Ибо найденные в столь критическую минуту письма неимоверно укрепили позициимятежников. Наконец-то они обрели для своего ослушания моральное оправдание,которого им так недоставало, До сих пор они цареубийство валили на одногоБосуэла, в то же время остерегаясь слишком допекать беглеца из опасения, как быон в ответ не разоблачил их как соучастников. Марии Стюарт вменялось в винулишь то, что она вышла замуж за убийцу. Теперь же благодаря найденным письмамневинные агнцы внезапно «открывают», что королева и сама замешана в убийстве:ее неосторожные письменные признания дают этим завзятым циничным вымогателямверное средство привести ее к повиновению. Наконец-то в руках у них орудие, спомощью которого они вынудят ее «добровольно» отречься от престола в пользусына, а станет отпираться – что ж, можно будет выдвинуть против нее гласноеобвинение в прелюбодеянии и соучастии в убийстве.
Именно выдвинуть из-за чужого плеча, а не открыто с ним выступить. Ибо лордыпрекрасно знают, что Елизавета не позволит им судить свою королеву. А потомуони благоразумно ретируются на задний план и требовать открытого процессапредоставляют третьим лицам. Эту миссию – натравить против Марии Стюартобщественное мнение – с великой охотой берет на себя обуянный жестокимзлорадством Джон Нокс. После убийства Риччо фанатический проповедник изосторожности покинул страну. Теперь же, когда его мрачные пророчества насчет«кровавой Иезавели» и того, каких бед она натворит своим легкомыслием, нетолько сбылись, но даже превзошли все ожидания, он, облаченный в ризы пророка,возвращается в Эдинбург. И вот с амвона громогласно и отчетливо зазвучалипризывы возбудить дело против грешной папистки; библический проповедник требуетсуда над королевой-прелюбодейкой. От воскресенья к воскресенью тон реформатскихпроповедников становится все наглее. Королеве так же мало простительнонарушение супружеской верности и убийство, кричат они ликующим толпам, как ипоследней простолюдинке; Ясно и недвусмысленно добиваются они казни МарииСтюарт, и это неустанное науськивание делает свое дело. Ненависть, брызжущая сцерковных кафедр, вскоре изливается на улицу. Увлекаемое надеждой увидеть, какженщину, на которую оно взирало с робостью, волокут в покаянной одежде наэшафот, то самое простонародье, которое никогда еще в Шотландии не получало нислова, ни голоса, требует гласного процесса, и особенно беснуются женщины,распаленные яростью против королевы. «The women were most furious and impudentagainst her, yet the men were bad enough»[138].Каждая нищенка в Шотландии знает, что позорный столб и костер были бы ееуделом, если бы она так же безбоязненно отдалась преступной похоти, – такнеужто позволить этой женщине, потому что она королева, безнаказанно блудить иубивать и уйти от огненной смерти! Все неистовее звучит в стране клич: «Накостер шлюху!» – «Burn the whore!» И, порядком струсив, докладывает английскийпосланник в Лондон: «Как бы эта трагедия не кончилась для королевы тем, чемначалась она для итальянца Давида и для супруга королевы».
А лордам только того и нужно. Тяжелое орудие подкатили, и оно стоитнаготове, чтобы вдребезги разнести всякое дальнейшее сопротивление Марии Стюарт«добровольному отречению». По требованию Джона Нокса уже готов обвинительныйакт для публичного процесса: Марии Стюарт вменяется в вину «нарушение законов»,а, также – и тут с осторожностью подбирают слова – «предосудительное поведениев отношении Босуэла и других» («incontinence with Bothwell and others»). Есликоролева и сейчас не отречется от престола, можно будет огласить на суденайденные в ларце письма, прямо говорящие о сокрытии убийства, и тем довершитьее позор. Это вполне оправдало бы смуту перед всем миром. Изобличенную своейсобственной рукой соучастницу убийства и распутницу не поддержит ни Елизавета,ни другие монархи.
Вооружась угрозой гласного трибунала, Мелвил и Линдсей едут двадцать пятогоиюля в Лохливен. Они везут с собой три изготовленных на пергаменте акта, коиМарии Стюарт надлежит подписать, если она хочет избежать позора публичногообвинения. Первый акт гласит, что, наскучив властью, она «рада» избавиться оттягот правления и что у нее нет ни склонности, ни сил их больше нести. Вовтором она изъявляет согласие на коронование сына; в третьем не возражаетпротив того, чтобы возложить регентство на ее сводного брата Меррея или другоедостойное лицо.
Переговоры ведет Мелвил, из всех лордов по-человечески самый ей близкий. Онуже дважды приезжал в надежде уговорить ее расстаться с Босуэлом, кончить сварумиром, но она отказалась внять ему под тем предлогом, что дитя, которое онаносит под сердцем, не должно родиться на свет бастардом. Однако сейчас, когданайдены письма, борьба идет не на жизнь, а на смерть. Сначала королева горячопротивится. Она разражается слезами, она клянется, что с жизнью проститсяскорее, чем с короной, и этой своей клятве она пребудет верна до последнеговздоха. Но Мелвил беспощаден; в самых черных красках живописует он то, что ейпредстоит: оглашение писем, очная ставка с изловленными слугами Босуэла и,наконец, гласный суд – допрос и приговор. С содроганием видит Мария Стюарт, вкакую трясину позора завела ее собственная опрометчивость. Постепенно страхперед публичным унижением лишает ее мужества. После долгих колебаний, посленеистовых взрывов гнева и отчаяния она сдается и подписывает все тридокумента.
Итак, полная договоренность. Но, как и всегда бывало с шотландскими«бондами», ни одна из сторон не считает себя связанной данным словом иприсягой. Невзирая на обещание, лорды не преминут огласить в парламенте письмаМарии Стюарт и растрезвонят о ее причастности к убийству всему миру, чтобыотрезать ей возможность отступления. Со своей стороны, и Мария Стюарт отнюдь несчитает себя низложенной каким-то росчерком пера на клочке мертвого пергамента.Все, что придает нашему существованию смысл и цену – честь, верность, долг, –никогда не шло для нее в счет по сравнению с ее державными правами,неотъемлемыми для нее, как жизнь, как кровь, горячо струящаяся в ее жилах.
Несколькими днями позже совершается коронация малолетнего короля; народвынужден довольствоваться более скромным зрелищем, чем оживленное аутодафе нагородской площади. Церемония происходит в Стирлинге, лорд Этол несет корону,Мортон – скипетр, Гленкерн – меч, а за ними выступает Мар, держа на рукахмладенца, который отныне будет именоваться Иаковом VI Шотландским. И то, чтообряд помазания совершает Джон Нокс, свидетельствует перед всем миром, что этодитя, этот внове коронуемый король навсегда избавлен от тенет римскоголжеучения. За воротами замка ликует народ, празднично звонят колокола, по всейстране зажигают костры. На какое-то мгновение – увы! всегда лишь на мгновение– в Шотландии вновь воцаряется радость и мир.
А теперь, когда с трудной и неприятной работой покончено, ничто не мешаетМеррею, этому актеру на выигрышные роли, вернуться домой триумфатором. Сноваблестяще оправдала себя его коварная тактика – в минуту опасных поворотовотступать в тень. Он отсутствовал при убийстве Риччо, отсутствовал при убийствеДарнлея, не замешан он и в мятеже против сестры; его верность не запятнана, наего руках нет крови. Все для мудро исчезнувшего со сцены сделало время. Онсумел расчетливо выждать, поэтому теперь ему с почетом и без малейшего трудасамо падает в руки то, чего он втайне алкал. Единогласно предлагают ему, каксамому разумному из лордов, взять на себя регентство.
Но Меррей, рожденный властвовать, поскольку он умеет властвовать собой,отнюдь не хватается за предложенную честь. Он слишком умен, чтобы принять еекак милость от людей, которыми ему должно повелевать. К тому же да никто неподумает, будто он, любящий и покорный брат, притязает на право, насильственноотнятое у его сестры. Нет, пусть она сама – психологически мастерский штрих –навяжет ему регентство: он жаждет полномочий и просьб от обеих сторон – как отвосставших лордов, так и от низложенной королевы.
Сцена его приезда в Лохливен достойна пера великого драматурга. При видесводного брата страдалица неудержимо бросается в его объятия. Наконец-то онаобретет утешение, поддержку, дружбу, а главное – недостающий ей добрый совет.Но Меррей с нарочитым равнодушием взирает на ее волнение. Он уводит ее вспальню и сурово пробирает за все, что она натворила, ни единым словом неподавая надежды на снисхождение. Ошеломленная его холодностью, королеваразражается слезами, оправдывается, защищается. Но прокурор Меррей молчит,молчит и молчит с насупленным челом. Чтобы поддержать в отчаявшейся женщинестрах, он делает вид, будто в его молчании скрыта еще неведомая угроза.
На всю ночь оставляет Меррей сестру в этом чистилище страха; пагубный яднеуверенности, который он по капле влил в нее, должен сперва глубокопросочиться ей в душу. Беременная женщина, оторванная от мира – иноземнымпослам доступ к ней закрыт, – не знает, что ее ждет: гласное обвинение или суд,позор или смерть. Всю ночь не смыкает она глаз, и к утру силы ее сломлены. Итут Меррей начинает понемногу применять снисхождение. Осторожно намекает он,что, если она откажется от попыток к бегству и всяких сношений с иностраннымидворами, а главное – порвет с Босуэлом, быть может, еще удастся – он говоритэто неуверенным тоном – спасти в глазах мира ее честь. Даже это мерцаниенадежды вливает жизнь в несчастную, отчаявшуюся женщину. Она бросается вобъятия брата, просит, молит, пусть он возьмет на себя тяготы регентства. Тогдаее сын будет в полной сохранности, государство – в руках мудрого правителя, асама она – в безопасности. Она молит и молит, и Меррей заставляет себя долгопросить при свидетелях, пока великодушно не соглашается принять из ее рук то,за чем он, собственно, явился. Он уходит довольный, оставляя успокоенную МариюСтюарт; теперь, когда она знает, что власть в руках ее брата, она тешит себянадеждой, что пресловутые письма останутся тайной и что честь ее спасена.
Но нет милости для бессильного. Как только Меррей берет бразды в своижесткие руки, он прежде всего старается сделать возвращение сестры невозможным:как регент, он хочет морально прикончить неудобную конкурентку. Уже и речи нето ее освобождении, напротив, все делается для того, чтобы задержать пленницу вее узилище. Несмотря на данное Мерреем Елизавете, а также сестре обещаниезащитить ее честь, с его ведома и попущения пятнадцатого декабря в шотландскомпарламенте позорящие Марию Стюарт письма и сонеты извлекаются из серебряноголарца, зачитываются вслух, сравниваются с другими документами и признаютсяподлинными. Четыре епископа, четырнадцать аббатов, двадцать графов, пятнадцатьлордов и более тридцати мелкопоместных дворян, среди них немало близких друзейкоролевы, удостоверяют честью и присягой подлинность писем и сонетов, и ни одинголос, даже из лагеря друзей – немаловажный факт, – не выражает ни малейшегосомнения. Так парламентское заседание превращается в трибунал, незримо стоиткоролева перед судом своих подданных. Все беззакония последних месяцев – смута,заточение, – едва лишь письма прочтены, узакониваются, и со всей ясностьюзаявляется, что королева заслужила свою кару, так как убийство ее супругапроизошло с ее ведома и соизволения (art and part), «что доказано письмами,писанными ее рукой как до, так и после убийства и обращенными к Босуэлу,главному зачинщику и коноводу, а также позорным браком, в который она вступилавскоре после убийства». А чтобы весь мир узнал вину Марии Стюарт и дабы всемстало ведомо, что честные, добропорядочные лорды лишь из чисто моральныхпобуждений восстали против нее, иностранным дворам рассылаются копии писем; такМарию Стюарт перед всем миром объявляют отверженной и выжигают у нее на лбуклеймо позора. С алым знаком поношения на челе она уже не осмелится – такполагают Меррей и лорды – требовать себе корону.
Но Мария Стюарт столь прочно замурована в сознание своего королевскоговеличия, что ни поношение, ни поругание не в силах ее смирить. Нет клейма,чувствует она, которое изуродовало бы лоб, носивший царственный обруч ипомазанный елеем избранничества. Ни пред чьим приговором или приказом несклонит она головы, и чем больше заталкивают ее под ярмо бесславногопрозябания, тем решительнее она противится. Такую волю не удержишь взаперти;она взрывает самые крепкие стены, сносит плотины. А если заковать ее в цепи,она будет потрясать ими так, что содрогнутся камни и сердца.
Прощание со свободой
(лето 1567 – лето 1568)
Если сумрачные сцены трагедии о Босуэле потребовали бы для своей поэтическойразработки гениальности Шекспира, то более мягкие, романтически взволнованныесцены эпилога, разыгравшегося в замке Лохливен, выпало воссоздать писателю кудаменее значительному – Вальтеру Скотту[139]. Ивсе же душе того, кто прочел эту книгу в детстве, мальчиком, она говоритнесравненно больше, нежели любая историческая правда, – ведь в иных редких,избранных случаях прекрасная легенда одерживает верх над действительностью. Каквсе мы юными, пылкими подростками любили эти сцены, как живо они запали нам вдушу, как трогали наши сердца! Уже в самом материале заложены все элементыволнующей романтики: тут и суровые стражи, стерегущие невинную принцессу, иподлые клеветники, ее бесчестящие, и сама она, юная, сердечная, прекрасная,чудесно обращающая суровость врагов в добрые чувства, вдохновляющая мужскиесердца на рыцарское служение. Но не только сюжет, романтично и сценическоеоформление – угрюмый замок посреди живописного озера.
Принцесса может затуманенным взором любоваться с башни своей прекраснойШотландией, нежным очарованием этого чудесного края с его лесами и горами, агде-то там, вдали, бушует Северное море. Все поэтические силы, скрытые всердцах шотландцев, как бы кристаллизовались вокруг романтического эпизода изжизни их возлюбленной королевы, а когда такая легенда находит себе исовершенное воплощение, она глубоко и неотъемлемо проникает в кровь народа. Вкаждом поколении ее вновь пересказывают и вновь утверждают; точно неувядающеедерево, дает она, что ни год, все новые ростки; рядом с этой высокой истинойлежит в небрежении бумажная труха исторических факторов, ибо то, что однаждынашло прекрасное воплощение, живет и сохраняется в веках по праву всегопрекрасного. И когда с годами к нам вместе с зрелостью приходит недоверие и мыпытаемся за трогательной легендой нащупать истину, она представляется намкощунственно трезвой, как стихотворение, пересказанное холодной, черствойпрозой.
Но опасность легенды в том, что об истинно трагическом она умалчивает вугоду трогательному. Так и романтическая баллада о лохливенском заточении МарииСтюарт замалчивает истинное, сокровенное, подлинно человеческое ее горе.Вальтер Скотт упорно забывает рассказать, что его романтическая принцесса былав ту пору в тягости от убийцы своего мужа, а ведь в этом, в сущности, изаключалась величайшая ее душевная драма в те страшные месяцы унижения. Ведьесли ребенок, которого она носит во чреве, как и следует ожидать, родится досрока, любой хулитель сможет безжалостно вычислить по непреложному календарюприроды, когда она стала физически принадлежать Босуэлу. Пусть день и час намнеизвестны, но произошло это в непозволительное с точки зрения права и мораливремя, когда любовь была равносильна супружеской измене или распутству – бытьможет, в дни траура по умершему супругу, – в Сетоне или во время ее прихотливыхкочеваний из замка в замок, а может быть, и даже вернее, еще до этого, прижизни мужа, – и то и другое равно зазорно. Мы лишь в том случае до концапостигнем душевные терзания отчаявшейся женщины, когда вспомним, чтопредстоящее ей рождение ребенка открыло бы миру с календарной точностью началоее преступной страсти.
Однако покров так и не был сорван с этой тайны. Мы не знаем, как далекозашла беременность Марии Стюарт к моменту ее появления в Лохливене, не знаем,когда она избавилась от снедавших ее страхов, ни того, родился ребенок живымили мертвым, ни сколько недель или месяцев было детищу недозволенной любви,когда его у нее забрали. Здесь все темно и зыбко, все свидетельствапротиворечат друг другу, ясно лишь, что у Марии Стюарт были достаточно вескиеоснования скрывать даты своего материнства. Ни в одном письме, ни единым словом– уже это подозрительно – не обмолвилась она никому о ребенке Босуэла. Поофициальному сообщению, составленному ее секретарем Нау при ее личном участии,она преждевременно произвела на свет нежизнеспособных близнецов –преждевременно: остается лишь предположить, что в этой преждевременности небыло ничего случайного, недаром она взяла с собой в заточение своего аптекаря.По другой, столь же мало достоверной версии, ребенок – девочка – родиласьживой, была тайно увезена во Францию и там скончалась в женском монастыре, незная о своем королевском происхождении. Но всякие догадки и предположениябессильны в этой недоступной исследованию области, действительные события навеки вечные сокрыты непроницаемой тьмой. Ключ к последней тайне Марии Стюартзаброшен на дно Лохливенского озера.
Уже то обстоятельство, что стражи Марии Стюарт помогли ей скрыть опаснуютайну рождения – или преждевременных родов – незаконного ребенка, доказывает,что они отнюдь не были теми извергами, какими их – черным по черному – рисуетромантическая легенда. Госпожа Лохливена, леди Дуглас, которой лорды доверилинадзор за Марией Стюарт, тридцать лет назад была возлюбленной ее отца; шестерыхдетей родила она Иакову V – старшим был граф Меррей, – прежде чем вышла замужза Дугласа Лохливенского, которому также родила семерых. Женщина, тринадцатьраз познавшая муки деторождения и сама терзавшаяся тем, что первые ее детирождены бастардами, могла больше чем кто-либо понять тревогу Марии Стюарт.Жестокость, в которой ее упрекают, по-видимому, ложь и напраслина; узницу, надодумать, приняли в Лохливене как почетную гостью. В ее распоряжении была целаяанфилада комнат, привезенные из Холируда повар и аптекарь, а также четыре илипять приближенных женщин. Она пользовалась полной свободой в замке и как будтовыезжала даже на охоту. Если смотреть на вещи здраво, без романтическогопристрастия, обращение с ней надо прямо назвать снисходительным. В самом деле –романтика заставляет нас забывать об этом, – женщина, решившаяся выйти замуж заубийцу своего мужа спустя три месяца после убийства, виновата по меньшей мере впреступном легкомыслии, и даже в наши дни суд помиловал бы соучастницу, развелишь приняв во внимание такие смягчающие вину обстоятельства, как временноедушевное расстройство или подчинение чужой воле. Словом, если королеву, своимскандальным поведением нарушившую мир в стране и восстановившую против себя всюЕвропу, на некоторое время принудили уйти на покой, то это было благом нетолько для страны, но и для самой королевы. В эти недели затворничества онанаконец-то получает возможность успокоить взбудораженные, взвинченные нервы,восстановить нарушенное равновесие, укрепить подорванную Босуэлом волю;лохливенское заточение, в сущности, хотя бы на несколько месяцев избавилобезрассудную женщину от самой большой опасности – от снедающей ее тревоги инетерпения.
Поистине снисходительной карой за столько содеянных безумств должно назватьэто романтическое заточение по сравнению с тем, что выпало на долю еесоучастника и возлюбленного. Не так мягко обошлась судьба с Босуэлом! На мореи на суше, невзирая на обещания, преследует изгнанника разъяренная свора,голова его оценена в тысячу шотландских крон, и Босуэл знает: самый надежныйдруг в Шотландии выдаст и продаст его за эту награду. Но не так-то легкозахватить удальца: он пытается собрать своих верных для последнегосопротивления, а потом бежит на Оркнейские острова, чтобы оттуда развязатьвойну с лордами. Меррей с флотилией из четырех кораблей высаживается наостровах, и лишь с трудом ускользает гонимый от своих преследователей,отважившись в утлой скорлупке выйти в открытое море. Он попадает в шторм. Сизодранными парусами держит курс суденышко, предназначенное для каботажногоплавания, к берегам Норвегии, где его захватывает датский военный корабль.Опасаясь выдачи, Босуэл хочет остаться неузнанным. Он берет у матроса платье –уж лучше сойти за пирата, чем за разыскиваемого короля Шотландии. Однако вскоредознаются, кто он. Босуэла пересылают с места на место и в Дании дажеотпускают на свободу; он уже радуется счастливому избавлению. Но тут лихогосердцееда настигает Немезида: положение его резко ухудшается, оттого чтокакая-то датчанка, которую он в свое время обольстил, пообещав на ней жениться,подала на него жалобу. Между тем в Копенгагене дознались, какие ему вменяютсяпреступления, и с этой минуты над его головой занесен топор. Дипломатическиекурьеры мчатся взад и вперед. Меррей требует его выдачи, особенно неистовствуетЕлизавета, которой важно заручиться свидетелем против Марии Стюарт. В своюочередь, французские родичи Марии Стюарт тайно хлопочут, чтобы датский корольне выдал опасного свидетеля. Заточение Босуэла становится все более строгим,однако только тюрьма и защищает его от возмездия. Человек, который на полебрани не дрогнул бы и перед сотнею врагов, должен каждый день со страхом ждать,что его в цепях пошлют на родину и после страшных пыток казнят как цареубийцу.Одна темница сменяется другой, все суровее и теснее его заключение, точноопасного зверя, держат узника за стенами и решетками, и вскоре он уже узнает,что только смерть освободит его от оков. В ужасающем одиночестве и бездействиипроводит неделю за неделей, месяц за месяцем, год за годом этот сильный,брызжущий энергией человек, гроза врагов, кумир женщин, живьем гниет иразлагается исполинский сгусток жизненной энергии. Хуже пытки, хуже смерти длябесшабашного удальца, который только в преизбытке сил и в безбрежности свободыдышал полной грудью, который вихрем носился по полям во главе охоты, вел своихверных навстречу врагу, дарил любовь женщинам всех стран и познал все радостидуха, – хуже пытки и смерти для него это жуткое праздное одиночество средихолодных, немых, угрюмых стен, эта пустота уходящего времени, сокрушающаяжизненную энергию. По рассказам, которым охотно веришь, он как бесноватый билсяо железные прутья своей клетки и жалким безумцем кончил жизнь. Из всехмногочисленных спутников, претерпевших ради Марии Стюарт пытку и смерть, надолю этого горячо любимого выпало самое долгое и страшное покаяние.
Но помнит ли еще Мария Стюарт о Босуэле? Действует ли и на расстояниизаклятие его воли или медленно и постепенно расступается огненный круг? Никтоне знает. Как и многое другое в ее жизни, это осталось тайной. И только одномуудивляешься. Едва встав после родов, едва сбросив с себя иго материнства, онауже вновь исполнена женского очарования, опять источает соблазн и тревогу.Опять – в третий раз – вовлекает она юное существо в орбиту своей судьбы.
Приходится все снова и снова с прискорбием повторять это: дошедшие до наспортреты Марии Стюарт; написанные большей частью посредственными мазилами, непозволяют нам взглянуть в ее душу. Со всех полотен глядит на нас с будничнымбезразличием милое, спокойное, приветливое лицо, но ни одно из них не передаеттого чувственного очарования, которое, несомненно, исходило от этойудивительной женщины. Надо полагать, она излучала какое-то особое обаяниеженственности, ибо всюду, и даже среди врагов, приобретает она друзей. Иневестою, и вдовой, на каждом троне и в каждом узилище умела она создать вокругсебя эту атмосферу сочувствия, так что самый воздух вокруг нее как бы пронизантеплом и ласкою. Едва появившись в Лохливене, она сразу покорила молодого лордаРутвена, одного из своих стражей; лорды вынуждены были убрать его. Но не успелРутвен покинуть замок, как ею покорен другой юный лорд, Джордж ДугласЛохливенский. Понадобилось лишь несколько недель, и сын ее тюремщицы готов налюбые жертвы – во время ее побега он самый ревностный и преданный еепомощник.
Был ли он только помощником? Не был ли юный Дуглас для нее чем-то большим вэти месяцы заточения? Осталась ли эта склонность рыцарственной и платонической?Ignorabimus[140]. Во всяком случае, МарияСтюарт, не стесняясь, использует чувства молодого человека и не скупится нахитрость и обман. Кроме личного очарования, у королевы имеется еще и другаяприманка: соблазн добиться вместе с ее рукой и власти магнетически действует навсех, кого она ни встречает на своем пути. Похоже, что Мария Стюарт – но тутможно отважиться лишь на догадку – поманила польщенную мать юного Дугласавозможностью брака, чтобы купить ее снисходительность, ибо постепенно охранастановится все более нерадивой и Мария Стюарт может наконец приступить к делу,к которому устремлены все ее помыслы: к своему освобождению.
Первая попытка (25 марта), хоть и искусно подготовлена, терпит неудачу.Каждую неделю одна из прачек замка вместе с другими служанками переправляется влодке на берег и обратно. Дуглас взялся уломать прачку, и она согласиласьобменяться с королевой платьем. В грубой одежде служанки; под густымпокрывалом, скрывающим ее черты, Мария Стюарт благополучно минует охрану узамковых ворот. Она садится в лодку, отплывающую к берегу, где ее поджидает слошадьми Джордж Дуглас. Но тут одному из гребцов вздумалось пошутить состройной прачкой, накинувшей на голову вуаль. Под предлогом, что он хочетпоглядеть, какова она лицом, он пытается сорвать с нее покрывало, и МарияСтюарт в страхе хватается за нее своими узкими, белыми, нежными руками. И этатонкая аристократическая рука с холеными пальчиками, какие трудно предположитьу прачки, выдает ее. Гребцы всполошились и, хоть разгневанная королеваприказывает им грести к противоположному берегу, поворачиваются отвозят ееобратно в тюрьму.
О случае этом немедленно доносят властям, и охрану узницы усиливают.Джорджу Дугласу запрещено появляться в замке. Но это не мешает ему поселитьсяпоблизости и держать с королевой постоянную связь; как преданный гонец, оннесет почтовую службу между ней и ее сторонниками. Ибо, сколь это ни странно,у королевы-узницы, объявленной вне закона и уличенной в убийстве, после годаправления Меррея опять появились сторонники. Кое-кто из лордов, Сетоны иХантлеи в первую голову, отчасти из ненависти к Меррею все время храниливерность Марии Стюарт. Но что особенно удивительно, самых рьяных приверженцевнаходит она в Гамильтонах, своих заклятых противниках. Дома Гамильтонов иСтюартов искони враждовали между собой. Гамильтоны – самый могущественный родпосле Стюартов – ревниво оспаривали у Стюартов корону для своего клана; теперьим представляется удобный случай, женив одного из своих сынов на Марии Стюарт,возвести его на шотландский престол. Эти соображения заставляют их – ибо чтополитике до морали! – стать на сторону женщины, чьей казни за мужеубийство онидомогались всего лишь несколько месяцев назад. Трудно предположить, что МарияСтюарт серьезно (или Босуэл уже забыт?) подумывала о том, чтобы выйти замуж заодного за Гамильтонов. Очевидно, она изъявила согласие из расчета, надеясь этимкупить себе свободу. Джордж Дуглас, которому она тоже обещала свою руку –двойная игра отчаявшейся женщины, – служит ей посредником в этих переговорах,кроме того, он руководит всей операцией в целом. Второго мая приготовлениязакончены; и, как всегда в тех случаях, когда отвага призвана заменитьосмотрительность, Мария Стюарт бестрепетно встречает неизвестность.
Побег этот необычайно романтичен, как и подобает романтичной королеве.Мария Стюарт или Джордж Дуглас заручились в замке помощью мальчика УильямаДугласа, который служит здесь пажом, и сметливый, проворный подросток с честьювыполнил свою задачу. По заведенному строгому порядку все ключи от Лохливенскихворот на время общего ужина кладутся для верности рядом с прибором коменданта,а после ужина он уносит их с собой и прячет под изголовье. Даже за трапезойхочет он их иметь перед глазами. Так и сейчас тяжелая связка лежит перед ним,поблескивая металлом. Разнося блюда, смышленый мальчуган пострел неприметнобросает на ключи салфетку, и, пользуясь тем, что общество за столом, изрядноприложившись к бутылкам, беззаботно беседует, он, убирая со стола, прихватываетс салфеткой и ключи. А потом все идет как по-писаному. Мария Стюартпереодевается в платье одной из служанок, мальчик спешит вперед и, открываядверь за дверью, тщательно запирает их снаружи, чтобы затруднитьпреследователям выход, а потом всю связку бросает в озеро. Он уже заранеесцепил все имеющиеся на острове лодки и выводит их за своей на середину озера:этим он отрезает дорогу погоне. После чего ему остается одно: в сумеркахтеплого майского вечера быстрыми ударами весел править к берегу, где их ждутДжордж Дуглас и лорд Сетон с пятьюдесятью всадниками. Королева немедля садитсяв седло и скачет всю ночь напролет к замку Гамильтонов. Едва она почувствовалаСебя на свободе, как в ней снова пробудилась ее обычная отвага.
Такова знаменитая баллада о побеге Марии Стюарт из омываемого волнами замка,побеге, который стал возможен благодаря преданности любящего юноши исамопожертвованию отрока; обо всем этом при случае можно прочитать у ВальтераСкотта, запечатлевшего этот эпизод во всей его романтичности. Летописцысмотрят на дело трезвее. По их мнению, суровая тюремщица леди Дуглас якобыбольше была осведомлена о побеге, чем считала нужным показать и чем это вообщепоказывают, и всю эту прекрасную повесть она сочинила потом, чтобы объяснить,почему стража так кстати ослепла и проявила такую нерадивость. Но не стоитразрушать легенду, когда она так прекрасна. К чему гасить эту последнююромантическую зорю в жизни Марии Стюарт? Ибо на горизонте уже сгущаются тучи.Пора приключений приходит к концу. В последний раз эта молодая смелая женщинапробудила и познала любовь.
Спустя неделю у Марии Стюарт уже шеститысячное войско. Еще раз как будтоготовы рассеяться тучи, снова воссияли на какое-то мгновение благосклонныезвезды над ее головой. Не только Сетоны и Хантлеи – вернулись все старые еесподвижники, не только клан Гамильтонов перешел под ее знамена, но и, как этони удивительно, большая часть шотландской знати, восемь графов, девятьепископов, восемнадцать дворян и более сотни баронов. Поистине странно – авпрочем, ничуть не странно, если вспомнить, что никто в Шотландии не можетправить самовластно, не восстановив против себя всю знать. Жесткая рука Мерреяпришлась лордам не по нраву. Лучше присмиревшая, хоть и стократ виновнаякоролева, нежели суровый регент. Да и за границей спешат поддержатьосвобожденную королеву. Французский посол явился к Марии Стюарт, чтобызасвидетельствовать ей, правомерной властительнице, свою лояльность. Елизаветапослала нарочного выразить радость по поводу «счастливого избавления».Положение Марии Стюарт за год неволи значительно окрепло и прояснилось, опятьей выпала счастливая карта. Но, словно охваченная недобрым предчувствием,уклоняется шотландская королева, доселе такая мужественная и воинственная, отвооруженной схватки – она предпочла бы кончить дело миром; когда бы братоставил ей хоть робкий глянец королевского величия, она, так много пережившая,охотно отдала б ему всю власть. Какая-то часть той энергии, которую крепила вней железная воля Босуэла, надломилась – ближайшие дни это покажут; послепережитых тревог, забот и треволнений, после всей этой неистовой вражды онамечтает лишь об одном – о свободе, умиротворенности и покое. Но Меррей и недумает хотя бы частично поступиться властью. Его честолюбие и честолюбие МарииСтюарт – дети одного отца, а тут нашлись и советчики, старающиеся закалить егорешимость. В то время как Елизавета посылает Марии Стюарт поздравления,английский, государственный канцлер Сесил, со своей стороны, всячески нажимаетна Меррея, требуя, чтобы он разделался наконец с Марией Стюарт и католическойпартией в Шотландии. И Меррей не долго раздумывает. Он знает: пока Мария Стюартна свободе, в Шотландии не быть миру. Перед ним великий соблазн раз навсегдапоквитаться с лордами-смутьянами и преподать им памятный урок. С обычной своейэнергией он быстро собирает войско, уступающее, правда, по численностипротивнику, но зато лучше управляемое и более дисциплинированное. Не выжидаяподмоги, выступает он в направлении Глазго. И тринадцатого мая под Лангсайдомнастает час окончательного расчета между королевой и регентом, между братом исестрой, между одним Стюартом и другим.