Это же труд. Труд – плод жизни, и радость доставляет, и похвалы не лишает, а сколько душевного богатства он порождает в сердце человека.




ДОЧЬ СВОЕЙ СТРАНЫ

 

Юлдыбаева Хусна Насретдиновна родилась в 1907 году в деревне Карагужино Учалинского района. Когда ей было всего 4 года, умерла её мама, а в начале 1920-го года от тифа умер её отец. Трудность за трудностью: то голод, то тяжёлая болезнь. Оставшись круглой сиротой, Хусна со своей чашкой и ложкой ходит в столовую, открытую для детей бедняков. Бабушка, которая воспитывает её, не обижает её, с малых лет приучает к труду: готовить еду, прясть шерсть, вязать чулки, доить коров и кобылиц. Хусна растёт, танцуя под звуки сита, через которое просеивают муку. Из-за того, что в деревне нет школы, учиться она не может. Мингаж Юлдыбаев, вернувшийся раненным с гражданской войны, ведёт её в центр Кубаляк-Тиляуской волости – деревню Казаккулово, в детский дом-коммуну.

Хусна быстро привыкает к жизни коммуны. Здесь воспитываются дети разных национальностей, из разных мест, их приучают здесь к труду. Воспитательница Рахима-апай Лукманова обучает девочек шитью. Весной сажают картошку, собирают щавель, кислянку, саранку, добавляют всё это в ржаную затируху. Несмотря на то, что учебных пособий не хватает, учатся все с жаром. Их учитель, Шарифулла Мусин, наряду с уроками, рассказывает им о будущей жизни, о задачах молодёжи. Готовит коммунаров к будущей жизни. В коммуне создают комсомольскую организацию. Хусна носит свой комсомольский билет около сердца.

Осенью 1923 года Хусну и ещё 5-6 парней неожиданно отправляют учиться в Уфу. Мальчики-коммунары изготавливают для неё большой чемодан из фанеры. Заведующий коммуной Абубакир Муртазин напутствует её в счастливый путь: ”Учись, сестрёнка, старайся“, - и кладёт в её чемодан кое-что из одежды.

В конце мая 1924 года она, окончив первую ступень советской партшколы, возвращается в родные края и назначается заведующей женским комитетом Кубаляк-Тиляуской волости. Осенью продолжает учёбу, изучает советское строительство, законы о гражданских правах. После этого, по распоряжению обкома партии, заведует женкомом Мухаметкулуевской волости в Аргаяше. Через год Хусна прощается с Аргаяшем, чтобы закончить партшколу. В 1928 году она успешно заканчивает учёбу, возвращается в Тамьян-Катайский край и возглавляет политмассовый отдел в волосткоме Кубаляк-Тиляу, она работает, не жалея своих сил, ради того, чтобы осуществить социалистические изменения в деревне.

Партком Тамьян-Катайского кантона направляет Хусну Юлдыбаеву на учёбу в Казанский Коммунистический университет. Здесь, сидя за одной партой с земляком Низамом Кариповым, она варится в котле знаний.

Летом 1932 года, окончив Коммунистический университет, Хусна возвращается в Башкирию, где её принимают на работу корреспондентом в уфимскую газету “Новый путь“. Через некоторое время её направляют в качестве редактора газеты “Комбайн“ в Ургунскую МТС. В 1935-1937 годы Хусна Юлдыбаева работает в аппарате Башглавлита. Здесь она знакомится с Даутом Юлтыем, Губаем Давлетшиным, Хадиёй Давлетшиной.

Но её судьбу не обходят трагические моменты того времени. Сначала, обвинив как врага народа, арестуют её мужа, Зарипова Кирама Махьяновича, который занимал высокие посты, вслед за ним и её заключат в Уфимскую тюрьму и через некоторое время отправят в Сибирь.

После отбывания срока в сибирских лагерях Хусна Юлдыбаева получает наконец известие о возвращении на родину и обретает свободу. Ехать – у неё есть Башкирия, а встретятся – есть дети, близкие, друзья. Но впереди ещё одно тяжёлое жизненное испытание – о возвращении на прежнюю работу не может быть и речи. Она работает кондуктором, сторожем, истопником, агентом по заготовке ягод и плодов, бригадиром рыболовецкой артели, снабженцем – выполняет любую работу, которую ей поручают.

Хотя она редко плачет, но в самые тяжёлые моменты из глаз её текут слёзы и появляются силы для преодоления жизненных невзгод.

Хусна Юлдыбаева во всех отношених – в работе, жизни, мыслях – была настоящей дочерью своей страны. Её судьба – это страница истории нашей родины. Об этом она оставила записи на 160 страницах. К сожалению, эти записи не были опубликованы при её жизни. Это были годы, когда нельзя было говорить открыто о “Гулаге“, о пережитом прошлом.

Вероятно, чтобы посторонние не смогли прочитать её записи, она писала свои воспоминания на арабском языке. Чтобы напечатать их, пришлось обращаться к руководству, в редакции газет и журналов. Везде отказывали, кое-где угрожали тюрьмой.

Похоже, что многие моменты опущены, не всё записано. Обратим внимание на тот эпизод, когда Хусна Юлдыбаева возвращается из сибирских лагерей в Уфу: “Глафира Ефимовна не может прийти в себя, гладит меня по голове, плачет и спрашивает:

- Очень голодала?

- В первые годы голодала, из-за невыполнения плана давали только штрафные нормы, – отвечала я ей.

- И перед освобождением голодала?

- Нет, не голодала, зарабатывала на жизнь. Посмотри, даже деньги у меня есть.

Не удовлетворившись моим ответом, она спрашивает:

- Почему же ты, если не голодала, такая опухшая, - и ещё сильнее переживает за меня.

Опухшая …. От этого слова у меня закружилась голова. Я даже соскочила со стула и встала посередине комнаты.

- Нет-нет, почему вы даёте волю плохим мыслям? Я не опухла, наоборот, мы все вернулись из Сибири физически закаленными, сильными и работоспособными.

И я подумала, что люди, живущие на родине, на свободе, все нетерпеливы и готовы из-за пустяка поднять шум. Даже, если меня впереди ожидает очень тяжелая жизнь, я смогу это преодолеть. Борьба за выживание будет продолжаться и дальше ….

Тень политссыльной повсюду преследует её, все руководители смотрят на неё, как на врага народа. Как только судьба не испытывает её. Несмотря на это, Хусна Насретдиновна служит народу и считает, что жизнь дороже всех богатств, жизнь дана для хороших дел. “Дать дорогу лёгкой жизни – значит, отказаться от труда, от зарабатывания на жизнь. Конец лёгкой жизни всегда бывает печальным и открывает путь даже преступлениям. В нашей жизни очень много, бесконечно много примеров, из которых можно извлечь урок, получить удовольствие. Какое это наслаждение, какое большое счастье - плыть в океане духовного богатства”, – пишет она.

Часть воспоминаний, рассказывающих об извилистом жизненном пути Хусны Юлдыбаевой, я напечатал в газете “Совет Башкортостаны” за 21-е января 1991 года., а затем в учалинской газете “Яик”.

2-го февраля 1990 года сын Хусны Юлдыбаевой Айрат Зарипов прислал в редакцию газеты “Совет Башкортостаны” письмо вот такого содержания: «Я с большим волнением прочитал статьи об отце, Зарипове Кираме Махьяновиче, и маме, Юлдыбаевой Хусне Насретдиновне. От имени моих кровных родственников выражаю огромное уважение и благодарность Салимьяну Бадретдинову за этот труд. К сожалению, в последние годы своей жизни мама помногу уничтожила свои рукописи. Как это ни жаль, мы не придавали этому особого значения, так как с детства не умели ни читать, ни писать на родном языке. Хотя статьи мамы, написанные русским шрифтом, появились в газетах «Совет Башкортостаны» и «Урак хем Сукеш» («Серп и Молот»), но среди них не было заметок о годах репрессий. О видных деятелях Башкортостана тридцатых годов она писала на арабском языке. С нами она на эту тему не говорила. Она никогда не рассказывала нам, что была в сталинских лагерях вместе с эстонкой Лидией Бауман, болгарским рабочим Георгием, венгром Яном Гайдуком и другими.

Конечно, она многое могла бы мне рассказывать. В 1960 году из-за неожиданного известия у нас с мамой испортились отношения. Выяснилось, что у отца есть еще одна семья. Моя сестра по отцу разыскала нас через органы КГБ Башкортостана. В это время мне было 32 года и до этого я ничего не знал. Из-за этого вышла ссора. После этого и до самой смерти мамы разговоров об отце и о годах репрессий у нас не было.

Мама, погрузившись в свой литературный мир, два-три года писала свои рукописи арабским шрифтом, который она знала совсем немного. Когда появились первые признаки политической оттепели и по телевидению Башкортостана показали передачу «Дочь коммуны» о первых комсомольцах двадцатых-тридцатых годов, мама обращалась во многие газеты и журналы с просьбой напечатать её воспоминания. Но ей везде отказывали. Отчаяние и глубокая обида привели к уничтожению рукописей ».

Хусна Юлдыбаева уничтожила, вероятно, те части рукописи, в которых с особо горькой правдивостью описывалась жизнь, судьба, действительность. А я радуюсь и тем рукописям, которые нашлись и сохранились. В них отражены события, заставляющие думать о жизни, судьбе, времени, описываются не только страдания, но и радость жизни.

Салимьян Бадретдинов,

Лауреат премии им. Мусы Муртазина и

Шагита Худайбердина.

 

Извилисты дороги жизни

 

Моя Родина – Башкортостан. Я из рода кочевых башкир. С ранней весны до поздней осени мы жили в долинах и в предгорьях Уральских гор. Кочевая жизнь – это не кумыс, мед-масло, мясо, гулянья в лесу, развлечения. Кочевая жизнь – это тяжелая борьба за выживание, это тяжелый физический труд. Самое главное – это подготовка к зиме. А чего стоит уход за домашним скотом? А между тем нужно ведь ещё и одеваться. А чтобы свалять домотканое сукно, нужно трепать и прясть шерсть. Нет сукна, не будет и чекменя. Не обработаешь шкуры, не сошьёшь шубу.

Мальчики ухаживают за лошадьми, девочки бьют шерсть. Старушки в летних домиках, согнувшись перед длинной-длинной прялкой, прядут шерсть. Всех тяжелее приходится молодухам. Подростки вместе с отцами распиливают древесину на доски и отправляются в длинный путь на рынки Верхнеуральска и Троицка. Через неделю или десять дней они возвращаются уставшие и почерневшие, пройдя с длинными телегами тяжелый путь по каменистым горным дорогам. Каждый раз они жалуются на плохую торговлю, на маленькую прибыль от продажи бревен и досок: всего-то пуд ржаной муки, два фунта сахара, четвертинка чая – эти с горечью произнесенные слова я помню до сих пор. Один из дождливых, осенних вечеров - от костров, горящих на улице перед каждым аймаком, в небо, сверкая в ночи, летят искры. Вокруг костра аксакалы, мужчины среднего возраста, в накинутых на плечи кожанках, суконных чекменях, склонив головы, вполголоса говорят о тревожных, событиях. В сердце каждого самое трагическое и страшное слово – война.

В народе говорят: «Дети все чувствуют, всем интересуются» - это правда. Вот эта любознательность и заставляет меня прислушиваться к тревожным словам взрослых. Война, свержение царя, его конец... Кто-то рассказывает: «Говорят, он очень сильный, смелый, раз смог пойти против царя, тот богатырь, но он, наверно, не человек» – эти сказанные вполголоса слова до сих пор звучат у меня в ушах.

Эти слова были, оказывается, о В.И. Ленине.

Царя скинули, победила Октябрьская революция. Началась бурная жизнь. Прошла зима, прошла весна, а наша кочевая жизнь всё так же продолжается. Началась гражданская война, тяжёлая участь выпала на долю кочевых народов. Наверное, и в то время были у народа свои старейшины: «Те идут, скотину угоняйте подальше в лес», - отдавали они поспешные распоряжения.

Чуть рассвело: «Наши идут, надо зарезать 10-15 голов коров. Пусть подготовят под седло 25-30 беговых лошадей, 3-4 подводы, зарежут несколько овец, и возчики доставят мясо в такое-то место».

В этот момент на узкой лесной дороге появляются всадники с красными повязками на рукавах. Во дворе для солдат приготовлены бочонки с кумысом, катык, масло, сметана, вкусный пресный хлеб, испеченный в золе. Каждый житель старается проявить какую-нибудь заботу о солдатах. Молодежь, мальчишки рассёдлывают уставших лошадей и со словами: «Идемте, животные, вам дают отдохнуть» гонят скакунов на речку Мараза.

Каждый день на восходе солнца сообщают свежие новости:

- Те, оказывается, бегут во всю мочь. Наши, оказывается, преследуют их во всю мочь. Завод, Белорецк очищены от тех. Оставив Актубино, они ушли в сторону города (Верхнеуральск). Звуков артиллерии не слышно. Те бросили на болотах Миардака четыре воза патронов.

На языке кочевых людей, живущих в глубине Урала: «те» – белая армия, «наши» – победоносная Красная Армия».

Наступили 1919-1920 годы. На страну обрушились трудности, которые были бы непосильны для всей вселенной – то голод, то холера. В начале 1920-го года в возрасте 50-ти лет умер от тифа мой отец. Мама умерла при родах в 1911 году.

С одной стороны, я осталась круглой сиротой. А с другой стороны, я не была сиротой. В эти тяжелые годы наше государство открыло столовую для детей бедняков. Я тоже с миской-ложкой бегала в столовую. Наевшись и поблагодарив государство, мы, ребятня, убегали домой.

В деревне у нас жил партизан Мингаж-бабай Юлдыбаев. Он, несмотря на преклонный возраст, взял с собой трёх сыновей и ушел в партизанский отряд. Его сыновей звали Мавлетбай, Муртаза, Вилдан. Мавлетбай и Муртаза погибли на войне. Мингаж-бабай и Вилдан-агай вернулись раненными. Оба они без устали трудились ради укрепления советской власти в деревне. Мингаж- бабай умер в возрасте 80-ти лет. Сын его, Вилдан, член партии с 1930 года, ветеран гражданской войны, трагически погиб в 1937 году, когда в стране царило беззаконие.

Однажды Мингаж бабай сказал мне:

- Дочка, отец у тебя умер. Сейчас, конечно, в деревнях хотят открыть школы, но когда еще это будет? А ты до сих пор ещё не можешь учиться. Завтра я отвезу тебя в коммуну. Ты будешь там жить и учиться.

И увез меня в деревню Казаккулово (волостной центр). Меня встретили дети–коммунары. Вот так в 12 лет я рассталась с родной деревней. Бабушка, которая воспитывала меня, целую неделю уговаривала меня вернуться домой. Я ничего плохого не могу сказать о покойной бабушке, она растила меня, не обижала, с малых лет приучала к труду. В 10-11 лет я доила коров, кобылиц, рано научилась готовить еду, заниматься рукодельем. До сих пор занимаюсь рукоделием.

Я очень быстро привыкла к жизни в коммуне. Там были дети постарше меня и помладше. Первой воспитательницей в коммуне была Рахима-апай Лукманова. Бывают же на свете такие способные к труду люди! Она была поваром. Сваренная ею из ржаной муки затируха казалась нам очень вкусной. Рахима-апай научила нас шить. В очереди стояли к ней, чтобы она сделала нам браслеты из блестящих бус в виде полумесяца.

В детском доме мы сами сажали картошку. Из лесу тащили на себе прутья и огораживали картофельное поле. Во главе с Рахимой-апай ходили по горам, собирали там саранку, дикий лук, щавель, кислянку и добавляли эти вкусные дары земли в ржаную затируху. Испытавшие муки голода и изнурённые чахоткой дети, которых собрали из разных мест, очень быстро встали на ноги и пошли на поправку. В памяти осталось: в швейном классе среди белой ткани не виданные раньше шёлк и сатин. Когда Рахима-апай шила из них, она объясняла нам, что эти ткани остались от проклятых белобандитов, которые замышляли уничтожить наше государство. Молодость Рахимы-апай прошла в преданном служении народу.

В созданную в коммуне комсомольскую ячейку мы записались первыми. Получили на руки комсомольские билеты, которые звали нас к новой жизни. Мы завернули их в картонки и зашили в нагрудные карманы.

Идут горячие дни учёбы. Не хватает книг, тетрадей, пишем карандашами. Много сил в воспитание детей коммуны вкладывает наш первый учитель Шарифулла-агай. На уроках он много рассказывает нам о нашей будущей жизни, обязанностях молодёжи, о том, как в ближайшие годы мы вступим на путь славы и труда. Но очень уж невежественными мы были, друзья. Когда Шарифулла-агай говорит нам: “Вы будете грамотными людьми, будете учиться в Уфе, Москве”, - мы, бестолковые, только хохочем и говорим друг другу на ухо: “Как он нас обманывает, разве может человек поехать в Уфу, в Москву?” А далеко ли Уфа от Москвы, в какой стороне, это нас не интересовало. Потихоньку сознание наше стало проясняться. Комсомольское воспитание также оказывало на нас большое влияние. Мы стали более внимательными. С жадностью слушаем стихи, которые нам читает Шарифулла-агай и сами декламируем их на вечеринках.

В небе бог, на земле дьявол, я мальчик -

Один, религия говорит, один я, говорит, -

Не знаю …

То ли бог, то ли дьявол

Обманывает меня, мальчика…

 

* * *

В 1921 году в коммуне, где мы жили, открылась школа.

Здание нашей коммуны (бывший волостком) просторное, большие-большие комнаты, кухня, столовая, есть большой зал для собраний. В этом зале поставили парты, оставшиеся от земской школы. Началась учёба. Первый урок проводит наш первый учитель Шарифулла Мусин.

Среди учеников есть дети, справляющиеся с программой 1-2-3 классов, и те, кто впервые переступил порог школы. Моё место в классе оказалось в четвёртом ряду. Я подумала, что класс определяется по ряду парт и, глядя на старших мальчишек, похвасталась, что «я в четвёртом классе». Они мне объяснили, что классы зависят не от ряда парт, но я стояла на своём:

- Вон смотрите, в четвёртом ряду, значит в четвёртом классе.

Когда лучший ученик по всем предметам Сабирьян Юлдашев говорил мне:

- Ты не знаешь арифметики.

- Мне арифметика не нужна, я учусь чистописанию, - отвечала я ему.

Видимо, мне нравилось чистописание, так я и научилась красиво писать.

В конце 1922 года началась подготовка к организации союза молодёжи. Я дежурила на кухне коммуны и мыла посуду, когда самый бойкий из наших мальчиков Сабирьян Юлдашев подошёл ко мне с бумагой и карандашом в руках и говорит:

- Я тебя первой запишу в союз, из кантона приехал человек, организует союз, запишу тебя, ладно?

- А что ты смеёшься, записывай, записывай, - повторяю я.

- Мы все запишемся, и ты будешь приходить в школу в форме союза, - смеётся он.

Я разозлилась на его слова, открыла дверь кухни и кричу:

- Сабир дурак!

Был организован союз молодёжи. Этот союз стал комсомольской организацией. Организатором первой комсомольской ячейки был студент Московского Коммунистического университета Валиев-агай, рябой и очень простой человек, одетый в светлый костюм. Он простым языком рассказывал нам о больших делах, которые ожидают молодёжь. Будем устраивать собрания, слушать доклады, - сказал он.

Не прошло и трёх-четырёх дней, как мы получили комсомольские билеты.

Осенью 1923 года в нашу волость привезли пятерых или шестерых мальчиков из соседних деревень, и меня совершенно неожиданно отправили вместе с ними на учёбу в Уфу. Наши мальчики из коммуны сделали для меня большой чемодан из фанеры. Заведующий коммуной Абубакир Муртазин, прошедший много военнных дорог, сложил в чемодан одеяло, простыню, одежду.

- Если не поступишь учиться и вернёшься, я тебя назад в коммуну не возьму, учись, сестрёнка, старайся, - сказал Шарифулла-агай. Рахима-апай очень ласково проводила меня. «Первой уезжаешь», - сказал, прощаясь, озорник Юлдашев.

Где находится Уфа? Далеко или близко, куда я еду учиться? Я ничего не знала. Моими спутниками были Ахмет Хадисов, Хабир Тагиров, Гибатов, Зыя Булатов, Рашит Губайдуллин.

Разместившись на длинной телеге, едем в Белорецк. Пешком поднимаемся на крутые скалистые горы. Поднялись на гору Миардак, где проходил путь Красной Армии под командованием легендарного Блюхера. Вниз едем на телеге. Я не удержалась, встала на телегу, обвела взглядом уходившие в небо домны Белорецка. В глаза бросились казавшиеся очень белыми церкви. Казалось, конца-края нет Белорецку. «Нет, наверное, больше на свете такого красивого места», - подумала я про себя. Уфа, Уфа такой не будет. Если бы моя жизнь прошла в этом славном месте, в Белорецке», - тихонько говорила я самой себе.

Приехали в Тамьян-Катай. Канткомам партии и комсомола надлежит срочно отправить нас в Уфу, да ещё принять вступительные экзамены. В комиссию, отправляющую нас на учёбу, впускают по одному. Подходит ко мне Ишмуратов-агай из канткома комсомола и говорит:

- Если на экзамене спросят, круглая ли земля и на чём она висит, объясни, что земля крутится, как гусиное яйцо, и ни на чём не висит.

Как только я встала перед комиссией, Ишмуратов-агай задаёт мне свой вопрос. Я отвечаю, как он меня научил. Среди членов комиссии есть и русские. Ишмуратов-агай, очень довольный моим ответом, переводит его на русский язык.

Вскоре мы, нагруженные чемоданами, отправились на вокзал. В Белорецке к нам присоединились Меркулова, Кукин, Иванов, Хлынов, в Серменево - Халилов, Айытбай и Таня.

Из Белорецка маленький паровозик повёз нас по узкоколейке. В то время паровозы топились дровами. Когда поезд проходит через гору Машак, пассажиры вылезают из вагонов, собирают в низине черёмуху, малину и догоняют устало ползущий, пыхтящий паровоз. Из Белорецка до Уфы мы добирались 2,5 суток.

На уфимском вокзале взяли носильщика, погрузили чемоданы и пошли за ним. Для меня, несчастной, в диковинку были мощёные тротуары, большие дома, излучающие яркий свет фонари на деревянных подставках.

Раз мы, русские и башкиры, приехали вместе, мы всё время ходим все вместе, кучкой. Самой несчастной среди нас была я. Ни слова не знаю по-русски и не понимаю, о чём говорят.

Начались экзамены. Хадисова взяли на вторую ступень партшколы. В один из дней он стоит у дверей приёмной комиссии и приглашает поступающих. Он объясняет нам, какие вопросы будут задавать.

Я не на все вопросы комиссии могу дать правильный ответ. Растерявшись, повернулась к двери, Ахмет показывает мне два пальца. У меня закружилась голова.

- Зачем ты показал мне два пальца, из-за тебя у меня голова закружилась, - говорила я ему потом с обидой.

- Да ты ведь не можешь даже названий двух рек – Волги и Камы - сказать. У него на лице было написано глубокое переживание.

Экзамены закончились. Кто поступил, кто нет, не знаем. Директор совпартшколы Зиннат-агай несколько дней не давал мне покоя. “Тебя директор вызывает”, - передавали мне несколько раз.

- Сестрёнка, сестрёнка, - спрашивает Зиннат-агай - где работал твой отец?

- Мой отец в Кушташе (Миндякский золотой рудник) копал землю и мыл золото.

- Золото попадалось?

- А как же. Сегодня я нашёл кусочек золота размером в три клопа, а завтра, если не выскользнет из рук, найду кусочек побольше; золото, оно озорное, выскальзывает из рук, - говорил обычно мой отец. Золото он отдавал лавочнику, татарину-бабаю, а у него брал сахар, чай, муку и ткани, - отвечаю я ему.

Снова вызывает меня Зиннат-агай:

- Сетрёнка, мы бы отправили тебя в интернат в Закавказье, но ты же не знаешь русского языка. Раз я ничего не знаю о странах, я даже не задумываюсь, где это Закавказье. Мне казалось, что это вполне нормально – поехать в Закавказье.

Зиннат-агай, видимо, озабочен моей судьбой. Во-первых, мне нет и 16 лет, да и русского языка я не знаю. А, во-вторых, я, может быть, была не такой уж безнадёжной. Вызывает он меня в последний раз и сообщает:

- Сетрёнка, мы тебя приняли на учёбу. В мае, как отучишься, вернёшься в свою деревню, скажешь, чтобы тебя выбрали секретарём комсомольской ячейки. И что через год тебе велели снова приехать учиться.

Я начала учиться на первой ступени Уфимской совпартшколы. Учимся, учимся… Проходим все предметы. Каждый преподаватель объясняет, учитывая наш умственный уровень. Как только заканчиваются дневные занятия, все вместе читаем материал, который будем проходить завтра. Домой возвращаемся не раньше часа ночи.

Парни и девчата, приехавшие из Белебеевского, Стерлитамакского и Бирского кантонов, взяли шефство над такими же, как и я, неуспевающими. К нашей группе прикрепили шефом ученика Хусаинова (полковник запаса, живёт в Уфе). Хусаинов старается до предела заполнить наши головы всем, что знает сам. “Юлдыбаева, ты поняла? Ну-ка, попробуй рассказать”, - заставлял он меня. Вот так, спотыкаясь, начала я учиться.

Проучились 3-4 месяца. Разлучившись со своими кровными родственниками, я одиннадцалетней попала в семью коммунаров. Моя будущая судьба привела меня в распоряжение комсомола и партии. В партийной школе учатся представители разных национальностей. Напряжённо работая, все мы пьём воду из источника знаний. Не очень-то просто вырваться из мира неграмотности. А впереди нас поджидают горестные события.

…1924 год, январь. Часов в семь-восемь вечера в большом зале партшколы начинается собрание. На сцене появляются люди довольно преклонного возраста. Седой дяденька сообщает, кажется, какую-то тревожную весть. Когда он закончил, весь зал встал, все ахнули, послышался плач. Я тоже встала.

- Наверно, началась война, - испугалась я. Через некоторое время

мы расходимся по комнатам. Мы живём вместе 11 девчонок. Девчонки горько плачут. Я бы тоже заплакала, но не знаю причины, однако на душе безмерно тяжело.

- Гарифа, почему ты плачешь, что случилось?

- Умер Владимир Ильич…

Смерть – это ужасно. Кто же такой Владимир Ильич? Надо узнать. Не вытерпела, подошла к Гарифе и спрашиваю:

- Кто это, что за человек? Мусульманин?

- Нет, не мусульманин. Услышав этот странный ответ, я снова удивилась. Разве не будешь чувствовать себя несчастной, если не знаешь причину охватившего всех тяжёлого горя? Не в состоянии терпеть дальше, я легла и укрылась одеялом. Голова разболелась, и на сердце было неспокойно.

Очень рано проснулась, тихонько вышла. Заглянув в спортзал, увидела висевшие там лозунги, написанные на длинных-длинных листах бумаги. Несколько раз перечитываю лозунги, написанные на арабском языке. Пробую читать и по-русски. Читая лозунги, спустилась вниз и вышла на улицу. Висят чёрные флаги и портреты Ленина. Возвращаясь в свою комнату, встретила Ахмета Хадисова.

- Видишь, какие события, мы всю ночь писали и вывешивали лозунги. Сейчас будет заседание бюро.

Я не стала говорить ему о своей несознательности. Снова начала читать лозунги: “Ленин умер, но мы пойдём по его пути”, “Да здравствует учение Ленина!”, “Ленин наш светлый маяк”, «Сохраним и приумножим ряды ленинской партии!”, “Высоко поднимем Ленинское знамя”… Вот такие призывы и слова врезались в мою память. Мне вспомнились рассказы аксакалов из того времени, когда я жила ещё в уральской глубинке: “Он не простой, наверное, человек,он, наверное, богатырь, герой”. Наконец-то я поняла, что этот герой великий вождь Ленин. Это он решает человеческие судьбы, он строитель Советской власти, он открыл двери свободы. А мы, комсомольцы, потомки Ленина.

Вторая половина 1924 года тоже оказалась памятной для меня. Как делегат комсомольской организации партшколы я вместе со своими товарищами приняла участие в городской комсомольской конференции. Выступали Гумер Галин, Габдулла Ильбаев. Были выступления и на русском языке. Были вывешены плакаты с заветами В.И. Ленина, обращённые к комсомольцам. На одной стороне сцены пламенные стихи:

Железные у тебя были руки,

Желанием твоим была свобода.

Во всем мире заставил ты

Запеть сердца всех рабочих.

Эти строки были посвящены В.И. Ленину.

Однажды днем мы, девчонки, сидя за столом, пьём чай. Вдруг дверь открывается, и к нам в комнату входят трое или четверо незнакомых людей. Пуговицы пальто не застёгнуты, похожи на уставших путников.

- Здравствуйте, сестрёнки!

- Здравствуйте, - встали мы. Один из них подходит ко мне:

- Ты из какого кантона, сестрёнка?

- Из Тамьян-Катайского, – не успела договорить, как он подошёл ещё ближе.

- Плясать умеешь? – спрашивает он.

- А разве бывают люди, которые не умеют плясать?

Пришедшие дружно рассмеялись. Смутившись, я почувствовала себя так, будто проваливаюсь в погреб.

В наших краях танцы не считаются профессией. Я росла, танцуя под звуки сита, через которое бабушка просеивала муку, и думала, что все такие. В тот же день вечером слушатель партшколы Ахмадулла Каримов (ему лет 35, в зелёном костюме, подпоясанный солдатским ремнем) говорит мне:

- Нам с тобой велели идти во дворец, идём, быстрее, пошли.

Я никогда не была во дворце. Пошла за Каримовым. Зашли в большой дом на улице Ленина. Там я увидела людей, которые приходили к нам. Это были руководители театра Валиулла Муртазин и Ушанов. Бадар-апай Юсупова говорит мне:

- В одном отделении спектакля ты будешь исполнять танец девушки, ты уж постарайся, сестрёнка.

Валиулла-агай очень подробно объяснил мне и Каримову, что мы должны делать.

В театре много посетителей. Мы с Каримовым стоим за сценой. В пьсе “Ашкадар” он спел башкирские песни, я исполнила роль девушки-танцовщицы. И здесь я тоже стала участницей удивительных событий. Хажи-агай Бухарский, отец погибшего парня-охотника, обнимая стоящую около него охотничью собаку, плачет по сыну. Мне стало так жаль его, беднягу, что я начала горевать из-за его сына. Мне и в голову не пришло, что в театре артист играет.

Занавес опустился, народ рукоплещет. Я быстро подошла к Хажи-агай, но в глазах его не увидела слёз. Очень удивилась, что человек может плакать без слёз. Рядом нет никого из знакомых, кому я могла бы рассказать про этот удивительный случай.

Когда спектакль закончился, Каримов-агай повёл меня домой. Каримов из Баймака. У него очень мелодичный голос. Сейчас, когда я слушаю народных певцов Гату Сулейманова, Ишмуллу Дильмухаметова, Рамазана Янбекова, мне тут же вспоминается Каримов-агай.

Николай Иванов и Вера, приехавшие учиться из Баймака, хотя и русские, язык знают так же плохо, как мы. В школе, на вечерах художественной самодеятельности, Николай, изумляя весь народ, пел “Буранбай”. А мы с Верой исполняем танец башкирских девушек.

Прошло, наверное, несколько месяцев со дня смерти Ленина, красиво написанные лозунги велели убрать. Я собрала все до одного лозунги - и те, которые были написаны на арабском, и написанные на русском языках - аккуратно свернула их, принесла в свою комнату и аккуратно уложила на дно фанерного чемодана, который смастерили для меня когда-то мои друзья-коммунары.

В конце мая 1924 года, получив вместе с окончившими первую ступень партшколы товарищами справку, я с чемоданом, в котором лежали дорогие мне лозунги, и с мешком доставшихся на мою долю знаний, снова проделала путь через скалистые Уральские горы и явилась в Тамьян-Катайский кантком. Я не смогла добиться выполнения требования Зиннат-агая, чтобы меня выбрали секретарём комсомольской ячейки. Ещё не доехав до деревни, я получила в канткоме партии удостоверение о том, что я “назначена заведующей женотделом при Кубаляк-Тиляуском волкоме”.

Я начала работать под руководством ответственного секретаря Кубаляк-Тиляуского волкома партии Хабиба Рамиева. Работа большая и ответственная. Рамиеву лет сорок, член партии с 1915 года, он прошёл большой трудовой путь. Работал в посольстве Турции. Его спутница жизни Галия-ханум турчанка. Характер у неё мягкий, добрый, всем, и особенно девушкам, она говорит “мой ангел”. Мы выбрали Галию-ханум в группу делегаток. Она обучает вышиванию, которого у нас не знают. Она не ревнива. Когда Рамиев-агай уезжает в деревни и когда возвращается за полночь, она и провожает, и встречает его словами “мой ангел”. Скучая по родине, она поёт турецкие песни, мелодией своей похожие на наши мунажаты (жанр устнопоэтического творчества), и плачет.

- Послала на родину фото, на котором я в белой кружевной шали, а в ответ получила письмо с проклятиями. “У тебя теперь лицо открыто, ты растоптала веру, опозорила наш род, ты неверная, к нам не возвращайся, фото оставь себе”, - написали они и прислали его назад, рассказывала она.

- Не возвращайся и не переживай, и у нас люди неплохие, - сказала я ей.

- Слава богу, совесть у меня чиста, вы тоже мусульмане, - говорит она, и на её лице вспыхивает радость. - Мой дорогой Хабиб верная душа.

Из этих слов я поняла, что Галия-ханум предана своему мужу и довольна своей судьбой, и как чиста её любовь к её дорогому Хабибу.

В это время в Казаккулово открылась семилетняя школа.

Директор школы Шарифулла-агай. Появилось не только много хороших учеников, но и много хороших учителей. Секретарём школьной комсомольской ячейки избрана дочь партизана Мингаж-бабая из деревни Карагужино Асма Юлдыбаева. В волость входят 48 деревень. В большинстве из них организованы комсомольские ячейки.

Халяф-агай Мингажетдинов из деревни Кубагушево уже в первые дни советской власти получил свидетельство учителя за подписью первого заведующего Тамьян-Катайским отделом образования Шаги Ваисова. От Кубагушево до Казаккулово 4-5 километров. Первый учитель из нашей деревни, Халяф-агай, обувшись в сарык, надев на голову что-то вроде шляпы, иногда дважды в день приходит в Казаккулово.

Халяф-агай обучался в медресе. Его называют халфа (наставник). Он учитель в самом прямом смысле слова. Даёт знания, с подрастающим активом решает деревенские проблемы. Халяф-агай Мингажетдинов много сил приложил к укреплению советской власти в деревне, прошёл достойный трудовой путь, о котором с гордостью помнят в волости. Человек, который боролся за светлое будущее народа, этот удивительный человек был обвинён и уничтожен как “враг народа“.

Рахима-апа Лукманова-Юлдыбаева вместе с детьми вступила в первую комсомольскую организацию и стала спутницей жизни моего родственника Хади Юлдыбаева.

Хади Юлдыбаев – первый учитель в деревне. Рахима Юлдыбаева учится в семилетней школе, работает в детсаду. Её избрали делегатом на конференцию Обкома партии. У неё растёт сын по имени Лек.

 

* * *

В Кубаляк-Тиляу каждый день происходят какие-нибудь изменения. В 1924 году нашу коммуну присоединили к Серменевскому детдому. Моих задушевных подруг из коммуны отправили в Уфу, в детдом имени Ленина. Сабирьян, Валит, Даминдар и другие учатся в техникуме.

Приближается январь 1925 года. Исполняется год, как от нас ушёл В.И. Ленин. Один год. Мы должны отчитаться о претворении в жизнь его заветов.

Началась подготовка по всей волости. Волкомом комсомола руководит Хидият Назиров, вступивший в комсомол в начале 1923 года. К Ленинскому дню решаем вопрос о привлечении в партию активных сородичей и умножении рядов комсомола за счёт девушек. Комсомольская организация даёт и мне рекомендацию для вступления в партию.

Когда пишем лозунги, используем те, которые я привезла из Уфы. Нашли призывы, отражённые в трудах В.И. Ленина. Края красных флагов прошили чёрной тканью, как в Уфе. Провели беседы о жизни и трудовом пути гения, посвящённые этому траурному дню.

Теперь я уже не встречаю среди молодёжи, стариков и женщин таких, кто с удивлением спросил бы: “Кем он был?”.

Материальное положение многих крестьянских хозяйств значительно улучшилось. Это было время, когда слои сельского населения, близко принявшие партию и Советы, могли свободно вздохнуть. На вечерах, посвящённых В.И. Ленину, пожилые люди, склонив головы, выражают своё уважение вождю.

Осенью 1925 года я снова поехала в Уфу, в партшколу. Теперь Уфа для меня как родной дом. Город изрядно похорошел, в партшколе произошли большие изменения, обстановка, питание, одежда, учебные пособия имеются в достатке. Среди приехавших на учёбу слушателей ни один не одет в потрёпанный чекмень.

Ахмет Хадисов учится на последнем курсе II-ой ступени. Он теперь настоящий городской парень: на ногах блестящие хромовые сапоги, одет в гимнастёрку из чёрного сукна, через плечо жёлтый ремень. Снова зашла речь о моих экзаменах.

- Учиться тяжело. Учимся по Дальтон-плану, - сказал Ахмет.

Меня пригласили на экзамен. Один товарищ из комиссии вызвал меня к доске, нарисовал мелом кружок на доске и сказал:

- Вот это волком партии, в котором ты работала. Есть ли в волкоме партии отделы, если есть, изобрази их.

- Ой, отделов много, - ответила я и начала рисовать кругляшки вокруг кружка на доске.

- Вот женский отдел волкома, - начала я, - отдел комсомола, кооперации, батраков, учебных заведений. В женотделе есть отдел делегаток из деревень. Отдел крестьян … - не закончила я ответ.

- Ладно, пока хватит, - сказал стоявший рядом преподаватель. Когда шла к двери, уловила улыбки на лицах членов комиссии.

На этот раз моей однокурсницей была секретарь комсомольской ячейки Казаккуловской семилетней школы, дочь партизана Мингаж-бабая из деревни Карагужино Асма Юлдыбаева.

Ох и против же была мама Асмы Махмуда-абий. Много жёстких слов выс



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-11-23 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: