Она сдала свою собаку еще прошлым летом, как все. Мобилизация, нечего делать. Миг был второй выдрессированной ею собакой. Первую, Джульбарса, Лиза сдала за три года до войны пограничникам. Очень гордилась, что Джулька несет такую важную службу, и очень скучала по нему. Она переписывалась с бойцом, который стал проводником ее собаки. Боец благодарил Лизу, а Джульбарса хвалил — умный и выучен хорошо. Однажды пришло письмо, в котором пограничник сообщал, что Джульбарс отличился, помог задержать опасного нарушителя, перешедшего государственную границу.
«Наш Джульбарс работал бесстрашно, — писал пограничник, — вражеский лазутчик вытащил пистолет, а Джулька схватил его за руку и уже не отпускал, пока не подоспели бойцы. Все-таки нарушитель сумел его ранить. Славный наш пес погиб, но задержал врага».
Лиза горько плакала, перечитывая письмо. После гибели Джульбарса она еще сильнее привязалась к новой собаке. Расставание с Мигом было особенно трудным. Его она совсем уже не надеялась увидеть: Миг уходил на войну. И вот миновала страшная блокадная зима, а Миг, оказывается, выжил. Он был тут, в Сосновке, в питомнике, рядом с бараком их команды.
Едва услышав слова Риты, Лиза побежала к вольеру. Там было много собак, но Мига она узнала сразу. Он изменился, был так худ, что выпирали кости. И шерсть потеряла свой блеск.
И Миг сразу кинулся к Лизе. Он многое испытал и перенес за этот год. Зимой у него был другой хозяин — не очень добрый. Миг давно забыл, что значит наедаться досыта. Он научился тихо сидеть долгими часами в узкой щели, вырытой в замерзшей земле. Стыли лапы, холод леденил тело так, что мучительно хотелось завыть. Но выть нельзя было, нельзя было даже тявкнуть. Такая у Мига теперь была служба.
Теплая квартира, где он имел свой отдельный уголок, ласковая веселая хозяйка, с которой было так интересно играть, — все это отошло куда-то далеко-далеко. Миг об этом почти и не вспоминал, разве что во сне. Но вот услышал голос Лизы и все вспомнил сразу. И остановился как вкопанный. Потом бросился к проволочной сетке и лег возле нее, глядя на Лизу. Он тихонько поскуливал и всхлипывал от радости и счастья.
С этого часа Лиза при первой возможности бежала к вольерам. Она охотно работала там. Она старательно делала то, что многим девушкам было не по душе — чистила собак, убирала за ними.
Что ж удивляться, если старшина рассчитывал на нее как на примерного солдата. Да, с собаками она работала отлично, но вот держать язык за зубами Лиза совершенно не умела. Все хотелось, чтобы последнее слово осталось за ней. На любое замечание старшины Лиза норовила возразить.
— Боец Самойлович, сколько раз вам надо говорить, что поворачиваться следует через левое плечо, а не через правое?
— Какая разница? — посмеивается Лиза. — Разве мы из-за этого фашистов не разобьем?
Или явится, стукнет каблуками:
— Товарищ старшина, тут лейтенант приказал доложить вам, что я не приветствовала его.
— Что же вы не смотрите, кто идет навстречу?
— Я видела, не слепая. Только почему он требует, чтобы девушка первая кланялась ему? Невежливо это.
— От вас не поклонов требуют, а уважения к старшим по званию. Кажется, объясняли устав.
— Когда писали устав, девушки, наверное, в армии не служили.
Кончалось тем, что Лиза получала наряд вне очереди. Она мыла на кухне посуду, а старшина ходил сумрачный. Ему не хотелось давать Лизе взыскания, но что поделаешь, если она нарушает воинский порядок?
Хлопотно было старшине с этой командой… А все же когда через несколько дней в Сосновку приехал командир батальона, он заметил, что Петров ужо не так горюет из-за своего назначения.
Майор приехал не один. С ним был полковник из штаба фронта. Еще на подходе к бараку команды их встретила высокая девушка с повязкой на рукаве. Обмундирование было тщательно подогнано по ее тонкой фигуре. Девушка подошла твердым шагом, отчетливо доложила:
— Товарищ полковник, дежурный по команде молодых бойцов…
Высокий, немного картавый ее голос звучал уверенно и громко, каждое движение было отработанным.
Полковник радостно улыбнулся. Такого лихого рапорта он не ожидал услышать. Комбат взглянул на подоспевшего старшину и поймал довольную улыбку, мелькнувшую на его лице. Кажется, Егор Сергеевич уже начинал гордиться своей командой.
… На курс учебы молодым бойцам дали всего десять дней. Подъем в шесть, отбой в одиннадцать и за весь день едва полчаса личного времени, когда можно заняться своими делами, пошить, написать письмо. Старшина, глядя на девушек, думал: «Не выдержат. Это и здоровому мужику тяжело». Но они выдерживали — не жаловались, не хныкали.
Был у него как-то разговор с Ниной Бутыркиной:
— Вы должны понимать — тяжело в ученье, легко в бою. Про это еще Суворов говорил…
Маленькая, тихая Нина казалась еще слабее других, но она была единственным членом партии среди девушек; вдвоем со старшиной они составляли партийную «прослойку» команды.
— А мы уж и забыли, когда было легко, — улыбнулась Нина.
«Кажется, она еще меня утешает», — с удивлением подумал старшина.
Возможно, девушка угадала ту боль, которая саднила душу Егора Сергеевича. Не девичье дело — война.
— Разве нам до армии легче было? На нашем заводе автоматы делают. Сами знаете, хлеба нет, угля нет, электричества другой раз тоже нет, А все равно работаем. Я была техническим секретарем в заводском парткоме. Работа как будто не трудная — писать протоколы, подшивать бумажки, ходить в райком, у телефона дежурить. Завод в начале войны эвакуировали в тыл, остался в Ленинграде один цех. День отработаю в парткоме, а вечером иду в цех. Я раньше слесарем была. В цеху на сборке приходилось работать до глубокой ночи. Потом с утра опять в партком. — Помолчав, Нина тихо сказала: — У меня отца кулаки убили. Я его даже не помню, но он был рабочий и большевик. И я еще в детстве решила, что буду как он.
… В минуты отдыха, в перерыве между занятиями, когда можно было рассесться на поляне или полежать на траве, команда превращалась в шумный многоголосый рой. Девушки весело болтали, ребячились, пели. Иногда старшина ловил кокетливые взгляды — девушки испытывали на нем силу своих чар. Тогда Петров принимал суровый, «служебный» вид. Он помнил строгое предупреждение командира: «На этот счет ни-ни! В этом смысле они для нас с тобой бойцы, больше ничего. И такое отношение надо всем внушить с самого начала, с первой минуты, иначе потом уже дисциплины не установим и порядка не будет».
Пока это было, в общем, не трудно, девушки кокетничали скорее из любопытства. Всерьез их волновало другое.
— А что делает наша часть, как воюет? Расскажите про свой первый бой. Вам во многих боях пришлось участвовать? — забрасывали они Петрова вопросами.
Первый бой памятен каждому на всю жизнь. Петров принял его под Пулковом в конце сентября. Их подняли по тревоге здесь, в Сосновке, ж повезли на машинах через весь город. Взвод младшего лейтенанта Засимука (это был тогда и его, Петрова, взвод) занял рубеж у деревни Нижнее Койрово. Отрывали узкие окопы и устраивались там с собаками, чтобы встретить танки.
Стрелковых подразделений вблизи было мало. «Должно быть, впереди они», — думал Петров. Потом выяснилось, что впереди никого нет. Фашисты рвались к городу, они были полны самоуверенности, считая, что уже достигли цели. Двенадцать раз повторялись атаки фашистов. Но взвод выстоял.
На фашистские цепи обрушивался шквалом артиллерийский огонь. Били батареи от Пулковских высот, снаряды орудий главного калибра летели с Невы и Финского залива, где стали на боевую позицию корабли. Должно быть, из-за этого немцы не решались бросить в атаку танки. На второй день саперы были уже не одни. Подоспевшие роты ополченцев заняли окопы.
Атака сменялась атакой, взвод редел. К ночи второго дня подошла батальонная кухня, но едоков почти не оказалось.
Под утро от Пушкина, со стороны немцев, прорвалась группа красноармейцев. Они шли без командиров, многие без оружия. Засимук остановил их, привел группу в порядок, вооружил.
— Принимайте команду, — сказал он Петрову.
Егор Сергеевич быстро расставил бойцов — гитлеровцы уже поднимались в новую атаку.
В конце третьего дня истребителей сменили — пришла стрелковая рота и заняла их позиции у Нижнего Койрова. Фашисты так и не смогли выбить их оттуда…
— А снайперы есть в нашем батальоне? — поинтересовалась Вера Александрова, и Егор Сергеевич отметил, что она уже называет батальон «нашим».
— Снайперы у нас есть, — ответил старшина. — И винтовкой фашиста бьем не хуже пехотинцев.
Еще в начале зимы саперы, как и пехотинцы, стали выходить на «охоту», выслеживали фашистов и били поодиночке. Орудия и минометы действовали скупо — боеприпасов оставалось в обрез, но нельзя было давать врагу покоя. Егор Сергеевич открыл личный счет одним из первых, и счет этот теперь был солидный. Но старшина не любил называть цифры.
— Счет имеется, а сколько точно, трудно сказать, — отвечал он пришедшему в роту корреспонденту. Тот нетерпеливо постукивал карандашом по чистой странице блокнота:
— Ну приблизительно?
— Что значит приблизительно? Третьего дня лежал я в засаде. Ждал долго, наконец появилась над бруствером голова. Приложился, выстрелил. Голова исчезла. Должен был я в нее попасть, обязательно должен, но кто знает, может, и мимо пальнул, а фашист убрался с испугу?
— Очень уж ты осторожный, старшина.
Егор Сергеевич едва заметно улыбнулся:
— Саперу надо быть осторожным.
Впрочем, были случаи, когда он мог с полной уверенностью делать записи в личном счете. Как-то декабрьской ночью Егор Сергеевич дежурил в первой траншее. Недалеко от него стоял пулемет. На передовой было тихо. Казалось, всякая жизнь замирала на лютом морозе. Только озябший пулеметчик стучал ногой об ногу и часто тер рукавицей лицо. Потом он не выдержал.
— Зайду на минуту в землянку, погреюсь.
Егор Сергеевич остался один. Он внимательно смотрел вперед и вдруг заметил движение в немецкой траншее. Траншея была неглубокой, а группа фашистских солдат шла не таясь, в полный рост.
Петров схватился за пулемет, повел им вправо, влево и поймал фашистов на мушку. Длинная очередь разорвала ночную тишину. В немецкой траншее закричали, несколько фашистов бросилось бежать. Петров дал новую очередь. Его пули снова настигли вражеских солдат.
Пулеметные очереди разбудили передний край. Началась частая стрельба с обеих сторон. Из землянки выскочили наши бойцы, появился лейтенант — командир взвода.
— Ты стрелял? В кого? — торопливо спросил он Петрова и строго сказал пулеметчику: — С тобой еще будет особый разговор. Сейчас смотри за фашистами, глаз не спускай. Может, снова появятся.
— Обязательно появятся, у них тут, видно, дело есть, — отозвался Петров. — Разрешите мне еще постоять у пулемета?
Фашисты действительно пришли минут через сорок, когда стрельба на переднем крае поутихла. Двигались они осторожно, низко пригибались ко дну окопа, но Петров все же их заметил и накрыл новой очередью.
— Тебе, старшина, пулеметчиком служить, а не сапером, — сказал тогда лейтенант. — Подтверждение на убитых фашистов получишь, пиши на свой личный счет.
— Я из пулемета стрелял не раз, — откликнулся Егор Сергеевич. — На действительной. Ну а с тех пор сколько прошло? Всего и погулял полгода. Только успел жениться…
Боевой азарт, радость успеха еще владели им, но перед глазами вдруг возникло лицо Люды, жены, и тоска резанула сердце. Два года Людмила ждала его, а сколько пробыли вместе? Люди говорят про медовый месяц, а у них и полного месяца не вышло, оборвала война…
Впрочем, рассказывать все это девушкам было трудно, слишком много тут было личного, касавшегося, как он считал, лишь его одного.
О боях, в которых пришлось участвовать, он говорил скупо, может быть, и потому, что на словах все получалось не так. Слова передавали события, внешний их ход, а главное заключалось в том, что было испытано и перечувствовано.
Но девушки, должно быть, как-то понимали это. Они слушали, притихшие, по лицам пробегали тени волнения. Каждая прикидывала, выдержала бы она, как повела бы себя во время таких испытаний?
Отдых прерывался командой: «Приступить к занятиям!»
Все двигалось установленным порядком, а мысли о будущем, о боях не покидали, хотя ясно представить себе будущие бои девушки все же не могли. Больше всего боялись, как бы не струсить, не оплошать.
Программа занятий в девичьей команде была очень сжатая — часов мало и все в них надо вместить: уставы, строевую, освоение саперной специальности и работу с собаками. В программе был даже особо записан этот предмет — кинология. Кинология — наука о собаках. За короткие часы какую уж науку можно преподать? Так, самые общие сведения. Но, когда занимались этим предметом, Петров сумел оценить предусмотрительность командира батальона, позаботившегося о том, чтобы в команду попали девушки, раньше работавшие с собаками. Благодаря им обучение всей команды шло лучше и быстрее. У Егора Сергеевича были отличные помощницы.
Петров напоминал девушкам:
— Ваша собака должна хорошо работать, без срывов. Запомните: мало того что она будет точно, без запинки выполнять ваши приказы. Важно, чтобы она не выполняла то, чему вы ее научите, без вашего приказа, по собственной прихоти. Иначе может получиться не польза, а вред.
Старшина молчал с минуту, подыскивая подходящий пример.
— У нас в батальоне был такой хитрюга пес Рыжий. Дрянной пес, правду сказать. Хорошая собака ничего не станет есть без разрешения хозяина. Можешь ей кусок мяса положить поднос, но скажешь «нельзя», она не возьмет. Можешь уйти. Все равно будет сидеть над этим куском мяса. Слюной изойдет, а не тронет.
Ну, Рыжий не таков был. Мог стащить все, что плохо лежит: ломоть хлеба унести у солдата, тем более сахарок. Это, понятное дело, дрессировщик виноват.
Учили Рыжего связной службе, пакеты носить. Ну, прибежит собака на пост, принесет пакет, ей поощрение дают — сухарь, кусочек сушеного мяса.
Рыжий вначале бегал медленно, времени много терял зря. Потом пришла голодная пора, блокада. Кормили собак плохо, они совсем отощали. И Рыжий стал бегать, когда его и не посылают. Прибежит в роту, там думают, какое-то распоряжение прислали с собакой, а у Рыжего ничего нет. Просто тычется мордой в руки солдат, требует угощения.
Что ж вы думаете, несколько раз он своими самовольными приходами настоящую тревогу поднимал. Прибежит без донесения, а в роте думают, у него пакет по дороге отняли, может, в руки врага попал. Пришлось Рыжего из части списать. И ведь не глупый был. Пропал из-за плохого воспитания.
— Ваша правда, товарищ старшина, — тут же вмешивалась в разговор Лиза Самойлович. — Я про одну караульную собаку знаю. С ней целая история вышла. Сколько народу перепугала — ужас! Можно рассказать?
— Что ж, говорите, — согласился Петров, — только покороче.
Но Лизе хотелось передать все подробности.
— Так вот, понимаете, собака эта, Найда, была у одного нашего мальчика, у Саши Фролова. Большая черная овчарка. Постороннему человеку к ней и подойти страшно.
Саша обучал Найду караульной службе. Она охраняла промтоварный магазин в Лесном. Саша приводил туда Найду к концу торговли. Все шли домой, Найда оставалась одна. Товару в ящиках, на прилавках, на витринах на большие тысячи, но беспокоиться нечего — никто не влезет в магазин. Найда не пустит.
И все же вор влез. Он забрался в магазин еще до закрытия. Спрятался в чулане в пустом ящике. В тот день магазин получил большую партию часов. Вот он и решил поживиться.
Представьте себе, никто его не заметил. Кончили торговать, заперли в магазине Найду, навесили снаружи замки, опечатали двери — все как полагается. Пошли спокойные продавцы по домам. А Найда, как осталась одна, стала все обнюхивать и быстро почуяла чужого. Подошла к ящику, скребет лапами крышку, рычит. Вор выскочил и вскарабкался на полку, под самым потолком. Полка, куда залез вор, узкая, не повернуться, а Найда сторожит, глаз не сводит.
В общем, сидел этот вор на полке час, сидел два, больше сил у него нет. Руки и ноги отекли, чувствует, что скоро свалится прямо собаке в зубы. Уже и забыл, что в коробках на этих самых полках сотни часиков, целое богатство. Думает только об одном: как выбраться? Совсем он в отчаяние пришел, но вдруг заметил под полкой на прилавке телефон. Как-то дотянулся до него, звонит в милицию: «Приезжайте скорее, берите меня, арестовывайте, а то упаду с полки и разорвет меня этот зверь на куски». «Да кто говорит?» — спрашивают. «Я, Васька Козырь, знаете меня…»
Прекрасным сторожем была Найда, но один раз получилась с ней крупная неприятность, и Саша был сам в этом виноват. Какую-то сделал он ошибку, когда дрессировал свою Найду.
В тот день мать Саши ушла к соседке и не заперла наружную дверь. Найда вышла из дому и отправилась в магазин. Сама пришла, без хозяина. В магазине торговля шла вовсю. Только что какой-то товар привезли, за ним выстроилась очередь.
Найда, увидев эту толчею, улеглась на пороге. Покупатели подходят к магазину — Найда рычит, не пускает. Другие хотят со своими покупками уйти — Найда не дает. Кто-то попробовал перешагнуть через четвероногого сторожа — не тут-то было! Найда лязгнула зубами да и куснула человека за икру.
В магазине ругаются, кричат. Кто-то в панику ударился: мол, собака бешеная, всех перекусает. И снаружи собралась толпа — всем интересно, что за непонятный случай. Милиционера привели. А он руками разводит:
— Что я могу сделать? Раз собака устроила беспорядок и нарушает торговлю, у меня только одно средство — пристрелить, и все тут.
Из магазина ему кричат:
— Правильно, стреляй! Сколько нам сидеть у этой бешеной собаки в плену?
Милиционер уже вытащил револьвер. Говорит:
— Осадите, граждане! Сейчас буду открывать огонь.
Счастье, что тут подъехал на машине директор магазина.
— Стой! — кричит милиционеру. — Убери пушку! Это Найда. Какая она бешеная. Она наш сторож.
Но и директор не может собаку увести. Она никого не признает — одного своего хозяина, Сашу. Отправили за Фроловым в школу автомобиль. С урока вызвали. Только Саша смог снять с магазина собачью осаду.
Лиза не просто рассказала эту историю, она тут же сделала вывод применительно к военной обстановке:
— Собаки несут караульную службу и в армии. Представляете, что будет, если собака сама, самовольно встанет на пост? У склада с боеприпасами или у штаба. Какая кутерьма пойдет! Надо везти приказ в части, а собака не выпускает! Верно я говорю, товарищ старшина?
Все верно. Вести занятия, когда есть такие помощницы, Петрову легче.
ВЕЛОСИПЕДИСТКИ
Вера Александрова попала на передовую одной из первых в своей команде. Прежде всего туда потребовались связные. Наши войска старались улучшить позиции, и атаки носили упорный и кровопролитный характер. Группе истребителей танков, стоявших по всей линии фронта, ставилась задача закрепиться на занятом рубеже, отбивать, танковые контратаки… Штабу батальона необходимо было поддерживать с ними прочную связь. На телефон рассчитывать можно было не всегда, приходилось посылать с донесениями связных на велосипедах.
— Кто умеет ездить на велосипеде? — спросил старшина.
Велосипедисток оказалось мало. Старшина посмотрел на Веру Александрову. Отобрал еще нескольких.
— Велосипеды получите, а на выучку даю вам три дня.
Три дня Вера воевала с велосипедом. Падала, набивала синяки и снова садилась в седло. На сочувствие подруг отвечала, посмеиваясь:
— Погодите, еще чемпионом буду. Вот устроим гонки…
Через несколько дней велосипедисток перевели во взвод связи.
Вера была дежурной, когда поступил приказ выслать роту истребителей танков под Старо-Паново, чтобы закрепиться на вновь захваченной позиции. Бойцы быстро сели на грузовики вместе с собаками. Штабной командир сказал Вере:
— Поедете с Савельевым за ними.
Савельев, добродушный и обычно неторопливый боец, известный во взводе как «мастер затяжного сна», уже стоял у землянки с велосипедом. Для него такие поездки были не внове.
— Айда, девушка!
Вера закинула карабин за спину, взяла свой велосипед, скептически поглядела на него:
— Ехать так ехать.
Грузовики роты уже пылили где-то впереди на разбитой и ухабистой дороге. Как ни хорошо ездил Савельев, все же и ему было, конечно, не поспеть за машинами, а Вере тем более. Ее велосипед вилял на рытвинах, его неудержимо тянуло в кюветы — то в правый, то в левый.
Когда они подъехали к первому контрольно-пропускному пункту, грузовиков и след простыл.
Савельев расспрашивал пожилого бойца, проверявшего документы, куда пошли машины. Тот махнул рукой вперед. Поехали туда, а где свернули, кто их знает?
Миновав развилку дорог, попали в лощину, изрытую воронками и перерезанную траншеями. На велосипеде здесь проехать было трудно, каждую минуту надо было слезать и, таща его, перескакивать через препятствия. А потом снова садиться. Для Веры это было сущей мукой.
— Эх, Александрова, Александрова! — ворчал Савельев, по-сибирски делая ударение на «о». — Когда ты станешь ездить по-людски?
Они медленно продвигались вдоль ручья по лощине, выше которой шло широкое асфальтированное шоссе, и Савельев не выдержал:
— Рванем поверху, была не была!
Только успели выбраться на шоссе и немного проехать, как попали под сильный огонь.
— Слезай! — прикрикнули из ближней траншеи. — Чего немцу глаза мозолите? Он и так молотит дай боже!
Снова скатились в лощину. Но противник и ее держал под плотным артиллерийским огнем. На подходах к передним траншеям вздымались разрывы. Ветер не успевал относить столбы поднятой ими пыли.
По траншеям от передовой медленно брели раненые.
— Смотри, политрук, — остановился Савельев.
Политрук роты, в которую они направлялись, шел навстречу, ординарец поддерживал его под руку. Вторая рука, замотанная бинтами, выглядела белым комом, на котором проступили бурые пятна.
— Так вам до роты не добраться, — сказал политрук, — тем более с велосипедами. Надо в объезд. До роты рукой подать, а в объезд несколько километров, но ничего не поделаешь — здесь и мышь не проскочит.
Вид у Веры был совсем измученный. Внимательно посмотрев на нее, политрук сказал:
— Вот что, Савельев, оставь напарницу здесь, а сам поезжай к командиру роты. За ней придешь после, или командир пришлет связного.
Савельев ушел, а Вера осталась ждать. Несколько артиллеристов подкатили совсем близко сорокапятимиллиметровую пушку и открыли огонь.
«Ну, — подумала Вера, — сейчас тут будет совсем весело». И «веселье» действительно вскоре началось. Немцы открыли по пушке ответный огонь. Низко, почти над самыми головами, прошел «мессершмитт». Он бил из пулемета и сыпал мелкими бомбами. Но расчет продолжал стрелять. Потом Веру сильно тряхнуло, она увидела красную вспышку, на месте которой сразу же начал расти черный столб. В нем вертелось пушечное колесо, летели вверх какие-то обломки…
Когда стало потише, Вера решила пробираться в роту. Раненых встречалось все больше. Среди них были и бойцы-истребители.
В роте, увидев Веру, удивились.
— Цела! — радостно улыбался ей Савельев. — Мы видели, какая там была карусель. Значит, ты здесь останешься, а я поеду с донесением.
Он двинулся по траншее, а Вера прошла немного следом, проводить его. Савельев был метрах в десяти от нее, когда возле самой траншеи разорвался снаряд. Савельев упал рядом с велосипедом. Вера подбежала к нему. Боец лежал, показывая на свои ноги. Они были в крови.
— И велосипед вот… — проговорил Савельев. — Видать, оба отвоевались.
Вера уже разрывала индивидуальный пакет:
— Сейчас перевяжу. Тебя починят, а велосипед… велосипед другой найдется, не велика беда.
Она быстро и уверенно перевязала раненого. Лицо Савельева стало бело-зеленым.
— Донесение… — тихо, с усилием сказал он. — Донесение тебе везти…
Вера взяла конверт:
— Сейчас тебя заберут в санбат, поправляйся скорее. Будем ждать назад.
Савельев ничего не ответил. Она пошла по траншее, добралась до того места, где оставила свой велосипед, и двинулась дальше, ведя его по узкому ходу сообщения. Велосипед мешал ей, педаль ударяла по ногам. Начался новый артиллерийский налет. Снаряды ложились густо. Видно, немцы успели хорошо пристрелять эти места. От близких разрывов трещали доски, которыми кое-где были укреплены стенки траншеи, летели камни и сыпалась земля.
— Забирайся сюда, — показал рукой на нишу под бруствером незнакомый пехотинец.
Вера едва успела подумать, что, пожалуй, он прав, надо переждать, как ее подбросило, швырнуло в сторону, что-то тяжелое навалилось на нее и вдавило в землю.
Она пришла в себя, когда налет уже прекратился. С трудом пошевелила головой. Ощущение страшной тяжести не проходило. Попробовала подняться, но тяжесть, давившая на нее, не давала двигаться. «Засыпало», — поняла Вера. Медленно, сбрасывая навалившуюся землю, она выбиралась из завала, с огромным напряжением столкнула наконец с себя неподатливую мягкую тяжесть. Посмотрела на руки, темные от крови. Кровь была и на разорванной гимнастерке, покрывала черными сгустками колени. Но это была не ее кровь. Рядом Вера увидела мертвое, изуродованное тело того самого бойца, который только что советовал ей укрыться в нише. Теперь и ниши не было. Снаряд разорвался в самой траншее и наполовину засыпал ее.
Вера поднялась, переступила с ноги на ногу, осторожно пошевелила руками. Как будто все цело. Только жужжит, жужжит в ушах, точно над ней кружатся шмели. Обломки велосипеда торчат из земли, засыпавшей траншею.
Обтерла, как могла, руки и колени, отряхнула гимнастерку. Беспокойно подумала: «Много времени прошло, надо бежать».
Ноги плохо двигались. И все-таки она, превозмогая себя, то шла, то бежала — сперва по траншее, потом выбралась на железнодорожную насыпь и двинулась по ней. На полотне дороги лежали раненые.
— Сестрица, пить, сестрица, помоги, — просили они.
— Сейчас придут санитары, мне задерживаться нельзя, — виновато отвечала она, задыхаясь.
Она плакала от острой жалости к этим страдающим людям, но не замечала слез, которые текли по лицу. «Не останавливаться, скорее», — твердила она себе, чувствуя, что, если остановится, уже не сможет бежать дальше.
Чтобы сократить путь, Вера свернула с насыпи в поле. И теперь бежала напрямик. Стало очень темно, только справа, там, где проходила передовая, поднимались в небо ракеты. Вера с удивлением отметила, что уже долго никого не встречает.
«Не сбилась ли, туда ли иду?» — думала с тревогой. И очень обрадовалась, увидев перед собой бойца. Он что-то закричал ей отчаянным, исступленным голосом и стал размахивать наганом. Вера не различала его слов-, только радовалась и старалась отдышаться.
— Стой!.. Руки вверх!
Наган почти уперся ей в грудь.
— С ума ты сошел, что ли? — Вера медленно подняла руки.
Лейтенант, к которому Веру привел боец, разобрался в деле довольно быстро. Он знал часть, где она служила, а документы у нее были в порядке.
— Следуйте дальше, — сказал лейтенант. — Идти можете?
Она молча кивнула.
— Проводи, — приказал лейтенант бойцу.
— Шофер я, командира полка вожу, — смущенно объяснял боец по дороге. — Теперь задразнят — с девчонками воюешь. А откуда мне знать, кто ты такая? Прешь как ненормальная и даже не понимаешь, что тебе кричат. И откуда прешь? Прямо с минного поля. Разве кто из наших там пойдет? Ну и принял за шпионку. Вид у тебя тоже… Точно собаки рвали.
У Веры не было даже сил, чтобы посмеяться над шофером. Нашелся герой! Он что-то говорил еще, смущенным, извиняющимся тоном, кажется, объяснял, что мины на поле были поставлены противотанковые, иначе Вере не остаться бы в живых… Она, почти не слушая его, с трудом преодолевала эти последние, казалось, самые тяжелые метры до командного пункта батальона. Отдала донесение.
Сон одолел ее сразу, как только удалось добраться до нар. Она словно провалилась в него, как в темную пропасть, — ведь сорок пять часов была на ногах.
Когда проснулась, хотела спрыгнуть с нар, но малейшее движение вызывало острую боль в правом боку. Слезать пришлось с помощью девушек.
— Еще бы, — сказал врач, — при таком-то кровоизлиянии…
Только тут Вера увидела, что весь правый бок у нее посинел. Да и нога тоже.
— А в общем, вы счастливо отделались.
Врач оказался прав. Через несколько дней она снова села на велосипед и, удивительное дело, стала ездить куда увереннее.
Вера возила пакеты по нескольку раз в день. Маршруты были дальние — от Средней Рогатки к Понтонной или Лигову, потом в Смольный, на Дворцовую площадь, в Сосновку. За иной день проезжала больше сотни километров. Теперь у нее был хороший полугоночный велосипед. Близ передовой с него приходилось слезать. Под Лиговом Вера оставляла его у артиллеристов и шла вперед ходами сообщения. Редко выдавались спокойные дни, а чаще приходилось опять попадать под артиллерийские налеты, под бомбежки и пулеметный огонь. Видеть кровь, слышать стоны раненых. Но теперь для нее это были будни войны.
ЛИНИЯ СВЯЗИ
Привыкают…
По интонации командира батальона Петров не понял — утверждение это или вопрос. Командир теперь часто приезжал в Сосновку, его интересовало, как идут занятия в «девичьей команде».