Когда ножи скользнули по чему-то твердому и показались ящики с взрывчаткой, устроили перекур. Предстояло самое трудное.
Петров вылез из ямы, огляделся. Отделение Александровой было все еще близко. Девчата смотрели в их сторону и, видно, думали о фугасе больше, чем о минах, которые им надлежало снимать.
Петров подошел к ним:
— Сержант Александрова, почему не выполняете задание? Всем за работу!
Вера вспыхнула:
— Слушаюсь!
А Валя Родионова снова не выдержала:
— Элементы неизвлекаемости есть там?
Это было не любопытство, это была острая тревога. Девушки беспокоились за них, за Щипунова и Петрова. И Егор Сергеевич понимал это.
— Делайте свое дело. Элементов неизвлекаемости пока нет. Закончим — все вам покажем.
Повозочный Зиновьев, ссутулившись, стоял тут же. Он больше не ворчал, с интересом прислушивался к разговору. Петров повернулся к нему:
— А ты со своим конягой задачу выполнил. Можешь ехать. Начпрод с поваром ждут ведь.
Докурил, затоптал окурок и снова полез в яму.
Ящики со взрывчаткой стояли рядами один на другом, но трогать их было нельзя. Кто поручится, что от ящика к взрывателю не тянется проволочка — элемент неизвлекаемости, о котором спрашивала Валя? Тронешь — и произойдет взрыв. Осторожно сняли с верхних ящиков крышки. Внутри лежали тротиловые шашки по 200 и 400 граммов, желтоватые, похожие на куски мыла. «Прекрасно сохранились, — подумал Петров. — Еще пойдут в дело». Но и шашки нельзя было сразу вынимать. Каждую нужно осмотреть со всех сторон, тихонько подсунуть под нее ножик — нет ли проволочки там? Каждую! А пока дошли до нижнего слоя, вынули уже 500 штук. Нервы были напряжены, все внимание сосредоточено на шашках, таких аккуратных и привлекательных с виду.
Сменившись, Петров встал поодаль от ямы, где теперь работал Шипунов. Из-за поворота дороги появился человек. «Где же оцепление, почему пропускают посторонних?» — обеспокоенно подумал Егор Сергеевич. Но это был не посторонний, а командир роты. Не одни девушки беспокоились, хотели знать, как идет дело с трудным фугасом.
— Что там у вас?
Петров рассказал, и комроты пошел к котловану тихонько, однотонно посвистывая сквозь зубы. (Была у него такая привычка, за нее, случалось, товарищи ругали: «Хоть бы мелодию какую высвистывал, а то шипишь, точно пар выпускаешь из крана».)
Комроты шел к котловану, а оттуда вдруг выскочил Щипунов. Лицо его было бледным. Он с секунду к чему-то прислушивался.
— Это вы, товарищ старший лейтенант? Вы свистите? — с облегчением вздохнул он.
— А ты что, против?
— Мне показалось, в яме шипит, думал — бикфордов шнур загорелся…
С бикфордовым шнуром все обошлось благополучно. Конец зажигательной трубки нашли в шашке самого нижнего слоя. Там же стояли электрические детонаторы и взрыватель. Их вынули. Теперь можно было свободно вздохнуть.
— Куда все же вели электрические провода, где их выход? — сказал с недоумением Щипунов.
— Не знаю, — пожал плечами Петров. — Искать времени нет. Да пускай они хоть в самый Берлин тянутся, к Гитлеру лично. Зря он будет там крутить машинку. Фугас-то мы разобрали! Тю-тю, как говорят, ауфвидерзейн.
Щипунов удивленно посмотрел на Петрова. Такого легкомысленного тона от него он никогда не слышал. Но кажется, так, как сегодня, они еще никогда не уставали.
— Снять оцепление! — приказал Егор Сергеевич. К котловану спешили девушки, они весело болтали, сыпали вопросами — уже откуда-то узнали, что работа окончена. Теперь надо было все им рассказать и показать.
ТИХАЯ ВАЛЯ
Валя Корнеева была мало приметна в команде. Высокая, неторопливая, с бледным лицом, которое лишь изредка красила улыбка, она говорила негромким голосом, рассудительно, спокойно и только тогда, когда действительно надо было что-то сообщить. На других, случалось, нападала болтливость — от радости, от перенесенного испуга, от хорошего настроения, появившегося неизвестно почему, а Валя всегда была немногословна. И смеялась она тоже редко и негромко.
Тихую Валю любили в команде, девушки охотно делились с ней своими переживаниями, доверяли сердечные секреты. Она слушала внимательно и сочувственно, не прерывая излияния подруг. Были ли у нее тоже сердечные тайны? Об этом ничего не знали.
Стоило девичьей команде появиться на новом участке фронта, и весть об этом немедленно разносилась по частям, расположенным вокруг. Егору Сергеевичу хватало забот. Нужно было держать на расстоянии тех, кто очень уж лез на глаза, стараясь любым способом познакомиться с девушками. Молодость везде остается молодостью, и на войне, бывало, в огне и крови, ее голос зазвучит вдруг особенно громко. Не во власти старшины было запретить любовь. Она возникала и там, на передовой, и не одна девушка потом пронесла эту любовь через всю свою жизнь. Егор Сергеевич не был ханжой, но он всегда помнил, что служба есть служба и дисциплина остается дисциплиной. О них командир не может забывать.
Впрочем, и в этом отношении Валя Корнеева не причиняла ему беспокойства. Солдат и молодых офицеров, не упускавших случая повертеться около девушек, — всегда хватало. Но Валю они не вызывали на свидания, ей не писали любовных писем. Она была недурна собой, только ее привлекательность не бросалась в глаза, а держалась Валя так, что ей легко дарили дружбу, но завязать фронтовой роман не пытались. А все, чего требовала служба, Валя выполняла точно и умело.
Она не числилась в первых, как, скажем, Рита Меньшагина, которая действительно лучше всех умела учить собак и обращаться с ними, или Вера Александрова — отличный сержант и минер, душа и заводила команды. Но когда начинали подсчитывать сделанное, неизменно оказывалось, что тихая Валя выполнила свои задания лучше, чем многие. Так было и на Неве, когда они вывозили раненых на собачьих упряжках. Говорили о Валиной работе мало, у нее не было особенных происшествий, но по числу раненых, доставленных с поля боя на медицинский пункт, она превзошла большинство девушек. Валю наградили тогда боевой медалью, и это не вызывало разговоров и пересудов. Все понимали — она заслужила. И также все сочли естественным и справедливым, когда Валю наградили орденом Красной Звезды за работу на минных полях. Валя показала себя очень хорошим минером.
Собака у нее была тихая, под стать хозяйке. Чем-то Шарик напоминал русскую гончую. С его вытянутой небольшой головы свисали лохматые длинные уши, темно-карие глаза смотрели живо и умно. Масть его была пестрой — черные, желтые, белые пятна на короткой плотной шерсти.
Это был ласковый пес. Он не рычал на незнакомых людей, когда с ним заговаривали, глядел внимательным взглядом и вертел хвостом. Он мог постоять за себя, но первым драку обычно не начинал.
К хозяйке Шарик был очень привязан и понимал ее с полуслова. Во время работы Валя вела с ним неторопливую, тихую беседу. Пес отвечал Вале взглядом, движениями, иногда даже хитровато подмигивал, давая понять, что слышит хозяйку и сделает то, что приказано. Почуяв взрывчатку, Шарик спешил уведомить Валю: оборачивался и ритмично помахивал хвостом. Валя сразу замечала его сигналы:
— Нашел, что ли? Тогда садись.
И Шарик садился возле обнаруженной мины, терпеливо ожидая награды. Хотя садиться было не всегда приятно. Как-то они работали на болоте. Стояла уже глубокая осень, и между кочек выступала ледяная вода. Нужно было обладать поистине необыкновенным чутьем, чтобы в этой сырости учуять мину, но Шарик учуял. И остановился возле нее в нерешительности, крутил хвостом, вопросительно глядел на хозяйку.
— Холодной воды боишься, неженка? — укоризненно проговорила Валя. — Хвостик замочить страшно, а на воздух взлететь не хочешь? Ну, садись как положено!
Шарик сел возле кочки, прямо в воду. Валя подошла к нему, работая щупом. Она обнаружила мину под дерном и обозначила ее красным флажком. Потом старательно обтерла мокрозадого пса полой шинели и сунула ему в пасть лакомство:
— Глотай, заслужил, молодчина.
Должно быть, потому, что Валя редко рассказывала о своей работе, о находках Шарика, ее собака довольно долго числилась в посредственных. Другие девушки, едва придя с минного поля, спешили поделиться с подругами: «Ах, девчонки, что у меня сегодня было!..» Валя слушала эти рассказы и молчала, хотя порой могла сообщить девушкам и кое-что более интересное. Но ей все сделанное самой казалось уже простым и обыкновенным.
Все-таки иногда — так уж получалось — подруги, командиры да и посторонние становились свидетелями того, как она с Шариком работала. Потому и репутация ее собаки постепенно росла.
Как-то выходило, что это именно заслуга Шарика, если они с Валей нашли особенно хитро упрятанный фугас, — Шарик же привел к нему! Только Егор Сергеевич замечал иногда:
— Шарик — орел, ничего не скажешь, но собаку же надо заставить работать. У Вали он молодец, а каким у другой был бы, еще неизвестно.
В деревне Туганицы на Валю прикрикнул было молодой лейтенант, командир взвода: мол, очень она со своим Шариком возится, а тот всех с толку сбивает. Но оказалось, упрекал он ее зря.
День был холодный, солдаты, занявшие деревню, замерзли, хотелось немного отдохнуть, обогреться, но немцы уничтожили все строения. Только один дом стоял почти неповрежденным. К нему и стекались люди. Входить внутрь не разрешалось, пока не появится надпись: «Проверено, мин нет». За этим следили строго.
Проверить дом послали Валю. Шарик весело побежал с ней. Он был деревенской собакой, чуял кругом родные запахи, которых ему очень, видно, недоставало в части. В доме жадно обнюхивал каждый угол, каждый предмет. Обнюхал крышку подполья, обнюхал скамейку, отскочил и закружился по избе.
— Ищи, Шарик!
Пес подошел к широкой круглой печке и остановился. Валя услышала его старательный сап.
— Ну, что там?
Шарик довольно поглядел на девушку и сел возле печки.
Валя осмотрела печь — заглянула в топку, в дымоход, слазила наверх. Ни в топке, ни в трубе, ни наверху ничего не было.
Вышла из дома и пустила Шарика снова. Тогда-то на нее и прикрикнул молодой лейтенант. Ему было приказано быстрее осмотреть деревню, он торопился.
А Шарик вбежал в избу и сразу стал тыкать мордой в топку печи, затем уселся, словно говоря всем своим видом: «Это здесь то, что мы ищем, и пока не достанете, пока не дадите мне лакомства, я отсюда не уйду».
— Выстукай печку, нет ли пустот? — приказал лейтенант.
Пустот не было. Лейтенант пожал плечами:
— Путает этот Шарик, дурная собака.
Валя молча скинула шинель, закатала рукава и полезла в топку. Осторожно сгребла холодные угли и золу, стала ощупывать под.
— Тут, — сказала она глуховатым голосом. — Тут они!
Две мины, большие, как тарелки, стояли на месте аккуратно вынутых кирпичей. Валя достала их и удивилась:
— Взрывателей-то нет! Странно…
— В этом-то как раз ничего странного нет, — заметил командир взвода. — Отверстия к детонаторам открыты, видишь? Фриц как рассчитал? Придут наши солдаты или местные жители вернутся. Холодно. Сразу затопят печку, ну, искры попадут в мины — и все полетит к черту. Две противотанковые — это сила. Ты Шарику-то дала чего-нибудь вкусного? — спросил он уже другим тоном.
— Видите, облизывается.
Она вышла из дома и написала на стоне: «Мин нет. В. К. 9.2.44», потому что было это 9 февраля 1944 года.
Но настоящая известность пришла к Шарику все же позднее, уже в Луге.
В деревне около Луги Валя осматривала большую колхозную конюшню. Там было пусто, лошади давно здесь не стояли. На полу бугрился старый, плотно слежавшийся навоз. На нем уже не было видно ни одного следа конских копыт. Ветер намел много снега через щели дверей. Делать тут вроде было нечего. Все-таки Валя пустила Шарика внутрь. Пес шел сперва медленно, без интереса, потом насторожился и побежал к яслям у правой стены. Подпрыгнул, встал передними лапами на край яслей, затем уселся на землю.
Валя удивилась — зачем тут взрывчатка? Но Шарику она верила, а весь его вид говорил: «Я нашел». И она стала осторожно осматривать конюшню, медленно приближаясь к собаке. Ничего подозрительного не было видно. Только подойдя к Шарику почти вплотную, Валя заметила тоненькую проволочку, тянувшуюся из яслей к иолу и затем над самым полом поперек помещения. В полутемной конюшне ее очень трудно было увидеть. Но Валя хорошо знала, что значит такая проволочка. Заглянула внутрь яслей. Присыпанные сверху трухлявым сеном, там лежали три противотанковые мины, ждали, пока кто-нибудь заденет оттяжку. Хорошо, что деревня была еще почти пуста. Население, ушедшее в лес от немцев, только начинало возвращаться. А то любопытные мальчишки наверняка бы обследовали старую конюшню и не ушли бы из нее.
Валя перерезала оттяжку и отправилась докладывать Петрову. Нашла его в избе неподалеку. Там было уже несколько деревенских женщин, пришедших из леса. Они с изумлением глядели на высокую, ладную девушку-солдата, на ее собаку, сумевшую, оказывается, разгадать коварство фрицев, которое и человеку понять трудно.
— Ах ты господи, чудеса-то какие, — твердила хозяйка избы. — И угостить вас, родненьких, нечем.
Она достала из мешка темную картофельную лепешку и неуверенно протянула Шарику:
— Может, и не захочет он, такой ученый пес?
Но Шарик вопросительно взглянул на Валю, прочел в ее глазах разрешение и неторопливо взял лепешку. Он не был голоден, но чувствовал в голосе женщины радушие, ласку, а запах темной лепешки был все-таки приятен, и Шарик медленно сжевал угощение.
А в самой Луге им пришлось работать «при большом стечении публики», как говорил Егор Сергеевич. Вообще-то публике при работе минера присутствовать не положено, но тут уж так получилось. На пустыре только что освобожденного города солдаты обнаружили огромный штабель прессованного сена. Основным видом транспорта в частях был автомобиль, но повсюду имелись и лошади, и корма для них на фронте не хватало. Откуда могли взять сено в блокированном еще недавно Ленинграде? Сено везли издалека, с Большой земли. А тут огромный штабель, трофейный… Фуражиры нетерпеливо поглядывали на него. Подходить к штабелю было нельзя, пока не проверят минеры. Может быть, кто и пренебрег бы в нетерпении этим правилом, но в Луге было очень много мин, произошло уже несколько взрывов, и это заставило соблюдать осторожность. Фуражиры просили минеров: «Проверьте скорее, лошадей же кормить надо». Командир послал Валю.
Перетянутые железной проволокой аккуратные кипы сена лежали в штабеле плотно одна к другой, как кирпичи в стене. Валя с Шариком обходила штабель. Фуражиры глядели на них издалека. Ничего подозрительного Валя не обнаружила. Шарик тоже относился к штабелю равнодушно, обежал его, ни разу не выказав ни малейшего желания присесть.
— Нет тут мин, — проговорила Валя и уж просто из педантичности решила еще разок обойти штабель — не вплотную, а поодаль, чтобы проверить и пустырь. Она сделала несколько шагов и вдруг почувствовала, что Шарик настойчиво тянет ее в сторону, к кипе сена, лежавшей на снегу. Кипа была там только одна. Ее, видно, сняли, но не успели увезти.
Валя спустила Шарика с поводка. Пес подбежал к кипе и сразу сел.
— Назад! Не подходить близко! — крикнула Валя фуражирам, которые уже устремились к сену.
Впрочем, сама она сомневалась. Какому дураку пришло в голову минировать отдельную кипу, когда тут огромный штабель: мимо него ведь наверняка не пройдут. Но мина в кипе все же нашлась. Видно, немецкий подрывник считал, что кипа привлечет внимание солдат в первую очередь. Большой штабель может вызвать сомнение, а кипу, брошенную в сторонке, возьмут. И подорвутся.
Едва Валя извлекла мину, фуражиры занялись своим делом. Подгоняли к штабелю подводы, грузили сено, торопились. Но каждому хотелось выразить свое удивление.
— Ну и собачка у тебя, сестренка! С такой собачкой самого Гитлера можно достать из норы.
Валя молча слушала их похвалы. Она позволила солдатам угостить Шарика сахаром.
Будь Валя разговорчивее, она бы рассказала, наверное, много подобных историй, но и без того ей стали поручать все более трудную работу. О ней и о Шарике вспомнил командир роты Хижияк, когда к нему прибежал взволнованный младший лейтенант в Усть Нарве. Это было уже летом сорок четвертого, в жаркий день. Девушки только что пришли с задания, устали и мечтали выкупаться в тихой воде залива, они хорошо поработали перед тем. А младший лейтенант требовал минеров немедленно!
Накануне в Усть-Нарве взлетел на воздух дом, где размещалось одно из армейских подразделений. Две недели прожили в нем, и вдруг сработала мина замедленного действия. Те, кто в свое время осматривал дом, не смогли ее обнаружить.
— В землянке, которую занимает мой начальник, тоже стоит мина. Вроде той, что взорвалась.
— Откуда вам это известно? — поинтересовался Хижняк.
— Мой начальник слышит тиканье часов, — доложил младший лейтенант.
— Ваш начальник слышит, а саперы не слышали? Ведь, наверное, землянку проверяли, прежде чем туда въехал начальник?
— Проверяли, да ведь и тот дом тоже… А тиканье не все время слышно, по ночам только.
Младший лейтенант нервничал.
— Начальник на передовую уехал, вот и надо проверить землянку, пока его нет.
Хижняк был опытным минером, много повидал за время войны. То, что рассказывал младший лейтенант, показалось ему не очень убедительным. Чтобы часовой механизм работал так долго, чтобы саперы, обследовавшие землянку, не смогли в свое время его найти — все это представлялось командиру роты маловероятным. Землянка — не дом, ее проверить легче.
— У вас свои саперы есть, пусть еще раз проверят, если начальство требует. У нас и так работы невпроворот, — сказал он.
Но избавиться от младшего лейтенанта было не так просто.
— Наши же не нашли, а вы специалисты, фронтовая часть. У вас и техника лучше, и даже собаки есть. Начальник приказал вас позвать. Что я ему доложу?
Он все время поглядывал на часы.
— А, хай вам!.. — Хижняк махнул рукой. — Рядовую Корнееву ко мне! И ефрейтора Кармаиова, — сказал он ординарцу.
Скоро Валя и ефрейтор Карманов были уже около землянки начальника.
— Девчата, значит, купаются, а ты вкалываешь? — ворчал ефрейтор.
Валя молчала. Послали, — значит, надо работать.
Они обошли землянку кругом, все осмотрели — покрытие, бревенчатый накат… Ничего подозрительного. Спустились в землянку. Все там было сделано основательно. Стены обшиты толстыми строгаными досками, удобная кровать, стол, стулья. Валя и Карманов осмотрели, выстукали стены, прослушали саперным стетоскопом. Никакого результата. И Шарик, которому Валя верила больше, чем приборам, ни к чему в землянке не проявлял интереса. Обнюхал и улегся, позевывая, на полу. Он явно не чуял запаха взрывчатки.
— Давай посидим, — сказала Валя, — может, услышим, что там тикает.
Вернулся и начальник, узнал, что в его землянке минеры, и устроился в соседней. У него было много дел. Велел накормить Валю и Карманова ужином, послал им с ординарцем печенья и конфет. Валя с удовольствием ела сладости — солдатский паек не балует ими — и угощала изредка Шарика.
Было уже близко к полуночи. Стало очень тихо. Снаружи не доносилось никаких голосов. Умолкла и артиллерия. Карманов с трудом преодолевал сон. Думал о доме, почему давно нет писем?
Вдруг Валя встала и тихонечко, на цыпочках, пошла в противоположный угол землянки.
— Что там?
Валя прижала палец к губам. Потом подозвала Карманова жестом:
— Слушай…
Ефрейтор повернулся ухом к стене и затаил дыхание.
Да, там тикало — негромко и ритмично: «тик-так, тик-так». Тиканье обрывалось, потом слышалось снова.
Наконец Валя выпрямилась. Ее лицо стало лукаво-веселым, и Карманов узнал, что эта тихая девушка умеет смеяться — заразительно и звонко.
Она постучала пальцем в стену, и тиканье сразу прекратилось, потом началось снова. Так несколько раз. Стоило Вале ударить костяшками пальцев в стену — и «адская машина» переставала действовать.
— Это же сверчок, — проговорила Валя, — самый обыкновенный, домашний. С ним уютнее даже.
Она вышла из землянки, позвала младшего лейтенанта:
— В общем, мы отправились, а ваш начальник может спать спокойно. Сверчок вреда не причинит.
Работая с Шариком, Валя привыкла выслушивать похвалы собаке.
— Умная, — повторяли солдаты, — все понимает, только говорить не может.
Валя смотрела в живые, преданные глаза Шарика, улыбалась:
— Пока не говорит, но я его и говорить научу. После войны, когда времени будет побольше.
Она не собиралась расставаться с Шариком и после войны. Конечно, девушек демобилизуют, вернутся солдаты к семьям, да и собаки, наверное, станут в армии не нужны. Возьмет Валя своего Шарика и поедет с ним домой…
Девичью команду снова перебросили к Ленинграду. Фронт уходил все дальше, в Прибалтику, а вокруг города еще оставалось множество минных полей, широкие полосы начиненной смертью земли охватывали его со всех сторон.
Мины, пролежавшие три-четыре года в земле, не стали безобиднее, наоборот, чем больше действовали на них погода и время, тем большей опасностью грозили они тем, кто к ним прикоснется.
Разные были мины на этих полях. Во время блокады пришлось пользоваться всякими материалами, которые находились под руками. Не хватало стали, и оболочки мин изготовляли часто из сырых досок или из фанеры. Называли эти мины «гробиками» не только потому, что они напоминали своей формой гроб. Их снаряжали гризутином за неимением тола. А гризутин — один из видов динамита — взрывался очень легко, особенно если его прихватывало легким морозом.
Такие мины оказались на участке, который разминировала Валя. Она работала одна, Шарик остался в части — на разведанном поле он был не нужен. Уже много было выставлено флажков, они обозначали найденные мины, которые следовало подорвать в конце дня. Валя в очередной раз воткнула щуп в землю. Он вошел почти свободно, лишь чуть зацепившись за что-то. Металлический стержень проткнул насквозь сгнившую деревянную оболочку противотанковой мины, но внимательная и опытная Валя все-таки почувствовала это легкое царапанье и поняла: там может быть взрывчатка.
Решила проверить подозрительное место. Нагнулась и стала снимать ножом дерн. Она делала это осторожно и аккуратно, только гризутин в мине стал очень уж чувствительным. Хватило едва заметного сотрясения, чтобы он взорвался. Взрыв был сильный — мину ведь рассчитали не для человека, а для танка, покрытого стальной броней…
Валю похоронили в родном городе, на воинском кладбище в Московском районе. Глотая слезы, девушки дали салют над свежей могилой, они клялись, что никогда не забудут подругу.
Шарика на кладбище не было. Он не видел Валю мертвой, сидел в вольере, но вел себя беспокойно, как никогда. Его просто было не узнать. Шарик метался по узкому огороженному пространству, тревожно лаял или горестно подвывал, словно плакал. Может быть, он скучал, а может, чувствовал, что произошло несчастье…
МИШКА-СМЕРТНИК
По правде говоря, кличка Мишка-Смертник собаке совершенно не шла. Собака была веселая и живая, немножечко неуклюжая и порой дурашливая, как щенок. Она и в самом деле не далеко ушла от щенячьего возраста — попала в часть, когда ей было года полтора, не больше. Но в списках она значилась под двойным именем: Мишка-Смертник — и этим отличалась от всех других Мишек.
— За что так мрачно прозвали эту веселую животину? — часто спрашивали Мишкину хозяйку Валю Глазунову.
— Тут целая история… Ольгу Дмитриевну Кошкину спросить надо. Она так прозвала, — отвечала девушка. Потом добавляла, видимо движимая чувством справедливости: — Он и правда был смертником. Ольга Дмитриевна его от смерти увела.
Мишку доставили в часть с Большой земли. Весной 1943 года по новой железной дороге, проложенной вдоль Ладожского озера в узком, отбитом у врага коридоре, отправилась из Ленинграда за собаками небольшая команда «ремонтеров». В блокированном Ленинграде ни одной собаки уже давно нельзя было найти, а батальону, готовившему четвероногих для миннорозыскной службы, их нужно было много. В командировку поехали офицер Штиглиц и сержант Кошкина — старые, опытные собаководы. Задача, казавшаяся очень простой в Ленинграде, доставила им на Большой земле много хлопот. Штиглиц и Кошкина побывали в разных городах, деревнях и поселках Ленинградской, Вологодской и Кировской областей. Везде их встречали хорошо, хотя и несколько удивленно: «Люди на войну идут, это понятно, а собаки зачем?» Но после короткого разговора охотно брались помочь. Солдатские жены приводили собак сами и отказывались от всякого возмещения.
— Хозяин наш охотник был, — объясняла одна женщина, приведшая небольшую, но умную и хорошо выдрессированную лайку, — с псом ходил белковать. Огурчик, бывало, ни одной белки не упустит. Нет уж у нас хозяина, фашист убил. Пускай теперь Огурчик идет на войну, может, и будет от него польза. Охотиться у нас теперь некому.
Все-таки набрать нужное количество собак, отвечающих армейским требованиям, оказалось трудно. Не каждый пес годился. Ольга Дмитриевна Кошкина, настойчивая и неутомимая, ходила по дворам, расспрашивала ребят и взрослых. В одном городке узнала, что там усердствуют собачники с утильзавода — ловят бродячих псов, иной раз и со двора уведут. Ольга Дмитриевна отправилась на утильзавод. Спустилась в низкий, вонючий подвал. Там сидело несколько собак, привязанных короткими цепями к стене. Одна из них — крупная, с густой бурой шерстью — понуро лежала на земле и встретила Кошкину тоскливым, горестным взглядом. Она точно предчувствовала ожидавшую ее судьбу.
— Эх ты, бедолага, как тебя занесло в такое место? — ласково заговорила с собакой Ольга Дмитриевна.
А «занесло» просто. Пес бегал беззаботно по улицам, и хромой старик в плохо пахнущем полушубке и огромных валенках, обклеенных снизу красной резиной, подманил его куском хлеба. Пес доверчиво подошел, и тугая петля стянула его шею. Охваченный ужасом, задыхающийся, он оказался в темном ящике, где сидело еще несколько полузадушенных собак. А темный ящик уже катился дальше по дороге. Хромой старик грубо кричал, понукая запряженную в сани лошаденку.
Сейчас старик стоял тут же, в подвале, но пес услышал ласковый, спокойный голос женщины в солдатской форме. Он поднял голову и умоляюще посмотрел на женщину, словно говоря: «Вызволи меня из этого страшного места, я готов тебе служить верой и правдой».
Ольга Дмитриевна подошла к псу, продолжая нашептывать ласковые слова, посмотрела его зубы:
— Да ты же совсем молодой, бедолага!
Ее сердце дрогнуло от умоляющего собачьего взгляда.
— Этого пса мы возьмем для армии, — сказала она.
— А мы его и сами для армии подобрали, — возразил старик. — Сдерем шкуру, на унты пойдет. Очень даже прекрасные будут унты. Какой-нибудь летчик спасибо скажет.
— Не пойдет он на унты. Забираем на фронт, — твердо ответила Кошкина. Она отвязала пса от стены и взяла за поводок.
— У меня, поди, тоже свой план есть, — ворчал старик, но препятствовать Кошкиной не стал: ее фронтовые сержантские погоны внушали уважение.
Труднее было договориться с Штиглицем. Едва взглянув на приобретение Ольги Дмитриевны, Штиглиц передернул плечами. А пес глядел на него весело и озорно, он уже забыл о хромом старике, он чувствовал себя в безопасности рядом с женщиной, которая держала его твердой, но доброй рукой, не дергала поводок, не делала ему больно и говорила по дороге какие-то не совсем понятные, но хорошие слова.
— Как же тебя зовут? — спрашивала Ольга Дмитриевна собаку. — Ведь надо же знать твое имя, смертник ты несчастный…
— Вы что, серьезно хотите везти в Ленинград этого помойника? — набросился Штиглиц. — В нем же ничего нет, кроме блох, ни грамма породы! Дворняга в самом законченном виде. Кто станет такую скотину дрессировать, кто будет тратить на него корм и время? Я бы хотел посмотреть на подполковника, когда вы продемонстрируете ему это «дворянское» отродье.
— Ну и что из того, что он дворняга, — возражала Кошкина. — Вы на его глаза взгляните, умница же, отличная выйдет миннорозыскная собака.
Они спорили долго, пока Штиглиц не махнул рукой. Он знал упорство Ольги Дмитриевны да и верил ее знанию собак, а судьба пса, спасенного с живодерни, тронула и его.
— Как вы его зовете? Смертник? Ничего себе кличка, — ворчал Штиглиц, уже уступая.
Под этой кличкой пса и занесли в список. Что его зовут Мишкой, Ольга Дмитриевна узнала немного позже — прошлась с ним по улице, там, конечно, повстречались мальчишки, знавшие Смертника-Мишку. Они рассказали, что хозяева Мишки куда-то уехали из города, а пса не взяли с собой, вот он и остался бездомным, кормился как мог. А Мишка он потому, что очень похож на медведя и своей шерстью, и мордой, и походкой.
— Так и будем звать тебя Мишка-Смертник, — сказала Ольга Дмитриевна псу…
Шутки по поводу «дворянского происхождения» Мишки продолжались и в части. Валя Глазунова, когда ей дали эту собаку, пошла к Егору Сергеевичу жаловаться:
— У других овчарки, эрдели, гончие, а у меня самая что ни на есть дворняга. За что мне хуже всех?
Маленькая, круглая, она стояла перед командиром, шмыгала носом и вытирала слезы, то и дело набегавшие на ее светлые голубые глаза.
Петров даже растерялся:
— Ты же его не на выставку поведешь, на минное поле, а миннорозыскной собакой он будет хорошей.
Выручила Рита Меньшагина, оказавшаяся при этом разговоре. Она сказала, что занималась уже со Смертником и, по ее мнению, это на редкость сообразительный и симпатичный пес.