В то время, как мы продолжали репетировать вместе, к нам, наконец, присоединился Стив Коронэл, и мы постепенно становились чем-то все больше и больше похожим на настоящую группу.
10.
В июне 1970 года я окончил Высшую школу музыки и искусства, заняв двадцатое место от конца в классе с порядочным количеством студентов. На самом деле, я сам был удивлен, что вообще смог окончить школу, учитывая как редко я показывался в классе.
Окончание вызвало у меня смешанные чувства. Я был рад, что школа уже позади, но я до ужаса боялся быть призванным в армию. Вьетнамская война была в разгаре, и меньше всего я хотел быть призванным в армию. Мне нужно было идти во Вьетнам не больше чем принимать ЛСД.
За все года созревания страха мне удалось подсобрать кое-какие медицинские справки с разными жалобами, такими как боль в спине и так далее, с которыми я обращался к врачам. Однажды я пошел на Уайтхолл-стрит в нижнем Манхэттене с повесткой о призыве в армию. Они просмотрели мои документы и быстро признали непригодным. Годы, которые я провел, мучаясь от страха попасть во Вьетнам, оказались тщетными. Я сообщил родителям эту чудесную новость, как я взял с собой все медицинские справки, чтобы доказать свою непригодность к службе. Они посмотрели друг на друга с недоумением и сказали «А ты разве не знал, что тебя не могут призвать в армию?»
«Почему?», спросил я.
«Ты глухой на одно ухо».
Ага.
В шоке я подумал, сколько раз я поднимал тему призыва во время учебы в высшей школе. Любой парень по мере достижения призывного возраста обсуждает, что его ждет. Я много раз рассказывал родителям о своих страхах. От этого страха они могли избавить меня, сказав хоть раз, что я непригоден для службы.
«Почему вы ни разу не сказали мне об этом?», спросил я.
Они посмотрели друг на друга, потом на меня и пожали плечами. Еще десять очков моим родителям.
Это правда, что я не мог определить направление звука, но я никогда не делал должных выводов. И никто никогда не помогал смекнуть мне, что к чему.
В то время штат Нью-Йорк решил сделать колледж доступным для всех резидентов, и я подумал, что, несмотря на мою браваду сделать карьеру в музыке, мне было бы лучше апеллировать к городской системе колледжей. Я уже столько раз подставлял себя. Может, эта новая возможность станет подстраховкой, которая все еще была мне необходимой.
Поскольку я не сдал предварительные тесты, и у меня были отвратительные оценки, меня зачислили в Муниципальный колледж в Бронксе. Я получил кредит на обучение и тут же использовал его для покупки подержанного синего Плимута Фьюри на замену моей сломавшегося Рамблера.
Когда я приехал в колледж на занятия в первую неделю учебы, я не думал, что будет так много людей, непохожих на тех, кого я считаю «зубрилами». Вероятно, то же самое они думали и обо мне.
Несмотря на смену обстановки, колледж быстро оказался продолжением всего, что я ненавидел в школе. У меня была та же основная проблема: я не мог слышать достаточно хорошо, чтобы следить за тем, что происходит. И не то чтобы занятия длились один час в день; похоже, я должен был проводить в колледже весь день. Плюс ко всему, нужно было выполнять домашние задания. Когда я начал задумываться о времени, которое нужно уделять колледжу, я начал воспринимать его как помеху. Я хотел посвятить все то время – и даже больше – достижению своей цели, а колледж мне в этом не смог бы помочь. Напротив, он существенно отдалял меня от этого. Он делал это невозможным. И ради чего? Я никогда не собирался быть отличником. Это было просто потерей времени, а время, как я убедился, было самой большой ценностью для меня.
Это то же самое, только в большем объеме. Мне здесь не место.
Это не для меня.
Я думал о новой группе, о том, что я уже не один. Я думал об идеях, которые обсудил с Джином – о месте для проведения полноценных репетиций. Конечно, Джин вырос единственным ребенком в семье, его мать говорила ему о том, что он дарование Божие миру, и Джин верил этому. Конечно, у него были свои причуды. Но опять же, у нас было настоящее взаимопонимание, и вдвоем мы были значительно сильнее, чем в одиночку. У нас был план боя.
Это не для меня.
Остаться без плана Б опасно. Но учеба в колледже отдаляла меня от цели. Для создания группы цель была единственным залогом успеха. Мне нужно было жить этим двадцать четыре часа в сутки, не только ночами и по выходным. Потеря времени в Муниципальном колледже в Бронксе подрывала то, что я пытался осуществить. Теперь у меня был Плимут, то есть транспорт, на котором я мог приезжать на репетиции и уезжать с них в любое время.
Это не для меня.
После первой недели занятий в колледже я там больше никогда не появлялся.
Часть II
Улица – мой родной дом
11.
Джин Кляйн жил со своей матерью и ее мужем в квартале Бэйсайд, что в районе Квинс. Его мама всегда звала меня «никчемушник». Они втроем жили в трехэтажном доме, первый этаж сдавали внаем, а наверху жили сами. Как-то я стоял во дворе, разговаривая с Джином, который отвечал мне, свесившись из окна. Тут выглянула его мать и со своим сильным венгерским акцентом сказала мне: «Стэн, прошу тебя, у нас спокойный район».
Она давала мне понять, что я был из другого мира, и не понимал, что здесь, в приличном районе города, люди живут совсем иначе.
В глазах матери Джин был безупречен. Если я звонил, когда он был в туалете, она говорила: «Король сейчас на троне». Она была убеждена, что, даже сидя на толчке, он создавал шедевры. Я же, напротив, не дождался бы хорошего слова от своих родителей, даже если б от этого зависела моя жизнь. Они изо всех сил старались не говорить мне комплиментов. Мне кажется, таким образом они пытались закалить мой характер. Джин все делал правильно, а я все делал не так.
Поэтому, учитывая особенности моего воспитания, неудивительно, что мама Джина считала меня никчемушником.
Моя сестра со своим парнем все время разъезжали по округе на микроавтобусе. Думаю, они торговали наркотиками, потому что сами каждый день закидывались ЛСД, нюхали клей, ну, и все такое прочее. Потом сестра забеременела, но рассталась со своим парнем еще до родов. Когда родилась моя племянница Эрика, я был в роддоме (больнице?) вместе с родителями.
Сестра была не в состоянии воспитывать ребенка. Пытаясь бороться со своей психической болезнью, она занималась самолечением, принимая множество лекарств. Как-то на выходных мы с папой взяли напрокат микроавтобус, поехали в Бостон, где она жила в какой-то коммуне, забрали все детские вещи и отвезли домой к родителям. Малышка и так уже жила с ними.
С тех пор мы практически не общались с Джулией. Но родители все равно боялись, что она может забрать Эрику, или даже подать на них в суд, предъявив права на ребенка. Однажды Джулия приехала к нам в гости, в довольно неадекватном состоянии. Она ходила по квартире с Эрикой на руках, и вдруг я услышал, как хлопнула, открываясь, входная дверь, а потом увидел Джулию, бегущую по улице с ребенком. Мы побежали за ней и буквально вырвали у нее Эрику. Это было жутко.
Мои родители исповедовали принцип неприятия (возникающих) проблем, и, отчасти, поэтому позволяли моей племяннице называть мою маму – свою бабушку – мамой. Папа долго не мог определиться, как следовало называть его, поэтому по умолчанию стал «милым», так его называла мама.
В то время, как Джин закончил колледж и зарабатывал приличные деньги, трудясь помощником учителя или клерком – в первые годы нашего знакомства он работал на нескольких работах – я бросил колледж и перебивался заработками на заправках и в гастрономах. И вот теперь я готовился к экзамену, сдав который, я получил бы работу таксиста в Нью-Йорке, на неполный день. Другие ребята из нашего района учились, закладывая фундамент для будущей карьеры, я же не оставил себе другого выхода, кроме как стать успешным музыкантом. И я должен был понять, как этого добиться, думая об этом двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Мне казалось, все дело в работе. Понять, как сильно ты чего-то хочешь, можно по тому, сколько ты готов работать, чтобы этого достичь.
К счастью для меня, и несмотря на мнение своей матери обо мне, Джин также считал, что вместе у нас больше шансов добиться успеха, чем поодиночке. Но, думаю, в то время наше партнерство больше значило для меня, чем для него. У меня появился друг и минимальная поддержка, так что я наконец-то прекратил посещать своего психотерапевта, доктора Хилсена. Но все равно, у Джина была намного более насыщенная жизнь, чем у меня – девушки, работы и все такое. И, на первый взгляд, он казался более довольным жизнью, более беззаботным, чем я. Для меня он был важной частью моего плана, а, кроме этого плана, у меня больше ничего в жизни не было. После отказа издательств я понимал, что мне нужна группа, как средство продвижения моих материалов. И мне нужно было еще как минимум три человека, чтобы создать такую группу. В Джине я видел второго лидера для моей команды.
К этому времени я уже видел или знал многих людей, которые хотели быть музыкантами и утверждали, что непременно станут звездами. Но большинству из них не хватало дисциплинированности и готовности полностью посвятить себя работе. Талант – это, безусловно, очень хорошо, но победителями, в итоге, становились те, кто больше всех работал. А у Джина было такое же отношение к работе, как и у меня.
Итак, я получил работу водителя в службе такси под названием «Метро» (называлась она так, потому что находилась возле станции метро «Квинс Плаза»). У меня появились деньги и возможности для «левого» заработка. Я водил большой Додж-седан, в котором хлипкая перегородка отделяла меня от заднего сиденья. Этот бизнес переживал переломный момент в своем развитии, классических таксистов-«кэбби» становилось все меньше и меньше. Стариков с сигарами сменили парни вроде меня – актеры и музыканты, которым нужен был заработок и относительная свобода. Я быстро вычислил, какую минимальную сумму компания рассчитывала получить за смену, так что я мог, при желании, работать только на «минималку» - в общем, сумма моего заработка зависела от объема работы. Я также нашел проводки, с помощью которых включалась подсветка на знаке «свободен», и научился разъединять их, не заглядывая под приборную доску. Это позволяло мне брать неучтенную плату за проезд, не рискуя быть пойманным инспектором, который мог увидеть пассажиров в такси при горящем знаке «свободен», что было явным признаком выключенного счетчика.
Мы с Джином снимали помещение для репетиций на Хестер Стрит в Китайском квартале, над Кэнел Стрит, в нижней части Манхэттена. Здание было, как мы говорили, «из нежного дерева»: зажжешь спичку, и все вокруг моментально вспыхнет. Но все равно это было круто, так как теперь мы могли оставлять свои инструменты там, а не таскаться с ними по всему городу. Наша группа в полном составе – я, Джин, Стив Коронел, Брук Острендер, и барабанщик Тони Заррелла – репетировала там три раза в неделю. Но мы с Джином бывали там гораздо чаще.
Изначально песни Джина меня не очень впечатлили, но, работая вместе, мы начали писать более эффективно. (качественно) Так чудесно было иметь компаньона, творческого, умного, с которым мы могли объединять свои идеи. Соавтора! Я больше не чувствовал себя одиноким.
А еще Джин отлично играл на бас-гитаре. Он мог выдавать интереснейшие, сложные риффы и петь одновременно, что мало кому было под силу. А его способность гармонично сочетать мелодичные линии (проигрыши) с аккордами была несомненным плюсом. Однако, то, что я ценил наше партнерство, не значило, что меня устраивало отношение к нему Джина. Он мог заявиться на репетицию с огромным опозданием, и даже не извиниться. У меня уже практически вошло в привычку ждать его у метро больше часа, чтобы отправиться репетировать. Он слишком много о себе мнил.
Это меня очень раздражало, так что иногда я ему мстил. Мы часто ели в дешевом китайском ресторанчике на Кэнел Стрит, где можно было получить порцию любого блюда из меню с гарниром из лапши или риса всего за доллар с четвертью. Однажды днем мы пришли туда, заказали еду и по банке колы. В ресторане никого, кроме нас, не было. Когда Джин вышел в туалет, я взял пластиковую бутылку с острой горчицей и выдавил солидную порцию в его колу. Вернувшись к столу, Джин сразу же сделал большой глоток через трубочку. (соломинку) Я ждал. Внезапно его глаза чуть не вылезли из орбит и наполнились слезами, он заорал «О Господи!» Он был на три года старше меня, и я издевался над ним, как нахальный младший братишка.
В то время наш бюджет ограничивался максимум несколькими долларами на брата. Как-то во время репетиции мы проголодались и хотели купить еды, но у нас не было денег. Поэтому мы взяли свои гитары, вышли на Хестер Стрит, и начали играть песни «Битлов». Наше ведёрко очень быстро наполнилось деньгами, и мы смогли купить талоны на обед. В тот день мы так много заработали, что решили попробовать снова. Но на следующий день, как только мы начали играть, пришли копы и прогнали нас оттуда. Таков был конец нашей карьеры уличных музыкантов, а, значит, и мечтаний о безлимитных порциях курицы му-шу.
Я довольно рано понял, что Джина с детства научили ценить деньги. Иногда это было даже на пользу, например, я часто отдавал ему свою старую обувь. А иногда я начинал мутить воду. Я бросал монетки на улицу (землю? Асфальт?) в Китайском Квартале, потому что знал – он обязательно бросится их подбирать. Я стоял на бордюре и швырял их вниз, а он бежал и доставал их даже из водосточной канавы.
Несмотря на все наши различия, было у нас с Джином и немало общего. Например, то, что оба мы происходили из еврейских семей, оба жили в Квинсе – хотя, скорее, это больше влияло на наш стиль работы. Мы оба выкладывались на сто процентов. Другие ребята из нашей группы не были так увлечены. Тони, барабанщик, был участником нашей группы только потому, что как две капли воды походил на Гизера Батлера из Black Sabbath. Барабанщик из него был так себе, но у него было два преимущества – барабаны фирмы «Людвиг» и подходящий внешний вид. Он считал себя своего рода интеллектуалом. Однажды пришел на репетицию с рисунком, который, по его мнению, был бы идеальным вариантом для обложки, если мы выпустим альбом. Это был рисунок Земли и плачущего цветка в открытом космосе. Он посмотрел на меня и спросил: «Ты понял?»
Я сказал: «Нет».
«Да ну, все ты понял».
«Я без понятия, что это значит. Цветок, плачущий на Земле? Ну, ладно.»
Поскольку Брук Острендер хорошо играл не только на синтезаторе, но и на флейте, мы смогли создать кавер-версию новой песни группы «Джетро Талл», «Locomotive Breath». Но у него иногда возникали проблемы во время пения, он мог подавиться слюной и начать кашлять. Бывало так, что он пел, и вдруг внезапно замолкал. Я оборачивался посмотреть, что с ним, и видел, что он задыхается.
С ведущим гитаристом Стивом Коронелом мы не всегда находили общий язык. После одной из ссор он начал кричать на меня. «Ты что, думаешь, ты особенный какой-то?» - орал он.
«Ну, вообще-то, да», - ответил я. – «У меня аура есть».
У него стало такое выражение лица, как будто я только что застрелил его мать. «Ты думаешь, у тебя есть аура??»
Стив был возмущен. И вдруг заговорил Джин.
«Он прав, Стив», - сказал Джин.- «Она у него таки есть».
12.
В начале 1971 мы выступали на вечеринке, назвавшись группой «Радуга» (Rainbow). Вечеринку организовывал муниципальный колледж из Стейтен-Айленда, - и там у меня впервые завелись лобковые вши.
Можно подцепить вшей через постельное белье. Можно заразиться ими напрямую от человека. Но я заразился ни от человека, ни от постели – это было, возможно, слабое, но все-таки утешение. Нет, вошки перебежали ко мне с сиденья в туалете, в том самом муниципальном колледже. Незадолго после вечеринки я начал чесаться, но я не сразу понял, что происходит. До меня дошло, что у меня вши, когда в трусах я обнаружил нечто, напоминающее хлебные крошки. При более тщательном осмотре оказалось, что это не крошки, а ползающие насекомые. Там их было, наверное, около сотни. Я испытывал омерзение при мысли, что они живут на мне, питаются моим телом.. Когда я понял, что это такое, была середина ночи. Я разбудил родителей и сказал, что еду в пункт скорой помощи. Я не собирался ждать ни секунды более, я хотел, чтобы меня вылечили, а, заметьте, в то время никаких круглосуточных аптек и в помине не было.
Мама была в ужасе, она боялась, что я мог разнести их по всему дому. «Скажи честно, Стэн», - спросила она, - «с какими дешевыми шлюхами (= дешевками) ты спишь?»
Когда мне удалось преодолеть первоначальное омерзение, ситуация показалась мне довольно смешной. А тот факт, что мои родители с таким же омерзением и отвращением относились к моему образу жизни, вызвал у меня чувство глубокого удовлетворения. Я не мог добиться от них признания и поддержки, которых так отчаянно жаждал, но, ха! – по крайней мере, я мог вывести их из себя.
В апреле 1971 наша группа отправилась на очередное выступление в районе Катскильских гор, к северу от Нью-Йорка. В этот раз у нас было новое название: «Wicked Lester». Мы исполнили несколько кавер-версий, и новые песни, которые написали мы с Джином.
Вернувшись в Квинс, я заскочил в Middle Earth (это переводилось как-то? Средиземье???) поздороваться. Хозяин вынул из журнала листочек бумаги и протянул мне. «Приходил парень из «Электрик Леди», и мы взяли у него номер телефона», - сказал он. «Электрик Леди» - это была студия звукозаписи, основанная Джимми Хендриксом, которая находилась в Манхэттене, на Восьмой улице. Для музыканта она значила то же самое, что Израиль для еврея. Святое место (Земля обетованная).
Я изучил записку, в которой было нацарапано имя Рон и номер телефона. Я поверить не мог, что они достали для меня этот номер.
Я набрал его и спросил: «Могу я поговорить с Роном?»
«Какой Рон вам нужен – Шаймон Рон или Рон Джонсен?»
Почему-то Рон Джонсен показался мне более внушающим доверие. «Рон Джонсен».
«Побудьте на линии».
Рон Джонсен был продюсером на студии. Меня соединили с его секретарем, и я оставил ему сообщение, рассказав о своей группе, о том, что он оставлял мне свой номер – короче, обо всей истории.
На следующий день я позвонил снова. Ситуация повторилась – Рона опять не было на месте. День за днем, я продолжал звонить, и в конце концов заявил его секретарше: «Передайте ему, что из-за таких, как он, и распадаются такие группы, как моя.» Тогда он наконец взял трубку. И согласился прийти в наш зал для репетиций, чтобы послушать нас.
И только спустя какое-то время я узнал, что номер мне оставлял другой Рон, Шаймон Рон, который работал на студии начальником отдела техобслуживания.
Когда Рон пришел к нам, ему понравилось то, что он услышал. «Вы, ребята, можете стать такими же известными, как «Three Dog Night»», - сказал он. Возможно, в этом сравнении и была доля правды, но совсем небольшая. Наше творчество было смешением стилей. Так что, да, одна песня могла походить на «Three Dog Night», но следующая звучала совершенно по-другому. Если честно, у «Wicked Lester» не было ни определенного стиля, ни единого направления.
Но Рон Джонсен все равно согласился записать нас, и выставить записи на продажу, чтобы мы смогли подписать контракт с рекорд-лейблом. Он дал нам документ под названием «продюсерское соглашение».
Неожиданно все закрутилось так быстро..
Я отнес это соглашение отцу Мэтта Рела. Он был бизнесменом, к тому же, я доверял этой семье. «Этот контракт выгоден только одной из сторон», - сказал мне отец Мэтта, - «и это не вы».
Тем не менее, мы его подписали. Это был наш шанс подписать контракт с рекорд-лейблом, записываться на «Электрик Леди», выпустить альбом. И мы не собирались его упускать.
Когда мы подписали соглашение с Роном Джонсеном и начали записывать свои песни, он стал организовывать нам собеседования с различными компаниями, в частности, с новым лейблом под названием «Метромедия». После него Рон пришел к нам и сказал: «Они приняли решение». Мы расплылись в улыбках и подняли вверх большие пальцы. «Мы прошли!»
«Нет», - сухо сказал Рон, - «решение не в вашу пользу».
Наконец «Эпик Рекордс» согласились подписать контракт с «Wicked Lester», но при одном условии – мы должны были избавиться от Стива Коронела. Впервые мы должны были решить, что для нас главнее – дружба или успех. И мы решили расстаться со Стивом. Сказать ему об этом выпало Джину.
Оригинал договора «Wicked Lester» с Лью Линетом.
Вместо Стива компания нашла сессионного музыканта по имени Рон Лиджек. И уже затем мы подписали контракт с «Эпик». Мы выпустим свой альбом! Для крутого лейбла! Нам даже выплатили скромный аванс. Свою долю я потратил на стиральную машинку и сушилку для белья, которые купил родителям. Я все-таки еще жил дома.
Рон организовал нам запись задешево, используя незабронированное время в «Электрик Леди». Если, к примеру, какая-то группа заканчивала записываться в полдень, а следующая должна была придти после обеда, в этот промежуток времени записывались мы. Часто мы ждали и по ночам, надеясь, что группа закончит в час или два ночи, и у нас появится время для записи. Это всегда было дело случая – мы могли провести в ожидании целый день, чтобы получить возможность поработать несколько часов.
Именно во время этих записей я впервые увидел кокаин. Однажды ночью очень известная группа записывалась в студии А, а мы в то время были в студии Б. Я пришел к ним и попросил разрешения присутствовать на записи. И в какой-то момент один из музыкантов сказал: «Мне нужно немного свежего воздуха». Он достал бутылочку из-под «Экседрина» (анальгетик), высыпал на ладонь немного белого порошка и втянул его ноздрями.
Немногим позже он пришел в нашу студию, чтобы послушать композицию, на которую мы только что наложили вокал. Поскольку его группа всегда славилась своим гармоничным вокалом, я надеялся, что он даст нам хороший совет – вокальная гармония в нашей песне была далека от идеала, и над ней нужно было как следует поработать. У него с собой по-прежнему была бутылочка из-под «Экседрина». Он послушал песню и сказал: «Ребята, звучит отлично». В ту ночь он несколько упал в моих глазах, потому что я точно знал – ничего отличного там не было. Может, он так сказал под влиянием наркотиков. Я не знаю.
Потом к нам пришел еще один участник той же группы, и спросил, не можем ли мы свести его с какой-нибудь девушкой. Я ушам своим не верил. Они же были суперзвездами. И один просил незнакомых людей организовать ему свидание, а другой пришел с кокаином и не смог понять, что мелодия была дрянная … такова жизнь рок-звезды, что ли?
Когда мы начали записываться, пусть даже и в таком хаотичном режиме, нам уже не нужно было так часто собираться на репетиции в нашем зале. Но как-то мы все вместе приехали в Китайский квартал.. «Где стойка для микрофона?» - спросил я. – «Где усилители? А барабаны где? Черт побери, все пропало!»
Мы знали, что люди иногда забирались в это здание. Однажды, во время репетиции, к нам даже вломился психический больной, сбежавший из местного дурдома, огромный, с дикими глазами, в зеленой больничной робе и босой. Но мы не ожидали, что кто-то взломает металлические ставни на окне, выходившем на пожарную лестницу. Это окно было защищено ставнями из листовой стали и замком. По крайней мере, мы так думали.
Это был полный шок. Не знаю, какие мысли бродили в голове у ребят, но я мог думать лишь об одном – как нам найти выход из положения?
Неудача? Бесспорно. Но я всегда умел мыслить по-крупному.
Вся эта аппаратура нам уже не очень нужна – мы же записываемся в «Электрик Леди»! Мы – счастливчики!
Если нам понадобится, гитары мы сможем и одолжить. Вместо барабанов можно было взять картонные коробки. К тому же, в репетициях пока что не было особой нужды. Мы все время проводили в студии, и пользовались аппаратурой, которая стояла там.
Тем не менее, свою аппаратуру все-таки необходимо было иметь, так что мне нужно было больше денег. К тому же, мы с Джином хотели купить усилитель мощности, чтоб выступать вживую на своих условиях. Так что я стал брать больше смен в службе такси. Особенно я радовался, когда выпадал случай везти пассажира до «Мэдисон Сквер Гарден», легендарного комплекса в Среднем Манхэттене. В то время, как «Wicked Lester» переживал полосу неудач, в июне 1972 Элвис дал четыре концерта в этом комплексе. Однажды вечером ко мне в машину села компания друзей. «Куда вам?», - спросил я. «Мэдисон Сквер Гарден», - ответили они. Я улыбнулся.
Я никогда не забуду тот вечер и тот момент, когда я высаживал их перед входом в «Гарден». Потому что среди всей этой суеты, в то время, как эти ребята спешили увидеть Короля во всем его величии, в голове у меня возникла четкая и ясная мысль: «Когда-нибудь и я буду выступать здесь, и люди будут брать такси, спеша увидеть меня».
13.
К концу лета 1972 года, мы полностью записали пластинку «Wicked Lester». Мы записали несколько наших песен, а также песни, которые приносил нам из издательств Рон. Иногда нужно было использовать педаль вау-вау, иногда – рожки (???= духовые?) В основном, мы делали то, что нам говорили, и результат был ужасен.
Мы с Джином оба ненавидели этот альбом. Однажды мы собрались с ним вдвоем, поговорили и решили, что не хотим его выпускать. Да и в этой группе нам больше играть не хотелось. И мы приняли решение отказаться от альбома и разойтись с остальными ребятами. Но это было легче сказать, чем сделать. Тони, барабанщик, заявил, что не собирается отказываться от контракта. Так что мы с Джином ушли из группы.
Итак – у нас не было ни группы, ни лейбла, ни, собственно, аппаратуры. Но то, что изначально свело нас вместе, не позволяло нам опустить руки и сейчас. На неудачи мы реагировали одинаково.
Нет группы, нет аппаратуры, нет лейбла?
Нет проблем.
В первую очередь, нам с Джином нужно было новое помещение для репетиций. Мы не хотели заново покупать всю аппаратуру, чтоб потом ее опять украли. Мы нашли место под названием Джемс, по адресу 23я Восточная улица, 10. Сначала мы снимали помещение на верхнем этаже почасово. Все равно у нас не было аппаратуры, которую мы могли бы там хранить, а свои акустические гитары мы могли приносить и уносить с собой. Однако, скоро освободилось помещение несколькими этажами ниже, которое сдавали помесячно. И мы его сняли.
Здесь тоже на окне были металлические ставни. Это была большая пустая комната, и, чтобы обеспечить хоть какую-то звукоизоляцию, мы заклеили пол и стены пустыми картонными лотками из-под яиц. Джин принес туда матрас, чтоб было, где спать, если возникнет такая необходимость. У нас также было несколько расшатанных стульев. Эта комната вызывала легкую клаустрофобию, возможно, потому, что мы проводили там так много времени.
Мы с Джином обсуждали, куда нам следует двигаться дальше. И очень скоро нам стало ясно, что оба мы хотим создать новую, сильную группу, у которой был бы свой стиль, и соответствующий ему внешний вид. В какой-то мере, мы хотели создать полную противоположность «Wicked Lester». Там мы играли «сборную солянку», а в новой группе хотели прийти к одному направлению. Что касается внешнего вида, участники «Wicked Lester» выглядели, как несколько парней, которых выдернули из очереди на автобусной остановке.
Мы понимали, что для создания цельного образа нам нужна была концепция. Я давал ему послушать концептуальный альбом Pretty Things, «S.F.Sorrow», пластинки «Move» и «Slade». Я хотел, чтоб у нас было два барабанщика, два бас-гитариста, и два гитариста, чтобы создать нечто похожее на рок-оркестр, как пытался сделать Рой Вуд из «Move», после того, как ушел из «Electric Light Orchestra», и основал «Wizard». Я хотел создать мощную звуковую стену.
Но и выше головы я прыгать не собирался. Как бы мне не нравилась группа «Led Zeppelin», я прекрасно понимал, что джем-бэндом нам не стать. Мы ни за что не смогли бы растянуть песню на пятнадцать минут. Для этого нужен был обширный музыкальный вокабуляр, которого у нас не было. На тот момент процесс растягивания песни был бы скучным и бессмысленным для нас.
Большинство времени мы с Джином сидели на деревянных стульях друг напротив друга, держа на коленях наши акустические гитары. Среди первых композиций, над которыми мы работали, были «100 000 Years», «Deuce» и «Strutter». Аккорды для «Strutter» мы взяли из старой песни Джина «Попугай Стэнли» («Stanley the Parrot»). Хотя в оригинале песня была немного нестандартной, мне всегда нравились ее аккорды. Мы начали переделывать ее в стиле «Роллинг Стоунз». И слова пришли ко мне сами собой.
Она носит атлас, как леди.
Добивается своего, как дитя.
Ты везешь ее домой, и она говорит: «Может быть, милый».
Она заводит тебя и сводит с ума.
Эти слова были о красивых девушках, стильных, блистающих, фантастических. Конечно, моя личная жизнь оставляла желать лучшего – почти все время я проводил либо на репетициях, либо на работе в такси, а не в ночных клубах. Боже, да у меня и девушки в атласе и чулках в сеточку никогда не было! Но я видел модных дамочек, которые гуляли по Виллидж, видел других музыкантов с их девушками. Так что моя песня была об идеале. Я пел о радостях, которых никогда не испытывал, о жизни, частью которой никогда не был. Но, черт побери, Брайан Уилсон тоже никогда не занимался серфингом! (пс. Б.У. – основатель группы Beach Boys, которая начала свою деятельность с исполнения песен в стиле серф-рок - пляжная музыка для отдыхающих и особенно для серфингистов)