Незадолго до Нового 2001 Года на разводах командование стало стращать какими-то полевыми командирами с труднопроизносимыми именами. Дескать – прокрались они в Шелковской район и задумали диверсию против пьяных Винни-Пухов. Какого-то изменения в настроениях солдат эти новости не произвели. Разве что больше ворчали по тому поводу, что снова приходилось ночевать в окопах на периметре – было объявлено усиление.
И выезжать стали тоже усиленными группами. Саперов на ИРД теперь сопровождало как минимум два отделения, и старшим на сопровождении был обязательно офицер выше взводника. В нашем случае чаще всего это был Снегов.
Поэт наверняка имел ввиду именно таких людей, когда говорил что из них можно делать гвозди. Капитан Снегов, несмотря на свой зрелый уже возраст и прогрессирующий алкоголизм, был в отличной физической форме, являлся отличным стрелком и неплохим тактиком. Что касалось постоянно раздаваемых им тычков и матерков – так это вполне можно было списать на манеру общения, выработанную в ходе долгих лет напряженной службы. Его узкое обветренное лицо, изрезанное морщинами и шрамами, всегда имело выражение живейшего интереса к происходящему. Улыбка, более похожая на оскал, резкие и уверенные движения, презрение к авторитету высоких чинов и погон – все в нем недвусмысленно говорило о том, что вот он: пёс войны. Именно такие люди решают исход великих сражений. Личным примером и вовремя прописанной затрещиной - ведут к победе своих солдат. И я мог бы любить и уважать его, если бы не был он такой скотиной.
И снова шли мы по шоссе Кизляр – Моздок. Снова за спиной у нас поднималось солнце. Снова миновали мы знакомые ориентиры и не сговариваясь обстреливали из профилактических соображений те придорожные заросли, из которых с большими вероятностью и удобством можно было бы расстрелять нас. Запланированный на день маршрут уже подходил к концу, когда ведущий остановился в нерешительности, тормознул весь отряд, пару минут потоптался, разглядывая что-то. Потом развернулся и стал возвращаться.
- Чего там, товарищ капитан? – спросил я у восседавшего на броневике Снегова.
- Да экстрасенс я что-ли?.. капитан отхлебнул из фляги и закурил, - Яга, какого черта ты стоишь и зенками своим хлопаешь?
- Отделение, оборону занимаем! Аксен, ко мне!
Воины, без особого вдохновения изображая расторопность, рассосались и завалились по канавам.
- Аксен, - попросил я подтянувшегося снайпера, - погляди через прицел, на чем там ведущий залип?
Офицеры тем временем тоже скрылись в канаве и тоже разглядывали что-то впереди, по очереди передавая друг - другу бинокль.
- Ну чего там?
Снайпер опустил винтовку на приклад, поморгал, размазал по щекам копоть и грязь.
- Сам погляди!
Он передал мне винтовку, и закурил.
Я приладил непривычное для себя оружие к плечу, заглянул в прицел и долго искал в искаженном линзами пространстве то, что лучше было бы и не видеть.
Ровно в том месте, где и обычно, стоял поклонный крест. Поставили его еще после Первой Войны какие-то спецназовцы, чей отряд подвергся нападению на этом самом месте. Известно было, что уже ехали они кто на дембель, кто в отпуск, но злая солдатская судьба отпустила не всех. Народу здесь полегло много, понятно это было хотя бы потому, что деревья в округе были сильно покорежены, хотя и отросли уже. С тех пор неоднократно беспокойные аборигены безобразничали, оскверняя, а то и заваливая крест на землю. Но снова и снова чтившие память падших товарищей спецназовцы восстанавливали памятник.
К кресту была привязана проволокой дохлая собака. На проволоке, как издевка, висела граната Ф-1. В подножии креста стоял огромный базарный баул с оборванными ручками, с драными боками, перевязанный множеством веревок.
- Тяжелый похоже баул то.
- Тротила десяточку, и болтов кило двадцать пять – больше не надо. Остальное – так, требуха.
- Ладно если так.
Начальники долго и яростно принимали решение. Ветер разносил слова по кустам, но кое-что можно было расслышать:
- Да я говорю тебе – на неснимаемость стоит, это того самого почерк…
- Дак разнесет же …
- Новый поставят, первый раз что ли…
- Какая к черту кошка, сам ее кидать пойдешь? Метров с пятидесяти?
Минут через десять оперативное совещание закончилось. Снегов вышел на дорогу в полный рост, неспешно подошел к нашей машине, оперся локтями на носовую броню и сквозь зубы прорычал Петровичу:
- Слышь, чудовище, флягу мою дай сюда.
Отхлебнул, закурил и отдал приказ:
- Броневик – в канаву! ЗУшку – задом сюда разворачивай. Личному составу – в укрытие!
Подогнали зенитку. Зенитчики было полезли по местам, но капитан согнал их пинками.
- Скрылись в ужасе, я сказал!
Бойцы рассредоточились по округе, выискивая укрытия поглубже и понадежней. Мы же с Аксеном лежали возле самого ЗиЛа, забившись в промоину и тщательно подобрав конечности.
Снегов выцеливал долго, пыхая табачным дымом и матерясь. Откинулся наконец от прицела, неспешно поворочал головой из стороны в сторону, разминая шею, поглядел в низкое пасмурное небо. Вдавливая свое тело в грязное дно канавы, я смотрел на него, возвышающегося в кузове ЗиЛа на своем маленьком троне, и возможно, был единственным человеком на земле, который видел, как капитан Снегов плачет. Когда единственная слеза скатилась с его острого подбородка, он пнул педаль спуска.
ЗУшка выплюнула залп смертельно-разрушительной ярости. Через мгновение навстречу метнулась визжащая и кромсающая сучья над головами стая осколков, а сразу за ней грохот, и горячая даже в 150ти метрах взрывная волна.
Звон в ушах отходил медленно, и первое, что я разобрал – это ворчание Аксена:
-…, Заговоренный, лешак его забери!...
Снегов так и сидел на своем неудобном стульчике. В метре за его спиной в кабине ЗиЛа не осталось ни одного целого стекла.