Традиция принимает определённые формы, напрямую зависящие от конкретной ситуации в обществе, восполняя недостаточное в каждый конкретный период внимание к человеческомув человеке. Она питает и взращивает эти формы, совершенствует, ломает и сбрасывает то, что уже отработано.
Жизнеспособная традиция свободно адаптируется к новым условиям. Она создаёт и отбрасывает формы: оболочки (мифы) и суждения (предрассудки), бывшие когда-то актуальными, но утратившие не только актуальность, а и саму живуюсвязь с реальностью. Мёртвая форма способна быстро убить живое содержание.
Миф как модель смыслообразования, реализованная в конкретном образе, духовно и во времени превосходит жизнь отдельного человека. Поэтому он чрезвычайно привлекателен для тех, кто испытывает естественную неуверенность в своих силах. Иметь дело с мифом намного проще, чем с традицией, и самоутвердиться в нём можно гораздо быстрее. Если традиция - путь, протяжённый во времени, то миф - убежище, в которое можно войти достаточно быстро. За стенками мифа не видно, каков человек на
самом деле, искавший убежище теперь защищён.
Но далеко не факт, что выбранный миф полностью соответствует личности, мало того - не факт, что он отпустит, когда появится уверенность и действительно понадобится свобода. Миф - скорлупа, панцирь, а личность растёт, ей нужно пространство. И постепенно приходит понимание, что убежище - это ловушка. Выход, конечно, есть, но остаться без щита уже страшно: придётся по-иному строить жизнь, и окружающие будут тебя переоценивать... В какую сторону? Совпадут ли претензии на самостоятельность с суровым суждением реальности?
Мифы - ловушка только для настоящего таланта. Посредственности вполне уютно обитают в этих скорлупах и неуязвимыблагодаря им. Убежища посредственности всегда комфортны и благоустроены. Но талант, попадающий в пространство чужого
мифа, либо гасит свой внутренний свет, свой инстинкт истины (из соображений пожарной безопасности), либо выгорает изнутри. Миф при этом не только не разрушается, но становится прочнее и даже как бы привлекательнее: он «освящён» трагедией и поджидает новую жертву.
Первый импульс нормальной самоидентификации - отделить себя от массы, которая представляется безликой (хотя это очень опасная оптическая иллюзия). «Я - не толпа», это бесспорно, но тогда возникает проблема положительной идентификации: «Кто ты?». Человек этого пока и сам не знает, у него есть внутреннее ощущение мощной потенции, но нет инструментовеё реализации. Он один и для всех никто, поэтому становится страшно. Вот тут реальность начинает услужливо подвигать поближе несколько мобильных «убежищ».
Миф об избранничестве опасен изначальной установкой на то, что поэт одинок и его никто не поймёт, отрывом от наработанной веками культуры (техники безопасности) переживания высоких состояний. Высокие состояния, мощные энергии идеального полюса жизни, замкнутые на крохотный пятачок индивидуальногосуществования, сфокусированные на естественно имеющихся несовершенствах натуры, выжигают человека изнутри.
Очень часто пребывание в этом мифе при всём внешнем благополучии заканчивается тем, что поэт перестаёт отвечать своим собственным идеальным представлениям о себе - своей жизни, своих взаимоотношениях с близкими людьми (отношения превращаются в перманентный хаос). Суицид физический (уничтожение тела) или суицид духовный (разрушение сознания) становится логически неизбежной развязкой. И если разрушение сознания всё-таки может привести (и иногда приводит) к выходу
из мифа в реальность, к иной самоорганизации, то суицид физический ставит последнюю точку.
Но можно нарастить скорлупу мифа изнутри, увеличить его прочность: выработать презрение к окружающим, ощущение собственного превосходства. Именно эта модель поведения получила широкое распространение в среде так называемого «актуального искусства». Ей можно воспользоваться только тогда, когда окончательно погашено своё природное ощущение идеального - инстинкт истины, то есть когда поэт в человеке уничтожен, а сам человек превращается в «чёрную дыру»: он поглощает энергию окружающего мира и паразитирует на чужих делах и жизнях.
Миф избранничества берёт своё начало в традиции, где не каждый званый может стать избранным. Традиция избирает не презирать, а сострадать - именно это свойство таланта является определяющим.
Миф о праздном гуляке также основывается на ощущении собственной исключительности. Человек объявляет себя свободным от обыденности. Праздность заполняет жизнь ещё более обыденными событиями (тусовками, пьянками, скандалами с целью обратить на себя внимание) и даёт богатую пищу для обывателей — а это уже слава. Незаметно, но очень быстро человек оказывается на иждивении у близких, искренне ценящих талант и потому берущих на себя часть определённого всему живому повседневного труда. Это комфортно, но праздность затягивает, долги растут и удваиваются: начинает казаться, что близкие должны служить таланту и пр. В границах этого мифа возникает идея «жертвы во имя искусства».
Миф о праздности творца берёт начало в духовной традиции, где служение высоким целям не должно затмеваться сугубой повседневностью.
Миф о бунтаре-одиночке также основывается на идее избранничества и трактует её как вседозволенность разрушения. Противопоставление себя чему-то формирует отрицательные связи по типу «Я - не...». Они лишают свободы манёвра, разрушают самостояние, личность оказывается прочно привязана к «минус-эталону»: внутренний мир деформируется, зеркально повторяя ненавистные деформации «противника». Как ни парадоксально звучит, любой раб системы более свободен, чем её враг: в последнем случае духовное закрепощение является добровольным. Раб может получить свободу (хотя и здесь тоже есть проблемы). Но враг, чтобы существовать, вынужден искать нового соперника, то есть - сеять вражду. И зеркальные деформации сами по себе не исчезают - они остаются сущностью человека. Реализация этого мифа приводит в итоге к тому же саморазрушению или (худший в нравственном отношении вариант) к формированию паразитического типа существования, нацеленного теперь уже на разрушение любых чужих смыслов (связей с жизнью), при полном отсутствии умения, да и желания создавать собственные.
Миф о бунтаре-одиночке берёт своё начало в духовной традиции, где утверждается приоритет личного инстинкта истины. Традиция утверждает: если ощущение духовной иерархии жизни расходится с общепринятым, личность должна сохранять самостояние - и этою достаточно.
Творческие предрассудки играют роль хорошо протоптанных тропинок к мифам, поэтому их необходимо обозначить:
- «священные мухоморы». Среда искусства лояльно относится к допингам, не учитывая, что деформированное сознание способно создать только деформированные модели реальности. В традиции высокие состояния достигаются за счёт чистоты сознания, а не за счёт его деформаций, которые оставляют след в психике - с каждым разом всё более глубокий, и процесс творчества превращается в процесс постепенного распада личности, самоуничтожения;
- «за всё заплачено жизнью». Ранняя смерть художника накладывает особый отпечаток на восприятие его творчества. У современников возникает стремление разглядеть за трагедией некую тайну судьбы. Но в реальности смерть не прибавляет к творчеству ничего, кроме горького понимания, что художник больше ничего не создаст. Если в обществе принято обращать пристальное внимание на художника преимущественно после его смерти, этот предрассудок постепенно приобретает зловещую популярность и меняет свой знак в культуре с категорического минуса (безусловная трагедия) на многоточие или плюс. Традиция предполагает множество вариантов логического завершения жизненного пути - как сюжета или урока - и придаёт большое значение финальной точке: это должна быть точка в конце стихотворения. Внезапный обрыв обозначает разрушение гармонии, последнее поражение художника;
- «свободные скитальцы». Художник в своей оппозиции повседневности начинает искать союзников в маргинальной среде, поскольку она кажется ему более свободной. Однако риск саморазрушения в ней многократно возрастаем Эта среда частично
«свободна» - по отношению к обществу, но она потакает низким человеческим слабостям и внутри организована гораздо более жёстко. Грубые деформации личности становятся неизбежными. Традиция имеет в виду сохранение духовной свободы, непривязанности к внешним формам. Если внутренняя свобода реализуется за счёт утеснения свободы других людей, она превращается в произвол;
- «художник должен быть голодным». Творчество способно так «подсвечивать» быт, что от обыденности не остаётся и следа. И ничуть не важно, сыт или голоден, - важно, что художник. Традиция предписывает аскетический образ жизни во избежание энергетических растрат, истощающих жизненный потенциал человека ничуть не меньше, чем голод и нищета. Излишек так же, как и недостаток жизненных ресурсов, «расшатывает» самостояние личности.
Попав в ловушку мифа, человек вольно или невольно «обживает» его и начинает получать и транслировать информациюне по естественным каналам - интуиции и здравого смысла, а по каналам мифа, где она существенно изменяется. Миф навязывает не только форму мышления, но и его цели. К болевому, почти физическому ощущению несвободы добавляются фантомные боли, «должные быть» в данном мифе: боль непризнанностидля «избранников», безысходная тяжесть повседневного жизненного труда для «гуляк», переживание рокового несовершенствамира для «бунтарей».
Фантомные боли существенно искажают личность, поскольку свои истинные страдания она вынуждена транслировать по каналам, предписанным ей мифом, и чистая искренность превращается в чудовищную ложь. Это увеличивает и без того невыносимую боль, вызываемую теснотой и «безвыходностью» мифа.
Перечисленные ловушки смертельны только для настоящих творцов. Обыватели довольно быстро обживают мифы и эксплуатируют их, создавая себе выгодный имидж и профанируя духовную деятельность.
Нина Ягодинцева