1 декабря 2014 года, 531м-группа
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
За видео, музыкальное сопровождение отвечает Курышко Н.
(современное время):
Папа – Хомченко Сергей
Мама – Левченко Анна
Дочь – Курышко Наталья
Гостья – Левченко Леся Александровна
(фильм на экране):
Доктор Юрий Андреевич Живаго – Конопляник Дима
Николай Николаевич (дядя Юрия Андреевича) – Москаленко Дима
Иван Иванович: Балицкий Александр
Лариса Федоровна (Лара): Григорян Лусине
Комаровский – Леонтян Тарас
Анна Ивановна, мать Тони – Тафтай Кристина
Тоня (законная жена доктора Живаго) – Андреева Настя
Паша Антипов (он же Стрельников), муж Ларисы Федоровной – Макоид Владислав
Сцена 1. Комната, работает телевизор (реклама, новости, заставки), трое людей находятся в комнате. Папа сидит на диване, нога на ногу, читает газету. Мама – вяжет, сидит на соседнем диване, напротив папы. Дочь – работает за компьютером, сидит за столом. Тишина, звук исходит только от телевизора.
Папа: Аннушка, дорогая, который час? Скоро уже наша гостья должна прийти! Ты чайник уже поставила на плиту?!
Мама: Да, дорогой! Уже без пятнадцати семь! Еще минут пять, думаю, и к нам постучатся!!
Дочь: Мам, пап, чайник только что закипел!
Папа: Хорошо, деточка!
Мама: Я уже приготовила чашки...!
Дочь: Закуски на столе!
Мама: Вроде все готово! Сережа, включи что-нибудь поинтереснее!
Папа не успевает переключить канал.
Звонок в дверь! Мама и папа открывают двери. Заходит Леся Ал.
Папа: Здравствуйте, Леся Александровна! Проходите, милости просим!
Мама: Здравствуйте, здравствуйте! С дороги, устали, наверное?! Проходите, дорогая, сейчас чаек пить будет!
Они еще раз здороваются, проходят в комнату, садятся на диваны.
Мама (к дочери): Дорогая, помоги мне с чаем!
Дочь: Да, конечно, мам! Я сбегаю за угощениями!
Мама и дочь накрывают на стол. Папа усаживается на свое место.
Завязывается разговор!
Мама: Сережа, а расскажи-ка Лесе Александровне, как прошла твоя последняя поездка в Москву!!! И переключи ты наконец-то на другой канал!
Папа: Дорогая, это вовсе не интересно!
Дочь: А канал переключить-таки стоит, пап!! Здесь уже никому не интересно будет через пять минут!
Папа: Хорошо, хорошо.
Папа переключает. Клацает раза 3-4, там реклама, там новости, там погода. Он останавливается на канале, где начинается документальный фильм о жизни Бориса Пастернака.
Папа: Глядите, это по-моему будет поинтереснее! А?! Леся, Александровна?! Вы наверняка любите творчество Пастернака, не так ли?!
Реплика Леси или кивок!
Мама: Тихо, тихо, давайте послушаем!
Дочь: Та тише вы! Мы его в школе недавно проходили!
Все смотрят документальный фильм. Длится он до 10 минут. В итоге он доходит до момента о романе «Доктор Живаго», несколько слов о нем. Дальше просто идут слайды, без озвучки. Играет только музыка.
Дочь: Вот именно его мы и читали! «Доктора Живаго» - потрясающий роман, настолько жизненно! Лично я прониклась уважением как к автору, так и к главному герою, так и ко всем людям, которые жили в этот период, в начале и середине ХХ ст.
Мама: Жуткое время было, солнышко! Я тоже в свое время читала этот роман!
Папа: Я читал! Образ Юрия Андреевича надолго мне врезался в память. Такое не забывается!
Дочь: А вот мы в школе, как уже говорила, недавно читали его! Наша учительница рассказала много чего интересного! Например, … (я что-то придумаю о героях и их сопоставление с реальными людьми в жизни Б. Пастернака).
Папа: Леся Александровна, Вам-то роман понравился?! Как Вы оцениваете героев и их судьбы?!
Анализ Леси Ал. (в течении 5 минут, если что поддерживать разговор. Здесь импровизация, так как ответ Леси Ал. Невозможно предсказать. Не давать ей говорить много. Не давать ее превратить все в длинный монолог!)
Если время она затянет, то:
Дочь: Леся Александровна, мама, папа, вам чайку еще подлить? – это сигнал, нового действия!
Мама: Тише, давайте дослушаем!
Продолжается документальный фильм. О том, как прожил свои последние годы Пастернак, его смерть.
Папа берет в руки газету обратно, переворачивает страницу, всматривается в происходящее, и с выкриком:
Папа: Господа! Сегодня в 8 часов вечера на 1+1 фильм! Угадайте какой!? Доктор Живаго
Мама: Включай же, будет смотреть!
Папа переключает канал. Все внимательно смотрят за происходящим: мама, папа, дочь, гостья.
Сцена 2. Пустая зала. Столик, на столике стоит подсвечник. Под грустную музыку входит человек и зажигает свечу. Человек кладет потушенную спичку рядом с подсвечником, уходит. Музык стает чуть громче. Стих (голос мужской (Конопляник Дима) и женский (Григорян Лусине) – попеременно по 2 куплета, очень чувственно!!!):
| Дима: Мело, мело по всей земле Во все пределы. Свеча горела на столе, Свеча горела. Как летом роем мошкара Летит на пламя, Слетались хлопья со двора К оконной раме. Лусине: Метель лепила на стекле Кружки и стрелы. Свеча горела на столе, Свеча горела. На озаренный потолок Ложились тени, Скрещенья рук, скрещенья ног, Судьбы скрещенья. | Дима: И падали два башмачка Со стуком на пол. И воск слезами с ночника На платье капал. И все терялось в снежной мгле Седой и белой. Свеча горела на столе, Свеча горела. Лусине: На свечку дуло из угла, И жар соблазна Вздымал, как ангел, два крыла Крестообразно. Мело весь месяц в феврале, И то и дело Свеча горела на столе, Свеча горела. |
Задействованные: Москаленко Д., Виноградова О., Леонтян Т., Кулиш А., Кривеха А., Жерит Д., Лобань В. И все, кто придет!
Играет что-то похоронное.
Перед столиком появляются люди, с черными косынками, человек 6-7 (в том числе Живаго). Они в недоумении, смотрят друг на друга, ходят медленно туда-сюда, только один Живаго стоит на месте.
Человек 1: Кого хоронят?!
Человек 2: Живаго!
Человек 3: Вот оно что! Тогда понятно!
Человек 4: Да не его. Ее.
Человек 5: Все равно. Царствие небесное. Похороны богатые.
Из толпы к нему подходит Николай Николаевич, кладет на плече свою руку. Делает сочувственный вид, уводит на середину сцены Юрия Андреевича, вместе за Николаем Николаевичем уходят со сцены все. Остается только Живаго.
Монолог Живаго: Как же больно жить на свете, когда кто-то близкий уходит прочь. Моя мама, маменька. Моя маменька умерла (закрывает лицо руками, пауза в несколько секунд, дальше продолжает).
Мы ночуем в одном из монастырских покоев, который отвели дяде по старому знакомству. Канун Покрова. Завтра мы с дядей уедем далеко на юг. Билеты на поезд куплены, вещи увязаны и стоят в келье.
Меня разбудил стук в окно. За окном ни дороги, ни кладбища, ни огорода. На дворе бушует вьюга, воздух дымился снегом. Она свистит и завывает и всеми способами старается привлечь мое внимание. С неба оборот за оборотом бесконечными мотками падает на землю белая ткань (пауза короткая).
Я хочу одеться и бежать на улицу, к моей маменьке. В поле заметет маму, и она бессильна будет оказать сопротивление тому, что уйдет еще глубже и дальше от меня в землю (делает вид, что плачет – закрывает лицо руками).
Живаго встает, тушит свечу, которая все еще горит на столе. И уходит.
Сцена 3. Медленно идут и разговаривают Николай Николаевич и Иван Иванович.
Николай Н: Гроза надвигается. Надо собираться.
Иван И: И не думайте. Не пущу. Сейчас будем чай пить.
Николай Н: Мне к вечеру надо обязательно в город.
Иван И: Ничего не поможет. Слышать не хочу. (пауза) Пойдемте на обрыв, посидим на лавочке, пока накроют к чаю.
Николай Н: Попадаются люди с талантом. Но сейчас очень в ходу разные кружки и объединения. Всякая стадность — прибежище неодаренности, все равно верность ли это Соловьеву, или Канту, или Марксу. Истину ищут только одиночки и порывают со всеми, кто любит еѐ недостаточно. Есть ли что-нибудь на свете, что заслуживало бы верности? Таких вещей очень мало. Я думаю, надо быть верным бессмертию, этому другому имени жизни, немного усиленному. Надо сохранять верность бессмертию, надо быть верным Христу! Ах, вы морщитесь, несчастный. Опять вы ничегошеньки не поняли.
Иван И: Я, конечно, молчу. Вы сами понимаете — я смотрю на эти вещи совершенно иначе. Да, кстати. Расскажите, как вас расстригали. Я давно хотел спросить. Небось перетрухнули? Анафеме вас предавали? А?
Николай Н.: Зачем отвлекаться в сторону? Я сказал — надо быть верным Христу. Сейчас я объясню. Вы не понимаете, что можно быть атеистом, можно не знать, есть ли Бог и для чего он, и в то же время знать, что человек живет не в природе, а в истории, и что в нынешнем понимании она основана Христом, что Евангелие есть еѐ обоснование...
Иван И.: Метафизика, батенька. Это мне доктора запретили, этого мой желудок не варит.
Николай Н.: Ну да Бог с вами. Бросим. Счастливец! Вид-то от вас какой — не налюбуешься! А он живет и не чувствует. (пауза).
Иван И. (взгляд на часы на руке): Подумайте, только шестой час. Видите, скорый из Сызрани. Он тут проходит в пять с минутами. Странно. Что-нибудь неладное. Ему нет причины останавливаться там на болоте (пауз а). Что-то случилось. Пойдемте чай пить.
Уходят со сцены.
Сцена 4. На сцене Лара сидит у окна, переживает. В окно стучится Комаровский.
Лара: А, это ты. Заходи. (Комаровский входит, обнимает ее за плечи. Молчит) Дома все спят. Если мама узнает, она убьет меня. Убьет и покончит с собой. Как это случилось? Как могло это случиться? Теперь поздно. Надо было думать раньше. Теперь я — падшая. Я — женщина из французского романа и завтра пойду в гимназию сидеть за одной партой с этими девочками, которые по сравнению с мной еще грудные дети. Господи, Господи, как это могло случиться!
Лара делает вид, что плачет. Комаровский без особого сочувствия воспринимает эту сцену.
Лара (к Комаровскому): Что ты молчишь? Как же Эмма Эрнестовна?! Как ты так можешь?!
Комаровский (садится, перебирает пальцами по столу, холодно говорит): А что мне Эмма Эрнестовна?! Она ничего не знает (пауза). Лара…. Ларочка… Лара…
Лара: Ты - мое проклятие, Комаровский. Я тебя ненавижу. Я люблю тебя. Ненавижу… и люблю. Я на всю жизнь твоя невольница, чем ты закабалил меня? Чем вымогаешь мою покорность? Своим старшинством, маминой денежной зависимостью, умелым запугиванием? Нет, нет и нет. Все это вздор.
Моя совесть чиста.
Комаровский: Так не может продолжаться. Подумай, что я с тобой сделал. Ты катишься по наклонной плоскости. Давай откроемся матери. Я женюсь на тебе.
Лара: Не хочу слушать этих трагических пустозвонных слов. Разве когда любят, унижают?... Однажды, я убью тебя! Я обязательно убью тебя!
Комаровский: Не верю, Лара! Ларочка моя…!
Они уходят со сцены.
На экране сцены революции в России. Что-то где-то горит, стычки, поджоги. Люди бегут и т.д.
Сцена 5. Больная Анна Ивановна, мать Тони, сидит у окна. В комнату заходит Живаго.
Живаго: Здравствуйте, Анна Ивановна! Вы хотели видеть меня, мне дочь ваша, Тоня, сообщила об этом. А где сама Тоня?! Хотел с ней увидеться?
Анна И.: Здравствуй, Юрочка! Проходи. Нет, нет, не знаю, где Тоня. Я хотела поделиться с тобою некими своими воображениями по поводу своей болезни.
Живаго: Не ошибка ли в диагнозе? Все признаки крупозного. Кажется, это кризис (берет Анну Ив. За руку, и делает вид, что измеряет пульс. Анна Ив. Качает головой, что это лишнее. И забирает руку).
Анна Ив.: Вот, исповедывать хотели… Смерть нависла… Может каждую минуту… Зуб идешь рвать, боишься, больно, готовишься… А тут не зуб, всю, всю тебя, всю жизнь… хруп, и вон, как щипцами… А что это такое?.. Никто не знает… И мне тоскливо и страшно … (пауза). Ты талантливый… А талант, это… не как у всех… Ты должен что-то знать… Скажи мне что-нибудь… Успокой меня.
Живаго: Ну что же мне сказать? Во-первых, завтра вам станет лучше — есть признаки, даю вам голову на отсечение. А затем — смерть, сознание, вера в воскресение… Вы хотите знать мое мнение естественника? Может быть, как-нибудь в другой раз? Нет? Немедленно? Ну как знаете. Только это ведь трудно так, сразу. Воскресение. В той грубейшей форме, как это утверждается для утешения слабейших, это мне чуждо. И слова Христа о живых и мертвых я понимал всегда по-другому. Где вы разместите эти полчища, набранные по всем тысячелетиям? Для них не хватит вселенной, и Богу, добру и смыслу придется убраться из мира.
Итак, что будет с вашим сознанием? Человек в других людях и есть душа человека. Вот что вы есть, вот чем дышало, питалось, упивалось всю жизнь ваше сознание. Вашей душою, вашим бессмертием, вашей жизнью в других. И что же? В других вы были, в других и останетесь. И какая вам разница, что потом это будет называться памятью. Это будете вы, вошедшая в состав будущего. Наконец, последнее. Не о чем беспокоиться. Смерти нет. Смерти не будет, говорит Иоанн Богослов, и вы послушайте простоту его аргументации. Смерти не будет, потому что прежнее прошло. Это почти как: смерти не будет, потому что это уже видали, это старо и надоело, а теперь требуется новое, а новое есть жизнь вечная.
Анна Ив.: Юрочка, ты так много понимаешь в жизни, не то что другие. Сейчас я хочу отдохнуть, устала я. Иди, разыщи Тоню, она, наверное, уже вернулась.
Живаго: Как скажете, Анна Ивановна, пойду посмотрю, пришла ли Тоня. Выздоравливайте! Завтра Вам станет гораздо лучше!
(тут входит в комнату Тоня)
Тоня: Здравствуй, мама, Юра! Как твои дела? Как ты себя чувствуешь?
Анна Ив.: Хорошо, что ты зашла. Сегодня вам привезли наряды для традиционной ежегодной елке у Свентицких. (достает вещи о показывает. Живаго и Тоня смотрят их).
Тоня: Очень хорошо. Просто восхитительно. Я совсем не знала, что уже готово. (Анна Ив. кашляет). Перестань, мама, тебе вредно так.
Анна Ив.: Ничего. Ерунда. Да, кстати. Егоровна насплетничала, будто бы вы сомневаетесь, ехать ли вам послезавтра на елку. Чтобы я больше этих глупостей не слышала! Как вам не стыдно. И какой ты, Юра, после этого врач? Итак, решено. Вы едете без разговоров (Анна Ив. Еще раз закашлялась). Если я умру, не расставайтесь. Вы созданы друг для друга. Поженитесь. Вот я и сговорила вас.
Они уходят из кадра.
Сцена 6. Лариса сидит на стуле. В комнату входит Паша.
Лариса ходит по комнате и зажигает свечи.
Паша: Что с тобой? Что случилось?
Лара: Сядь рядом, садись такой, какой ты есть. Не принаряжайся. Паша, Патуля, я так давно служу в вашей семье, уже больше трех лет. Я знаю всех вас наиузусть. Твои родители мне как родные. А ты сам… я очень уважаю тебя. Слушай, Паша,у меня затруднительное положение. Если ты любишь меня, не надо откладывать, давай обвенчаемся скорее.
Паша: Но ты мое постоянное желание. Назначай день, я рад в любой, когда ты захочешь. Только не говори со мной загадками, Лара.
Лара: Я человека убить хотела. Понимаешь? Я плохая. Ты не знаешь меня.. Мне трудно говорить, ты видишь, я захлебываюсь от слез, но брось, забудь меня, я тебя не стою. Давай не будем жениться. Я не хочу.
Паша: Какого человека? Лара, что ты такое говоришь?
Лара: Комаровского, на елке у Светицких. Меня все видели… но они отпустили меня. С ним все в порядке….
Паша: Лара, ты что-то не то говоришь совсем? Зачем ты хотела его убить?
Лара: Я не могу тебе рассказать, когда ты все сам поймешь. Но я недостойна тебя.
Играет музыка, они тушат свечи. И уходят.
Сцена 7. На экране сцены из войны. Стреляют, убивают, слезы, плач. Сводки с новостей (аудио). Одна из сводок говорит, что доктор Юрий Живаго на войне, что он совершает геройские поступки, спасая людей, что их группа попала в несчастье, но они выбираются все-таки.
Живаго (за кадром):
| Засыпет снег дороги, Завалит скаты крыш. Пойду размять я ноги: За дверью ты стоишь. Одна в пальто осеннем, Без шляпы, без калош, Ты борешься с волненьем И мокрый снег жуешь. Деревья и ограды Уходят вдаль, во мглу. Одна средь снегопада Стоишь ты на углу. Течет вода с косынки За рукава в обшлаг, И каплями росинки Сверкают в волосах. И прядью белокурой Озарены: лицо, Косынка и фигура И это пальтецо. | Снег на ресницах влажен, В твоих глазах тоска, И весь твой облик слажен Из одного куска. Как будто бы железом, Обмокнутым в сурьму, Тебя вели нарезом По сердцу моему. И в нем навек засело Смиренье этих черт, И оттого нет дела, Что свет жестокосерд. И оттого двоится Вся эта ночь в снегу, И провести границы Меж нас я не могу. Но кто мы и откуда, Когда от всех тех лет Остались пересуды, А нас на свете нет? |
Сцена 8. Паша сидит за столом и рассуждает.
Паша: Как же я устал от своей жизни. Война на улице, а что мне делать? С женой у меня хорошие, но слишком непростые отношения. Она подавляет меня своей добротой и заботами, а я не позволяю себе критиковать ее. Я остерегаюсь, как бы в невиннейшем моем замечании не послышался ей какой-нибудь мнимо затаенный упрек.
У меня появилась бессонница.... Сегодня у нас были гости. Спать не хочется, а вот Лара и Катенька спят в соседней комнате. Что же мне делать? Так дальше не может продолжаться.
Зачем позволяла Лара мне ребенком так заглядываться на себя и делала из меня, что хотела? Отчего не нашлось у меня ума вовремя отказаться от нее, когда она сама на этом настаивала зимою перед нашей свадьбой? Разве я не понимаю, что она любит не меня, а свою благородную задачу по отношению о мне, свой олицетворенный подвиг? Что общего между этой вдохновенной и похвальною миссией и настоящей семейной жизнью? Хуже всего то, что я по сей день люблю еѐ с прежнею силой. Она умопомрачительно хороша… А может быть и у меня это не любовь, а благодарная растерянность перед еѐ красотою и великодушием?
Фу ты, разберись-ка в этом! Тут сам чорт ногу сломит. Так что же в таком случае делать? Освободить Лару и Катеньку от этой подделки? Это даже важнее, чем освободиться самому. Да, но как? Развестись? Утопиться? — Фу, какая гадость. Ведь я никогда не пойду на это. Я должен добровольцем идти на фронт. Это – единственный мой выход. Решено.
Он уходит. На экране остаются картинки войны.
| Лара (за кадром): Ты значил все в моей судьбе. Потом пришла война, разруха, И долго-долго о тебе Ни слуху не было, ни духу. И через много-много лет Твой голос вновь меня встревожил. Всю ночь читал я твой завет И как от обморока ожил. Мне к людям хочется, в толпу, В их утреннее оживленье. Я все готов разнесть в щепу И всех поставить на колени. И я по лестнице бегу, Как будто выхожу впервые На эти улицы в снегу И вымершие мостовые. | Паша (за кадром): Везде встают, огни, уют, Пьют чай, торопятся к трамваям. В теченье нескольких минут Вид города неузнаваем. В воротах вьюга вяжет сеть Из густо падающих хлопьев, И чтобы во-время поспеть, Все мчатся недоев-недопив. Я чувствую за них за всех, Как будто побывал в их шкуре, Я таю сам, как тает снег, Я сам, как утро, брови хмурю. Со мною люди без имен, Деревья, дети, домоседы. Я ими всеми побежден, И только в том моя победа. |
Сцена 9. Живаго и Тоня стоят спинами друг к другу. Тоня держит в руках письмо, но читает его
за Живаго.
Живаго: Развал и анархия в армии продолжаются. Предпринимают меры к поднятию у солдат дисциплины и боевого духа. Объезжал расположенные поблизости части. Наконец вместо постскриптума, хотя об этом я мог бы написать тебе гораздо раньше, — работаю я тут рука об руку с некоей Антиповой, сестрой милосердия из Москвы, уроженкой Урала. Помнишь, на елке в страшную ночь кончины твоей мамы девушка стреляла в прокурора? Ее, кажется, потом судили. Помнится, я тогда же сказал тебе, что эту курсистку, когда она еще была гимназисткою, мы с Мишей видели в одних дрянных номерах, куда ездили с твоим папой, не помню с какою целью, ночью в трескучий мороз, как мне теперь кажется, во время вооруженного восстания на Пресне. Это и есть Антипова. Несколько раз порывался домой. Но это не так просто. Задерживают главным образом не дела, которые мы без ущерба могли бы передать другим. Трудности заключаются в самой поездке. Поезда то не ходят совсем, то проходят до такой степени переполненные, что сесть на них нет возможности. Однако, разумеется, так не может продолжаться до бесконечности, и потому несколько человек вылечившихся, ушедших со службы и освобожденных, в том числе я, Галиуллин и Антипова, решили во что бы то ни стало разъезжаться с будущей недели, а для удобства посадки отправляться в разные дни поодиночке. В любой день могу нагрянуть как снег на голову. Впрочем, постараюсь дать телеграмму».
Тоня (читает письмо Юре Живаго): О Сашеньке и его будущем не беспокойся. Тебе не придется за него стыдиться. Обещаю воспитать его в тех правилах, пример которых ты ребенком видел в нашем доме».
Живаго (читает аналогично): «Ты с ума сошла, Тоня, какие подозрения! Разве ты не знаешь, или знаешь недостаточно хорошо, что ты, мысль о тебе и верность тебе и дому спасали меня от смерти и всех видов гибели в течение этих двух лет войны, страшных и уничтожающих? Впрочем, к чему слова. Скоро мы увидимся, начнется прежняя жизнь, все объяснится. Но то, что ты мне могла ответить так, пугает меня совсем по-другому. Если я подал повод для такого ответа, может быть, я веду себя действительно двусмысленно, и тогда виноват также перед этой женщиной, которую ввожу в заблуждение и перед которой должен буду извиниться. Я это сделаю, как только она вернется из объезда нескольких близлежащих деревень. Земство, прежде существовавшее только в губерниях и уездах, теперь вводят в более мелких единицах, в волостях. Антипова уехала помогать своей знакомой, которая работает инструкторшей как раз по этим законодательным нововведениям. Замечательно, что живя с Антиповой в одном доме, я до сих пор не знаю, где еѐ комната, и никогда этим не интересовался».
Они уходят.
Сцена 10. Лара делает вид, что глади или складывает вещи. Стучится в дверь Живаго. Заходит. Садится.
Лара: Что же вы вчера не постучались? Мне мадемуазель рассказывала. Впрочем, вы поступили правильно. Я прилегла уже и не могла бы вас впустить. Ну, здравствуйте. Осторожно, не запачкайтесь. Тут уголь просыпан.
Живаго: Видно, вы на весь госпиталь белье гладите?
Лара: Нет, тут много моего. Вот вы всѐ меня дразнили, что я никогда отсюда не выберусь. А на этот раз я всерьез. Видите, вот собираюсь, укладываюсь. Уложусь — и айда. Я на Урал, вы в Москву. А потом спросят когда-нибудь Юрия Андреевича: «Вы про такой городишко Мелюзеев не слыхали?» — «Что-то не помню». — «А кто такая Антипова?» — «Понятия не имею».
Живаго: Да бросьте. Скоро тут произойдет невообразимая свалка. Предотвратить еѐ не в наших силах. Как бы я хотел, чтобы вы уехали до этой каши!
Лара: Ничего не будет. Вы преувеличиваете. Да ведь я и уезжаю. Но нельзя же так: шик-брык — и будьте здоровы. Надо сдать инвентарь по описи, а то похоже будет, будто я что-то украла.
Живаго: Послушайте, Лара, я хочу с Вами объясниться. Чорт возьми, неужели нельзя взрослому мужчине заговорить со взрослой женщиной, чтобы тотчас не заподозрили какую-то «подкладку»? Брр! Чорт бы драл все эти материи и подкладки! Хочу Вам про Про жену свою рассказать, про сына, про свою жизнь. Вы гладьте, гладьте, пожалуйста, то есть белье гладьте, и не обращайте на меня внимания, а я буду говорить. Я буду говорить долго.
(пауза)
Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.
Ты видишь, ход веков подобен притче
И может загореться на ходу.
Во имя страшного еѐ величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.
Они уходят.
Сцена 11. Видео о том, что война окончилась и все солдаты возвращаются домой.
В комнате находится Тоня, входит Живаго. Они обнимаются.
Живаго: Первым делом: все ли здоровы?
Тоня: Да, да, успокойся. Всѐ в порядке. Я тебе написала глупости. Прости. Но надо будет поговорить. Отчего ты не телеграфировал? Сейчас Маркел тебе вещи снесет. А, я понимаю, тебя встревожило, что не Егоровна дверь отворила? Егоровна в деревне.
Живаго: А ты похудела. Но какая молодая и стройная! Сейчас я извозчика отпущу. Сашенька как?
Тоня: Ничего, слава Богу. Только что проснулся. Если бы ты не с дороги, можно было бы сейчас пройти к нему.
Видео, о том, что происходит в стране. Тоня и Живаго уходят за кулисы.
Сцена 12. Видео опять с боями на улице – начало новой революции.
В комнате Живаго. Заходит Николай Николаевич.
Николай Н.: На улицах бой. Идут военные действия между юнкерами, поддерживающими Временное правительство, и солдатами гарнизона, стоящими за большевиков. Стычки чуть ли не на каждом шагу, очагам восстания нет счета. По дороге к вам я два или три раза попал в переделку, раз на углу Большой Дмитровки и другой — у Никитских ворот. Прямого пути уже нет, приходится пробираться обходом. Живо, Юра! Одевайся и пойдем. Это надо видеть. Это история. Это бывает раз в жизни.
Опять сцены из уличных боев. Монолог.
Живаго (за кадром):
| А в городе, на небольшом Пространстве, как на сходке, Деревья смотрят нагишом В церковные решетки. И взгляд их ужасом объят. Понятна их тревога. Сады выходят из оград, Колеблется земли уклад: Они хоронят Бога. | И видят свет у царских врат, И черный плат, и свечек ряд, Заплаканные лица — И вдруг навстречу крестный ход Выходит с плащаницей, И две березы у ворот Должны посторониться. И шествие обходит двор По краю тротуара, И вносит с улицы в притвор Весну, весенний разговор И воздух с привкусом просфор И вешнего угара. |
Все уходят.
Сцена 13. Кадры едущего поезда, в вагоне семья путешествует. Музыка играет.
Живаго задумчиво сидит.
Тоня: Едем в неизвестность! Отправляемся далеко от Москвы! Что нас ждет?! Главное, что я с тобой! Мне ничего не страшно!
Живаго: Не переживай, Тоня, как-нибудь обустроимся!
| Тоня: Солнце греет до седьмого пота, И бушует, одурев, овраг. Как у дюжей скотницы работа, Дело у весны кипит в руках. Живаго: Чахнет снег и болен малокровьем В веточках бессильно синих жил. Но дымится жизнь в хлеву коровьем, И здоровьем пышут зубья вил. | Живаго: Эти ночи, эти дни и ночи! Дробь капелей к середине дня, Кровельных сосулек худосочье, Ручейков бессонных болтовня! Тоня: Настежь все, конюшня и коровник. Голуби в снегу клюют овес, И всего живитель и виновник, — Пахнет свежим воздухом навоз. |
Тоня: Удивительный ты, все-таки, Юра. Весь соткан из противоречий.
Поезд продолжает ехать! Звук колес и т. д. Музыка, потом все уходят!
Сцена 14. Картинка дома сельского типа.
На сцене Живаго, сидит за столом и делает запись в свою тетрадку.
Живаго: Мы поселились в задней части старого барского дома, в двух комнатах деревянной пристройки, в детские годы Анны Ивановны предназначавшейся Крюгером для избранной челяди, для домашней портнихи, экономки и отставной няни.
Этот угол порядком обветшал. Мы довольно быстро починили его. С помощью понимающих мы переложили выходящую в обе комнаты печку по-новому. С теперешним расположением оборотов она дает больше нагрева.
В этом месте парка следы прежней планировки исчезли под новой растительностью, все заполнившей. Теперь, зимой, когда всѐ кругом помертвело и живое не закрывает умершего, занесенные снегом черты былого выступают яснее. Нам посчастливилось. Осень выдалась сухая и теплая.
Женщины шьют или вяжут, я или Александр Александрович читаем вслух. Топится печка, я, как давний признанный истопник, слежу за ней, чтобы вовремя закрыть вьюшку и не упустить жару. Если недогоревшая головешка задерживает топку, выношу ее, бегом, всю в дыму, за порог и забрасываю подальше в снег. Рассыпая искры, она горящим факелом перелетает по воздуху, озаряя край черного спящего парка с белыми четырехугольниками лужаек, и шипит и гаснет, упав в сугроб.
Без конца перечитываем «Войну и мир», «Евгения Онегина» и все поэмы, читаем в русском переводе «Красное и Черное» Стендаля, «Повесть о двух городах» Диккенса и коротенькие рассказы Клейста.
Мне кажется, Тоня в положении. Я ей об этом сказал. Она не разделяет моего предположения, а я в этом уверен. Меня до появления более бесспорных признаков не могут обмануть предшествующие, менее уловимые.
Лицо женщины меняется. Нельзя сказать, чтобы она подурнела. Но еѐ внешность, раньше всецело находившаяся под еѐ наблюдением, уходит из-под еѐ контроля. Ею распоряжается будущее, которое выйдет из неѐ и уже больше не есть она сама. Этот выход облика женщины из-под еѐ надзора носит вид физической растерянности, в которой тускнеет еѐ лицо, грубеет кожа и начинают по другому, не так, как ей хочется, блестеть глаза, точно она всем этим не управилась и запустила.
Мы с Тоней никогда не отдалялись друг от друга. Но этот трудовой год нас сблизил еще тесней. Я наблюдал, как расторопна, сильна и неутомима Тоня, как сообразительна в подборе работ, чтобы при их смене терялось как можно меньше времени.
Мужчина до такой степени не у дел сейчас, в это существеннейшее из мгновений, что точно его и в заводе не было и все как с неба свалилось. Женщина сама производит на свет свое потомство, сама забирается с ним на второй план существования, где тише, и куда без страха можно поставить люльку. Она сама в молчаливом смирении вскармливает и выращивает его.
Он уходит.
Сцена 15. Встреча Живаго и Ларисы. На сцене Лариса, с чем-то (должна быть с ведром!). К ней подходит Живаго.
Лара: Живаго! Каким чудом? Какими судьбами?
Живаго: Лариса Федоровна! Опустите ведра наземь. Я снесу.
Лара: Никогда не сворачиваю с полдороги, никогда не бросаю начатого. Если вы ко мне,
пойдемте.
Живаго: А то к кому же?
Лара: Кто вас знает. Видела я вас в библиотеке.
Живаго: Что же вы меня не окликнули?
Лара: Вы не заставите меня поверить, что сами меня не видели. Вы видали Стрельникова?!
Живаго: Да, пожалуй. Он должен был бы меня оттолкнуть. Мы проезжали места его расправ и разрушений. Я ждал встретить карателя солдафона или революционного маниака душителя, и не нашел ни того, ни другого. Хорошо, когда человек обманывает ваши ожидания, когда он расходится с заранее составленным представлением о нем. Принадлежность к типу есть конец человека, его осуждение. Если его не подо что подвести, если он не показателен, половина требующегося от него налицо. Он свободен от себя, крупица бессмертия достигнута им.
Лара: Говорят, он беспартийный.
Живаго: Да, мне кажется. Чем он располагает к себе? Это обреченный. Я думаю, он плохо кончит. Он искупит зло, которое он принес. Самоуправцы революции ужасны не как злодеи, а как механизмы без управления, как сошедшие с рельсов машины.
Лара: Юра, давай с нами с Катенькой пообедаешь! Выну кашу из духовой и позову тебя.
Живаго: Спасибо, но вынужден отказаться. У нас вследствие моих наездов в город стали в шесть обедать. Я привык не опаздывать, а езды три часа с чем-то, если не все четыре.
Лара: Только полчаса еще.
Живаго: С удовольствием.
Лара: А теперь, — откровенность за откровенность. Стрельников, о котором вы рассказывали, это муж мой Паша, Павел Павлович Антипов, которого я ездила разыскивать на фронт, и в мнимую смерть которого с такою правотой отказывалась верить.
Живаго: Эти слухи бессмыслица. Я видел этого человека. Как могут вас связывать с ним? Что между вами общего?
Лара: И всѐ же это так, Юрий Андреевич. Стрельников это Антипов, муж мой. Я согласна с общим мнением. Катенька это тоже знает и гордится своим отцом. Стрельников это его подставное имя, псевдоним, как у всех революционных деятелей. Из каких-то соображений он должен жить и действовать под чужим именем. Вот он Юрятин брал, забрасывал нас снарядами, знал, что мы тут, и ни разу не осведомился, живы ли мы, чтобы не нарушить своей тайны. Это был его долг, разумеется. Если бы он спросил, как ему быть, мы бы ему то же посоветовали.
Я всѐ порывалась столкнуться с ним как-нибудь случайно, непредвиденно. Но этого не случилось, наши взгляды не пересекались. Мы не встретились и не поговорили.
Играет музыка. На сцене остается только Живаго. За столом, пишет.
Живаго: Прошло более двух месяцев с тех пор, как в одну их своих поездок в город я не вернулся к вечеру домой и остался у Ларисы Федоровны, а дома сказал, что задержался по делу в городе и заночевал на постоялом дворе у Самдевятова. Я давно на ты с Антиповой и зову еѐ Ларою, а она меня — Живаго.
Я обманываю Тоню и скрываю от нее вещи, всѐ более серьезные и непозволительные. Это было неслыханно. Я любил Тоню до обожания. Мир еѐ души, еѐ спокойствие мне дороже всего на свете. Я стою горой за еѐ честь, больше чем еѐ родной отец и чем она сама.
Дома в родном кругу я чувствую себя неуличенным преступником. Неведение домашних, их привычная приветливость убивают меня. Изменил ли я Тоне, кого-нибудь предпочтя ей? Нет, я никого не выбирал, не сравнивал.
Говорить и думать о таких вещах казжется мне пошлостью. Я изнемогаю под тяжестью нечистой совести. Что будет дальше?
Но Лариса…
Он уходит.
На экране опять война. Опять бои.
Дальше конец войны. Заканчивается все. Сцены разбитых деревень и городов. Людей и их жизни: убогость, разруха…
Сцена 16. В сцене только Живаго.
Живаго: О как сладко существовать! Как сладко жить на свете и любить жизнь! О как всегда тянет сказать спасибо самой жизни, самому существованию, сказать это им самим в лицо! Где же Лара? Уехала? Что с ними случилось…? А вот записка… (разворачивает клочок бумаги).
Лара (за кадром): Господи, какое счастье! Говорят, ты жив и нашелся. Тебя видели в о