, вызывая неподдельное восхищение офицеров?
Призвался Хойко в возрасте 25 лет, но выглядел глубоким стариком. По-русски сначала говорил совсем плохо, но когда освоился и разговорился (по его национальным меркам) – над ним начали смеяться.
- Отец – сильный охотник, - бывало невпопад начинал он свою ни к кому не обращенную речь, - я тоже сильный охотник. Оленей много у меня. Жена нет, я богатый. Вертолет прилетел, сказал – Хойко надо в армию иди. Ружье не бери, сказал, в армии есть ружье.
Уже на этом месте половина слушателей давилась от смеха, а Хойко продолжал рассказ своим бесцветным тихим голосом.
- Сказал, садись, Хойко, в железный вагон, через два дня придет начальник, скажет куда дальше идти. Никогда я вагон не видел, откуда мне знать, что в вагоне туалет бывает? Два дня на доске лежал…
В этом месте он отрывал свой взгляд от пола, начинал тихонько смеяться и хлопать ладонью по колену. Слушатели в это время валялись по полу.
Я не смеялся. Хойко это видел.
Из Новокузнецка его забрали внезапно. Взводник пояснил нам, что оленеводов на войне ценили всегда. За выносливость ценили, за неприхотливость, за врожденное стрелковое мастерство.
И вот теперь Хойко нашел меня, сел на чурку и начал говорить.
- Разведка в Ханкале почту взял. Когда едем, командир письма смотрит. Смотри, Хойко, с твоей части письмо, Новокузнецк. Я смотрю, говорю: это хороший человек, я его искать стану. Вторая рота пришел – дневальный говорит: Андрей дрова пилит. Вот, я тебя нашел.
Хойко достал из кармана письмо, и подал мне его, держа как большую ценность двумя раками.
- Спасибо тебе, Хойко. Ты – добрый человек.
- Андрей, когда ты приехал?
- Дней двадцать назад. А ведь нас трое с нашего призыва приехало. Ты помнишь Сухраба и Женьку?
- Вы, русские, все одинаковые. Я своих оленей меньше путаю, чем русских.
Я понял, что Хойко шутит. А если шутит – значит все у него хорошо.
Глава 10. Глупость.
Мама, когда писала это письмо, еще не знала, что я уехал. И поэтому письмо жгло мне руки и что-то еще внутри. Я писал ей из Новокузнецка, в письмах старался по возможности мягче подвести ее к факту, что едут все. Я писал, что возвращаются все, и с деньгами, и срок службы сокращается вдвое и сам почти верил написанному. В последнем письме из России, кратком, нацарапанном в спешке, я даже не смог сказать точно - куда именно еду. И забыл попросить прощения.
Я читал неактуальные вот уже больше месяца новости о погоде, о домашних заботах моих родных, об урожае, но думал о другом. В батальоне сегодня была только одна тема для дум и разговоров.
Утром, когда батальон стоял на разводе, со стороны Червленой раздался взрыв. Штабные переглянулись и Имамгуссейнов помчался в дежурку. Заголосили носимые рации «Эрика». В строю шептались и переглядывались. Развод закончился без марша, роты ушли по расположениям. Оркестр остался недоволен.
Подорвался грузовик, который вез новые бронежилеты. Подорвался на дороге, не доехав до батальона четыреста метров. Подорвался на повороте, наехав на нажимной фугас задней тележкой полуприцепа. Подорвался после того, как тридцатью секундами ранее над фугасом проехал БТР сопровождения, в котором ехал Хойко и еще десяток народу с разведвзвода.
И вдруг оказалось, что ВСЁ - правда. Рассказы батальонного замполита о вреде пьянства, заключается которое не в том, что пить вредно, а в том, что не все гонцы вернутся. Что все местные – потенциальные агенты боевиков, что за батальоном наблюдают постоянно, что однажды могут и напасть. И то, что севернее Терека официально нет боевых действий – еще не гарантия того, что какая-нибудь железяка не прилетит тебе в голову.
По понедельникам на разводе объявляли Цифру. Не ту цифру, которая является ночным цифровым паролем, другую. Понедельничная цифра варьировалась в пределах 15, однажды на моей памяти была 22. Ноля не было ни разу.
Цифра говорила о том, сколько военнослужащих Российской Армии в Чеченской республике погибло за истекшую неделю.
Мало кто из нас принимал Цифру всерьез. А может - это была простая юношеская бравада. Говорили друг – другу так:
- Дебилы какие-нибудь по нужде в незнакомые кусты ходят, под ноги не смотрят – растяжки собирают.
- Броник надо носить! Если в башку не прилетит – остальное зарастет.
- Военных в Чечне сколько? Много. Да и сама Чечня – большая. По одному в день стрелять будут – до меня очередь долго не дойдет.
Мало кто из нас осознавал тогда, что всей земли Чеченской - за века кровью пролитой, огнем жженой, сапогами служивых людей топтаной-перетоптаной – всего-то сто десять на сто семьдесят километров из края в край. И что смерть и математика – две большие разницы.
Я читал письмо, и понимал, что совершил самую большую глупость в жизни.
Глава 11. Сникерсы.
Из-за новых бронежилетов вышла небольшая возня. Было их два вида: «Кора-Колун» и «Коррунд-В». Первый представлял собой два щита, закругленных под среднестатистический солдатский организм, которые висели на плечах на широких лямках, а под мышками запоясывались липучками. Второй выглядел солиднее: его щиты были скрыты листами баллистической ткани, имел он высокий ворот и карманы под автоматные рожки – в целом выглядел гораздо солиднее. Крутые дизайн оценили и присвоили Коррунды, однако после первого же дня занятий желания выглядеть стильно всегда и везде изрядно поубавилось. Коррунд весил 16 кг, Кора – 12. Если носить бронежилет больше трех часов без перерыва – разница в четыре килограмма оказывается весьма существенной.
Возвращаясь с занятий в палатку и, последним усилием воли, забрасывая бронники на дужки кроватей, мы испытывали мало с чем сравнимое блаженство. Ступни непроизвольно поднимались на носки. Позвоночник, казалось - вытягивался на полметра. Кровь, свободно расходившаяся по плечам, гудела в руках. Из груди с рыком вырывался заковыристый матерок.
Я ненавидел свой бронежилет. Я его берег. Я верил ему и надеялся на него. Он стал частью меня, моей кожей. И он выручал меня хотя бы тем, что служил мне кроватью во время выездов.
На тех же бронежилетах готовились «сникерсы» - одна из немногих доступных нам радостей.
Насколько я понимаю, «сникерс» как одно из традиционных блюд армейской кулинарии, родилось в караулах секретных сибирских заводов.
Для приготовления «сникерса» вам понадобится:
1. Военная булка хлеба (1кг)
2. Сливочное масло.
3. Сахар (если масла с сахаром нет, их можно заменить сгущенкой).
4. Печь системы «Буржуйка».
5. Металлическая кружка.
6. Бронежилет 5-го класса защиты «Коррунд-В»
7. Военный деревянный табурет.
8. Военнослужащий первого года службы.
Блюдо является традиционным, поэтому отступления от ритуала его приготовления недопустимы.
Итак, первым делом мы отламываем у табурета ножки и забрасываем их в печь. Эта часть традиции скорее является необходимостью, поскольку часто ножки от табурета - единственная доступная сухая древесина, а температура для готовки требуется высокая.
Грудная пластина вынимается из бронежилета и кладется на печь вогнутой стороной кверху.
Рядом ставится кружка в которой начинает растапливаться масло.
Военная булка хлеба режется вдоль в вертикальной плоскости. Когда бронепластина достаточно раскалится, на нее кладется одна половина булки коркой вниз.
Полбулки засыпается сахаром, сверху поливается горячим маслом. Либо, если масла с сахаром не нашлось (хотя ортодоксы считают, что кошерный сникерс может быть только с сахаром и маслом), заливается сгущенным молоком. Далее сверху кладется вторая половина булки и все это накрывается сидушкой от табурета.
Следующая часть действа является наиболее ответственной, хотя и напоминает цирковой номер: военнослужащего первого года службы ставят на конструкцию сверху, дабы он весом своего организма расплющил булку.
Итак, через семь с половиной минут на выходе мы имеем тонкую маслянистую лепёху, ароматную, хрустящую и весьма приятную на вкус. В трапезе участвуют все, кроме чуханов.