— Которым что достанется? — переспросила Брианна. Она замерла с поднятой рукой, забыв о шпильке, которую собиралась воткнуть в волосы, и уставилась на горничную.
Федра испуганно зажала рот изящной рукой и вытаращила глаза.
— Ой… а ваша тетушка еще ничего вам не говорила? Я-то думала, вы знаете, иначе бы помолчала…
— Ну, ты уже сказала более чем достаточно, так что продолжай. Что ты имела в виду?
Федра, прирожденная сплетница, не заставила долго себя упрашивать.
— Ну, как только ваш батюшка и все с ним уехали… ну да, недели не прошло, как мисс Джо послала за адвокатом Форбсом, и переписала свое завещание заново. Когда мисс Джо умрет, кое-какие денежки достанутся вашему папе, и кое-что перепадет мистеру Фархарду и другим друзьям мисс Джо… но все остальное — это уж ваше. Плантация, скипидарный завод, лесопилка…
— Но мне это не нужно!
Федра элегантно вскинула брови, выражая глубокое сомнение, но потом видимо, решила, что Брианна говорит правду.
— Да ведь это неважно, чего вы хотите, я так думаю. Мисс Джо привыкла делать то, чего она хочет, и всегда своего добивается.
Брианна отложила в сторону расческу и шпильки и спросила.
— Ну, и чего же она хочет? Ты случайно не знаешь, а?
— Да ведь это вовсе и не секрет. Она хочет сама управлять Речной Излучиной, пока жива… ну, а потом чтобы плантация досталась кому-то из ее рода. По мне, так это разумно; у нее ведь нет ни детей, ни внуков. Кто еще станет тут обо всем заботиться, когда ее не станет?
— Ну… например, мой отец.
Федра аккуратно положила выбранное платье на кровать и слегка нахмурилась, переводя оценивающий взгляд с платья на талию Брианны и обратно.
— Да, это платьице вы сможете надевать еще с пару недель, а потом ваш животик слишком вырастет… О, да, конечно, есть еще ваш папа. Мисс Джо пыталась уже уговорить его стать наследником, но, как я слышала, он того не захотел. — Федра с осуждающим видом поджала губы, и в то же время ей явно было смешно. — Вот уж до чего упрямый человек! Надо же было — отправиться в глушь, в горы, и жить там, как краснокожий, только бы не делать того, чего хотела от него мисс Джо! Но вот мистер Юлисес считает, что ваш папа правильно поступил, да. Если бы он тут остался, они бы с мисс Джо только и делали, что ругались целыми днями.
Брианна медленно закрутила волосы с правой стороны, но шпилька снова выскользнула из ее рук, и волосы рассыпались.
— Погодите-ка, мисс Бри, дайте я вас сама причешу. — Федра быстро подошла к Брианне, подобрала шпильки и начала ловко укладывать волосы в прическу.
— А все эти гости… эти мужчины…
— Мисс Джо хочет выбрать для вас самого лучшего, мисс Бри, — заверила ее Федра. — Вы же не сможете одна управлять плантацией, даже мисс Джокаста не может. Этот мистер Дункан, он просто как дар божий; уж и не знаю, что бы она без него делала.
Крайнее изумление в душе Брианны начало уступать место ярости.
— Так значит, она старается подыскать мне мужа? Она меня выставляет напоказ, как… как призовую корову?
— Ух! — Федра, похоже, ничего дурного в этом не видела. Она нахмурилась, аккуратно подкалывая последний оставшийся на свободе локон.
— Но ведь она прекрасно знает о Роджере… о мистере Уэйкфилде! Так как же она может пытаться выдать меня замуж, если…
Федра вздохнула с некоторым сочувствием.
— Ну, мне-то кажется, мисс Джо вовсе не рассчитывает, что они найдут этого человека. Мисс Джо, она ведь кое-что знает об индейцах; да и все мы слыхали, что мистер Майерс рассказывал об ирокезах. — В комнате было довольно прохладно, но Брианну охватило жаром, по ее шее поползли капельки пота… — Ну, и кроме того, — продолжила Федра, вплетая в прическу Брианны голубую шелковую ленту, — кроме того, мисс Джо не знает этого Уэйкфилда. Может быть, из него не получится хороший управляющий. Так что лучше… ну, она так думает, — лучше выдать вас замуж за человека, о котором она точно знает, что он будет заботиться о ее плантации; а может быть, объединит ее со своей собственной, и тогда у вас будет очень большое имение.
— Мне не нужно большое имение! — Брианна почувствовала, что ее охватывает самая настоящая паника.
Федра завязала концы ленты в бант.
— Ну, если вы меня спросите… никого не интересует, чего вы хотите. Это ведь желание мисс Джокасты. Ну вот, давайте-ка теперь попробуем надеть это платье…
В коридоре послышались шаги, и Брианна поспешно перевернула лист своего альбома для набросков, чтобы на виду оказался наполовину законченный рисунок углем — речной берег со склонившимися над водой деревьями. Шаги не остановились возле ее двери, и Брианна облегченно вздохнула, вернувшись к предыдущему листу.
Она не работала, портрет был уже закончен; она просто хотела еще раз взглянуть на него.
Брианна изобразила его в три четверти, и голова Роджера была чуть склонена набок, как он склонял ее, играя на гитаре. Это был всего лишь набросок, но ей удалось точно поймать очертания головы и плеч, насколько их удержала ее память. Глядя на рисунок, Брианна вызвала в памяти живой образ Роджера, и он вставал перед ней так отчетливо, что его, казалось, можно было потрогать рукой…
Этот рисунок был не единственным; некоторые оказались совсем неудачными, она их стерла. Некоторые были сами по себе неплохи в техническом смысле, но в них не ощущался живой человек. И лишь один или два были такими же, как вот этот, и именно на них смотрела Брианна в те спокойные предвечерние часы, когда дневной свет начинал угасать, а огонь в очаге постепенно догорал.
Вот и сейчас за окном, над рекой, медленно сгущались сумерки, и вода уже не сверкала живым серебром, а казалась сплавом олова со свинцом…
В ее альбоме были и другие портреты: Джейми Фрезер, ее мать, Ян. Брианна начала рисовать их, страдая от одиночества, и время от времени смотрела на них со страхом, продолжая надеяться, что эти рисунки — не все, что осталось от ее семьи, которую она обрела на такое недолгое время.
Мне-то кажется, мисс Джо вовсе не рассчитывает, что они найдут этого человека. Мисс Джо, она ведь кое-что знает об индейцах.
Ладони Брианны повлажнели; угольная линия в углу рисунка размазалась. Мягкие шаги приблизились к самой двери небольшой гостиной, и Брианна поспешно закрыла альбом.
Вошел Юлисес, держа в руке тонкий огарок, и начал зажигать свечи в большом канделябре.
— Вам незачем зажигать все их ради меня, — заговорила Брианна, скорее из желания нарушить унылую тишину комнаты, чем из скромности. — Я ничего не имею против полутьмы.
Дворецкий сдержанно улыбнулся, продолжая свою работу. Он аккуратно касался каждого фитиля, и в ответ тут же вспыхивали маленькие желтые огни, как будто вызванные из небытия взмахом волшебной палочки.
— Мисс Джо скоро спустится, — сказал дворецкий. — Она увидит свет… и огонь в очаге… и будет знать, что в комнате кто-то есть.
Он закончил дело и задул огарок; потом пошел по гостиной в обычной своей манере, ступая почти бесшумно. Юлисес быстро расправился с беспорядком, оставшимся после дневных гостей, подбросил дров в камин, раздул огонь маленькими каминными мехами.
Брианна наблюдала за ним; движения Юлисеса были экономными, точными, он полностью сосредоточился на том, чтобы должным образом расставить графины с виски и стаканы. Сколько раз он наводил порядок в этой комнате? Ставил на место каждый стул, каждое кресло, каждую безделушку… так, чтобы рука его хозяйки могла коснуться чего ей вздумается — и не промахнуться…
Целая жизнь, посвященная нуждам другого человека… Юлисес умел читать и писать на английском и французском; умел обращаться с цифрами, умел петь и играть на клавесине. И все эти умения и искусства применялись лишь с одной-единственной целью: ублаготворять властную старую леди.
Да, Джокаста привыкла приказывать людям: «Сделай то, сделай это» — и они делали.
А если Джокаста настоит на своем… Брианна будет владеть вот этим человеком.
Это была просто безобразная мысль. Хуже того, мысль была чудовищно глупой! Брианна нервно подвинулась на стуле, стараясь выгнать всю эту дрянь из головы. Юлисес услышал шорох и вопросительно обернулся, чтобы проверить, не нужно ли Брианне что-нибудь.
— Юлисес, — вырвалось у нее, — а вы хотели бы стать свободным? — И едва у нее вылетели эти слова, как Брианна тут же прикусила язык, а ее щеки от смущения залились румянцем. — Извините, — поспешно пробормотала она. — Я понимаю, это ужасно жестокий вопрос. Пожалуйста, простите меня.
Высокий дворецкий не произнес ни слова, но мгновение-другое насмешливо рассматривал Брианну. Потом слегка коснулся своего парика, словно желая убедиться, что тот на месте, и вернулся к своему занятию, собирая разбросанные на столе рисунки и складывая их в аккуратную стопку.
— Я родился свободным, — сказал он наконец — так тихо, что Брианна не была уверена, что правильно расслышала его слова. Голова Юлисеса была наклонена, глаза следили за движениями длинных черных пальцев, порхавших теперь над карточным столом; дворецкий собирал фишки из слоновой кости и укладывал в шкатулку. — У моего отца была крошечная ферма, неподалеку отсюда Но его укусила змея и он умер, когда мне еще и шести лет не исполнилось. Моя мать не могла прокормить детей… она была недостаточно сильной для фермерской работы. И она продала себя в рабство, а деньги отдала плотнику, чтобы он, когда я подрасту, выучил меня полезному ремеслу. — Юлисес спрятал шкатулку с фишками в выдвижной ящик карточного стола и смахнул со стола крошки печенья. — Но потом и она умерла, — продолжил дворецкий ровным, спокойным тоном, просто перечисляя факты. — А плотник, вместо того чтобы учить меня, заявил, что раз я сын рабыни, то по закону и сам являюсь рабом. И продал меня.
— Но это неправильно!
Юлисес посмотрел на Брианну с терпеливой улыбкой, но не ответил. Да и что он мог на это сказать? За него все сказали его темные глаза.
— Мне повезло, — продолжил он чуть погодя. — Меня продали… очень дешево, кстати, потому что я был маленьким и хилым, — учителю, которого сообща наняли несколько плантаторов с реки Кейпфир, чтобы он учил их детей. Он должен был ездить из дома в дом, оставаясь в каждом где неделю, а где и месяц, а я ездил с ним, сидя позади него на лошадиной спине. Я ухаживал за лошадью, делал для него все, что было нужно. А поскольку поездки были долгими и скучными, он разговаривал со мной в пути. И он пел… он любил петь, тот человек, и у него был замечательный голос… — К немалому удивлению Брианны, в голосе дворецкого послышалась грусть, но он тут же встряхнул головой, напоминая себе о своих обязанностях, и достал из кармана тряпку, чтобы протереть буфет. — Именно тот школьный учитель дал мне имя Юлисес, — добавил он, снова поворачиваясь к Брианне. — Он немного знал греческий и латынь, и, чтобы развлечься, учил меня читать — по вечерам, когда нас застигала темнота и нам приходилось останавливаться на ночевку прямо у дороги. — Юлисес выпрямился, его неширокие плечи едва заметно приподнялись… это был лишь намек на жест, не более того. — Ну, а когда и тот учитель умер, мне было уже около двадцати лет. И меня купил Гектор Камерон, и открыл во мне разные таланты. Не каждый хозяин стал бы ценить подобные качества в рабе, но мистер Камерон был необычным человеком. — Юлисес осторожно улыбнулся. — Он научил меня играть в шахматы и делал ставки на мой выигрыш, заставляя своих гостей играть со мной. А когда мисс Джокаста начала терять зрение, он отдал меня ей, чтобы я стал ее глазами.
— А как вас звали прежде? Ваше настоящее имя, какое оно?
Юлисес немного помолчал, размышляя, а потом улыбнулся Брианне… но улыбка коснулась только его губ, не задев выражения глаз.
— Я не уверен, что я его помню, — вежливо сказал дворецкий и вышел из гостиной.
Глава 56
Исповедь плоти
Роджер проснулся незадолго до рассвета. Вокруг все еще царила непроглядная тьма, но воздух уже изменился; угли истлели и погасли, покрывшись слоем пепла, и дыхание леса проникло в хижину. Александр исчез. Роджер лежал под потрепанной оленьей шкурой один, жутко замерзший.
— Александр? — хриплым шепотом окликнул он. — Отец Фериго!
— Я здесь. — Тихий голос молодого священника прозвучал как будто издалека, хотя тот сидел едва ли в ярде от Роджера.
Роджер приподнялся на локте, щурясь. Когда наконец сонный туман уплыл из его глаз, он начал кое-что различать в плотных сумерках. Отец Александр сидел, скрестив ноги, выпрямив спину, глядя на квадратное дымовое отверстие в потолке.
— Как вы себя чувствуете?
Шея священника с одной стороны была покрыта темными пятнами засохшей крови, но лицо — насколько мог различить Роджер — выглядело совершенно безмятежным.
— Они скоро убьют меня. Возможно, сегодня.
Роджер сел, прижимая оленью шкуру к груди. Он и без того замерз, а от спокойного тона священника ему стало еще холоднее.
— Нет, — невольно произнес он, но тут же закашлялся, чувствуя, что горло у него забито пылью и золой. — Нет, они этого не сделают.
Александр не дал себе труда возразить.
Он даже не шелохнулся. Он сидел совершенно обнаженный, не обращая внимания на утренний холод, и смотрел вверх. Но потом наконец опустил взгляд и повернулся лицом к Роджеру.
— Вы не выслушаете мою исповедь?
— Я не священник. — Роджер поднялся на колени и неловко прополз по полу, держа перед собой оленью шкуру. — Вот, возьмите, вы замерзли. Набросьте на себя.
— Это не имеет значения.
Роджер не понял, что имел в виду Александр — то ли что холод ему не страшен, то ли ему все равно, священник ли Роджер. Он положил руку на голое плечо отца Фериго. Имело это значение или нет, но кожа Александра была холодной, как лед.
Роджер сел рядом с ним, придвинувшись как можно ближе, и накинул шкуру на них обоих.
От соприкосновения с ледяным телом Александра по его собственной коже побежали мурашки, но теперь это не тревожило Роджера; он наклонился к несчастному, искренне желая хоть немного его согреть.
— Ваш отец, — сказал Александр. Он повернул голову; его дыхание коснулось лица Роджера, глаза преподобного казались черными дырами на бледном лице. — Вы говорили, ваш отец был священником.
— Пресвитерианским. Да. Но я — нет.
Он скорее почувствовал, чем увидел, как Александр слабо махнул рукой.
— В момент острой нужды любой человек может взять на себя обязанности служителя Божия, — сказал он. Его холодные пальцы на мгновение сжали руку Роджера. — Так вы выслушаете мою исповедь?
— Ну, если это… да, если вы того хотите. — Роджер чувствовал себя очень неловко, но в конце концов, это ведь никому не могло причинить вреда, наоборот, это могло помочь… И в хижине, и в деревне, лежавшей за ее стенами, было тихо. Ни звука, кроме свиста ветра в ветвях сосен.
Роджер откашлялся. То ли Александр был готов начать, то ли он ждал, что Роджер сначала что-то скажет?
Негромкий звук его кашля как будто послужил сигналом. Француз повернулся к Роджеру, склонил голову так, что стала видна его светловолосая макушка.
— Прости меня, брат, ибо я грешен, — очень тихо произнес Александр. И, не поднимая головы, сложив руки на коленях, он начал свою исповедь.
Он выехал из Детройта в сопровождении отряда гуронов и с риском для жизни спустился вниз по реке до миссии святой Берты Ронвильской, чтобы сменить служившего там пожилого брата, чье здоровье было окончательно подорвано суровой жизнью.
— Я был счастлив там, — сказал Александр тем легким мечтательным тоном, каким обычно люди говорят о событиях, имевших место многие десятки лет назад. — Это было очень дикое место, но я был молод и ревностен в своей вере. Я лишь радовался трудностям.
Молод? Священник вряд ли был намного старше самого Роджера…
Александр передернул плечами, как бы сбрасывая с них груз прошлого.
— Я провел два года с гуронами и очень многих обратил в истинную веру. Потом я с группой индейцев отправился в форт Стэнвикс, где проходило большое собрание племен тех мест. Так я встретился с Кенньяниси-тхаго, вождем воинственного племени могавков. Он слышал мою проповедь и проникся верой в Святого Духа и пригласил меня отправиться вместе с ним в его деревню.
Могавки до того момента были печально известны среди миссионеров тем, что с большим подозрением относились к христианскому вероучению, так что такое приглашение показалось молодому священнику посланным самим небом шансом. И преподобный Фериго, недолго думая, отправился в каноэ вниз по реке в компании с Кенньяниси-тхаго и его воинами.
— Это и был мой первый грех, — тихо пояснил Александр. — Я впал в гордыню. — Он поднял один палец перед лицом Роджера, как бы предлагая открыть счет. — Но пока еще Господь не оставил меня.
Могавки сражались на стороне англичан во время недавней войны между французами и индейцами, так что к молодому священнику-французу отнеслись более чем настороженно. Но он старался изо всех сил и учил язык могавков, чтобы иметь возможность проповедовать им на их родном языке.
Он преуспел, сумел обратить в христианство некоторое количество жителей деревни, хотя и далеко не всех. Однако среди новообращенных оказался сам вождь, так что Александр оказался под его защитой.
К несчастью, шаман деревни всячески противостоял влиянию священника, так что между христианами и не христианами в деревне усилиями шамана постоянно поддерживались довольно напряженные отношения.
Священник облизнул пересохшие губы, потом взял кувшин с водой и сделал несколько глотков.
— А потом, — продолжил он, глубоко вздохнув, — потом я впал в новый грех…
Он, как оказалось, влюбился в одну из новообращенных женщин.
— А вообще у вас были женщины, до того? — Роджеру было неловко задавать этот вопрос, но Александр ответил очень просто, без малейших колебаний:
— Нет, никогда. — Роджер услышал тихий смешок… совсем тихий, почти как вздох, и полный горькой насмешки над собой. — Я был уверен, что никогда в жизни не поддамся такому искушению. Но человек слаб и жалок перед лицом сатанинской похоти, перед желаниями плоти…
Он несколько месяцев жил в вигваме этой девушки. А потом, однажды утром, он проснулся очень рано и пошел к ручью, чтобы умыться, — и увидел в воде свое отражение…
— И по воде вдруг пробежала рябь, ее поверхность вздрогнула… и из глубины поднялась огромная разверстая пасть, и разбила мое отражение на мелкие части…
Это была всего лишь крупная форель, ловившая стрекоз, однако священник, потрясенный зрелищем, воспринял происшедшее как знак, поданный ему Господом… он решил, что Бог самолично дал ему понять, что его душе грозит быть поглощенной пастью ада Он сразу же вернулся в вигвам, забрал свои вещи и перебрался в маленький шалаш за пределами деревни, чтобы жить там в одиночества. Однако он оставил свою возлюбленную беременной….
— Так они из-за этого не поленились притащить вас сюда? — спросил Роджер.
— Нет, не совсем так. Они ведь совсем не так, как мы, относятся к морали и браку, — пояснил Александр. — Женщины берут тех мужчин, которых хотят, и брак — это просто соглашение, которое длится до тех пор, пока оно устраивает обоих партнеров. Если женщина больше не хочет этого мужчину — она просто изгоняет его из своего дома… или же он уходит сам. А дети, если они имеются, остаются с матерью.
— Но тогда…
— Проблема была в том, что я, как священник, всегда отказывался крестить новорожденных, если их родители не были христианами или произвели на свет ребенка, не состоя в законном браке. Вы же понимаете, это просто необходимо, если вы хотите, чтобы ребенок вырос в истинной вере… да к тому же иначе индейцы просто не поняли бы разницы между святым обрядом крещения и своими языческими ритуалами.
Александр испустил тяжкий вздох.
— Ну и, конечно же, я не мог окрестить этого ребенка. Этот отказ оскорбил и привел в ярость вождя Кенньяниси-тхаго, и он потребовал, чтобы я это сделал. А когда я снова отказался, он распорядился подвергнуть меня пыткам. Моя… моя девушка… ходатайствовала за меня, и ее поддерживали ее мать и несколько влиятельных в деревне людей.
В конце концов страсти в деревне накалились до предела, и это уже было похоже на самую настоящую ересь, и вот шаман решил, что отца Александра следует увести в Оньярекената, где беспристрастный и справедливый совет решит, что следует сделать ради восстановления покоя и порядке в племени.
Роджер поскреб бороду; возможно, индейцам еще и потому не нравятся жители Европы, что они чересчур волосаты, а в волосах у них заводятся вши…
— Боюсь, я не совсем понимаю, — осторожно сказал он; — Вы отказались крестить ребенка, потому что его мать была недостаточно хорошей христианкой?
Александр, казалось, удивился.
— Да нет же! Она сохранила свою веру… хотя вряд ли кто-то осудил бы ее, если бы она решила иначе, — горестно добавил он и вздохнул. — Нет, я отказался крестить дитя не из-за матери… а из-за отца, поскольку он лишился истинной веры.
Роджер с силой потер лоб, надеясь, что на его лице не слишком явственно отразилось изумление.
— А… Так вы поэтому хотели исповедоваться мне? Что это помогло бы вам вернуть веру, и таким образом вы смогли бы…
Священник остановил его коротким жестом. Он несколько мгновений молчал, и его узкие плечи безвольно опустились. Должно быть, он случайно задел свою рану; подсохшая корка лопнула и по его шее медленно потекла густая кровь.
— Простите меня, — сказал Александр. — Мне не следовало вас просить об этом. Пожалуй, я сделал это лишь потому, что мне очень хотелось высказать все на родном языке; я не смог устоять перед искушением облегчить душу, выговорившись перед вами. Но это нехорошо; мои грехи все равно не могут быть отпущены.
Отчаяние преподобного было столь явным, что Роджер невольно коснулся руки Александра, желая хоть немного успокоить его.
— Вы уверены? Вы же сказали, что в случае нужды…
— Это не тот случай. — Он положил пальцы на руку Роджера, крепко сжал ее, как будто надеялся обрести хоть немного силы, взяв ее у другого человека.
Роджер промолчал. Через несколько секунд Александр поднял голову и посмотрел Роджеру в глаза. Свет снаружи изменился; сквозь дымовую дыру лилось слабое сияние, предшествующее взрыву полного света дня. Роджер видел собственное дыхание, поднимавшееся перед его лицом прозрачными клубами белесого пара, точно так же, как дым поднимался над крышами…
— Хотя я и исповедался, мне не может быть прощения, — сказал преподобный. — Настоящему отпущению должно предшествовать искреннее раскаяние. Я должен отвергнуть свой грех. А я не могу этого сделать.
Он замолчал. Роджер понятия не имел, следует ли ему что-то сказать, и если да, то что именно. Он полагал, что настоящий священнослужитель произнес бы что-нибудь вроде: «Да-да, сын мой?», но он не мог этого сделать. Вместо слов он взял руку Александра и крепко пожал.
— Мой грех состоял в том, что я любил ее, — очень мягко, очень тихо сказал преподобный. — И я ее по-прежнему люблю.
Глава 57
Разбитая улыбка
— Два Копья согласен, — сообщил Джейми. — Просьба должна быть изложена Совету, и только он примет окончательное решение, но я думаю — это уладится. Джейми сидел, прислонившись к сосне, явно измотанный до предела. Мы провели в деревне уже неделю; большую часть последних трех дней Джейми провел в обществе шамана. Я почти не видела ни его, ни Яна, пребывая в обществе женщин, державшихся вежливо, но отстраненно. Я предусмотрительно прятала от них мой амулет.
— Так он все-таки у них? — спросила я — и почувствовала, как тревожный комок, сидевший внутри меня так долго, стал немного мягче. — Роджер действительно здесь?
До сих пор могавки вообще отказывались признать даже само существование Роджера, или его не существование.
— А, ну, что касается этого, старый бандит в общем так и не сказал ничего… полагаю, из страха, что я попытаюсь просто украсть Роджера; но и не сказал, здесь ли он или где-нибудь неподалеку. Но если Совет одобрит сделку, мы обменяем виски на нужного нам человека в течение трех дней… и сможем уехать. — Он посмотрел на темные, свинцовые тучи, скрывшие вершины дальних гор. — Господи, я надеюсь, пойдет все-таки дождь, а не снег.
— Ты думаешь, мы можем надеяться на то, что Совет согласится? А если нет?
Джейми вздохнул и запустил пальцы в волосы. Они не были связаны и свободно падали ему на плечи; похоже, переговоры продвигались с большим трудом.
— Ну, почему бы… Им нужно виски, но осторожничают. К тому же кое-кто из старшего поколения может, похоже, выступить против — потому что боятся, как бы виски не принесло беды всему племени. Молодые все «за». Средний возраст говорит — давайте возьмем, можно будет обменять, если вы боитесь пить это сами.
— Вакати-снор рассказал тебе все это? — удивленно спросила я. Шаман, по имени Быстрая Рука, выглядел слишком хитрым и хладнокровным, вряд ли он мог пуститься в такие откровения.
— Не он, а малыш Ян, — Джейми сверкнул улыбкой. — Должен сказать, парень подает большие надежды, из него вышел бы отличный шпион. Он уже успел посидеть у каждого костра в деревне, со всеми разделил еду, а заодно нашел девушку, проявившую к нему большой интерес. Вот она-то ему и рассказала, что думает Совет Матерей.
Я съежилась и поплотнее завернулась в плащ; мы устроились среди скал за деревней, и здесь никто не мог помешать нашему разговору, но ценой безопасности был жуткий холодный ветер, пронизывавший насквозь.
— И к чему пришел в итоге Совет Матерей? Или они еще не закончили обсуждение?
Неделя, проведенная длинном вигваме, подала мне кое-какие идеи относительно важности мнения женщин в каждом повороте событий; хотя женщины не вносили прямых решений, мало что могло произойти без их одобрения.
— Они могут пожелать, чтобы я дал какой-то другой выкуп, не виски, и они пока вообще не уверены, что стоит отдавать этого человека; похоже, далеко не одна из здешних леди очарована им. Они бы не прочь были принять его в племя. — Губы Джейми изогнулись при этих словах, а я, несмотря на тревогу, расхохоталась.
— Что ж, Роджер интересный парень, — сказала я.
— Я его видел, — коротко бросил Джейми. — Кстати, большинство мужчин считают его уродливым волосатым ублюдком. Правда, они и обо мне точно такого же мнения. — Он невольно усмехнулся и провел ладонью по подбородку; зная, что мужчинам не нравятся волосы на лицах, он каждое утро тщательно брился. — Как бы то ни было, это может повлиять на их решение.
— Что, внешность Роджера? Или твоя?
— Тот факт, что далеко не одна леди желает этого бандита. Ян говорит, что его девушка говорит, что ее тетя думает, из-за этого могут возникнуть сложности, в смысле содержания его в деревне; она думает, что лучше вернуть его нам, чем допустить, чтобы женщины перессорились из-за него.
Я прижала ледяную ладонь к губам, стараясь удержаться от нового взрыва смеха.
— А Совет мужчин догадывается, что некоторые из их женщин интересуются Роджером?
— Понятия не имею. А что?
— А то, что если они знают, они рады будут отдать его тебе даже даром.
Джейми фыркнул, но все же вскинул одну бровь и с некоторой неохотой признал:
— Да, пожалуй… такое может быть. Я попрошу Яна, чтобы он об этом как бы случайно упомянул в разговоре с молодыми мужчинами. Вреда не будет.
— Ты сказал, женщины могут захотеть получить от тебя что-нибудь другое, не виски. Ты упоминал об опале, когда говорил с Быстрой Рукой?
Джейми выпрямился, заинтересованный.
— Да, упоминал. Знаешь, они бы не могли удивиться больше, достань я из споррана живую змею. Они очень разволновались… и рассердились, и испугались разом, и я думаю, они бы могли со мной что-нибудь сделать, если бы я уже не сказал раньше о виски. — Он сунул руку во внутренний карман пальто и, достав опал, опустил его в мою ладонь. — Лучше забери его, Сасснек. И мне кажется, тебе бы не стоило показывать этот камешек кому-нибудь еще.
— Как странно… — Я посмотрела на камень, на вырезанный на его поверхности петроглиф, изображавший спираль, мерцавшую переливами цвета. — Он явно имеет для них какое-то особое значение.
— Ох, уж это точно, — заверил меня Джейми. — Какое именно — не знаю, но что бы за всем этим ни крылось, могавкам это не нравится. Их вождь потребовал от меня ответа: где я взял этот камень. Я объяснил, что ты его просто нашла. Похоже, это их немного успокоило, но все равно они кипели, как котелок на огне.
— Почему ты хочешь, чтобы он был у меня? — спросила я. Камень нагрелся от тела Джейми и уютно лежал в моей ладони. Мой большой палец машинально поглаживал спиральную линию резьбы.
— Я же сказал, они были потрясены, когда его увидели… а потом разозлились. Один или двое даже привстали, как будто хотели меня ударить, но сдержались. Я какое-то время наблюдал за ними, держа камень на виду, и вдруг понял, что могавки его боятся; им не хотелось бы до меня дотрагиваться, пока у меня этот опал. — Он потянулся ко мне и сжал мои пальцы вокруг камня. — Пусть он остается у тебя. Если почувствуешь опасность — достань его, чтобы все видели.
— Ты куда скорее можешь очутиться в опасности, — возразила я, пытаясь вложить опал в руку Джейми.
Он покачал головой, и его волосы взвились, поднятые очередным порывом ветра.
— Нет, пока — нет, они ведь знают про виски. Они меня не тронут, пока не выяснят, где я его спрятал.
— Но с чего бы я вдруг оказалась в опасности? — Вопрос Джейми встревожил меня; женщины в деревне относились ко мне сдержанно, но без явной враждебности, а мужчины просто не замечали моего присутствия.